МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ МОСКОВСКОЙ ОБЛАСТИ ГОСУДАРСТВЕННОЕ
БЮДЖЕТНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯ
МОСКОВСКОЙ ОБЛАСТИ
“УНИВЕРСИТЕТ “ДУБНА”
Факультет социальных и гуманитарных наук
Кафедра лингвистики
КУРСОВАЯ РАБОТА
по дисциплине “Основы языкознания”
на тему “Гипотеза лингвистической относительности с трудах Э.Сепира и Б.Л.Уорфа”
Подготовил:
студент группы 1042
Томилова А.В.
Проверил:
старший преподаватель
Бяковская Н.Г.
Дубна 2021
Содержание
ВВЕДЕНИЕ .................................................................................................................................................................. 2
ГЛАВА 1. ГИПОТЕЗА ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ В ТРУДАХ Э. СЕПИРА ............................................... 3
1. 1. Соотношение языка и мышления ............................................................................................................ 3
1. 2. Язык как эмпирическое хранилище ........................................................................................................ 5
ГЛАВА 2. ГИПОТЕЗА ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ В ТРУДАХ Б. Л. УОРФА ............................................ 7
ЗАКЛЮЧЕНИЕ ........................................................................................................................................................... 10
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК.............................................................................................................................. 11
1
ВВЕДЕНИЕ
Идея активного воздействия языка на мышление человека в науке связана с именами
американских лингвистов Эдварда Сепира и Бенджамина Ли Уорфа. В научной среде их
считают создателями теории лингвистической относительности, хотя сам термин
«гипотеза Сепира — Уорфа» является, по сути, ошибочным, так как лингвисты никогда не
были соавторами и не заявляли о создании какой-либо гипотезы.
Первоначальная формулировка гипотезы лингвистической относительности, или
лингвистического релятивизма, по сути, была впервые обозначена в XIX веке в работах
Вильгельма Гумбольдта, считавшего, что язык является воплощением духа нации. Однако
в начале XX века представители американской школы антропологии, возглавляемой
Францем Боасом и Эдвардом Сепиром, также приблизились к этой гипотезе. Деятельность
последнего охватывала языки, принципиально отличащиеся от европейских, что вызвало
много вопросов и рассуждений касательно соотношения языка, культуры и мышления. Из
этого лингвист вывел некоторую мысль о регулярной корреляции между вышеупомянутыми
явлениями. Бенджамин Ли Уорф, находящийся под влиянием Э. Сепира, в
своих трудах размышлял о влиянии языковых категорий на человеческое сознание и
поведение.
Условно гипотеза делится на “мягкую” и “строгую” версии. Первая изложена Э.
Сепиром, поскольку лингвист в своих трудах лишь затрагивал этот вопрос, но не рассматривал
его как нечто фундаментальное в своей деятельности – оттого и формулировки чаще
всего расплывчаты или противоречивы. Б. Л. Уорф же подошёл к вопросу радикально, отчего
многие его тезисы достаточно категоричны и вызывают обилие споров. Именно его трактовки
являются основой “строгой” версии гипотезы.
Поскольку вопрос о соотношении языка и мышления не является чисто
лингвистическим, но проникает в область других наук, гипотеза Сепира-Уорфа начала
подвергаться критике, и на этой почве долгое время велись дебаты. На некоторое время
опровергнув все суждения релятивистов, лингвисты гипотезу более не упоминали.
Однако следует заметить, что в последние годы тема лингвистического релятивизма
вновь стала достаточно актуальной, поскольку к данной проблеме подошли представители
естественных и точных наук, что позволило установить научность выдвинутых в XX веке
идей.
Несмотря на некоторые сомнения по поводу истинности суждений Э. Сепира и Б. Л.
Уорфа, всё же не следует их исключать из процесса развития лингвистики и считать
несущественными. Многие их суждения стали важными факторами формирования
современных идей, что мы и рассмотрим далее.
2
ГЛАВА 1. ГИПОТЕЗА ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ В ТРУДАХ Э.
СЕПИРА
1. 1. Соотношение языка и мышления
Обращаясь к проблеме языка, Э. Сепир определяет его как ”культурное” явление,
обусловленное социальной средой и “духовным” наследием общества, в котором находится
его носитель. Междометия и звукоподражательные слова, которые часто отождествляются с
инстинктивными выкриками, так же как и другие слова, являются “подлинными созданиями
человеческого ума” и ничем не отличаются от других элементов языка. Так, язык “есть чисто
человеческий, не инстинктивный способ передачи мыслей, эмоций и желаний посредством
системы специально производимых символов” [1, с. 29, 31].
Э. Сепир в своих рассуждениях неоднократно также обозначает язык как некую
мыслительную форму. Главной особенностью слов, входящих в состав символической
системы языка, является то, что они не могут быть явлениями индивидуального восприятия –
им необходимо охватывать “тысячи явлений опыта” [1, c. 35]. Они представляют собой не
столько представления какого-либо зримого предмета, сколько “значение”, “условную
оболочку мысли” [1, c. 34-35].
Из этого вытекают закономерные вопросы: может ли существовать мышление человека
без языковой оболочки и не являются ли мышление и речь гранями определенного
психического процесса? [1, c. 35]
Несмотря на трудность проблемы, Э. Сепир с уверенностью отмечает, что поток речи
не всегда “указует на наличие мысли” [1, с. 35], поскольку в повседневной речи мы оперируем
не столько значениями, сколько явлениями и отношениями, выраженными символически в
стандартизированных для конкретного языка формах. Сами же высказывания не несут
серьёзной концептуальной нагрузки, и являются лишь “орудием”, которое позволяет
воспроизводить мысль [1, с. 35-36].
Однако, как отмечает Э. Сепир, поток речи не просто следует за “внутренним
содержанием сознания” [1, с. 36] – он параллелен ему: при мысленном рассмотрении как
зримых образов, так и отношений абстрактных значений, или рассуждений. Постоянной в
языке является лишь его формальная составляющая, тогда как внутреннее содержание
меняется в зависимости от фокуса внимания говорящего.
Что касается мышления, то, с точки зрения языка, это “скрытое или потенциальное
содержание речи” [1, с. 36], достичь которое возможно лишь при истолковании элементов
речевого потока. При этом язык можно считать либо наиболее обобщенным уровнем
символического выражения, либо “до-рассудочной” функцией языка. Следуя за мышлением,
он истолковывает его скрытые формы и значения, но не является готовым “ярлыком”, который
накладывается на готовые мысли [1, c. 36].
Э. Сепир опровергает мнение о том, что человек способен мыслить без языка. Вопервых, мышление является естественной, или присущей человеку от рождения, областью,
“отличной от искусственной сферы речи” [1, с. 37], но реализуется, однако, лишь благодаря
последней. Во-вторых, язык не равен его звуковому выражению, и мысль не всегда
3
сопровождается “слуховым образом” (в качестве доказательства Э. Сепир приводит
“зрительное” чтение без сопутствующего звукового оформления), поскольку буква или
написанное слово - лишь “символ символа”. Язык как чисто техническое и логическое
средство выражения мыслей и чувств не зависит также и от артикуляции [5, с. 223]. В-третьих,
психология показала, насколько развита символическая система в сфере подсознания, то есть
она опережает саму мысль, скользящую “поверх затопленных гребней речи” [1, с. 37]. Отсюда
следует, что мысль – это “двойник” подсознательной языковой символики [1, с. 37, 40].
Возвращаясь к вопросу о слуховых образах, Э. Сепир упоминает различные
модификации языка как “слуховой системы символов” [1, с. 38]. Все они осуществляются
именно в мышлении, и могут представлять собой сокращение речевого процесса (“разговор с
самим собой”, внутренняя речь) или перенос символической системы на иные символические
элементы, связанные с моторными образами (“чтение по губам”, телеграфный код Морзе,
языки жестов). Таким образом, язык — это структура, которая “по своей внутренней природе
есть форма мысли” [1, с. 38-41].
Важно отметить, что Э. Сепир категорически не утверждает того факта, что язык
существует независимо от мышления. Мыслительная деятельность как психический процесс
восходит к истокам зарождения речи. Значения же, порождаемые ею, вызывают в мозгу
ассоциации, которые затем воплощаются в языковом символе. Весь этот процесс
взаимодействия приводит к развитию языка: новое значение приводит к новому
использованию прежнего языкового материала, из-за чего рождаются другие символы,
которые и являются “ключом” к пониманию значений [1, c.38].
4
1. 2. Язык как эмпирическое хранилище
Опираясь на вышеизложенные рассуждения, Э. Сепир отмечает, что, язык
предоставляет носителю «определенные способы наблюдения и истолкования
действительности», но в то же время он во многом ограничивает нашу способность
воспринимать окружающий мир [5, с. 227]. Человек не в состоянии выйти за пределы формы
языка, на котором он разговаривает, из чего закономерно следует вопрос об ограниченности
тех или иных народов в рамках их языковых систем.
В статье “Статус лингвистики как науки” Э. Сепир детально рассматривает вопрос
соотношения культуры и языка, а также их влияния на мыслительные процессы носителя. Он
считает, что язык является преобладающим фактором в изучении культуры, ведь привлечение
данных об обществе той или иной нации, а также его языковой символизм обуславливают друг
друга.
Э. Сепир в данном случае рассматривает язык как “путеводитель в социальную
действительность” [3, с. 261], поскольку именно лингвистические данные влияют на
становление социальных стереотипов и научного фундамента многих гуманитарных
дисциплин. Это обуславливается тем, что носители языка, как было сказано ранее,
находятся во власти конкретного языка, который, в свою очередь, стал главным средством
выражения мыслей в данном обществе. Автор также называет иллюзией мнения о
возможности ориентироваться во внешнем мире без помощи языка, поскольку реальный мир
строится на основе языковых привычек различных социальных групп. “Миры, в котором
живут различные языки, – утверждает Э. Сепир, – это разные миры, а вовсе не один и тот же
мир с различными навешанными на него ярлыками” [3, с. 261]. Это значит, что определенные
социальные шаблоны, или слова, определяют интерпретацию мира в значительной степени.
Отсюда следует обозначение языка как “символического руководства к пониманию культуры”
[3, c. 261-262].
Выше говорилось о том, что язык — это “оболочка” мысли, для обозначения главной
особенности которой Э. Сепир предлагает термин “формальная завершенность” – внешнее
свойство, свойственное как примитивным, так и тщательно документированным языкам.
Однако автор также делает замечание о том, что невозможно понимать язык исключительно
как форму - это также “результат длительного и сложного исторического развития” [2, c. 251].
Э. Сепир утверждает, что в каждом языке говорящий выражает свою мысль,
вписываясь в “узор готовых форм, избежать которых невозможно” [2, c.251]. Ощущения и
понимание окружающего мира складывается на основе этих форм, ведь в действительности
язык носит в себе содержание предшествующего реального опыта, а затем, уже в своем
формальном выражении, замещает его для говорящего [4, c.227-228].
Окружающий мир одинаков для всех, однако формальные способы выражения опыта
настолько различны, что возникающие на их основе лексические и грамматические системы
не могут быть тождественными даже в случае родственных языков. Это обуславливается тем,
что у каждого народа свой исторический путь, и то, что регулярно для одного народа,
абсолютно неинтересно для другого – что отражается на лексическом составе их языков.
5
Однако это не связано со способностью восприятия или интеллектом: это связано
исключительно со словарным составом и грамматикой всего языка, а также вытекающей из
них “несоизмеримостью членения опыта” [2, с. 258]. Это позволяет говорить об
“относительности формы мышления”: каждый язык обладает законченной в своем роде
формальной ориентацией, которая кроется глубоко в сознании носителей языка и не
осознается до конца [2, c. 252-258].
6
ГЛАВА 2. ГИПОТЕЗА ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ В ТРУДАХ Б.
Л. УОРФА
То, что было описано выше, является лишь предпосылкой к формированию гипотезы,
предложенной Б. Л. Уорфом – последователем Э. Сепира в его взглядах на роль языка в
формировании восприятия действительности.
В статье “Наука и языкознание” Б. Л. Уорф впервые формулирует новый, по его
мнению, принцип относительности, который гласит, что “сходные физические явления
позволяют создать сходную картину вселенной только при сходстве или по крайней мере при
соотносительности языковых систем” [6, c. 98]. Лингвист с уверенностью заявляет, обращаясь
к примерам европейских языков и языков коренного населения Америки, что разные
лингвистические категории по-своему членят мир, и это обуславливается относительностью
всех понятийных систем и их зависимостью от языковых норм [6, c. 99]. В качестве основы
языка, по мнению Б. Л. Уорфа, выступает грамматика, которая является основным
регулятором в таком иррациональном процессе, как формирование мыслей. Членя мир по
подобию доступных его языку грамматических конструкций, носитель сам не замечает, что
обращает внимание лишь на те явления действительности, которые способны быть описаны в
рамках доступной ему языковой системы. Психическая организация человека такова, что он
не обращает внимания на явления, которые не имеют значения для его повседневной жизни,
несмотря на свою возможную распространённость и востребованность в среде представителей
иных культур и языков [6, c. 95, 97].
Важнейшей работой для раскрытия выдвинутой гипотезы стала статья Б. Л. Уорфа
“Отношение норм поведения и мышления к языку”. В ней лингвист, ссылаясь на идеи Э.
Сепира, изложенные в главе 1 данной работы, стремится к решению проблемы влияния языка
и его общих законов на различные виды деятельности человека.
По мнению Б.Л.Уорфа, язык также способен отражать действительность, что он
обуславливает личным опытом наблюдения за работниками общества страхования от огня.
Лингвист делает вывод, что большая часть пожаров является результатом влияния “языковых
обозначений” на поведение работников. В качестве примера Б. Л. Уорф приводит ситуацию с
empty gasoline drums “пустыми бензиновыми цистернами”, отношение к которым было менее
настороженное лишь из-за слова empty “пустой”, что ассоциируется в головах людей
с отсутствием чего-либо: в данном случае – опасности. Этот и другие примеры автор приводит
также, чтобы подчеркнуть, какое влияние на жизнь носителей языков оказывают
исключительно лингвистические факторы [7, c.58-62].
Выше описывался лишь лексический аспект, однако основой для рассуждений Б. Л.
Уорфа всё же следует считать грамматический строй языков. В качестве базы для рассуждений
лингвист выбрал язык хопи, сопоставляя его с языками SAE (”Standart Average European”
– “среднеевропейский стандарт”), что автор обусловил сложностью объективного анализа
родного языка (в данном случае – английского) [7, c. 62-63].
Основные вопросы, которые были поставлены в ходе исследования, звучат следующим
образом: 1) являются ли наши представления “времени”, “пространства” и “материи”
7
одинаковыми для всех народов и насколько они обусловлены языковыми структурами и 2)
существуют ли связи между нормами культуры и поведения, а также основными
лексическими категориями? [10, c. 63-64]
Отвечая на первый вопрос, Б. Л. Уорф рассматривает такие грамматические категории
как число и счет, существительные, обозначающие материальное количество, периодизацию
времени, временные формы глаголы, а также длительность, интенсивность и направленность
в SAE и хопи.
В ходе своих рассуждений лингвист заключает, что европейским языкам характерна
тенденция к “объективизированности”, то есть конструирование лексических единиц по
подобию внешнего мира. Такие абстрактные единицы как время, материя, субстанция или
вещество воспринимаются как нечто зримое, способное следовать одно за другим циклично и
быть исчисляемым. Всё, что не поддается исчислению, попадает в рамки модели “форма плюс
вещество”, что позволяет его представить в сознании как нечто цельное, имеющее оболочку
[7, с. 64-68].
В хопи, однако, каждое существительное отражает отдельные предметы. Существуют
также эквиваленты, обозначающие тела без четких границ, однако в данном случае играет
роль фактор неопределенности, а не форм и размеров, поскольку каждое существительное уже
указывает на конкретное количество или сосуд. Абстрактность передается другими
лингвистическими средствами: глаголом или предикативной формой, но никак не
существительным. По сути, в хопи нет ни необходимости, ни средств для выражения данных
явлений [7, с. 66-68].
Для обозначения временных терминов в SAE используются те же категории, что и при
использовании имен существительных, тогда как в хопи существует особая грамматическая
категория “temporals” (“временные наречия”), которые, однако, не соответствует ни одной
части речи в SAE. В данном случае ничто не указывает на период, длительность или
количество, поскольку нет никакой объективизации субъективного восприятия времени.
Существует лишь понятие “становится более поздним”, что обусловливает отсутствие в хопи
термина, сходным с европейским “time” [7, c. 66-70].
Что касается глаголов, то в SAE они составляют трёхвременную систему, влияющую
на восприятие времени. Это связано с упомянутой неоднократно объективизированностью
восприятия действительности, поскольку время, по сути, представляется в виде линии, на
которой отмечены временные точки. Существует отправной пункт — настоящее — которому
может что-либо предшествовать и за которым также может что-либо следовать. И хотя мы
понимаем, что время всегда движется вперед, мы всё же способны осознавать прошлое,
будущее и настоящее как область памяти, веры и чувств соответственно, которые заключены
в нашем сознании. Всё это находит отражение в грамматике, порой, как в английском,
например, даже обладает вариативностью в зависимости от ситуации [7, с. 70-71].
В хопи, однако, глаголы не имеют времён вообще. Вместо них используются “формы
утверждения” (assertions), вид и наклонения, что позволяет речи быть более точной. Само
событие рассматривается во всех подробностях, но Б. Л. Уорфом на тот период исследования
8
не было обнаружено в предложении указаний на последовательность описываемых событий.
Однако это не значит, что в хопи полностью отсутствует выражение реальных отношений
совершающихся событий посредством глаголов или иных категорий [7, с. 72].
Для SAE, помимо объективизированности, характерна метафоричность восприятия.
Это проявляется в выражении длительности, интенсивности и направленности. Такие
величины как размер, множественность, положение, форма и движение выражаются
посредством метафор
пространственной
протяженности:
время “идет”,
обстановка “нагнетает” и т.п. Такие символичные обозначения явлений, не способных
существовать в материальном мире, не осознаются и лишаются пространственного значения,
возникая в “воображаемом пространстве” [7, с. 73-74].
В хопи же метафоры полностью отсутствуют – их заменяют глаголы, выражающие
именно длительность и направленность, формы залогов, обозначающие направленность и
длительность, а также особая часть речи – интенсификатор (the tensors), позволяющий сказать
об интенсивности, направленности, длительности и последовательности. Последнее, если
сравнивать его с SAE, по сути, замещает все возможные метафоры, связанные с
перечисленными грамматическими категориями. Язык хопи в форме интенсификаторов
достигает такой абстрактности, что полностью превышает все наше понимание [7, с. 75].
Таким образом, Б. Л. Уорф заключает, что такие понятия как “материя” и “время” не
даны носителям SAE и хопи в одной и той же форме и зависят от природы языка, в чьих рамках
они развивались. Они зависят как от грамматических структур, так и от закрепленной в языке
манере речи, включающей в себя типические средства языка, которые соотносятся друг с
другом в определенной последовательности [7, c. 89].
Обобщение своих наблюдений Б. Л. Уорф фиксирует в статье “Язык, сознание и
реальность” [8], где непосредственно выражено его определение языка и мышления, а также
обозначена их зависимость друг от друга. Так, автор считает, что “формы мышления
подчиняются непреклонным, моделирующим из законам, о которых субъект и не подозревает”
[8]. Эти законы являются лингвистическими шаблонами, которые фиксируются в каждом
языке, что определеяет осмысление реальности и фундамент “здания ... сознания” [8].
В итоге следует отметить, что Б. Л. Уорфа можно считать основателем гипотезы
лингвистической относительности, ведь именно он, в отличие от Э. Сепира, четко
сформулировал данную концепцию в своих трудах, тогда как его предшественник лишь
предопределял её становление.
9
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В заключении подведем итоги ко всему вышесказанному. Э. Сепир и Б. Л. Уорф хотя и
затрагивали сходные вопросы, их рассуждения всё же имею различную динамику развития.
Эдвард Сепир делал упор на культурную обусловленность языка, ставил язык на место
первичного, “до-рассудочного” сегмента нашего мышление, и отводил ему роль источника
понимания окружающего людей мира. Несомненно, Б. Л. Уорф придерживался той же
позиции, однако он делал это, как было сказано выше, более радикально: приводит
конкретные примеры и не допускал никакого опровержения своих мыслей. К тому же, его
волновал грамматический аспект языков, ведь лингвист был уверен, что именно языковые
шаблоны предопределяют наше поведение. Однако то, что, как было указано Э. Сепиром,
мышление повлияло на становление языка как такового, в работах Б. Л. Уорфа едва ли
затрагивается. Что касается корелляции языка и мышления, то Э. Сепир рассмотрел его
подробно, тогда как Б. Л. Уорф лишь указывал на принципиальные различия между языками
европейскими и экзатичными, ставя их словно на два полюса. Тем не менее, мысли обоих
авторов соотносятся друг с другом, что, несомненно, позволяется гипотезе лингвистической
относительности быть полностью оформленной.
Э. Сепир и Б. Л. Уорф, несомненно, повлияли на становление психолингвистики, ведь
вопросы, затрагиваемые ими, на данный момент рассматриваются на уровне нейробиологии и
уже не вызывают столько дискуссий.
10
1.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
Сепир Э. Введение: Определение языка// Сепир Э. Избранные труды по языкознанию
и культурологии: Пер. с англ./Общ. ред. и вступ. ст. А.Е.Кибрика. – 2-е изд. – М.: Издательская
группа “Прогресс”, 2001. – С. 28-42.
2.
Сепир Э. Грамматист и его язык// Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и
культурологии: Пер. с англ./Общ. ред. и вступ. ст. А.Е.Кибрика. – 2-е изд. – М.: Издательская
группа “Прогресс”, 2001. – С. 248-258.
3.
Сепир Э. Статус лингвистики как науки// Сепир Э. Избранные труды по языкознанию
и культурологии: Пер. с англ./Общ. ред. и вступ. ст. А.Е.Кибрика. – 2-е изд. – М.: Издательская
группа “Прогресс”, 2001. – С. 259-265.
4.
Сепир Э. Язык// Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии: Пер. с
англ./Общ. ред. и вступ. ст. А.Е.Кибрика. – 2-е изд. – М.: Издательская группа “Прогресс”,
2001. – С. 223-247.
5.
Сепир Э. Языки, раса и культура// Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и
культурологии: Пер. с англ./Общ. ред. и вступ. ст. А.Е.Кибрика. – 2-е изд. – М.: Издательская
группа “Прогресс”, 2001. – С. 185-194.
6.
Уорф Б.Л. Наука и языкознание// Зарубежная лингвистика. I: Пер. с англ./Общ. ред.
В.А. Звегинцева и Н.С. Чемоданова. – М.: Издательская группа “Прогресс”, 1999. – С. 92-105.
7.
Уорф Б.Л. Отношения норм поведения и мышления к языку// Зарубежная лингвистика.
I: Пер. с англ./Общ. ред. В.А. Звегинцева и Н.С. Чемоданова. – М.: Издательская группа
“Прогресс”, 1999. – С. 58-91.
8.
Уорф
Б.Л.
Язык,
сознание
и
реальность
[Электронный
ресурс].
cyberleninka.ru/article/n/yazyk-soznanie-i-realnost (дата обращения: 31.01.2021)
11
URL.: