THE ADVENTURES OF TOM SAWYER
BY MARK TWAIN (Samuel Langhorne
Clemens)
PREFACE
MOST of the adventures recorded in this
book really occurred; one or two were
experiences of my own, the rest those of
boys who were schoolmates of mine. Huck
Finn is drawn from life; Tom Sawyer also,
but not from an individual--he is a
combination of the characteristics of three
boys whom I knew, and therefore belongs to
the composite order of architecture.
The odd superstitions touched upon were all
prevalent among children and slaves in the
West at the period of this story--that is to
say, thirty or forty years ago.
Although my book is intended mainly for
the entertainment of boys and girls, I hope it
will not be shunned by men and women on
that account, for part of my plan has been to
try to pleasantly remind adults of what they
once were themselves, and of how they felt
and thought and talked, and what queer
enterprises they sometimes engaged in.
HARTFORD, 1876. THE AUTHOR.
Марк Твен
Приключения Тома Сойера
CHAPTER I
Глава I
"TOM!"
No answer.
"TOM!"
No answer.
"What's gone with that boy, I wonder? You
TOM!"
No answer.
The old lady pulled her spectacles down and
looked over them about the room; then she
put them up and looked out under them. She
seldom or never looked THROUGH them
for so small a thing as a boy; they were her
state pair, the pride of her heart, and were
built for "style," not service--she could have
seen through a pair of stove-lids just as
well. She looked perplexed for a moment,
and then said, not fiercely, but still loud
enough for the furniture to hear:
"Well, I lay if I get hold of you I'll--"
She did not finish, for by this time she was
bending down and punching under the bed
with the broom, and so she needed breath to
punctuate the punches with. She resurrected
– Том!
Ответа нет.
– Том!
Ответа нет.
– Удивительно, куда мог деваться этот мальчишка!
Том, где ты?
Ответа нет.
Тетя Полли спустила очки на нос и оглядела
комнату поверх очков, затем подняла их на лоб и
оглядела комнату изпод очков. Она очень редко,
почти никогда не глядела сквозь очки на такую
мелочь, как мальчишка; это были парадные очки, ее
гордость, приобретенные для красоты, а не для
пользы, и что-нибудь разглядеть сквозь них ей
было так же трудно, как сквозь пару печных
заслонок. На минуту она растерялась, потом
сказала – не очень громко, но так, что мебель в
комнате могла ее слышать:
– Ну погоди, дай только до тебя добраться…
Не договорив, она нагнулась и стала тыкать щеткой
под кровать, переводя дыхание после каждого
тычка. Она не извлекла оттуда ничего, кроме
кошки.
Предисловие
Большая часть приключений, о которых рассказано
в этой книге, взяты из жизни: одно-два пережиты
мною самим, остальные мальчиками, учившимися
вместе со мной в школе. Гек Финн списан с натуры,
Том Сойер также, но не с одного оригинала – он
представляет собой комбинацию черт, взятых у
трех мальчиков, которых я знал, и потому
принадлежит к смешанному архитектурному
ордеру.
Дикие суеверия, описанные ниже, были
распространены среди детей и негров Запада в те
времена, то есть тридцать – сорок лет тому назад.
Хотя моя книга предназначена главным образом
для развлечения мальчиков и девочек, я надеюсь,
что ею не побрезгуют и взрослые мужчины и
женщины, ибо в мои планы входило напомнить им,
какими были они сами когда-то, что чувствовали,
думали, как разговаривали и в какие странные
авантюры иногда ввязывались.
Хартфорд, 1876 Автор
nothing but the cat.
"I never did see the beat of that boy!"
She went to the open door and stood in it
and looked out among the tomato vines and
"jimpson" weeds that constituted the
garden. No Tom. So she lifted up her voice
at an angle calculated for distance and
shouted:
"Y-o-u-u TOM!"
There was a slight noise behind her and she
turned just in time to seize a small boy by
the slack of his roundabout and arrest his
flight.
"There! I might 'a' thought of that closet.
What you been doing in there?"
"Nothing."
"Nothing! Look at your hands. And look at
your mouth. What IS that truck?"
"I don't know, aunt."
"Well, I know. It's jam--that's what it is.
Forty times I've said if you didn't let that
jam alone I'd skin you. Hand me that
switch."
The switch hovered in the air--the peril was
desperate-"My! Look behind you, aunt!"
The old lady whirled round, and snatched
her skirts out of danger. The lad fled on the
instant, scrambled up the high board-fence,
and disappeared over it.
His aunt Polly stood surprised a moment,
and then broke into a gentle laugh.
"Hang the boy, can't I never learn anything?
Ain't he played me tricks enough like that
for me to be looking out for him by this
time? But old fools is the biggest fools there
is. Can't learn an old dog new tricks, as the
saying is. But my goodness, he never plays
them alike, two days, and how is a body to
know what's coming? He 'pears to know just
how long he can torment me before I get my
dander up, and he knows if he can make out
to put me off for a minute or make me
laugh, it's all down again and I can't hit him
a lick. I ain't doing my duty by that boy, and
that's the Lord's truth, goodness knows.
Spare the rod and spile the child, as the
Good Book says. I'm a laying up sin and
suffering for us both, I know. He's full of
the Old Scratch, but laws-a-me! he's my
own dead sister's boy, poor thing, and I ain't
got the heart to lash him, somehow. Every
– Что за ребенок, в жизни такого не видывала!
Подойдя к открытой настежь двери, она
остановилась на пороге и обвела взглядом свой
огород – грядки помидоров, заросшие дурманом.
Тома не было и здесь. Тогда, возвысив голос, чтобы
ее было слышно как можно дальше, она крикнула:
– То-о-ом, где ты?
За ее спиной послышался легкий шорох, и она
оглянулась – как раз вовремя, чтобы ухватить за
помочи мальчишку, прежде чем он прошмыгнул в
дверь.
– Ну так и есть! Я и позабыла про чулан. Ты что
там делал?
– Ничего.
– Ничего? Посмотри, в чем у тебя руки. И рот тоже.
Это что такое?
– Не знаю, тетя.
– А я знаю. Это варенье – вот что это такое! Сорок
раз я тебе говорила: не смей трогать варенье –
выдеру! Подай сюда розгу.
Розга засвистела в воздухе, – казалось, беды не
миновать.
– Ой, тетя, что это у вас за спиной?!
Старушка обернулась, подхватив юбки, чтобы
уберечь себя от опасности. Мальчик в один миг
перемахнул через высокий забор и был таков.
Тетя Полли в первую минуту опешила, а потом
добродушно рассмеялась:
– Вот и поди с ним! Неужели я так ничему и не
научусь? Мало ли он со мной выкидывает фокусов?
Пора бы мне, кажется, поумнеть. Но нет хуже
дурака, чем старый дурак. Недаром говорится:
«Старую собаку не выучишь новым фокусам». Но
ведь, господи ты боже мой, он каждый день чтонибудь да придумает, где же тут угадать. И как
будто знает, сколько времени можно меня
изводить; знает, что стоит ему меня рассмешить
или хоть на минуту сбить с толку, у меня уж и руки
опускаются, я даже шлепнуть его не могу. Не
выполняю я своего долга, что греха таить! Ведь
сказано в Писании: кто щадит младенца, тот губит
его. Ничего хорошего из этого не выйдет, грех
один. Он сущий чертенок, знаю, но ведь он,
бедняжка, сын моей покойной сестры, у меня както духу не хватает наказывать его. Потакать ему –
совесть замучит, а накажешь – сердце разрывается.
Недаром ведь сказано в Писании: век человеческий
краток и полон скорбей; думаю, что это правда.
time I let him off, my conscience does hurt
me so, and every time I hit him my old heart
most breaks. Well-a-well, man that is born
of woman is of few days and full of trouble,
as the Scripture says, and I reckon it's so.
He'll play hookey this evening, * and [*
Southwestern for "afternoon"] I'll just be
obleeged to make him work, to-morrow, to
punish him. It's mighty hard to make him
work Saturdays, when all the boys is having
holiday, but he hates work more than he
hates anything else, and I've GOT to do
some of my duty by him, or I'll be the
ruination of the child."
Tom did play hookey, and he had a very
good time. He got back home barely in
season to help Jim, the small colored boy,
saw next-day's wood and split the kindlings
before supper--at least he was there in time
to tell his adventures to Jim while Jim did
three-fourths of the work. Tom's younger
brother (or rather half-brother) Sid was
already through with his part of the work
(picking up chips), for he was a quiet boy,
and had no adventurous, troublesome ways.
While Tom was eating his supper, and
stealing sugar as opportunity offered, Aunt
Polly asked him questions that were full of
guile, and very deep--for she wanted to trap
him into damaging revealments. Like many
other simple-hearted souls, it was her pet
vanity to believe she was endowed with a
talent for dark and mysterious diplomacy,
and she loved to contemplate her most
transparent devices as marvels of low
cunning. Said she:
"Tom, it was middling warm in school,
warn't it?"
"Yes'm."
"Powerful warm, warn't it?"
"Yes'm."
"Didn't you want to go in a-swimming,
Tom?"
A bit of a scare shot through Tom--a touch
of uncomfortable suspicion. He searched
Aunt Polly's face, but it told him nothing.
So he said:
"No'm--well, not very much."
The old lady reached out her hand and felt
Tom's shirt, and said:
"But you ain't too warm now, though." And
it flattered her to reflect that she had
Нынче он отлынивает от школы; придется мне
завтра наказать его – засажу за работу. Жалко
заставлять мальчика работать, когда у всех детей
праздник, но работать ему всего тяжелей, а мне
надо исполнить свой долг – иначе я погублю
ребенка.
Том не пошел в школу и отлично провел время. Он
еле успел вернуться домой, чтобы до ужина помочь
негритенку Джиму напилить на завтра дров и
наколоть щепок для растопки. Во всяком случае, он
успел рассказать Джиму о своих похождениях, пока
тот сделал три четверти работы. Младший (или,
скорее, сводный) брат Тома, Сид, уже сделал все,
что ему полагалось (он подбирал и носил щепки):
это был послушный мальчик, не склонный к
шалостям и проказам.
Покуда Том ужинал, при всяком удобном случае
таская из сахарницы куски сахару, тетя Полли
задавала ему разные каверзные вопросы, очень
хитрые и мудреные, – ей хотелось поймать Тома
врасплох, чтобы он проговорился. Как и многие
простодушные люди, она считала себя большим
дипломатом, способным на самые тонкие и
таинственные уловки, и полагала, что все ее
невинные хитрости – чудо изворотливости и
лукавства. Она спросила:
– Том, в школе было не очень жарко?
– Нет, тетя.
– А может быть, очень жарко?
– Да, тетя.
– Что ж, неужели тебе не захотелось выкупаться,
Том?
У Тома душа ушла в пятки – он почуял опасность.
Он недоверчиво посмотрел в лицо тете Полли, но
ничего особенного не увидел и потому сказал:
– Нет, тетя, не очень.
Она протянула руку и, пощупав рубашку Тома,
сказала:
– Да, пожалуй, ты нисколько не вспотел. – Ей
приятно было думать, что она сумела проверить,
discovered that the shirt was dry without
anybody knowing that that was what she
had in her mind. But in spite of her, Tom
knew where the wind lay, now. So he
forestalled what might be the next move:
"Some of us pumped on our heads--mine's
damp yet. See?"
сухая ли у Тома рубашка, так, что никто не понял, к
чему она клонит. Однако Том сразу почуял, куда
ветер дует, и предупредил следующий ход:
– У нас в школе мальчики обливали голову из
колодца. У меня она и сейчас еще мокрая,
поглядите!
Aunt Polly was vexed to think she had
Тетя Полли очень огорчилась, что упустила из виду
overlooked that bit of circumstantial
такую важную улику. Но тут же вдохновилась
evidence, and missed a trick. Then she had a опять.
new inspiration:
"Tom, you didn't have to undo your shirt
– Том, ведь тебе не надо было распарывать
collar where I sewed it, to pump on your
воротник, чтобы окатить голову, верно? Расстегни
head, did you? Unbutton your jacket!"
куртку!
The trouble vanished out of Tom's face. He Лицо Тома просияло. Он распахнул куртку –
opened his jacket. His shirt collar was
воротник был крепко зашит.
securely sewed.
"Bother! Well, go 'long with you. I'd made
– А ну тебя! Убирайся вон! Я, признаться, думала,
sure you'd played hookey and been aчто ты сбежишь с уроков купаться. Так и быть, на
swimming. But I forgive ye, Tom. I reckon этот раз я тебя прощаю. Не так ты плох, как
you're a kind of a singed cat, as the saying
кажешься.
is--better'n you look. THIS time."
She was half sorry her sagacity had
Она и огорчилась, что проницательность обманула
miscarried, and half glad that Tom had
ее на этот раз, и обрадовалась, что Том хоть
stumbled into obedient conduct for once.
случайно вел себя хорошо.
But Sidney said:
Тут вмешался Сид:
"Well, now, if I didn't think you sewed his
– Мне показалось, будто вы зашили ему воротник
collar with white thread, but it's black."
белой ниткой, а теперь у него черная.
"Why, I did sew it with white! Tom!"
– Ну да, я зашивала белой! Том!
But Tom did not wait for the rest. As he
Но Том не стал дожидаться продолжения. Выбегая
went out at the door he said:
за дверь, он крикнул:
"Siddy, I'll lick you for that."
– Я это тебе припомню, Сидди!
In a safe place Tom examined two large
В укромном месте Том осмотрел две толстые
needles which were thrust into the lapels of иголки, вколотые в лацканы его куртки и
his jacket, and had thread bound about
обмотанные ниткой: в одну иголку была вдета
them--one needle carried white thread and
белая нитка, в другую – черная.
the other black. He said:
"She'd never noticed if it hadn't been for
– Она бы ничего не заметила, если бы не Сид. Вот
Sid. Confound it! sometimes she sews it
черт! То она зашивает белой ниткой, то черной.
with white, and sometimes she sews it with Хоть бы одно чтонибудь, а то никак не уследишь.
black. I wish to geeminy she'd stick to one
Ну и отлуплю же я Сида. Будет помнить!
or t'other--I can't keep the run of 'em. But I
bet you I'll lam Sid for that. I'll learn him!"
He was not the Model Boy of the village.
Том не был самым примерным мальчиком в городе,
He knew the model boy very well though-зато очень хорошо знал самого примерного
and loathed him.
мальчика – и терпеть его не мог.
Within two minutes, or even less, he had
Через две минуты, и даже меньше, он забыл все
forgotten all his troubles. Not because his
свои несчастия. Не потому, что эти несчастия были
troubles were one whit less heavy and bitter не так тяжелы и горьки, как несчастия взрослого
to him than a man's are to a man, but
человека, но потому, что новый, более сильный
because a new and powerful interest bore
интерес вытеснил их и изгнал на время из его
them down and drove them out of his mind
for the time--just as men's misfortunes are
forgotten in the excitement of new
enterprises. This new interest was a valued
novelty in whistling, which he had just
acquired from a negro, and he was suffering
to practise it undisturbed.
It consisted in a peculiar bird-like turn, a
sort of liquid warble, produced by touching
the tongue to the roof of the mouth at short
intervals in the midst of the music--the
reader probably remembers how to do it, if
he has ever been a boy. Diligence and
attention soon gave him the knack of it, and
he strode down the street with his mouth
full of harmony and his soul full of
gratitude. He felt much as an astronomer
feels who has discovered a new planet--no
doubt, as far as strong, deep, unalloyed
pleasure is concerned, the advantage was
with the boy, not the astronomer.
The summer evenings were long. It was not
dark, yet. Presently Tom checked his
whistle. A stranger was before him--a boy a
shade larger than himself. A new-comer of
any age or either sex was an impressive
curiosity in the poor little shabby village of
St. Petersburg. This boy was well dressed,
too--well dressed on a week-day. This was
simply astounding. His cap was a dainty
thing, his close-buttoned blue cloth
roundabout was new and natty, and so were
his pantaloons. He had shoes on--and it was
only Friday. He even wore a necktie, a
bright bit of ribbon. He had a citified air
about him that ate into Tom's vitals. The
more Tom stared at the splendid marvel, the
higher he turned up his nose at his finery
and the shabbier and shabbier his own outfit
seemed to him to grow. Neither boy spoke.
If one moved, the other moved--but only
sidewise, in a circle; they kept face to face
and eye to eye all the time. Finally Tom
said:
"I can lick you!"
"I'd like to see you try it."
"Well, I can do it."
"No you can't, either."
"Yes I can."
"No you can't."
"I can."
"You can't."
души, – совершенно так же, как взрослые забывают
в волнении свое горе, начиная какое-нибудь новое
дело. Такой новинкой была особенная манера
свистеть, которую он только что перенял у одного
негра, и теперь ему хотелось поупражняться в этом
искусстве без помехи.
Это была совсем особенная птичья трель – нечто
вроде заливистого щебета; и для того чтобы она
получилась, надо было то и дело дотрагиваться до
неба языком, – читатель, верно, помнит, как это
делается, если был когда-нибудь мальчишкой.
Приложив к делу старание и терпение, Том скоро
приобрел необходимую сноровку и зашагал по
улице еще быстрей, – на устах его звучала музыка,
а душа преисполнилась благодарности. Он
чувствовал себя, как астроном, открывший новую
планету, – и, без сомнения, если говорить о
сильной, глубокой, ничем не омраченной радости,
все преимущества были на стороне мальчика, а не
астронома.
Летние вечера тянутся долго. Было еще совсем
светло. Вдруг Том перестал свистеть. Перед ним
стоял незнакомый мальчик чуть побольше его
самого. Приезжий любого возраста и пола был
редкостью в захудалом маленьком городишке
Сент-Питерсберге. А этот мальчишка был еще и
хорошо одет – подумать только, хорошо одет в
будний день! Просто удивительно. На нем были
совсем новая франтовская шляпа и нарядная
суконная куртка, застегнутая на все пуговицы, и
такие же новые штаны. Он был в башмаках – это в
пятницу-то! Даже галстук у него имелся – из какойто пестрой ленты. И вообще вид у него был
столичный, чего Том никак не мог стерпеть. Чем
дольше Том смотрел на это блистающее чудо, тем
выше он задирал нос перед франтом-чужаком и тем
более жалким казался ему его собственный костюм.
Оба мальчика молчали. Если двигался один, то
двигался и другой – но только боком, по кругу; они
все время стояли лицом к лицу, не сводя глаз друг с
друга, Наконец Том сказал:
– Хочешь, поколочу?
– А ну, попробуй! Где тебе!
– Сказал, что поколочу, значит, могу.
– А вот и не можешь.
– Могу.
– Не можешь!
– Могу.
– Не можешь!
"Can!"
"Can't!"
An uncomfortable pause. Then Tom said:
"What's your name?"
"'Tisn't any of your business, maybe."
"Well I 'low I'll MAKE it my business."
"Well why don't you?"
"If you say much, I will."
"Much--much--MUCH. There now."
"Oh, you think you're mighty smart, DON'T
you? I could lick you with one hand tied
behind me, if I wanted to."
"Well why don't you DO it? You SAY you
can do it."
"Well I WILL, if you fool with me."
"Oh yes--I've seen whole families in the
same fix."
"Smarty! You think you're SOME, now,
DON'T you? Oh, what a hat!"
"You can lump that hat if you don't like it. I
dare you to knock it off--and anybody that'll
take a dare will suck eggs."
"You're a liar!"
"You're another."
"You're a fighting liar and dasn't take it up."
"Aw--take a walk!"
"Say--if you give me much more of your
sass I'll take and bounce a rock off'n your
head."
"Oh, of COURSE you will."
"Well I WILL."
"Well why don't you DO it then? What do
you keep SAYING you will for? Why don't
you DO it? It's because you're afraid."
"I AIN'T afraid."
"You are."
"I ain't."
"You are."
Another pause, and more eying and sidling
around each other. Presently they were
shoulder to shoulder. Tom said:
"Get away from here!"
"Go away yourself!"
"I won't."
"I won't either."
So they stood, each with a foot placed at an
angle as a brace, and both shoving with
might and main, and glowering at each
other with hate. But neither could get an
advantage. After struggling till both were
hot and flushed, each relaxed his strain with
Тягостное молчание. После чего Том начал:
– Как тебя зовут?
– Не твое дело.
– Захочу, так будет мое.
– Ну так чего ж не дерешься?
– Поговори еще у меня, получишь.
– И поговорю, и поговорю – вот тебе.
– Подумаешь, какой выискался! Да я захочу, так
одной левой тебя побью.
– Ну так чего ж не бьешь? Только разговариваешь.
– Будешь дурака валять – и побью.
– Ну да – видали мы таких.
– Ишь вырядился! Подумаешь, какой важный! Еще
и в шляпе!
– Возьми да сбей, если не нравится. Попробуй сбей
– тогда узнаешь.
– Врешь!
– Сам врешь!
– Где уж тебе драться, не посмеешь.
– Пошел к черту!
– Поговори еще у меня, я тебе голову кирпичом
проломлю!
– Как же, так и проломил!
– И проломлю.
– А сам стоишь? Разговаривать только мастер. Чего
же не дерешься? Боишься, значит?
– Нет, не боюсь.
– Боишься!
– Нет, не боюсь.
– Боишься!
Опять молчание, опять оба начинают наступать
боком, косясь друг на друга. Наконец сошлись
плечо к плечу. Том сказал:
– Убирайся отсюда!
– Сам убирайся!
– Не хочу.
– И я не хочу.
Каждый стоял, выставив ногу вперед, как опору,
толкаясь изо всех сил и с ненавистью глядя на
соперника. Однако ни тот, ни другой не мог
одолеть. Наконец, разгоряченные борьбой и
раскрасневшиеся, они осторожно отступили друг от
друга, и Том сказал:
watchful caution, and Tom said:
"You're a coward and a pup. I'll tell my big
brother on you, and he can thrash you with
his little finger, and I'll make him do it,
too."
"What do I care for your big brother? I've
got a brother that's bigger than he is--and
what's more, he can throw him over that
fence, too." [Both brothers were imaginary.]
"That's a lie."
"YOUR saying so don't make it so."
Tom drew a line in the dust with his big toe,
and said:
"I dare you to step over that, and I'll lick
you till you can't stand up. Anybody that'll
take a dare will steal sheep."
The new boy stepped over promptly, and
said:
"Now you said you'd do it, now let's see you
do it."
"Don't you crowd me now; you better look
out."
"Well, you SAID you'd do it--why don't you
do it?"
"By jingo! for two cents I WILL do it."
The new boy took two broad coppers out of
his pocket and held them out with derision.
Tom struck them to the ground. In an
instant both boys were rolling and tumbling
in the dirt, gripped together like cats; and
for the space of a minute they tugged and
tore at each other's hair and clothes,
punched and scratched each other's nose,
and covered themselves with dust and glory.
Presently the confusion took form, and
through the fog of battle Tom appeared,
seated astride the new boy, and pounding
him with his fists.
"Holler 'nuff!" said he.
The boy only struggled to free himself. He
was crying--mainly from rage.
"Holler 'nuff!"--and the pounding went on.
At last the stranger got out a smothered
"'Nuff!" and Tom let him up and said:
"Now that'll learn you. Better look out who
you're fooling with next time."
The new boy went off brushing the dust
from his clothes, sobbing, snuffling, and
occasionally looking back and shaking his
head and threatening what he would do to
Tom the "next time he caught him out."
To which Tom responded with jeers, and
– Ты трус и щенок. Вот скажу моему старшему
брату, чтоб он тебе задал как следует, так он тебя
одним мизинцем поборет.
– А мне наплевать на твоего старшего брата! У
меня тоже есть брат, еще постарше. Возьмет да как
перебросит твоего через забор! (Никаких братьев и
в помине не было.)
– Все враки.
– Ничего не враки, мало ли что ты скажешь.
Большим пальцем ноги Том провел в пыли черту и
сказал:
– Только перешагни эту черту, я тебя как отлуплю,
что своих не узнаешь. Попробуй только, не
обрадуешься.
Новый мальчик быстро перешагнул черту и сказал:
– Ну-ка попробуй тронь!
– Ты не толкайся, а то как дам!
– Ну, погляжу я, как ты мне дашь! Чего же не
дерешься?
– Давай два цента, отлуплю.
Новый мальчик достал из кармана два больших
медяка и насмешливо протянул Тому. Том ударил
его по руке, и медяки полетели на землю. В тот же
миг оба мальчика покатились в грязь, сцепившись
по-кошачьи. Они таскали и рвали друг друга на
волосы и за одежду, царапали носы, угощали один
другого тумаками – и покрыли себя пылью и
славой. Скоро неразбериха прояснилась, и сквозь
дым сражения стало видно, что Том оседлал нового
мальчика и молотит его кулаками.
– Проси пощады! – сказал он.
Мальчик только забарахтался, пытаясь
высвободиться. Он плакал больше от злости.
– Проси пощады! – И кулаки заработали снова.
В конце концов чужак сдавленным голосом
запросил пощады, и Том выпустил его, сказав:
– Это тебе наука. В другой раз гляди, с кем
связываешься.
Франт побрел прочь, отряхивая пыль с костюмчика,
всхлипывая, сопя и обещая задать Тому как
следует, «когда поймает его еще раз».
Том посмеялся над ним и направился домой в
started off in high feather, and as soon as his
back was turned the new boy snatched up a
stone, threw it and hit him between the
shoulders and then turned tail and ran like
an antelope. Tom chased the traitor home,
and thus found out where he lived. He then
held a position at the gate for some time,
daring the enemy to come outside, but the
enemy only made faces at him through the
window and declined. At last the enemy's
mother appeared, and called Tom a bad,
vicious, vulgar child, and ordered him
away. So he went away; but he said he
"'lowed" to "lay" for that boy.
He got home pretty late that night, and
when he climbed cautiously in at the
window, he uncovered an ambuscade, in the
person of his aunt; and when she saw the
state his clothes were in her resolution to
turn his Saturday holiday into captivity at
hard labor became adamantine in its
firmness.
самом превосходном настроении, но как только
Том повернул к нему спину, чужак схватил камень
и бросил в него, угодив ему между лопаток, а
потом пустился наутек, скача, как антилопа. Том
гнался за ним до самого дома и узнал, где он живет.
Некоторое время он сторожил у калитки, вызывая
неприятеля на улицу, но тот только строил ему
рожи из окна, отклоняя вызов. Наконец появилась
мамаша неприятеля, обозвала Тома скверным,
грубым невоспитанным мальчишкой и велела ему
убираться прочь. И он убрался, предупредив, чтоб
ее сынок больше ему не попадался.
CHAPTER II
Глава II
SATURDAY morning was come, and all
the summer world was bright and fresh, and
brimming with life. There was a song in
every heart; and if the heart was young the
music issued at the lips. There was cheer in
every face and a spring in every step. The
locust-trees were in bloom and the fragrance
of the blossoms filled the air.
Cardiff Hill, beyond the village and above
it, was green with vegetation and it lay just
far enough away to seem a Delectable Land,
dreamy, reposeful, and inviting.
Tom appeared on the sidewalk with a
bucket of whitewash and a long-handled
brush. He surveyed the fence, and all
gladness left him and a deep melancholy
settled down upon his spirit. Thirty yards of
board fence nine feet high. Life to him
seemed hollow, and existence but a burden.
Sighing, he dipped his brush and passed it
along the topmost plank; repeated the
operation; did it again; compared the
insignificant whitewashed streak with the
far-reaching continent of unwhitewashed
Наступило субботнее утро, и все в летнем мире
дышало свежестью, сияло и кипело жизнью. В
каждом сердце звучала музыка, а если это сердце
было молодо, то песня рвалась с губ. Радость была
на каждом лице, и весна – в походке каждого. Белая
акация стояла в полном цвету, и ее благоухание
разливалось в воздухе.
Он вернулся домой очень поздно и, осторожно
влезая в окно, обнаружил засаду в лице тети Полли;
а когда она увидела, в каком состоянии его костюм,
то ее решимость заменить ему субботний отдых
каторжной работой стала тверже гранита.
Кардифская гора, которую видно было отовсюду,
зазеленела вся сплошь и казалась издали чудесной,
заманчивой страной, полной мира и покоя.
Том появился на тротуаре с ведром известки и
длинной кистью в руках. Он оглядел забор, и
всякая радость отлетела от него, а дух погрузился в
глубочайшую тоску. Тридцать ярдов дощатого
забора в девять футов вышиной! Жизнь показалась
ему пустой, а существование – тяжким бременем.
Вздыхая, он окунул кисть в ведро и провел ею по
верхней доске забора, повторил эту операцию,
проделал ее снова, сравнил ничтожную
выбеленную полоску с необозримым материком
некрашеного забора и уселся на загородку под
дерево в полном унынии. Из калитки вприпрыжку
fence, and sat down on a tree-box
discouraged. Jim came skipping out at the
gate with a tin pail, and singing Buffalo
Gals. Bringing water from the town pump
had always been hateful work in Tom's
eyes, before, but now it did not strike him
so. He remembered that there was company
at the pump. White, mulatto, and negro boys
and girls were always there waiting their
turns, resting, trading playthings,
quarrelling, fighting, skylarking. And he
remembered that although the pump was
only a hundred and fifty yards off, Jim
never got back with a bucket of water under
an hour--and even then somebody generally
had to go after him. Tom said:
"Say, Jim, I'll fetch the water if you'll
whitewash some."
Jim shook his head and said:
"Can't, Mars Tom. Ole missis, she tole me I
got to go an' git dis water an' not stop foolin'
roun' wid anybody. She say she spec' Mars
Tom gwine to ax me to whitewash, an' so
she tole me go 'long an' 'tend to my own
business--she 'lowed SHE'D 'tend to de
whitewashin'."
"Oh, never you mind what she said, Jim.
That's the way she always talks. Gimme the
bucket--I won't be gone only a a minute.
SHE won't ever know."
"Oh, I dasn't, Mars Tom. Ole missis she'd
take an' tar de head off'n me. 'Deed she
would."
"SHE! She never licks anybody--whacks
'em over the head with her thimble--and
who cares for that, I'd like to know. She
talks awful, but talk don't hurt--anyways it
don't if she don't cry. Jim, I'll give you a
marvel. I'll give you a white alley!"
Jim began to waver.
"White alley, Jim! And it's a bully taw."
"My! Dat's a mighty gay marvel, I tell you!
But Mars Tom I's powerful 'fraid ole missis-"
"And besides, if you will I'll show you my
sore toe."
Jim was only human--this attraction was too
much for him. He put down his pail, took
the white alley, and bent over the toe with
absorbing interest while the bandage was
being unwound. In another moment he was
flying down the street with his pail and a
выбежал Джим с жестяным ведром в руке, напевая
«Девушки из Буффало». Носить воду из городского
колодца раньше казалось Тому скучным делом, но
сейчас он посмотрел на это иначе. Он вспомнил,
что у колодца всегда собирается общество. Белые и
черные мальчишки и девчонки вечно торчали там,
дожидаясь своей очереди, отдыхали, менялись
игрушками, ссорились, дрались, баловались. И еще
он припомнил, что, хотя колодец был от них всего
шагов за полтораста, Джим никогда не возвращался
домой раньше чем через час, да и то приходилось
кого-нибудь посылать за ним. Том сказал:
– Слушай, Джим, я схожу за водой, а ты побели тут
немножко.
– Не могу, мистер Том. Старая хозяйка велела мне
поскорей сходить за водой и не останавливаться ни
с кем по дороге. Она говорила, мистер Том, верно,
позовет меня белить забор, так чтоб я шел своей
дорогой и не совался не в свое дело, а уж насчет
забора она сама позаботится.
– А ты ее не слушай, Джим. Мало ли что она
говорит. Давай мне ведро, я в одну минуту сбегаю.
Она даже не узнает.
– Ой, боюсь, мистер Том. Старая хозяйка мне за это
голову оторвет. Ей-богу, оторвет.
– Она-то? Да она никогда и не дерется. Стукнет по
голове наперстком, вот и все, – подумаешь,
важность какая! Говорит-то она бог знает что, да
ведь от слов ничего не сделается, разве сама
заплачет. Джим, я тебе шарик подарю! Я тебе
подарю белый с мраморными жилками!
Джим начал колебаться.
– Белый мраморный, Джим! Это тебе не пустяки!
– Ой, как здорово блестит! Только уж очень я
боюсь старой хозяйки, мистер Том…
– А еще, если хочешь, я тебе покажу свой больной
палец.
Джим был всего-навсего человек – такой соблазн
оказался ему не по силам. Он поставил ведро на
землю, взял белый шарик и, весь охваченный
любопытством, наклонился над больным пальцем,
покуда Том разматывал бинт. В следующую
минуту он уже летел по улице, громыхая ведром и
tingling rear, Tom was whitewashing with
vigor, and Aunt Polly was retiring from the
field with a slipper in her hand and triumph
in her eye.
But Tom's energy did not last. He began to
think of the fun he had planned for this day,
and his sorrows multiplied. Soon the free
boys would come tripping along on all sorts
of delicious expeditions, and they would
make a world of fun of him for having to
work--the very thought of it burnt him like
fire. He got out his worldly wealth and
examined it--bits of toys, marbles, and
trash; enough to buy an exchange of
WORK, maybe, but not half enough to buy
so much as half an hour of pure freedom. So
he returned his straitened means to his
pocket, and gave up the idea of trying to
buy the boys. At this dark and hopeless
moment an inspiration burst upon him!
Nothing less than a great, magnificent
inspiration.
He took up his brush and went tranquilly to
work. Ben Rogers hove in sight presently-the very boy, of all boys, whose ridicule he
had been dreading. Ben's gait was the hopskip-and-jump--proof enough that his heart
was light and his anticipations high. He was
eating an apple, and giving a long,
melodious whoop, at intervals, followed by
a deep-toned ding-dong-dong, ding-dongdong, for he was personating a steamboat.
As he drew near, he slackened speed, took
the middle of the street, leaned far over to
starboard and rounded to ponderously and
with laborious pomp and circumstance--for
he was personating the Big Missouri, and
considered himself to be drawing nine feet
of water. He was boat and captain and
engine-bells combined, so he had to
imagine himself standing on his own
hurricane-deck giving the orders and
executing them:
"Stop her, sir! Ting-a-ling-ling!" The
headway ran almost out, and he drew up
slowly toward the sidewalk.
"Ship up to back! Ting-a-ling-ling!" His
arms straightened and stiffened down his
sides.
"Set her back on the stabboard! Ting-a-lingling! Chow! ch-chow-wow! Chow!" His
right hand, meantime, describing stately
почесывая спину, Том усердно белил забор, а тетя
Полли удалялась с театра военных действий с
туфлей в руке и торжеством во взоре.
Но энергии Тома хватило ненадолго. Он начал
думать о том, как весело рассчитывал провести этот
день, и скорбь его умножилась. Скоро другие
мальчики пойдут из дому в разные интересные
места и поднимут Тома на смех за то, что его
заставили работать, – одна эта мысль жгла его, как
огнем. Он вывул из кармана все свои сокровища и
произвел им смотр: ломаные игрушки, шарики,
всякая дрянь, – может, годится на обмен, но едва ли
годится на то, чтобы купить себе хотя бы один час
полной свободы. И Том опять убрал в карман свои
тощие капиталы, оставив всякую мысль о том,
чтобы подкупить мальчиков. Но в эту мрачную и
безнадежную минуту его вдруг осенило
вдохновение. Не более и не менее как настоящее
ослепительное вдохновение!
Он взялся за кисть и продолжал не торопясь
работать. Скоро из-за угла показался Бен Роджерс –
тот самый мальчик, чьих насмешек Том боялся
больше всего на свете. Походка у Бена была легкая,
подпрыгивающая – верное доказательство того, что
и на сердце у него легко и от жизни он ждет только
самого лучшего. Он жевал яблоко и время от
времени издавал протяжный, мелодичный гудок, за
которым следовало: «Диньдон-дон, динь-дондон», – на самых низких нотах, потому что Бен
изображал собой пароход. Подойдя поближе, он
убавил ход, повернул на середину улицы,
накренился на правый борт и стал не торопясь
заворачивать к берегу, старательно и с надлежащей
важностью, потому что изображал «Большую
Миссури» и имел осадку в девять футов. Он был и
пароход, и капитан, и пароходный колокол – все
вместе, и потому воображал, что стоит на
капитанском мостике, сам отдавал команду и сам
же ее выполнял.
– Стоп, машина! Тинь-линь-линь! – Машина
застопорила, и пароход медленно подошел к
тротуару.
– Задний ход! – Обе руки опустились и вытянулись
по бокам.
– Право руля! Тинь-линь-линь! Чу! Ч-чу-у! Чу! –
Правая рука тем временем торжественно описывала
круги: она изображала сорокафутовое колесо.
circles--for it was representing a forty-foot
wheel.
"Let her go back on the labboard! Ting-alingling! Chow-ch-chow-chow!" The left
hand began to describe circles.
"Stop the stabboard! Ting-a-ling-ling! Stop
the labboard! Come ahead on the stabboard!
Stop her! Let your outside turn over slow!
Ting-a-ling-ling! Chow-ow-ow! Get out that
head-line! LIVELY now! Come--out with
your spring-line--what're you about there!
Take a turn round that stump with the bight
of it! Stand by that stage, now--let her go!
Done with the engines, sir! Ting-a-ling-ling!
SH'T! S'H'T! SH'T!" (trying the gaugecocks).
Tom went on whitewashing--paid no
attention to the steamboat. Ben stared a
moment and then said:
"Hi-YI! YOU'RE up a stump, ain't you!"
No answer. Tom surveyed his last touch
with the eye of an artist, then he gave his
brush another gentle sweep and surveyed
the result, as before. Ben ranged up
alongside of him. Tom's mouth watered for
the apple, but he stuck to his work. Ben
said:
"Hello, old chap, you got to work, hey?"
Tom wheeled suddenly and said:
"Why, it's you, Ben! I warn't noticing."
"Say--I'm going in a-swimming, I am. Don't
you wish you could? But of course you'd
druther WORK--wouldn't you? Course you
would!"
Tom contemplated the boy a bit, and said:
"What do you call work?"
"Why, ain't THAT work?"
Tom resumed his whitewashing, and
answered carelessly:
"Well, maybe it is, and maybe it ain't. All I
know, is, it suits Tom Sawyer."
"Oh come, now, you don't mean to let on
that you LIKE it?"
The brush continued to move.
"Like it? Well, I don't see why I oughtn't to
like it. Does a boy get a chance to
whitewash a fence every day?"
That put the thing in a new light. Ben
stopped nibbling his apple. Tom swept his
brush daintily back and forth--stepped back
to note the effect--added a touch here and
there--criticised the effect again--Ben
– Лево руля! Тинь-линь-линь! Чу-ч-чу-чу! – Левая
рука начала описывать круги.
– Стоп, правый борт! Тинь-линь-линь! Стоп, левый
борт! Малый ход! Стоп, машина! Самый малый!
Тинь-линь-линь! Чу-у-у! Отдай концы! Живей! Ну,
где же у вас канат, чего копаетесь? Зачаливай за
сваю! Так, так, теперь отпусти! Машина стала, сэр!
Тинь-линь-линь! Шт-шт-шт! (Это пароход
выпускал пары.)
Том по-прежнему белил забор, не обращая на
пароход никакого внимания. Бен уставился на него
и сказал:
– Ага, попался, взяли на причал!
Ответа не было. Том рассматривал свой последний
мазок глазами художника, потом еще раз
осторожно провел кистью по забору и отступил,
любуясь результатами. Бен подошел и стал рядом с
ним. Том проглотил слюну – так ему захотелось
яблока, но упорно работал. Бен сказал:
– Что, старик, работать приходится, а?
Том круто обернулся и сказал:
– А, это ты, Бен? Я и не заметил.
– Слушай, я иду купаться. А ты не хочешь? Да нет,
ты, конечно, поработаешь? Ну, само собой,
работать куда интересней.
Том пристально посмотрел на Бена и спросил:
– Чего ты называешь работой?
– А это, по-твоему, не работа, что ли?
Том снова принялся белить и ответил небрежно:
– Что ж, может, работа, а может, и не работа. Я
знаю только одно, что Тому Сойеру она по душе.
– Да брось ты, уж будто бы тебе так нравится
белить!
Кисть все так же равномерно двигалась по забору.
– Нравится? А почему же нет? Небось не каждый
день нашему брату достается белить забор.
После этого все дело представилось в новом свете.
Бен перестал жевать яблоко. Том осторожно водил
кистью взад и вперед, останавливаясь время от
времени, чтобы полюбоваться результатом,
добавлял мазок, другой, опять любовался
watching every move and getting more and
more interested, more and more absorbed.
Presently he said:
"Say, Tom, let ME whitewash a little."
Tom considered, was about to consent; but
he altered his mind:
"No--no--I reckon it wouldn't hardly do,
Ben. You see, Aunt Polly's awful particular
about this fence--right here on the street,
you know --but if it was the back fence I
wouldn't mind and SHE wouldn't. Yes, she's
awful particular about this fence; it's got to
be done very careful; I reckon there ain't
one boy in a thousand, maybe two thousand,
that can do it the way it's got to be done."
"No--is that so? Oh come, now--lemme just
try. Only just a little--I'd let YOU, if you
was me, Tom."
"Ben, I'd like to, honest injun; but Aunt
Polly--well, Jim wanted to do it, but she
wouldn't let him; Sid wanted to do it, and
she wouldn't let Sid. Now don't you see how
I'm fixed? If you was to tackle this fence
and anything was to happen to it--"
"Oh, shucks, I'll be just as careful. Now
lemme try. Say--I'll give you the core of my
apple."
"Well, here--No, Ben, now don't. I'm
afeard--"
"I'll give you ALL of it!"
Tom gave up the brush with reluctance in
his face, but alacrity in his heart. And while
the late steamer Big Missouri worked and
sweated in the sun, the retired artist sat on a
barrel in the shade close by, dangled his
legs, munched his apple, and planned the
slaughter of more innocents. There was no
lack of material; boys happened along every
little while; they came to jeer, but remained
to whitewash. By the time Ben was fagged
out, Tom had traded the next chance to
Billy Fisher for a kite, in good repair; and
when he played out, Johnny Miller bought
in for a dead rat and a string to swing it
with--and so on, and so on, hour after hour.
And when the middle of the afternoon
came, from being a poor poverty-stricken
boy in the morning, Tom was literally
rolling in wealth. He had besides the things
before mentioned, twelve marbles, part of a
jews-harp, a piece of blue bottle-glass to
look through, a spool cannon, a key that
результатом, а Бен следил за каждым его
движением, проявляя все больше и больше
интереса к делу. Вдруг он сказал:
– Слушай, Том, дай мне побелить немножко.
Том задумался и сначала как будто готов был
согласиться, а потом вдруг передумал.
– Нет, Бен, все равно ничего не выйдет. Тетя Полли
прямо трясется над этим забором; понимаешь, он
выходит на улицу, – если б это была та сторона, что
во двор, она бы слова не сказала, да и я тоже. Она
прямо трясется над этим забором. Его знаешь как
надо белить? По-моему, разве один мальчик из
тысячи, а то и из двух тысяч сумеет выбелить его
как следует.
– Да что ты? Слушай, пусти хоть попробовать, хоть
чуть-чуть. Том, я бы тебя пустил, если б ты был на
моем месте.
– Бен, я бы с радостью, честное индейское! Да ведь
как быть с тетей Полли? Джиму тоже хотелось
покрасить, а она не позволила. Сиду хотелось, она
и Сиду не позволила. Видишь, какие дела? Ну-ка,
возьмешься ты белить забор, а вдруг чтонибудь…
– Да что ты, Том, я же буду стараться. Ну пусти, я
попробую. Слушай, я тебе дам серединку от
яблока.
– Ну, ладно… Хотя нет, Бен, лучше не надо. Я
боюсь.
– Я все яблоко тебе отдам!
Том выпустил кисть из рук с виду не очень охотно,
зато с ликованием в душе. И пока бывший пароход
«Большая Миссури» трудился в поте лица на
солнцепеке, удалившийся от дел художник, сидя в
тени на бочонке, болтал ногами, жевал яблоко и
обдумывал дальнейший план избиения младенцев.
За ними дело не стало. Мальчики ежеминутно
пробегали по улице; они подходили, чтобы
посмеяться над Томом, – и оставались белить
забор. Когда Бен выдохся, Том продал следующую
очередь Билли Фишеру за подержанного
бумажного змея, а когда тот устал белить, Джонни
Миллер купил очередь за дохлую крысу с
веревочкой, чтобы удобней было вертеть, и т.д. и
т.д., час за часом.
К середине дня из бедного мальчика, близкого к
нищете, Том стал богачом и буквально утопал в
роскоши. Кроме уже перечисленных богатств, у
него имелось: двенадцать шариков, сломанная
губная гармоника, осколок синего бутылочного
стекла, чтобы глядеть сквозь него, пустая катушка,
ключ, который ничего не отпирал, кусок мела,
wouldn't unlock anything, a fragment of
chalk, a glass stopper of a decanter, a tin
soldier, a couple of tadpoles, six firecrackers, a kitten with only one eye, a brass
doorknob, a dog-collar--but no dog--the
handle of a knife, four pieces of orangepeel, and a dilapidated old window sash.
He had had a nice, good, idle time all the
while--plenty of company --and the fence
had three coats of whitewash on it! If he
hadn't run out of whitewash he would have
bankrupted every boy in the village.
Tom said to himself that it was not such a
hollow world, after all. He had discovered a
great law of human action, without knowing
it--namely, that in order to make a man or a
boy covet a thing, it is only necessary to
make the thing difficult to attain. If he had
been a great and wise philosopher, like the
writer of this book, he would now have
comprehended that Work consists of
whatever a body is OBLIGED to do, and
that Play consists of whatever a body is not
obliged to do. And this would help him to
understand why constructing artificial
flowers or performing on a tread-mill is
work, while rolling ten-pins or climbing
Mont Blanc is only amusement. There are
wealthy gentlemen in England who drive
four-horse passenger-coaches twenty or
thirty miles on a daily line, in the summer,
because the privilege costs them
considerable money; but if they were
offered wages for the service, that would
turn it into work and then they would
resign.
The boy mused awhile over the substantial
change which had taken place in his worldly
circumstances, and then wended toward
headquarters to report.
хрустальная пробка от графина, оловянный
солдатик, пара головастиков, шесть хлопушек,
одноглазый котенок, медная дверная ручка,
собачий ошейник без собаки, черенок от ножа,
четыре куска апельсинной корки и старая оконная
рама.
Том отлично провел все это время, ничего не делая
и веселясь, а забор был покрыт известкой в три
слоя! Если б у него не кончилась известка, он
разорил бы всех мальчишек в городе.
Том подумал, что жить на свете не так уж плохо.
Сам того не подозревая, он открыл великий закон,
управляющий человеческими действиями, а
именно: для того чтобы мальчику или взрослому
захотелось чего-нибудь, нужно только одно –
чтобы этого было нелегко добиться. Если бы Том
был великим и мудрым мыслителем, вроде автора
этой книги, он сделал бы вывод, что Работа – это
то, что человек обязан делать, а Игра – то, чего он
делать не обязан. И это помогло бы ему понять,
почему делать искусственные цветы или носить
воду в решете есть работа, а сбивать кегли или
восходить на Монблан – забава. Есть в Англии
такие богачи, которым нравится в летнюю пору
править почтовой каретой, запряженной
четвериком, потому что это стоит им бешеных
денег; а если б они получали за это жалованье, игра
превратилась бы в работу и потеряла для них
всякий интерес.
Том раздумывал еще некоторое время над той
существенной переменой, какая произошла в его
обстоятельствах, а потом отправился с донесением
в главный штаб.
CHAPTER III
Глава III
TOM presented himself before Aunt Polly,
who was sitting by an open window in a
pleasant rearward apartment, which was
bedroom, breakfast-room, dining-room, and
library, combined. The balmy summer air, the
restful quiet, the odor of the flowers, and the
Том явился к тете Полли, которая сидела у
открытого окна в очень уютной комнате,
служившей одновременно спальней, гостиной,
столовой и библиотекой. Мягкий летний воздух,
успокаивающая тишина, запах цветов и
усыпляющее гудение пчел оказали свое действие,
drowsing murmur of the bees had had their
effect, and she was nodding over her knitting
--for she had no company but the cat, and it
was asleep in her lap. Her spectacles were
propped up on her gray head for safety. She
had thought that of course Tom had deserted
long ago, and she wondered at seeing him
place himself in her power again in this
intrepid way. He said:
"Mayn't I go and play now, aunt?"
"What, a'ready? How much have you done?"
"It's all done, aunt."
"Tom, don't lie to me--I can't bear it."
"I ain't, aunt; it IS all done."
Aunt Polly placed small trust in such
evidence. She went out to see for herself; and
she would have been content to find twenty
per cent. of Tom's statement true.
When she found the entire fence
whitewashed, and not only whitewashed but
elaborately coated and recoated, and even a
streak added to the ground, her astonishment
was almost unspeakable. She said:
"Well, I never! There's no getting round it,
you can work when you're a mind to, Tom."
And then she diluted the compliment by
adding, "But it's powerful seldom you're a
mind to, I'm bound to say. Well, go 'long and
play; but mind you get back some time in a
week, or I'll tan you."
She was so overcome by the splendor of his
achievement that she took him into the closet
and selected a choice apple and delivered it to
him, along with an improving lecture upon
the added value and flavor a treat took to
itself when it came without sin through
virtuous effort. And while she closed with a
happy Scriptural flourish, he "hooked" a
doughnut.
и она задремала над вязаньем, потому что
разговаривать ей было не с кем, кроме кошки, да
и та спала у нее на коленях. Очки безопасности
ради были подняты у нее выше лба. Она думала,
что Том давным-давно сбежал, и удивилась, что
он сам так безбоязненно идет к ней в руки. Он
сказал:
– Можно мне теперь пойти поиграть, тетя?
– Как, уже? Сколько же ты сделал?
– Все, тетя.
– Том, не сочиняй, я этого не люблю.
– Я не сочиняю, тетя, все готово.
Тетя Полли не имела привычки верить на слово.
Она пошла посмотреть сама и была бы довольна,
если бы слова Тома оказались правдой хотя бы на
двадцать процентов.
Когда же она увидела, что выбелен весь забор и
не только выбелен, но и покрыт известкой в два и
даже три слоя и вдобавок на земле проведена
белая полоса, то ее удивление перешло всякие
границы. Она сказала:
– Ну-ну! Нечего сказать, работать ты можешь,
когда захочешь, Том. – Но тут же разбавила
комплимент водой: – Жаль только, что это очень
редко с тобой бывает. Ну, ступай играть, да
приходи домой вовремя, не то выдеру.
Она была настолько поражена блестящими
успехами Тома, что повела его в чулан, выбрала
самое большое яблоко и преподнесла ему с
назидательной речью о том, насколько дороже и
приятней бывает награда, если она заработана
честно, без греха, путем добродетельных
стараний. И пока она заканчивала свою речь
очень кстати подвернувшимся текстом из
Писания, Том успел стянуть у нее за спиной
пряник.
Then he skipped out, and saw Sid just starting Он вприпрыжку выбежал из комнаты и увидел,
up the outside stairway that led to the back
что Сид поднимается по наружной лестнице в
rooms on the second floor. Clods were handy пристройку второго этажа. Комья земли, которых
and the air was full of them in a twinkling.
много было под рукой, замелькали в воздухе. Они
They raged around Sid like a hail-storm; and
градом сыпались вокруг Сида, и, прежде чем тетя
before Aunt Polly could collect her surprised
Полли успела опомниться от удивления и прийти
faculties and sally to the rescue, six or seven
на выручку, пять-шесть комьев попали в цель, а
clods had taken personal effect, and Tom was Том перемахнул через забор и скрылся. В заборе
over the fence and gone. There was a gate, but была калитка, но у него, как и всегда, времени
as a general thing he was too crowded for
было в обрез, – до калитки ли тут. Теперь душа
time to make use of it. His soul was at peace, его успокоилась: он отплатил Сиду за то, что тот
now that he had settled with Sid for calling
подвел его, обратив внимание тети Полли на
attention to his black thread and getting him
into trouble.
Tom skirted the block, and came round into a
muddy alley that led by the back of his aunt's
cow-stable. He presently got safely beyond
the reach of capture and punishment, and
hastened toward the public square of the
village, where two "military" companies of
boys had met for conflict, according to
previous appointment. Tom was General of
one of these armies, Joe Harper (a bosom
friend) General of the other. These two great
commanders did not condescend to fight in
person--that being better suited to the still
smaller fry--but sat together on an eminence
and conducted the field operations by orders
delivered through aides-de-camp.
Tom's army won a great victory, after a long
and hard-fought battle. Then the dead were
counted, prisoners exchanged, the terms of
the next disagreement agreed upon, and the
day for the necessary battle appointed; after
which the armies fell into line and marched
away, and Tom turned homeward alone.
черную нитку.
Том обошел свой квартал стороной и свернул в
грязный переулок мимо коровника тети Полли.
Он благополучно миновал опасную зону, избежав
пленения и казни, и побежал на городскую
площадь, где по предварительному уговору уже
строились в боевом порядке две армии. Одной из
них командовал Том, а другой – его закадычный
друг Джо Гарпер. Оба великих полководца не
унижались до того, чтобы сражаться самим, – это
больше подходило всякой мелюзге, – они сидели
вместе на возвышении и руководили военными
действиями, рассылая приказы через адъютантов.
После долгого и жестокого боя армия Тома
одержала большую победу. Подсчитали убитых,
обменялись пленными, уговорились, когда
объявлять войну и из-за чего драться в
следующий раз, и назначили день решительного
боя: затем обе армии построились походным
порядком и ушли, а Том в одиночестве
отправился домой.
As he was passing by the house where Jeff
Проходя мимо того дома, где жил Джеф Тэтчер,
Thatcher lived, he saw a new girl in the
он увидел в саду незнакомую девочку –
garden--a lovely little blue-eyed creature with прелестное голубоглазое создание с золотистыми
yellow hair plaited into two long-tails, white
волосами, заплетенными в две длинные косы, в
summer frock and embroidered pantalettes.
белом летнем платьице и вышитых
The fresh-crowned hero fell without firing a
панталончиках. Только что увенчанный лаврами
shot. A certain Amy Lawrence vanished out
герой сдался в плен без единого выстрела. Некая
of his heart and left not even a memory of
Эми Лоуренс мгновенно испарилась из его
herself behind. He had thought he loved her to сердца, не оставив по себе даже воспоминания.
distraction; he had regarded his passion as
Он думал, что любит ее без памяти, думал, что
adoration; and behold it was only a poor little будет обожать ее вечно, а оказалось, что это
evanescent partiality. He had been months
всего-навсего мимолетное увлечение. Он
winning her; she had confessed hardly a week несколько месяцев добивался взаимности, она
ago; he had been the happiest and the
всего неделю тому назад призналась ему в любви;
proudest boy in the world only seven short
только семь коротких дней он был счастлив и
days, and here in one instant of time she had
горд, как никто на свете, – и вот в одно мгновение
gone out of his heart like a casual stranger
она исчезла из его сердца, как малознакомая
whose visit is done.
гостья, которая побыла недолго и ушла.
He worshipped this new angel with furtive
Он поклонялся новому ангелу издали, пока не
eye, till he saw that she had discovered him;
увидел, что она его заметила; тогда он
then he pretended he did not know she was
притворился, будто не видит, что она здесь, и
present, and began to "show off" in all sorts of начал ломаться на разные лады, как это принято у
absurd boyish ways, in order to win her
мальчишек, стараясь ей понравиться и вызвать ее
admiration. He kept up this grotesque
восхищение. Довольно долго он выкидывал
foolishness for some time; but by-and-by,
всякие дурацкие штуки и вдруг, случайно
while he was in the midst of some dangerous
взглянув в ее сторону во время какого-то
gymnastic performances, he glanced aside
головоломного акробатического фокуса, увидел,
and saw that the little girl was wending her
way toward the house. Tom came up to the
fence and leaned on it, grieving, and hoping
she would tarry yet awhile longer. She halted
a moment on the steps and then moved
toward the door. Tom heaved a great sigh as
she put her foot on the threshold. But his face
lit up, right away, for she tossed a pansy over
the fence a moment before she disappeared.
The boy ran around and stopped within a foot
or two of the flower, and then shaded his eyes
with his hand and began to look down street
as if he had discovered something of interest
going on in that direction. Presently he picked
up a straw and began trying to balance it on
his nose, with his head tilted far back; and as
he moved from side to side, in his efforts, he
edged nearer and nearer toward the pansy;
finally his bare foot rested upon it, his pliant
toes closed upon it, and he hopped away with
the treasure and disappeared round the corner.
But only for a minute--only while he could
button the flower inside his jacket, next his
heart--or next his stomach, possibly, for he
was not much posted in anatomy, and not
hypercritical, anyway.
He returned, now, and hung about the fence
till nightfall, "showing off," as before; but the
girl never exhibited herself again, though
Tom comforted himself a little with the hope
that she had been near some window,
meantime, and been aware of his attentions.
Finally he strode home reluctantly, with his
poor head full of visions.
All through supper his spirits were so high
that his aunt wondered "what had got into the
child." He took a good scolding about
clodding Sid, and did not seem to mind it in
the least. He tried to steal sugar under his
aunt's very nose, and got his knuckles rapped
for it. He said:
"Aunt, you don't whack Sid when he takes it."
"Well, Sid don't torment a body the way you
do. You'd be always into that sugar if I warn't
watching you."
Presently she stepped into the kitchen, and
Sid, happy in his immunity, reached for the
sugar-bowl--a sort of glorying over Tom
which was wellnigh unbearable. But Sid's
fingers slipped and the bowl dropped and
broke. Tom was in ecstasies. In such ecstasies
что девочка повернулась к нему спиной и
направляется к дому. Том подошел к забору и
прислонился к нему в огорчении, надеясь всетаки, что она побудет в саду еще немножко. Она
постояла минутку на крыльце, потом повернулась
к двери. Когда она переступила порог, Том
тяжело вздохнул. Но тут же просиял: прежде чем
исчезнуть, девочка перебросила через забор
цветок – анютины глазки.
Том подбежал к забору и остановился шагах в
двух от цветка, потом прикрыл глаза ладонью и
стал всматриваться куда-то в даль, словно увидел
в конце улицы что-то очень интересное. Потом
поднял с земли соломинку и начал устанавливать
ее на носу, закинув голову назад; двигаясь ближе
и ближе, подходил к цветку и в конце концов
наступил на него босой ногой, – гибкие пальцы
захватили цветок, и, прыгая на одной ноге, Том
скрылся за углом. Но только на минуту, пока
засовывал цветок под куртку, поближе к сердцу, –
а может быть, и к желудку: он был не слишком
силен в анатомии и не разбирался в таких вещах.
После этого он вернулся к забору и слонялся
около него до самой темноты, ломаясь попрежнему. Но девочка больше не показывалась, и
Том утешал себя мыслью, что она, может быть,
подходила в это время к окну и видела его
старания. Наконец он очень неохотно побрел
домой, совсем замечтавшись.
За ужином он так разошелся, что тетка только
удивлялась: «Какой бес вселился в этого ребенка!
«Ему здорово влетело за то, что он бросал землей
в Сида, но он и ухом не повел. Он попробовал
стащить кусок сахару под самым носом у тетки и
получил за это по рукам. Он сказал:
– Тетя, вы же не бьете Сида, когда он таскает
сахар.
– Но Сид никогда не выводит человека из
терпения так, как ты. Ты не вылезал бы из
сахарницы, если б я за тобой не следила.
Скоро она ушла на кухню, и Сид, обрадовавшись
своей безнаказанности, потащил к себе
сахарницу; такую наглость было просто
невозможно стерпеть. Сахарница выскользнула из
пальцев Сида, упала и разбилась. Том был в
восторге. В таком восторге, что даже придержал
that he even controlled his tongue and was
silent. He said to himself that he would not
speak a word, even when his aunt came in,
but would sit perfectly still till she asked who
did the mischief; and then he would tell, and
there would be nothing so good in the world
as to see that pet model "catch it." He was so
brimful of exultation that he could hardly hold
himself when the old lady came back and
stood above the wreck discharging lightnings
of wrath from over her spectacles. He said to
himself, "Now it's coming!" And the next
instant he was sprawling on the floor! The
potent palm was uplifted to strike again when
Tom cried out:
"Hold on, now, what 'er you belting ME for?-Sid broke it!"
Aunt Polly paused, perplexed, and Tom
looked for healing pity. But when she got her
tongue again, she only said:
"Umf! Well, you didn't get a lick amiss, I
reckon. You been into some other audacious
mischief when I wasn't around, like enough."
Then her conscience reproached her, and she
yearned to say something kind and loving; but
she judged that this would be construed into a
confession that she had been in the wrong,
and discipline forbade that. So she kept
silence, and went about her affairs with a
troubled heart. Tom sulked in a corner and
exalted his woes. He knew that in her heart
his aunt was on her knees to him, and he was
morosely gratified by the consciousness of it.
He would hang out no signals, he would take
notice of none. He knew that a yearning
glance fell upon him, now and then, through a
film of tears, but he refused recognition of it.
He pictured himself lying sick unto death and
his aunt bending over him beseeching one
little forgiving word, but he would turn his
face to the wall, and die with that word
unsaid. Ah, how would she feel then? And he
pictured himself brought home from the river,
dead, with his curls all wet, and his sore heart
at rest. How she would throw herself upon
him, and how her tears would fall like rain,
and her lips pray God to give her back her
boy and she would never, never abuse him
any more! But he would lie there cold and
white and make no sign--a poor little sufferer,
whose griefs were at an end. He so worked
upon his feelings with the pathos of these
язык и смолчал. Он решил, что не скажет ни
слова, даже когда войдет тетя Полли, а будет
сидеть смирно, пока она не спросит, кто это
сделал. Вот тогда он скажет и полюбуется, как
влетит «любимчику», – ничего не может быть
приятнее! Он был до того переполнен радостью,
что едва сдерживался, когда тетя вошла из кухни
и остановилась над осколками, бросая
молниеносные взоры поверх очков. Про себя он
думал, затаив дыхание: «Вот, вот, сию минуту!»
И в следующий миг растянулся на полу!
Карающая длань была уже занесена над ним
снова, когда Том возопил.
– Да погодите же, за что вы меня лупите? Это Сид
разбил!
Тетя Полли замерла от неожиданности, и Том
ждал, не пожалеет ли она его. Но как только дар
слова вернулся к ней, она сказала:
– Гм! Ну, я думаю, тебе все же не зря влетело! Уж
наверно, ты чего-нибудь еще натворил, пока меня
тут не было.
Потом совесть упрекнула ее, и ей захотелось
сказать чтонибудь ласковое и хорошее; но она
рассудила, что это будет понято как признание в
том, что она виновата, а дисциплина этого не
допускает. И она промолчала и занялась своими
делами, хотя на сердце у нее было неспокойно.
Том сидел, надувшись, в углу и растравлял свои
раны. Он знал, что в душе тетка стоит перед ним
на коленях, и мрачно наслаждался этим
сознанием: он не подаст и вида, – будто бы
ничего не замечает. Он знал, что время от
времени она посылает ему тоскующий взор
сквозь слезы, но не желал ничего замечать. Он
воображал, будто лежит при смерти и тетя Полли
склоняется над ним, вымаливая хоть слово
прощения, но он отвернется к стене и умрет, не
произнеся этого слова. Что она почувствует
тогда? И он вообразил, как его приносят мертвого
домой, вытащив из реки: его кудри намокли,
измученное сердце перестало биться. Как она
тогда упадет на его бездыханный труп и слезы у
нее польются рекой, как она будет молить бога,
чтоб он вернул ей ее мальчика, тогда она ни за
что больше его не обидит! А он Судет лежать
бледный и холодный, ничего не чувствуя, –
бедный маленький страдалец, претерпевший все
мучения до конца! Он так расчувствовался от
всех этих возвышенных мечтаний, что глотал
слезы и давился ими, ничего не видя, а когда он
dreams, that he had to keep swallowing, he
was so like to choke; and his eyes swam in a
blur of water, which overflowed when he
winked, and ran down and trickled from the
end of his nose. And such a luxury to him was
this petting of his sorrows, that he could not
bear to have any worldly cheeriness or any
grating delight intrude upon it; it was too
sacred for such contact; and so, presently,
when his cousin Mary danced in, all alive
with the joy of seeing home again after an
age-long visit of one week to the country, he
got up and moved in clouds and darkness out
at one door as she brought song and sunshine
in at the other.
He wandered far from the accustomed haunts
of boys, and sought desolate places that were
in harmony with his spirit. A log raft in the
river invited him, and he seated himself on its
outer edge and contemplated the dreary
vastness of the stream, wishing, the while,
that he could only be drowned, all at once and
unconsciously, without undergoing the
uncomfortable routine devised by nature.
Then he thought of his flower. He got it out,
rumpled and wilted, and it mightily increased
his dismal felicity. He wondered if she would
pity him if she knew? Would she cry, and
wish that she had a right to put her arms
around his neck and comfort him? Or would
she turn coldly away like all the hollow
world? This picture brought such an agony of
pleasurable suffering that he worked it over
and over again in his mind and set it up in
new and varied lights, till he wore it
threadbare. At last he rose up sighing and
departed in the darkness.
About half-past nine or ten o'clock he came
along the deserted street to where the Adored
Unknown lived; he paused a moment; no
sound fell upon his listening ear; a candle was
casting a dull glow upon the curtain of a
second-story window. Was the sacred
presence there? He climbed the fence,
threaded his stealthy way through the plants,
till he stood under that window; he looked up
at it long, and with emotion; then he laid him
down on the ground under it, disposing
himself upon his back, with his hands clasped
upon his breast and holding his poor wilted
flower. And thus he would die--out in the cold
world, with no shelter over his homeless head,
мигал, слезы текли по щекам и капали с кончика
носа. И он так наслаждался своими горестями,
что не в силах был допустить, чтобы какаянибудь земная радость или раздражающее
веселье вторглись в его душу; он оберегал свою
скорбь, как святыню. И потому, когда в комнату
впорхнула его сестрица Мэри, вся сияя от
радости, что возвращается домой после
бесконечной недели, проведенной в деревне, он
встал и вышел в одну дверь, окруженный мраком
и грозовыми тучами, в то время как ликование и
солнечный свет входили вместе с Мэри в другую.
Он бродил далеко от тех улиц, где обычно играли
мальчики, выискивая безлюдные закоулки,
которые соответствовали бы его настроению.
Плот на реке показался ему подходящим местом,
и он уселся на самом краю, созерцая мрачную
пелену реки и желая только одного: утонуть сразу
и без мучений, не соблюдая тягостного порядка,
заведенного природой. Тут он вспомнил про
цветок, извлек его из кармана, помятый и
увядший, и это усилило его скорбное блаженство.
Он стал думать о том, пожалела ли бы она его,
если б знала. Может, заплакала бы, захотела бы
обнять и утешить. А может, отвернулась бы
равнодушно, как и весь холодный свет. Эта
картина так растрогала его и довела его муки до
такого приятно-расслабленного состояния, что он
мысленно повертывал ее и так и сяк,
рассматривая в разном освещении, пока ему не
надоело. Наконец он поднялся на ноги со вздохом
и скрылся в темноте.
Вечером, около половины десятого, он шел по
безлюдной улице к тому дому, где жила
прелестная незнакомка. Дойдя до него, он
постоял с минуту: ни одного звука не уловило его
настороженное ухо; свеча бросала тусклый свет
на штору в окне второго этажа. Не там ли она
присутствует незримо? Он перелез через забор,
осторожно перебрался через клумбы с цветами и
стал под окном; долго и с волнением глядел на
него, задрав голову кверху; потом улегся на
землю, растянувшись во весь рост, сложив руки
на груди и прижимая к ней бедный, увядший
цветок. Так вот он и умрет – один на белом
свете, – ни крова над бесприютной головой, ни
дружеской, участливой руки, которая утерла бы
no friendly hand to wipe the death-damps
from his brow, no loving face to bend
pityingly over him when the great agony
came. And thus SHE would see him when she
looked out upon the glad morning, and oh!
would she drop one little tear upon his poor,
lifeless form, would she heave one little sigh
to see a bright young life so rudely blighted,
so untimely cut down?
The window went up, a maid-servant's
discordant voice profaned the holy calm, and
a deluge of water drenched the prone martyr's
remains!
The strangling hero sprang up with a relieving
snort. There was a whiz as of a missile in the
air, mingled with the murmur of a curse, a
sound as of shivering glass followed, and a
small, vague form went over the fence and
shot away in the gloom.
Not long after, as Tom, all undressed for bed,
was surveying his drenched garments by the
light of a tallow dip, Sid woke up; but if he
had any dim idea of making any "references
to allusions," he thought better of it and held
his peace, for there was danger in Tom's eye.
Tom turned in without the added vexation of
prayers, and Sid made mental note of the
omission.
предсмертный пот с его холодеющего лба, ни
любящего лица, которое с жалостью склонилось
бы над ним в последний час. Наступит радостное
утро, а она увидит его бездыханный труп. Но
ах! – проронит ли она хоть одну слезинку над его
телом, вздохнет ли хоть один раз о том, что так
безвременно погибла молодая жизнь,
подкошенная жестокой рукой во цвете лет?
Окно открылось, резкий голос прислуги
осквернил священную тишину, и целый потоп
хлынул на распростертые останки мученика.
Герой едва не захлебнулся и вскочил на ноги,
отфыркиваясь. В воздухе просвистел камень
вместе с невнятной бранью, зазвенело стекло,
разлетаясь вдребезги, коротенькая, смутно
различимая фигурка перескочила через забор и
растаяла в темноте.
Когда Том, уже раздевшись, разглядывал при
свете сального огарка промокшую насквозь
одежду, Сид проснулся; но если у него и было
какое-нибудь желание попрекнуть и намекнуть,
то он передумал и смолчал, заметив по глазам
Тома, что это небезопасно.
Том улегся в постель, не считая нужным
обременять себя молитвой, и Сид мысленно
отметил это упущение.
CHAPTER IV
Глава IV
THE sun rose upon a tranquil world, and
beamed down upon the peaceful village like
a benediction. Breakfast over, Aunt Polly
had family worship: it began with a prayer
built from the ground up of solid courses of
Scriptural quotations, welded together with
a thin mortar of originality; and from the
summit of this she delivered a grim chapter
of the Mosaic Law, as from Sinai.
Then Tom girded up his loins, so to speak,
and went to work to "get his verses." Sid
had learned his lesson days before. Tom
bent all his energies to the memorizing of
five verses, and he chose part of the Sermon
on the Mount, because he could find no
verses that were shorter.
At the end of half an hour Tom had a vague
general idea of his lesson, but no more, for
his mind was traversing the whole field of
Солнце взошло над безмятежной землей и осияло с
высоты мирный городок, словно благословляя его.
После завтрака тетя Полли собрала всех на
семейное богослужение; оно началось с молитвы,
построенной на солидном фундаменте из
библейских цитат, скрепленных жиденьким
цементом собственных добавлений; с этой
вершины, как с горы Синай, она и возвестила
суровую главу закона Моисеева.
После этого Том, как говорится, препоясал чресла и
приступил к зазубриванию стихов из Библии. Сид
еще несколько дней назад выучил свой урок. Том
приложил все силы, для того чтобы затвердить
наизусть пять стихов, выбрав их из Нагорной
проповеди, потому что нигде не нашел стихов
короче.
Через полчаса у Тома сложилось довольно смутное
представление об уроке, потому что его голова
была занята всем, чем угодно, кроме урока, а руки
непрерывно двигались, развлекаясь каким-нибудь
посторонним делом.
Мэри взяла у него книжку, чтобы выслушать урок,
и Том начал спотыкаться, кое-как пробираясь
сквозь туман:
"Blessed are the--a--a--"
– Блаженны… э-э…
"Poor"-– Нищие…
"Yes--poor; blessed are the poor--a--a--"
– Да, нищие; блаженны нищие… э-э-э…
"In spirit--"
– Духом…
"In spirit; blessed are the poor in spirit, for
– Духом; блаженны нищие духом, ибо их… ибо
they--they--"
они…
"THEIRS--"
– Ибо их…
"For THEIRS. Blessed are the poor in spirit, – Ибо их… Блаженны нищие духом, ибо их есть
for theirs is the kingdom of heaven. Blessed царствие небесное. Блаженны плачущие, ибо они…
are they that mourn, for they--they--"
ибо они…
"Sh--"
– У…
"For they--a--"
– Ибо они… э…
"S, H, A--"
– Уте…
"For they S, H--Oh, I don't know what it
– Ибо они у те… Ну, я не помню, как там дальше!
is!"
"SHALL!"
"Oh, SHALL! for they shall--for they shall-- Блаженны ибо плачущие, ибо они… ибо
a--a--shall mourn--a--a-- blessed are they
плачущие… а дальше как? Ей богу, не знаю! Что
that shall--they that--a--they that shall
же ты не подскажешь, Мэри! Как тебе не стыдно
mourn, for they shall--a--shall WHAT?
меня дразнить?
Why don't you tell me, Mary?--what do you
want to be so mean for?"
"Oh, Tom, you poor thick-headed thing, I'm – Ах, Том, дурачок ты этакий, вовсе я тебя не
not teasing you. I wouldn't do that. You
дразню, и не думаю, даже. Просто тебе надо как
must go and learn it again. Don't you be
следует выучить все сначала. Ничего, Том,
discouraged, Tom, you'll manage it--and if
выучишь как-нибудь, а когда выучишь, я тебе
you do, I'll give you something ever so nice. подарю одну очень хорошую вещь. Ну, будь же
There, now, that's a good boy."
умницей!
"All right! What is it, Mary, tell me what it
– Ладно! А какую вещь, Мэри, ты только скажи?
is."
"Never you mind, Tom. You know if I say
– Не все ли тебе равно. Раз я сказала, что хорошую,
it's nice, it is nice."
значит, хорошую.
"You bet you that's so, Mary. All right, I'll
– Ну да уж ты не обманешь. Ладно, я пойду
tackle it again."
приналягу.
And he did "tackle it again"--and under the
Том приналег – и под двойным давлением
double pressure of curiosity and prospective любопытства и предстоящей награды приналег с
gain he did it with such spirit that he
таким воодушевлением, что добился блестящих
accomplished a shining success. Mary gave успехов. За это Мэри подарила ему новенький
him a brand-new "Barlow" knife worth
перочинный ножик с двумя лезвиями ценой в
twelve and a half cents; and the convulsion
двенадцать с половиной центов; и нахлынувший на
of delight that swept his system shook him
Тома восторг потряс его до основания. Правда,
to his foundations. True, the knife would
ножик совсем не резал, зато это была не какаяnot cut anything, but it was a "sure-enough" нибудь подделка, а настоящий ножик фирмы
Barlow, and there was inconceivable
Барлоу, в чем и заключалось его непостижимое
grandeur in that--though where the Western очарование; хотя откуда мальчики Западных
boys ever got the idea that such a weapon
штатов взяли, что это грозное оружие можно
could possibly be counterfeited to its injury подделать и что подделка была бы хуже оригинала,
human thought, and his hands were busy
with distracting recreations.
Mary took his book to hear him recite, and
he tried to find his way through the fog:
is an imposing mystery and will always
remain so, perhaps. Tom contrived to
scarify the cupboard with it, and was
arranging to begin on the bureau, when he
was called off to dress for Sunday-school.
Mary gave him a tin basin of water and a
piece of soap, and he went outside the door
and set the basin on a little bench there; then
he dipped the soap in the water and laid it
down; turned up his sleeves; poured out the
water on the ground, gently, and then
entered the kitchen and began to wipe his
face diligently on the towel behind the door.
But Mary removed the towel and said:
"Now ain't you ashamed, Tom. You mustn't
be so bad. Water won't hurt you."
Tom was a trifle disconcerted. The basin
was refilled, and this time he stood over it a
little while, gathering resolution; took in a
big breath and began. When he entered the
kitchen presently, with both eyes shut and
groping for the towel with his hands, an
honorable testimony of suds and water was
dripping from his face. But when he
emerged from the towel, he was not yet
satisfactory, for the clean territory stopped
short at his chin and his jaws, like a mask;
below and beyond this line there was a dark
expanse of unirrigated soil that spread
downward in front and backward around his
neck. Mary took him in hand, and when she
was done with him he was a man and a
brother, without distinction of color, and his
saturated hair was neatly brushed, and its
short curls wrought into a dainty and
symmetrical general effect. [He privately
smoothed out the curls, with labor and
difficulty, and plastered his hair close down
to his head; for he held curls to be
effeminate, and his own filled his life with
bitterness.]
Then Mary got out a suit of his clothing that
had been used only on Sundays during two
years--they were simply called his "other
clothes"--and so by that we know the size of
his wardrobe. The girl "put him to rights"
after he had dressed himself; she buttoned
his neat roundabout up to his chin, turned
his vast shirt collar down over his shoulders,
brushed him off and crowned him with his
speckled straw hat. He now looked
exceedingly improved and uncomfortable.
совершенно неизвестно и, надо полагать, навсегда
останется тайной. Том ухитрился изрезать этим
ножиком буфет и уже подбирался к комоду, как его
позвали одеваться в воскресную школу.
Мэри дала ему жестяной таз, полный воды, и кусок
мыла; он вышел за дверь и поставил таз на
скамейку, потом окунул мыло в воду и опять
положил его на место; закатал рукава, осторожно
вылил воду на землю, потом вошел в кухню и начал
усердно тереть лицо полотенцем, висевшим за
дверью. Но Мэри отняла у него полотенце, сказав:
– Как тебе не стыдно, Том. Умойся как следует. От
воды тебе ничего не сделается.
Том немножко смутился. В таз опять налили воды;
и на этот раз он постоял над ним некоторое время,
собираясь с духом, потом набрал в грудь воздуху и
начал умываться. Когда Том после этого вошел на
кухню, зажмурив глаза и ощупью отыскивая
полотенце, по его щекам текла мыльная пена,
честно свидетельствуя о понесенных трудах.
Однако, когда он отнял от лица полотенце,
оказалось, что вид у него не совсем
удовлетворительный: чистыми были только щеки и
подбородок, которые белели, как маска, а ниже и
выше начиналась темная полоса неорошенной
почвы, которая захватила шею и спереди и сзади.
Тогда Мэри взялась за него сама, и, выйдя из ее
рук, он уже ничем не отличался по цвету кожи от
своих бледнолицых братьев; мокрые волосы были
аккуратно приглажены щеткой, их короткие
завитки лежали ровно и красиво. (Том потихоньку
старался распрямить свои кудри, прилагая много
трудов и стараний, чтобы они лежали на голове как
приклеенные; ему казалось, что с кудрями он
похож на девчонку, и это очень его огорчало.)
Потом Мэри достала из шкафа костюм, который
вот уже два года Том надевал только по
воскресеньям и который назывался «другой
костюм», на основании чего мы можем судить о
богатстве его гардероба. После того как он оделся
сам, Мэри привела его в порядок: она застегнула на
нем чистенькую курточку до самого подбородка,
отвернула книзу широкий воротник и расправила
его по плечам, почистила Тома щеткой и надела
ему соломенную шляпу с крапинками. Теперь он
выглядел очень нарядно и чувствовал себя очень
He was fully as uncomfortable as he looked;
for there was a restraint about whole clothes
and cleanliness that galled him. He hoped
that Mary would forget his shoes, but the
hope was blighted; she coated them
thoroughly with tallow, as was the custom,
and brought them out. He lost his temper
and said he was always being made to do
everything he didn't want to do. But Mary
said, persuasively:
"Please, Tom--that's a good boy."
So he got into the shoes snarling. Mary was
soon ready, and the three children set out
for Sunday-school--a place that Tom hated
with his whole heart; but Sid and Mary were
fond of it.
Sabbath-school hours were from nine to
half-past ten; and then church service. Two
of the children always remained for the
sermon voluntarily, and the other always
remained too--for stronger reasons.
The church's high-backed, uncushioned
pews would seat about three hundred
persons; the edifice was but a small, plain
affair, with a sort of pine board tree-box on
top of it for a steeple. At the door Tom
dropped back a step and accosted a Sundaydressed comrade:
"Say, Billy, got a yaller ticket?"
"Yes."
"What'll you take for her?"
"What'll you give?"
"Piece of lickrish and a fish-hook."
"Less see 'em."
Tom exhibited. They were satisfactory, and
the property changed hands. Then Tom
traded a couple of white alleys for three red
tickets, and some small trifle or other for a
couple of blue ones.
He waylaid other boys as they came, and
went on buying tickets of various colors ten
or fifteen minutes longer. He entered the
church, now, with a swarm of clean and
noisy boys and girls, proceeded to his seat
and started a quarrel with the first boy that
came handy. The teacher, a grave, elderly
man, interfered; then turned his back a
moment and Tom pulled a boy's hair in the
next bench, and was absorbed in his book
when the boy turned around; stuck a pin in
another boy, presently, in order to hear him
say "Ouch!" and got a new reprimand from
неловко: новый костюм и чистота стесняли его,
чего он терпеть не мог. Он надеялся, что Мэри
забудет про башмаки, но эта надежда не сбылась:
Мэри, как полагается, хорошенько смазала их
салом и принесла ему. Том вышел из терпения и
заворчал, что его вечно заставляют делать то, чего
ему не хочется. Но Мэри ласково уговорила его:
– Пожалуйста, Том, будь умницей.
И Том, ворча, надел башмаки. Мэри оделась в одну
минуту, и дети втроем отправились в воскресную
школу, которую Том ненавидел от всей души, а
Сид и Мэри любили.
В воскресной школе занимались с девяти до
половины одиннадцатого, а потом начиналась
проповедь. Двое из детей оставались на проповедь
добровольно, а третий тоже оставался – по иным,
более существенным причинам.
На жестких церковных скамьях с высокими
спинками могло поместиться человек триста;
церковь была маленькая, без всяких украшений, с
колокольней на крыше, похожей на узкий
деревянный ящик. В дверях Том немного отстал,
чтобы поговорить с одним приятелем, тоже одетым
по-воскресному:
– Послушай, Билли, есть у тебя желтый билетик?
– Есть.
– Что ты просишь за него?
– А ты что дашь?
– Кусок лакрицы и рыболовный крючок.
– Покажи.
Том показал. Приятель остался доволен, и они
обменялись ценностями. После этого Том променял
два белых шарика на три красных билетика и еще
разные пустяки – на два синих.
Он еще около четверти часа подстерегал
подходивших мальчиков и покупал у них билетики
разных цветов. Потом он вошел в церковь вместе с
ватагой чистеньких и шумливых мальчиков и
девочек, уселся на свое место и завел ссору с тем из
мальчиков, который был поближе. Вмешался
важный, пожилой учитель; но как только он
повернулся спиной, Том успел дернуть за волосы
мальчишку, сидевшего перед ним, и уткнулся в
книгу, когда этот мальчик оглянулся; тут же он
кольнул булавкой другого мальчика, любопытствуя
послушать, как тот заорет: «Ой!» – и получил еще
один выговор от учителя. Весь класс Тома
his teacher. Tom's whole class were of a
pattern--restless, noisy, and troublesome.
When they came to recite their lessons, not
one of them knew his verses perfectly, but
had to be prompted all along. However,
they worried through, and each got his
reward--in small blue tickets, each with a
passage of Scripture on it; each blue ticket
was pay for two verses of the recitation. Ten
blue tickets equalled a red one, and could be
exchanged for it; ten red tickets equalled a
yellow one; for ten yellow tickets the
superintendent gave a very plainly bound
Bible (worth forty cents in those easy times)
to the pupil.
How many of my readers would have the
industry and application to memorize two
thousand verses, even for a Dore Bible?
And yet Mary had acquired two Bibles in
this way--it was the patient work of two
years--and a boy of German parentage had
won four or five. He once recited three
thousand verses without stopping; but the
strain upon his mental faculties was too
great, and he was little better than an idiot
from that day forth--a grievous misfortune
for the school, for on great occasions,
before company, the superintendent (as
Tom expressed it) had always made this boy
come out and "spread himself." Only the
older pupils managed to keep their tickets
and stick to their tedious work long enough
to get a Bible, and so the delivery of one of
these prizes was a rare and noteworthy
circumstance; the successful pupil was so
great and conspicuous for that day that on
the spot every scholar's heart was fired with
a fresh ambition that often lasted a couple of
weeks. It is possible that Tom's mental
stomach had never really hungered for one
of those prizes, but unquestionably his
entire being had for many a day longed for
the glory and the eclat that came with it.
In due course the superintendent stood up in
front of the pulpit, with a closed hymn-book
in his hand and his forefinger inserted
between its leaves, and commanded
attention. When a Sunday-school
superintendent makes his customary little
speech, a hymn-book in the hand is as
necessary as is the inevitable sheet of music
in the hand of a singer who stands forward
подобрался на один лад – все были беспокойные,
шумливые и непослушные. Выходя отвечать урок,
ни один из них не знал стихов как следует, всем
надо было подсказать. Однако они кое-как
добирались до конца, и каждый получил награду –
маленький синий билетик с текстом из Священного
писания; каждый синий билетик был платой за два
выученных стиха из Библии. Десять синих
билетиков равнялись одному красному, их можно
было обменять на красный билетик; десять красных
билетиков равнялись одному желтому; а за десять
желтых директор школы давал ученику Библию в
дешевом переплете (стоившую в то доброе старое
время сорок центов).
У многих ли из моих читателей найдется столько
усердия и прилежания, чтобы заучить наизусть две
тысячи стихов, даже за Библию с рисунками
Доре1? Но Мэри заработала таким путем две
Библии в результате двух лет терпения и труда, а
один мальчик из немцев даже четыре или пять. Он
как-то прочел наизусть три тысячи стихов подряд,
не останавливаясь; но такое напряжение
умственных способностей оказалось ему не по
силам, и с тех пор он сделался идиотом – большое
несчастье для школы, потому что во всех
торжественных случаях, при посетителях, директор
всегда вызывал этого ученика и заставлял его «из
кожи лезть», по выражению Тома. Только старшие
ученики умудрялись сохранить свои билетики и
проскучать над зубрежкой достаточно долго, чтобы
получить в подарок Библию, и потому выдача этой
награды была редким и памятным событием;
удачливый ученик в этот день играл такую важную
и заметную роль, что сердце каждого школьника
немедленно загоралось честолюбием, которого
хватало иногда на целых две недели. Быть может,
Том не был одержим духовной жаждой настолько,
чтобы стремиться к этой награде, но нечего и
сомневаться в том, что он всем своим существом
жаждал славы и блеска, которые приобретались
вместе с ней.
Как водится, директор школы стал перед кафедрой,
держа молитвенник в руках, и, заложив его
пальцем, потребовал внимания. Когда директор
воскресной школы произносит обычную
коротенькую речь, то молитвенник в руках ему так
же необходим, как ноты певице, которая стоит на
эстраде, готовясь пропеть соло, – хотя почему это
нужно, остается загадкой: оба эти мученика
никогда не заглядывают ни в молитвенник, ни в
on the platform and sings a solo at a concert
--though why, is a mystery: for neither the
hymn-book nor the sheet of music is ever
referred to by the sufferer. This
superintendent was a slim creature of thirtyfive, with a sandy goatee and short sandy
hair; he wore a stiff standing-collar whose
upper edge almost reached his ears and
whose sharp points curved forward abreast
the corners of his mouth--a fence that
compelled a straight lookout ahead, and a
turning of the whole body when a side view
was required; his chin was propped on a
spreading cravat which was as broad and as
long as a bank-note, and had fringed ends;
his boot toes were turned sharply up, in the
fashion of the day, like sleigh-runners--an
effect patiently and laboriously produced by
the young men by sitting with their toes
pressed against a wall for hours together.
Mr. Walters was very earnest of mien, and
very sincere and honest at heart; and he held
sacred things and places in such reverence,
and so separated them from worldly
matters, that unconsciously to himself his
Sunday-school voice had acquired a
peculiar intonation which was wholly
absent on week-days. He began after this
fashion:
"Now, children, I want you all to sit up just
as straight and pretty as you can and give
me all your attention for a minute or two.
There --that is it. That is the way good little
boys and girls should do. I see one little girl
who is looking out of the window--I am
afraid she thinks I am out there somewhere-perhaps up in one of the trees making a
speech to the little birds. [Applausive titter.]
I want to tell you how good it makes me
feel to see so many bright, clean little faces
assembled in a place like this, learning to do
right and be good."
And so forth and so on. It is not necessary
to set down the rest of the oration. It was of
a pattern which does not vary, and so it is
familiar to us all.
The latter third of the speech was marred by
the resumption of fights and other
recreations among certain of the bad boys,
and by fidgetings and whisperings that
extended far and wide, washing even to the
bases of isolated and incorruptible rocks
ноты. Директор был невзрачный человечек лет
тридцати пяти, с рыжеватой козлиной бородкой и
коротко подстриженными рыжеватыми волосами, в
жестком стоячем воротничке, верхний край
которого подпирал ему уши, а острые углы
выставлялись вперед, доходя до уголков рта. Этот
воротник, словно забор, заставлял его глядеть
только прямо перед собой и поворачиваться всем
телом, когда надо было посмотреть вбок;
подбородком учитель упирался в галстук шириной
в банковый билет, с бахромой на концах; носки его
ботинок были по моде сильно загнуты кверху,
наподобие лыж, – результат, которого молодые
люди того времени добивались упорным трудом и
терпением, просиживая целые часы у стенки с
прижатыми к ней носками. С виду мистер Уолтерс
был очень серьезен, а в душе честен и искренен; он
так благоговел перед всем, что свято, и настолько
отделял духовное от светского, что незаметно для
себя самого в воскресной школе он даже говорил
совсем другим голосом, не таким, как в будние дни.
Свою речь он начал так:
– А теперь, дети, я прошу вас сидеть как можно
тише и прямее и минуту-другую слушать меня как
можно внимательнее. Вот так. Именно так и
должны себя вести хорошие дети. Я вижу, одна
девочка смотрит в окно; кажется, она думает, что я
где-нибудь там, – может быть, сижу на дереве и
беседую с птичками. (Одобрительное хихиканье.)
Мне хочется сказать вам, как приятно видеть, что
столько чистеньких веселых детских лиц собралось
здесь для того, чтобы научиться быть хорошими.
И так далее, и тому подобное. Нет никакой
надобности приводить здесь конец этой речи. Она
составлена по неизменному образцу, а потому мы
все с ней знакомы.
Последняя треть его речи была несколько омрачена
возобновившимися среди озорников драками и
иными развлечениями, а также шепотом и
движением, которые постепенно распространялись
все дальше и дальше и докатились даже до
подножия таких одиноких и незыблемых столпов,
like Sid and Mary. But now every sound
ceased suddenly, with the subsidence of Mr.
Walters' voice, and the conclusion of the
speech was received with a burst of silent
gratitude.
A good part of the whispering had been
occasioned by an event which was more or
less rare--the entrance of visitors: lawyer
Thatcher, accompanied by a very feeble and
aged man; a fine, portly, middle-aged
gentleman with iron-gray hair; and a
dignified lady who was doubtless the latter's
wife. The lady was leading a child. Tom had
been restless and full of chafings and
repinings; conscience-smitten, too--he could
not meet Amy Lawrence's eye, he could not
brook her loving gaze. But when he saw this
small new-comer his soul was all ablaze
with bliss in a moment. The next moment
he was "showing off" with all his might -cuffing boys, pulling hair, making faces--in
a word, using every art that seemed likely to
fascinate a girl and win her applause. His
exaltation had but one alloy--the memory of
his humiliation in this angel's garden--and
that record in sand was fast washing out,
under the waves of happiness that were
sweeping over it now.
The visitors were given the highest seat of
honor, and as soon as Mr. Walters' speech
was finished, he introduced them to the
school. The middle-aged man turned out to
be a prodigious personage--no less a one
than the county judge--altogether the most
august creation these children had ever
looked upon--and they wondered what kind
of material he was made of--and they half
wanted to hear him roar, and were half
afraid he might, too. He was from
Constantinople, twelve miles away--so he
had travelled, and seen the world--these
very eyes had looked upon the county courthouse--which was said to have a tin roof.
The awe which these reflections inspired
was attested by the impressive silence and
the ranks of staring eyes. This was the great
Judge Thatcher, brother of their own
lawyer. Jeff Thatcher immediately went
forward, to be familiar with the great man
and be envied by the school. It would have
been music to his soul to hear the
whisperings:
как Сид и Мэри. Но с последним словом мистера
Уолтерса всякий шум прекратился, и конец его
речи был встречен благодарным молчанием.
Перешептывание было отчасти вызвано событием
более или менее редким – появлением гостей:
адвоката Тэтчера в сопровождении какого-то
совсем дряхлого старичка, представительного
джентльмена средних лет с седеющими волосами и
величественной дамы, должно быть, его жены.
Дама вела за руку девочку. Тому Сойеру не
сиделось на месте, он был встревожен и не в духе, а
кроме того, его грызла совесть – он избегал
встречаться глазами с Эми Лоуренс, не мог вынести
ее любящего взгляда. Но как только он увидел
маленькую незнакомку, вся душа его наполнилась
блаженством. В следующую минуту он уже
старался из всех сил: колотил мальчишек, дергал их
за волосы, строил рожи, – словом, делал все
возможное, чтобы очаровать девочку и заслужить
ее одобрение. Его радость портило только одно –
воспоминание о том, как его облили помоями в
саду этого ангела, но и это воспоминание быстро
смыли волны счастья, нахлынувшие на его душу.
Гостей усадили на почетное место и, как только
речь мистера Уолтерса была окончена, их
представили всей школе. Джентльмен средних лет
оказался очень важным лицом – не более и не
менее как окружным судьей, самой
высокопоставленной особой, какую приходилось
видеть детям. Им любопытно было знать, из какого
материала он создан, и хотелось услышать, как он
рычит, но вместе с тем было и страшно. Он приехал
из Константинополя, за двенадцать миль отсюда, –
значит, путешествовал и видел свет: вот этими
самыми глазами видел здание окружного суда, о
котором ходили слухи, будто оно под железной
крышей. О благоговении, которое вызывали такие
мысли, говорило торжественное молчание и ряды
почтительно взирающих глаз. Ведь это был
знаменитый судья Тэтчер, брат здешнего адвоката.
Джеф Тэтчер немедленно вышел вперед, на зависть
всей школе, и показал, что он коротко знаком с
великим человеком. Если б он мог слышать шепот,
поднявшийся кругом, то этот шепот услаждал бы
его душу, как музыка:
"Look at him, Jim! He's a going up there.
Say--look! he's a going to shake hands with
him--he IS shaking hands with him! By
jings, don't you wish you was Jeff?"
Mr. Walters fell to "showing off," with all
sorts of official bustlings and activities,
giving orders, delivering judgments,
discharging directions here, there,
everywhere that he could find a target. The
librarian "showed off"--running hither and
thither with his arms full of books and
making a deal of the splutter and fuss that
insect authority delights in. The young lady
teachers "showed off" --bending sweetly
over pupils that were lately being boxed,
lifting pretty warning fingers at bad little
boys and patting good ones lovingly. The
young gentlemen teachers "showed off"
with small scoldings and other little displays
of authority and fine attention to discipline-and most of the teachers, of both sexes,
found business up at the library, by the
pulpit; and it was business that frequently
had to be done over again two or three times
(with much seeming vexation). The little
girls "showed off" in various ways, and the
little boys "showed off" with such diligence
that the air was thick with paper wads and
the murmur of scufflings. And above it all
the great man sat and beamed a majestic
judicial smile upon all the house, and
warmed himself in the sun of his own
grandeur--for he was "showing off," too.
There was only one thing wanting to make
Mr. Walters' ecstasy complete, and that was
a chance to deliver a Bible-prize and exhibit
a prodigy. Several pupils had a few yellow
tickets, but none had enough --he had been
around among the star pupils inquiring. He
would have given worlds, now, to have that
German lad back again with a sound mind.
And now at this moment, when hope was
dead, Tom Sawyer came forward with nine
yellow tickets, nine red tickets, and ten blue
ones, and demanded a Bible. This was a
thunderbolt out of a clear sky. Walters was
not expecting an application from this
source for the next ten years. But there was
no getting around it--here were the certified
checks, and they were good for their face.
Tom was therefore elevated to a place with
the Judge and the other elect, and the great
– Погляди-ка, Джим! Идет туда. Гляди, протянул
ему руку – здоровается! Вот ловко! Скажи, небось
хочется быть на месте Джефа?
Мистер Уолтерс старался, проявляя
необыкновенную распорядительность и
расторопность, отдавая приказания, делая
замечания и рассыпая выговоры направо и налево,
кому придется. Библиотекарь старался, бегая взад и
вперед с охапками книг и производя ненужный
шум, какой любит поднимать мелкотравчатое
начальство. Молоденькие учительницы старались,
ласково склоняясь над учениками, которых не так
давно драли за уши, грозили пальчиком маленьким
шалунам и гладили по головке послушных.
Молодые учителя старались, делая строгие
выговоры и на все лады проявляя власть и
поддерживая дисциплину. Почти всем учителям
сразу понадобилось что-то в книжном шкафу,
рядом с кафедрой; и они наведывались туда раза по
два, по три, и каждый раз будто бы нехотя. Девочки
тоже старались как могли, а мальчики старались
так усердно, что жеваная бумага и затрещины
сыпались градом. И над всем этим восседал
великий человек, благосклонно улыбаясь всей
школе снисходительной улыбкой судьи и греясь в
лучах собственной славы, – он тоже старался.
Одного только не хватало мистеру Уолтерсу для
полного счастья: возможности вручить наградную
Библию и похвастать чудом учености. У некоторых
школьников имелись желтые билетики, но ни у
кого не было столько, сколько надо, – он уже
опросил всех первых учеников. Он бы отдал все на
свете за то, чтобы к немецкому мальчику вернулись
умственные способности.
И в ту самую минуту, когда всякая надежда
покинула его, вперед выступил Том Сойер с
девятью желтыми билетиками, девятью красными и
десятью синими и потребовал себе Библию. Это
был гром среди ясного неба. Мистер Уолтерс никак
не ожидал, что Том может потребовать Библию, –
по крайней мере, в течение ближайших десяти лет.
Но делать было нечего – налицо были подписанные
счета, и по ним следовало платить. Тома
пригласили на возвышение, где сидели судья и
другие избранные, и великая новость была
news was announced from headquarters. It
was the most stunning surprise of the
decade, and so profound was the sensation
that it lifted the new hero up to the judicial
one's altitude, and the school had two
marvels to gaze upon in place of one. The
boys were all eaten up with envy--but those
that suffered the bitterest pangs were those
who perceived too late that they themselves
had contributed to this hated splendor by
trading tickets to Tom for the wealth he had
amassed in selling whitewashing privileges.
These despised themselves, as being the
dupes of a wily fraud, a guileful snake in the
grass.
The prize was delivered to Tom with as
much effusion as the superintendent could
pump up under the circumstances; but it
lacked somewhat of the true gush, for the
poor fellow's instinct taught him that there
was a mystery here that could not well bear
the light, perhaps; it was simply
preposterous that this boy had warehoused
two thousand sheaves of Scriptural wisdom
on his premises--a dozen would strain his
capacity, without a doubt.
Amy Lawrence was proud and glad, and she
tried to make Tom see it in her face--but he
wouldn't look. She wondered; then she was
just a grain troubled; next a dim suspicion
came and went--came again; she watched; a
furtive glance told her worlds--and then her
heart broke, and she was jealous, and angry,
and the tears came and she hated everybody.
Tom most of all (she thought).
Tom was introduced to the Judge; but his
tongue was tied, his breath would hardly
come, his heart quaked--partly because of
the awful greatness of the man, but mainly
because he was her parent. He would have
liked to fall down and worship him, if it
were in the dark. The Judge put his hand on
Tom's head and called him a fine little man,
and asked him what his name was. The boy
stammered, gasped, and got it out:
"Tom."
"Oh, no, not Tom--it is--"
"Thomas."
"Ah, that's it. I thought there was more to it,
maybe. That's very well. But you've another
one I daresay, and you'll tell it to me, won't
провозглашена с кафедры. Это было самое
поразительное событие за последние десять лет, и
впечатление оказалось настолько потрясающим,
что новый герой сразу вознесся до уровня судьи, и
вся школа созерцала теперь два чуда вместо
одного. Всех мальчиков терзала зависть, а больше
других страдали от жесточайших угрызений
именно те, кто слишком поздно понял, что они
сами помогли возвышению ненавистного
выскочки, променяв ему билетики на те богатства,
которые он нажил, уступая другим свое право
белить забор. Они сами себя презирали за то, что
дались в обман хитрому проныре и попались на
удочку.
Награда была вручена Тому с такой
прочувствованной речью, какую только мог выжать
из себя директор при создавшихся обстоятельствах,
но в ней недоставало истинного вдохновения, –
бедняга чуял, что тут кроется какая-то тайна,
которую вряд ли удастся вывести из мрака на свет:
просто быть не может, чтобы этот мальчишка
собрал целых две тысячи библейских снопов в
житницу свою, когда известно, что ему не осилить
и двенадцати.
Эми Лоуренс и гордилась, и радовалась, и
старалась, чтобы Том это заметил по ее лицу, но он
не глядел на нее. Она задумалась; потом слегка
огорчилась; потом у нее возникло смутное
подозрение – появилось, исчезло и возникло снова;
она стала наблюдать; один беглый взгляд сказал ей
очень многое – и тут ее поразил удар в самое
сердце; от ревности и злобы она чуть не заплакала
и возненавидела всех на свете, а больше всех
Тома, – так ей казалось.
Тома представили судье; но язык у него прилип к
гортани, сердце усиленно забилось, и он едва
дышал – отчасти подавленный грозным величием
этого человека, но главным образом тем, что это
был ее отец. Он бы с радостью упал перед судьей
на колени, если бы в школе было темно. Судья
погладил Тома по голове, назвал его славным
мальчиком и спросил, как его зовут. Мальчик
раскрыл рот, запнулся и едва выговорил:
– Том.
– Нет, не Том, а…
– Томас.
– Ну, вот это так. Я так и думал, что оно немножко
длиннее. Очень хорошо. Но у тебя, само собой, есть
и фамилия, и ты мне ее, конечно, скажешь?
you?"
"Tell the gentleman your other name,
Thomas," said Walters, "and say sir. You
mustn't forget your manners."
"Thomas Sawyer--sir."
"That's it! That's a good boy. Fine boy.
Fine, manly little fellow. Two thousand
verses is a great many--very, very great
many. And you never can be sorry for the
trouble you took to learn them; for
knowledge is worth more than anything
there is in the world; it's what makes great
men and good men; you'll be a great man
and a good man yourself, some day,
Thomas, and then you'll look back and say,
It's all owing to the precious Sunday-school
privileges of my boyhood--it's all owing to
my dear teachers that taught me to learn--it's
all owing to the good superintendent, who
encouraged me, and watched over me, and
gave me a beautiful Bible--a splendid
elegant Bible--to keep and have it all for my
own, always--it's all owing to right bringing
up! That is what you will say, Thomas--and
you wouldn't take any money for those two
thousand verses--no indeed you wouldn't.
And now you wouldn't mind telling me and
this lady some of the things you've learned-no, I know you wouldn't--for we are proud
of little boys that learn. Now, no doubt you
know the names of all the twelve disciples.
Won't you tell us the names of the first two
that were appointed?"
Tom was tugging at a button-hole and
looking sheepish. He blushed, now, and his
eyes fell. Mr. Walters' heart sank within
him. He said to himself, it is not possible
that the boy can answer the simplest
question--why DID the Judge ask him? Yet
he felt obliged to speak up and say:
"Answer the gentleman, Thomas--don't be
afraid."
Tom still hung fire.
"Now I know you'll tell me," said the lady.
"The names of the first two disciples were-"
"DAVID AND GOLIAH!"
Let us draw the curtain of charity over the
rest of the scene.
– Скажи джентльмену, как твоя фамилия, Томас, –
вмешался учитель, – и не забывай говорить «сэр».
Веди себя как следует.
– Томас Сойер… сэр.
– Вот так! Вот молодец. Славный мальчик.
Славный маленький человечек. Две тысячи стихов
– это очень много, очень, очень много. И никогда
не жалей, что потратил на это столько трудов:
знание дороже всего на свете – это оно делает нас
хорошими людьми и даже великими людьми; ты и
сам когда-нибудь станешь хорошим человеком,
большим человеком, Томас, и тогда ты оглянешься
на пройденный путь и скажешь: «Всем этим я
обязан тому, что в детстве имел счастье учиться в
воскресной школе, – моим дорогим учителям,
которые показали мне дорогу к знанию, моему
доброму директору, который поощрял меня, следил
за мной и подарил мне прекрасную Библию –
роскошную, изящную Библию, которая станет моей
собственностью и будет храниться у меня всю
жизнь, – и все это благодаря тому, что меня
правильно воспитывали!» Вот что ты скажешь,
Томас, и эти две тысячи стихов станут тебе дороже
всяких денег, – да, да, дороже. А теперь не
расскажешь ли ты мне и вот этой леди что-нибудь
из того, что ты выучил? Конечно, расскажешь,
потому что мы гордимся мальчиками, которые так
хорошо учатся. Без сомнения, тебе известны имена
всех двенадцати апостолов? Может быть, ты
скажешь нам, как ввали тех двоих, которые были
призваны первыми?
Том все это время теребил пуговицу и застенчиво
глядел на судью. Теперь он покраснел и опустил
глаза. Душа мистера Уолтерса ушла в пятки. Про
себя он подумал: ведь мальчишка не может
ответить даже на самый простой вопрос, и чего это
судье вздумалось его спрашивать? Однако он
чувствовал, что обязан что-то сказать.
– Отвечай джентльмену, Томас, не бойся.
Том все молчал.
– Я знаю, мне он скажет, – вмешалась дама. –
Первых двух апостолов звали…
– Давид и Голиаф2!
Опустим же завесу милосердия над концом этой
сцены.
CHAPTER V
Глава V
ABOUT half-past ten the cracked bell of the
small church began to ring, and presently
the people began to gather for the morning
sermon. The Sunday-school children
distributed themselves about the house and
occupied pews with their parents, so as to
be under supervision. Aunt Polly came, and
Tom and Sid and Mary sat with her--Tom
being placed next the aisle, in order that he
might be as far away from the open window
and the seductive outside summer scenes as
possible. The crowd filed up the aisles: the
aged and needy postmaster, who had seen
better days; the mayor and his wife--for
they had a mayor there, among other
unnecessaries; the justice of the peace; the
widow Douglass, fair, smart, and forty, a
generous, good-hearted soul and well-to-do,
her hill mansion the only palace in the town,
and the most hospitable and much the most
lavish in the matter of festivities that St.
Petersburg could boast; the bent and
venerable Major and Mrs. Ward; lawyer
Riverson, the new notable from a distance;
next the belle of the village, followed by a
troop of lawn-clad and ribbon-decked
young heart-breakers; then all the young
clerks in town in a body--for they had stood
in the vestibule sucking their cane-heads, a
circling wall of oiled and simpering
admirers, till the last girl had run their
gantlet; and last of all came the Model Boy,
Willie Mufferson, taking as heedful care of
his mother as if she were cut glass. He
always brought his mother to church, and
was the pride of all the matrons. The boys
all hated him, he was so good. And besides,
he had been "thrown up to them" so much.
His white handkerchief was hanging out of
his pocket behind, as usual on Sundays-accidentally. Tom had no handkerchief, and
he looked upon boys who had as snobs.
The congregation being fully assembled,
now, the bell rang once more, to warn
laggards and stragglers, and then a solemn
hush fell upon the church which was only
broken by the tittering and whispering of
the choir in the gallery. The choir always
tittered and whispered all through service.
There was once a church choir that was not
Около половины одиннадцатого зазвонил
надтреснутый колокол маленький церкви, а скоро
начал собираться и народ к утренней проповеди.
Ученики воскресной школы разбрелись по всей
церкви и расселись по скамейкам вместе с
родителями, чтобы быть все время у них на глазах.
Пришла и тетя Полли. Сид и Мэри сели рядом с
ней, а Тома посадили поближе к проходу, как
можно дальше от раскрытого окна и
соблазнительных летних видов. Прихожане
заполнили оба придела: престарелый и неимущий
почтмейстер, знавший лучшие дни; мэр со своей
супругой – ибо в городишке имелся и мэр, вместе с
прочими ненужностями; судья; вдова Дуглас –
красивая, нарядная женщина лет сорока, добрая
душа, всем известная своей щедростью и
богатством, владелица единственного барского
дома во всем городе, гостеприимная хозяйка и
устроительница самых блестящих праздников,
какими мог похвастать Сент-Питерсберг;
почтенный согнутый в дугу майор Уорд со своей
супругой; адвокат Риверсон, новоявленная
знаменитость, приехавшая откуда-то издалека;
местная красавица в сопровождении стайки юных
покорительниц сердец, разряженных в батист и
ленты. Вслед за девицами ввалились целой гурьбой
молодые люди, городские чиновники, – полукруг
напомаженных вздыхателей стоял на паперти,
посасывая набалдашники своих тросточек, пока
девицы не вошли в церковь; и, наконец, после всех
явился Примерный Мальчик Вилли Мафферсон со
своей мамашей, с которой он обращался так
бережно, как будто она была хрустальная. Он
всегда сопровождал свою мамашу в церковь и был
любимчиком городских дам. Зато все мальчишки
его терпеть не могли, до того он был хороший;
кроме того, Вилли постоянно ставили им в пример.
Как и всегда по воскресеньям, белоснежный
платочек торчал у него из заднего кармана – будто
бы случайно. У Тома платка и в заводе не было,
поэтому всех мальчиков, у которых были платки,
он считал франтами.
После того как собралась вся паства, колокол
прозвонил еще один раз, подгоняя лентяев и зевак,
и в церкви водворилось торжественное молчание,
нарушаемое только хихиканьем и
перешептыванием певчих на хорах. Певчие
постоянно шептались и хихикали в продолжение
всей службы. Был когда-то один такой церковный
хор, который вел себя прилично, только я позабыл,
ill-bred, but I have forgotten where it was,
now. It was a great many years ago, and I
can scarcely remember anything about it,
but I think it was in some foreign country.
The minister gave out the hymn, and read it
through with a relish, in a peculiar style
which was much admired in that part of the
country. His voice began on a medium key
and climbed steadily up till it reached a
certain point, where it bore with strong
emphasis upon the topmost word and then
plunged down as if from a spring-board:
Shall I be car-ri-ed toe the skies, on flow'ry
BEDS of ease,
Whilst others fight to win the prize, and sail
thro' BLOODY seas?
He was regarded as a wonderful reader. At
church "sociables" he was always called
upon to read poetry; and when he was
through, the ladies would lift up their hands
and let them fall helplessly in their laps, and
"wall" their eyes, and shake their heads, as
much as to say, "Words cannot express it; it
is too beautiful, TOO beautiful for this
mortal earth."
After the hymn had been sung, the Rev. Mr.
Sprague turned himself into a bulletinboard, and read off "notices" of meetings
and societies and things till it seemed that
the list would stretch out to the crack of
doom--a queer custom which is still kept up
in America, even in cities, away here in this
age of abundant newspapers. Often, the less
there is to justify a traditional custom, the
harder it is to get rid of it.
And now the minister prayed. A good,
generous prayer it was, and went into
details: it pleaded for the church, and the
little children of the church; for the other
churches of the village; for the village itself;
for the county; for the State; for the State
officers; for the United States; for the
churches of the United States; for Congress;
for the President; for the officers of the
Government; for poor sailors, tossed by
stormy seas; for the oppressed millions
groaning under the heel of European
monarchies and Oriental despotisms; for
such as have the light and the good tidings,
and yet have not eyes to see nor ears to hear
withal; for the heathen in the far islands of
the sea; and closed with a supplication that
где именно. Это было что-то очень давно, и я почти
ничего о нем не помню, но, по-моему, это было не
у нас, а где-то за границей.
Проповедник назвал гимн и с чувством прочел его
от начала до конца на тот особый лад, который
пользовался в здешних местах большим успехом.
Он начал читать не очень громко и постепенно
возвышал голос, затем, дойдя до известного места,
сделал сильное ударение на последнем слове и
словно прыгнул вниз с трамплина:
О, мне ль блаженствовать в раю, среди цветов
покоясь,
Тогда как братья во Христе бредут в крови по пояс!
Он славился своим искусством чтения. На
церковных собраниях его всегда просили почитать
стихи, и как только он умолкал, все дамы
поднимали кверху руки и, словно обессилев,
роняли их на колени, закатывали глаза и трясли
головами, будто говоря: «Словами этого никак не
выразишь, это слишком хорошо, слишком хорошо
для нашей грешной земли».
После того как пропели гимн, его преподобие
мистер Спрэг повернулся к доске объявлений и
стал читать извещения о собраниях, сходках и тому
подобном, пока всем не начало казаться, что он так
и будет читать до второго пришествия, – странный
обычай, которого до сих пор придерживаются в
Америке, даже в больших городах, невзирая на
множество газет. Нередко бывает, что чем меньше
оправданий какому-нибудь укоренившемуся
обычаю, тем труднее от него отделаться.
А потом проповедник стал молиться. Это была
очень хорошая, длинная молитва, и никто в ней не
был позабыт: в ней молились и за церковь, и за
детей, принадлежащих к этой церкви, и за другие
церкви в городке, и за самый городок, и за родину,
и за свой штат, и за всех чиновников штата, и за все
Соединенные Штаты, и за все церкви Соединенных
Штатов, и за конгресс, и за президента, и за всех
должностных лиц; за бедных моряков, плавающих
по бурному морю, за угнетенные народы, стонущие
под игом европейских монархов и восточных
деспотов; за тех, кому открыт свет евангельской
истины, но они имеют уши и не слышат, имеют
глаза и не видят; за язычников на дальних островах
среди моря; а заключалась она молением, чтобы
слова проповедника были услышаны и пали на
добрую почву, чтобы семена, им посеянные,
the words he was about to speak might find
grace and favor, and be as seed sown in
fertile ground, yielding in time a grateful
harvest of good. Amen.
There was a rustling of dresses, and the
standing congregation sat down. The boy
whose history this book relates did not
enjoy the prayer, he only endured it--if he
even did that much. He was restive all
through it; he kept tally of the details of the
prayer, unconsciously --for he was not
listening, but he knew the ground of old,
and the clergyman's regular route over it-and when a little trifle of new matter was
interlarded, his ear detected it and his whole
nature resented it; he considered additions
unfair, and scoundrelly. In the midst of the
prayer a fly had lit on the back of the pew in
front of him and tortured his spirit by
calmly rubbing its hands together,
embracing its head with its arms, and
polishing it so vigorously that it seemed to
almost part company with the body, and the
slender thread of a neck was exposed to
view; scraping its wings with its hind legs
and smoothing them to its body as if they
had been coat-tails; going through its whole
toilet as tranquilly as if it knew it was
perfectly safe. As indeed it was; for as
sorely as Tom's hands itched to grab for it
they did not dare--he believed his soul
would be instantly destroyed if he did such
a thing while the prayer was going on. But
with the closing sentence his hand began to
curve and steal forward; and the instant the
"Amen" was out the fly was a prisoner of
war. His aunt detected the act and made him
let it go.
The minister gave out his text and droned
along monotonously through an argument
that was so prosy that many a head by and
by began to nod --and yet it was an
argument that dealt in limitless fire and
brimstone and thinned the predestined elect
down to a company so small as to be hardly
worth the saving. Tom counted the pages of
the sermon; after church he always knew
how many pages there had been, but he
seldom knew anything else about the
discourse. However, this time he was really
interested for a little while. The minister
made a grand and moving picture of the
взошли во благовремении и дали обильный урожай.
Аминь.
Зашелестели юбки, и поднявшиеся со своих мест
прихожане снова уселись. Мальчик, о котором
повествует эта книга, нисколько не радовался
молитве: он едва ее вытерпел, и то через силу. Во
все время молитвы он вертелся на месте; не вникая
в суть, он подсчитывал, за что уже молились, –
слушать он не слушал, но самая суть давно была
ему наизусть известна, известно было также, что
после чего будет сказано. И когда пастор вставлял
от себя что-нибудь новенькое, Том ловил ухом
непривычные слова, и вся его натура возмущалась:
он считал такие прибавления нечестными и
жульническими. В середине молитвы на спинку
скамьи перед Томом уселась муха и долго не
давала ему покоя – она то потирала сложенные
вместе лапки, то охватывала ими голову и с такой
силой чесала ее, что голова чуть не отрывалась от
туловища, а тоненькая, как ниточка, шея была вся
на виду; то поглаживала крылья задними лапками:
и одергивала их, как будто это были фалды фрака;
и вообще занималась своим туалетом так
невозмутимо, словно знала, что находится в полной
безопасности. Да так оно и было; как ни чесались у
Тома руки поймать ее, они на это не поднимались:
Том верил, что в один миг загубит свою душу, если
выкинет такую штуку во время молитвы. Однако
при последних словах проповедника его рука
дрогнула и поползла вперед, и как только сказано
было «аминь», муха попалась в плен. Тетя Полли
поймала его на месте преступления и заставила
выпустить муху.
Проповедник прочел текст из Библии и пустился
рассуждать скучным голосом о чем-то таком
неинтересном, что многие прихожане начали
клевать носом, хотя, в сущности, речь шла о
преисподней и вечных муках, а число праведников,
которым предназначено было спастись, пастор
довел до такой ничтожной цифры, что и спасать-то
их не стоило, Том считал страницы проповеди:
выйдя из церкви: он всегда знал, сколько страниц
было прочитано, зато почти никогда не знал, о чем
читали. Однако на этот раз он заинтересовался
проповедью, хотя и ненадолго. Проповедник
нарисовал величественную и трогательную картину
того, как наступит царство божие на земле и
assembling together of the world's hosts at
the millennium when the lion and the lamb
should lie down together and a little child
should lead them. But the pathos, the lesson,
the moral of the great spectacle were lost
upon the boy; he only thought of the
conspicuousness of the principal character
before the on-looking nations; his face lit
with the thought, and he said to himself that
he wished he could be that child, if it was a
tame lion.
Now he lapsed into suffering again, as the
dry argument was resumed. Presently he
bethought him of a treasure he had and got
it out. It was a large black beetle with
formidable jaws--a "pinchbug," he called it.
It was in a percussion-cap box. The first
thing the beetle did was to take him by the
finger. A natural fillip followed, the beetle
went floundering into the aisle and lit on its
back, and the hurt finger went into the boy's
mouth. The beetle lay there working its
helpless legs, unable to turn over. Tom eyed
it, and longed for it; but it was safe out of
his reach. Other people uninterested in the
sermon found relief in the beetle, and they
eyed it too. Presently a vagrant poodle dog
came idling along, sad at heart, lazy with
the summer softness and the quiet, weary of
captivity, sighing for change. He spied the
beetle; the drooping tail lifted and wagged.
He surveyed the prize; walked around it;
smelt at it from a safe distance; walked
around it again; grew bolder, and took a
closer smell; then lifted his lip and made a
gingerly snatch at it, just missing it; made
another, and another; began to enjoy the
diversion; subsided to his stomach with the
beetle between his paws, and continued his
experiments; grew weary at last, and then
indifferent and absent-minded. His head
nodded, and little by little his chin
descended and touched the enemy, who
seized it. There was a sharp yelp, a flirt of
the poodle's head, and the beetle fell a
couple of yards away, and lit on its back
once more. The neighboring spectators
shook with a gentle inward joy, several
faces went behind fans and handkerchiefs,
and Tom was entirely happy. The dog
looked foolish, and probably felt so; but
there was resentment in his heart, too, and a
соберутся все народы, населяющие землю, и лев
возляжет рядом с ягненком, а младенец поведет их.
Но вся возвышенная мораль и поучительность
этого величественного зрелища пропали для Тома
даром: он думал только о том, какая это будет
выигрышная роль для главного действующего
лица, да еще на глазах у всех народов; и ему
самому захотелось быть этим младенцем, конечно,
при условии, что лев будет ручной.
После этого его мучения возобновились, потому
что дальше пошли всякие сухие рассуждения. Но
вдруг он вспомнил, какое у него имеется
сокровище, и извлек его на свет. Это был большой
черный жук со страшными челюстями – «щипач»,
как называл его Том. Он сидел в коробочке из-под
пистонов. Первым делом жук вцепился ему в палец.
Само собой, Том отдернул палец, жук полетел в
проход между скамейками и шлепнулся на спину, а
палец Том засунул в рот. Жук лежал, беспомощно
шевеля лапками, не в силах перевернуться. Том
косился на него, всей душой стремясь его достать,
но жук был очень далеко, так что никак нельзя
было дотянуться. Другие прихожане, не чувствуя
никакого интереса к проповеди, тоже нашли в жуке
развлечение и начали искоса поглядывать на него.
Тут в церковь забежал чей-то пудель, одурелый и
разморенный от летней жары и тишины. Он
соскучился в заточении и жаждал перемены.
Завидев жука, он сразу ожил и завилял хвостом. Он
оглядел добычу, обошел ее кругом, обнюхал
издали, еще раз обошел кругом; потом осмелел,
подошел поближе и обнюхал; потом оскалил зубы
и попробовал схватить жука, но промахнулся;
попробовал еще и еще раз; начал входить во вкус
этого занятия; улегся на живот, так чтобы жук был
у него между передними лапами, и продолжал
игру; наконец утомился играть с жуком и стал
рассеян и невнимателен. Он начал клевать носом,
голова его опустилась, мордой он дотронулся до
жука, и тот в него вцепился. Раздался
пронзительный визг, пудель замотал головой, жук
отлетел шага на два в сторону и опять шлепнулся
на спину. Зрители по соседству тряслись от смеха,
некоторые уткнулись в платки, женщины
закрылись веерами, а Том был совершенно
счастлив. У пса был глупый вид, да он, должно
быть, и чувствовал себя дураком, но в душе был
полон возмущения и жаждал мести. Он подошел к
жуку и осторожно атаковал его снова: стал ходить
вокруг и бросаться на него со всех сторон, хватал
craving for revenge. So he went to the
beetle and began a wary attack on it again;
jumping at it from every point of a circle,
lighting with his fore-paws within an inch
of the creature, making even closer snatches
at it with his teeth, and jerking his head till
his ears flapped again. But he grew tired
once more, after a while; tried to amuse
himself with a fly but found no relief;
followed an ant around, with his nose close
to the floor, and quickly wearied of that;
yawned, sighed, forgot the beetle entirely,
and sat down on it. Then there was a wild
yelp of agony and the poodle went sailing
up the aisle; the yelps continued, and so did
the dog; he crossed the house in front of the
altar; he flew down the other aisle; he
crossed before the doors; he clamored up
the home-stretch; his anguish grew with his
progress, till presently he was but a woolly
comet moving in its orbit with the gleam
and the speed of light. At last the frantic
sufferer sheered from its course, and sprang
into its master's lap; he flung it out of the
window, and the voice of distress quickly
thinned away and died in the distance.
By this time the whole church was redfaced and suffocating with suppressed
laughter, and the sermon had come to a
dead standstill. The discourse was resumed
presently, but it went lame and halting, all
possibility of impressiveness being at an
end; for even the gravest sentiments were
constantly being received with a smothered
burst of unholy mirth, under cover of some
remote pew-back, as if the poor parson had
said a rarely facetious thing. It was a
genuine relief to the whole congregation
when the ordeal was over and the
benediction pronounced.
Tom Sawyer went home quite cheerful,
thinking to himself that there was some
satisfaction about divine service when there
was a bit of variety in it. He had but one
marring thought; he was willing that the dog
should play with his pinchbug, but he did
not think it was upright in him to carry it
off.
лапами землю в каком-нибудь дюйме от жука,
щелкал зубами еще ближе и мотал головой так, что
уши болтались. Однако немного погодя ему опять
надоело играть с жуком; он погнался за мухой, но
не нашел в этом ничего интересного; побежал за
муравьем, держа нос у самого пола, но и это ему
скоро надоело; он зевнул, вздохнул и, совсем
позабыв про жука, уселся на него! Раздался дикий
вопль, полный боли, и пудель стрелой помчался по
проходу; отчаянно воя, он пробежал перед алтарем,
перескочил с одной стороны прохода на другую,
заметался перед дверями, с воем пронесся обратно
по проходу и, совсем одурев от боли, с
молниеносной быстротой начал носиться по своей
орбите, словно лохматая комета. В конце концов
обезумевший от боли страдалец прыгнул на колени
к хозяину; тот выкинул его за окно, и вой, полный
скорби, все ослабевая, замер где-то в отдалении.
CHAPTER VI
Глава VI
К этому времени все в церкви сидели с красными
лицами, задыхаясь от подавленного смеха, а
проповедь застыла на мертвой точке. Вскоре она
возобновилась, но шла спотыкаясь и с перебоями,
ибо не было никакой возможности заставить паству
вникнуть в ее смысл: даже полные самой
возвышенной скорби слова прихожане, укрывшись
за высокой спинкой скамьи, встречали
заглушенным взрывом нечестивого смеха, словно
бедный проповедник отпустил что-то невероятно
смешное. Для всех было истинным облегчением,
когда эта пытка кончилась и проповедник
благословил паству.
Том Сойер шел домой в самом веселом настроении,
думая про себя, что и церковная служба бывает
иногда не так уж плоха, если внести в нее хоть
немножко разнообразия. Одна только мысль
огорчила его: он ничего не имел против того, чтобы
пудель поиграл с его жуком, но все-таки уносить
жука с собой щенок не имел никакого права.
MONDAY morning found Tom Sawyer
miserable. Monday morning always found
him so--because it began another week's
slow suffering in school. He generally
began that day with wishing he had had no
intervening holiday, it made the going into
captivity and fetters again so much more
odious.
Tom lay thinking. Presently it occurred to
him that he wished he was sick; then he
could stay home from school. Here was a
vague possibility. He canvassed his system.
No ailment was found, and he investigated
again. This time he thought he could detect
colicky symptoms, and he began to
encourage them with considerable hope. But
they soon grew feeble, and presently died
wholly away. He reflected further. Suddenly
he discovered something. One of his upper
front teeth was loose. This was lucky; he
was about to begin to groan, as a "starter,"
as he called it, when it occurred to him that
if he came into court with that argument, his
aunt would pull it out, and that would hurt.
So he thought he would hold the tooth in
reserve for the present, and seek further.
Nothing offered for some little time, and
then he remembered hearing the doctor tell
about a certain thing that laid up a patient
for two or three weeks and threatened to
make him lose a finger. So the boy eagerly
drew his sore toe from under the sheet and
held it up for inspection. But now he did not
know the necessary symptoms. However, it
seemed well worth while to chance it, so he
fell to groaning with considerable spirit.
But Sid slept on unconscious.
Tom groaned louder, and fancied that he
began to feel pain in the toe.
No result from Sid.
Tom was panting with his exertions by this
time. He took a rest and then swelled
himself up and fetched a succession of
admirable groans.
Sid snored on.
Tom was aggravated. He said, "Sid, Sid!"
and shook him. This course worked well,
and Tom began to groan again. Sid yawned,
stretched, then brought himself up on his
elbow with a snort, and began to stare at
Tom. Tom went on groaning. Sid said:
В понедельник утром Том проснулся, чувствуя себя
совершенно несчастным. В понедельник утром
всегда так бывало, потому что с понедельника
начиналась новая неделя мучений в школе. По
понедельникам ему хотелось, чтобы в промежутке
совсем не было воскресенья, тогда тюрьма и
кандалы не казались бы такими ненавистными.
Том лежал и думал. И вдруг ему пришло в голову,
что недурно – было бы заболеть: тогда можно и не
ходить в школу. Перед ним смутно забрезжил
какой-то выход. Он исследовал свой организм.
Никакой хвори не нашлось, и он принялся за дело
снова. На этот раз ему показалось, что у него
имеются все признаки колик в желудке, и он
возложил надежду на них. Однако симптомы
становились все слабее и слабее и, наконец, совсем
исчезли. Он стал думать дальше и скоро нашел коечто другое. Один верхний зуб у него шатался.
Поздравив себя с удачей, Том уже собрался было
застонать для начала, как вдруг ему пришло в
голову, что, если он явится к тетке с такой жалобой,
она просто-напросто выдернет ему зуб, а это очень
больно. Он решил оставить зуб про запас и
поискать чего-нибудь еще. Довольно долго ничего
не подвертывалось, потом он вспомнил, как доктор
рассказывал про одну болезнь, с которой пациент
недели на две, на три укладывался в постель и мог
совсем остаться без пальца. Он сейчас же выставил
«больной» палец из-под простыни и стал его
рассматривать. Только он не знал, какие должны
быть симптомы болезни. Все же ему думалось, что
попробовать стоит, и поэтому он принялся стонать
с большим воодушевлением.
А Сид все спал, ничего не подозревая.
Том застонал громче, и ему показалось, что палец у
него в самом деле начинает болеть.
Сид и ухом не повел.
Том совсем запыхался от натуги. Он перевел дух,
потом собрался с силами и испустил подряд
несколько самых замечательных стонов.
Сид все храпел.
Том даже рассердился. Он позвал: «Сид, Сид!» – и
потряс его. Это, конечно, подействовало, и Том
опять принялся стонать. Сид зевнул, потянулся,
чихнул, приподнялся на локте и стал глядеть на
Тома. Том все стонал. Сид окликнул его:
"Tom! Say, Tom!"
No response.
"Here, Tom! TOM! What is the matter,
Tom?" And he shook him and looked in his
face anxiously.
Tom moaned out:
"Oh, don't, Sid. Don't joggle me."
"Why, what's the matter, Tom? I must call
auntie."
"No--never mind. It'll be over by and by,
maybe. Don't call anybody."
"But I must! DON'T groan so, Tom, it's
awful. How long you been this way?"
"Hours. Ouch! Oh, don't stir so, Sid, you'll
kill me."
"Tom, why didn't you wake me sooner? Oh,
Tom, DON'T! It makes my flesh crawl to
hear you. Tom, what is the matter?"
"I forgive you everything, Sid. [Groan.]
Everything you've ever done to me. When
I'm gone--"
"Oh, Tom, you ain't dying, are you? Don't,
Tom--oh, don't. Maybe--"
"I forgive everybody, Sid. [Groan.] Tell 'em
so, Sid. And Sid, you give my window-sash
and my cat with one eye to that new girl
that's come to town, and tell her--"
But Sid had snatched his clothes and gone.
Tom was suffering in reality, now, so
handsomely was his imagination working,
and so his groans had gathered quite a
genuine tone.
Sid flew down-stairs and said:
"Oh, Aunt Polly, come! Tom's dying!"
"Dying!"
"Yes'm. Don't wait--come quick!"
– Том! Послушай, Том!
Никакого ответа.
– Да ну же! Том! Что с тобой, Том? – И Сид
схватил его за плечи, испуганно заглядывая ему в
глаза.
Том простонал:
– Оставь, Сид. Не трогай меня.
– Да что с тобой, Том? Я позову тетю.
– Нет, не надо. Это, может, само пройдет. Не зови
никого.
– Ну как же не звать? Перестань, Том, не стони так
ужасно. И давно это с тобой?
– Несколько часов. Ох! Ой, не ворочайся так, Сид,
ты меня убьешь.
– Том, чего же ты меня раньше не разбудил? Ой,
Том, перестань. Просто мороз по коже дерет тебя
слушать. Том, да что с тобой?
– Я все тебе прощаю, Сид. (Стон.) Все, что ты мне
сделал. Когда я умру…
– Ой, Том, ведь ты же не умираешь? Не надо, Том,
ой, перестань. Может, еще…
– Я всех прощаю, Сид. (Стон.) Так и скажи им, Сид.
А еще, Сид, отдай мою оконную раму и
одноглазого котенка этой новой девочке, что
недавно приехала, и скажи ей…
Но Сид схватил в охапку свою одежду и исчез. Том
и в самом деле страдал теперь, так разыгралось его
воображение, поэтому его стоны звучали довольно
естественно.
Сид скатился вниз по лестнице и крикнул:
– Ой, тетя Полли, идите скорей! Том умирает.
– Умирает?
– Да, тетя, умирает! Чего же вы стоите – бегите
скорей!
"Rubbage! I don't believe it!"
– Пустяки! Не верю!
But she fled up-stairs, nevertheless, with Sid Тем не менее она стрелой понеслась наверх, а за
and Mary at her heels. And her face grew
нею по пятам Сид и Мэри. Лицо у нее побелело,
white, too, and her lip trembled. When she
губы дрожали. Подбежав к постели, она с трудом
reached the bedside she gasped out:
вымолвила:
"You, Tom! Tom, what's the matter with
– Ну, Том! Том! Что с тобой такое?
you?"
"Oh, auntie, I'm--"
– Ой, тетечка, я…
"What's the matter with you--what is the
– Что с тобой, Том, что такое с тобой случилось,
matter with you, child?"
мой мальчик?
"Oh, auntie, my sore toe's mortified!"
– Ой, тетечка, у меня на пальце гангрена!
The old lady sank down into a chair and
Тетя Полли упала на стул и сначала засмеялась,
laughed a little, then cried a little, then did
потом заплакала, потом и то и другое вместе. Это
both together. This restored her and she
вернуло ей силы, и она сказала:
said:
"Tom, what a turn you did give me. Now
you shut up that nonsense and climb out of
this."
The groans ceased and the pain vanished
from the toe. The boy felt a little foolish,
and he said:
"Aunt Polly, it SEEMED mortified, and it
hurt so I never minded my tooth at all."
"Your tooth, indeed! What's the matter with
your tooth?"
"One of them's loose, and it aches perfectly
awful."
"There, there, now, don't begin that
groaning again. Open your mouth. Well-your tooth IS loose, but you're not going to
die about that. Mary, get me a silk thread,
and a chunk of fire out of the kitchen."
Tom said:
"Oh, please, auntie, don't pull it out. It don't
hurt any more. I wish I may never stir if it
does. Please don't, auntie. I don't want to
stay home from school."
"Oh, you don't, don't you? So all this row
was because you thought you'd get to stay
home from school and go a-fishing? Tom,
Tom, I love you so, and you seem to try
every way you can to break my old heart
with your outrageousness."
By this time the dental instruments were
ready. The old lady made one end of the silk
thread fast to Tom's tooth with a loop and
tied the other to the bedpost. Then she
seized the chunk of fire and suddenly thrust
it almost into the boy's face. The tooth hung
dangling by the bedpost, now.
But all trials bring their compensations. As
Tom wended to school after breakfast, he
was the envy of every boy he met because
the gap in his upper row of teeth enabled
him to expectorate in a new and admirable
way. He gathered quite a following of lads
interested in the exhibition; and one that had
cut his finger and had been a centre of
fascination and homage up to this time, now
found himself suddenly without an
adherent, and shorn of his glory. His heart
was heavy, and he said with a disdain which
he did not feel that it wasn't anything to spit
like Tom Sawyer; but another boy said,
"Sour grapes!" and he wandered away a
dismantled hero.
– Ну, Том, что за фокусы ты со мной вытворяешь!
Брось эти глупости и вставай.
Стоны прекратились, и боль в пальце совсем
пропала. Том почувствовал себя довольно глупо и
сказал:
– Тетя Полли, мне показалось, что это гангрена, и
было так больно, что я совсем забыл про свой зуб.
– Вот как! А что у тебя с зубом?
– Один зуб вверху шатается и болит так, что просто
ужас.
– Ну, ну, ладно, только не вздумай опять стонать.
Открой рот. Ну да, зуб шатается, только от этого
никто еще не умирал. Мэри, принеси мне
шелковую нитку и горящую головню из кухни.
Том сказал:
– Ой, тетечка, только не надо его дергать. Теперь
он уже совсем не болит. Помереть мне на этом
месте, ни чуточки не болит. Пожалуйста, не надо. Я
все равно пойду в школу.
– Ах, все равно пойдешь, вот как? Так все это ты
затеял только ради того, чтобы не ходить в школу,
а вместо того пойти за реку? Ах, Том, Том, я так
тебя люблю, а ты меня просто убиваешь своими
дикими выходками!
Орудия для удаления зуба были уже наготове. Тетя
Полли сделала из шелковой нитки петельку, крепко
обмотала ею больной зуб, а другой конец нитки
привязала к кровати. Потом, схватив пылающую
головню, ткнула ею чуть не в самое лицо мальчику.
Зуб выскочил и повис, болтаясь на ниточке.
Но за всякое испытание человеку полагается
награда. Когда Том шел после завтрака в школу,
ему завидовали все встречные мальчики, потому
что в верхнем ряду зубов у него теперь
образовалась дыра, через которую можно было
превосходно плевать новым и весьма
замечательным способом. За Томом бежал целый
хвост мальчишек, интересовавшихся этим новым
открытием, а мальчик с порезанным пальцем, до
сих пор бывший предметом лести и поклонения,
остался в полном одиночестве и лишился былой
славы. Он был очень этим огорчен и сказал
пренебрежительно, что не видит ничего особенного
в том, чтобы плевать, как Том Сойер, но другой
мальчик ответил только: «Зелен виноград!» – и
развенчанному герою пришлось со стыдом
Shortly Tom came upon the juvenile pariah
of the village, Huckleberry Finn, son of the
town drunkard. Huckleberry was cordially
hated and dreaded by all the mothers of the
town, because he was idle and lawless and
vulgar and bad--and because all their
children admired him so, and delighted in
his forbidden society, and wished they
dared to be like him. Tom was like the rest
of the respectable boys, in that he envied
Huckleberry his gaudy outcast condition,
and was under strict orders not to play with
him. So he played with him every time he
got a chance. Huckleberry was always
dressed in the cast-off clothes of full-grown
men, and they were in perennial bloom and
fluttering with rags. His hat was a vast ruin
with a wide crescent lopped out of its brim;
his coat, when he wore one, hung nearly to
his heels and had the rearward buttons far
down the back; but one suspender supported
his trousers; the seat of the trousers bagged
low and contained nothing, the fringed legs
dragged in the dirt when not rolled up.
Huckleberry came and went, at his own free
will. He slept on doorsteps in fine weather
and in empty hogsheads in wet; he did not
have to go to school or to church, or call
any being master or obey anybody; he could
go fishing or swimming when and where he
chose, and stay as long as it suited him;
nobody forbade him to fight; he could sit up
as late as he pleased; he was always the first
boy that went barefoot in the spring and the
last to resume leather in the fall; he never
had to wash, nor put on clean clothes; he
could swear wonderfully. In a word,
everything that goes to make life precious
that boy had. So thought every harassed,
hampered, respectable boy in St. Petersburg.
Tom hailed the romantic outcast:
"Hello, Huckleberry!"
"Hello yourself, and see how you like it."
"What's that you got?"
"Dead cat."
"Lemme see him, Huck. My, he's pretty
stiff. Where'd you get him?"
"Bought him off'n a boy."
"What did you give?"
"I give a blue ticket and a bladder that I got
удалиться.
Вскоре Том повстречал юного парию Гекльберри
Финна, сына первого сент-питерсбергского
пьяницы. Все городские маменьки от души
ненавидели и презирали Гекльберри Финна за то,
что он был лентяй, озорник и не признавал никаких
правил, а также за то, что их дети восхищались
Геком, стремились к его обществу, хотя им это
строго запрещалось, и жалели о том, что им не
хватает храбрости быть такими же, как он. Том
наравне со всеми другими мальчиками из
приличных семей завидовал положению юного
отщепенца Гекльберри, с которым ему строго
запрещалось водиться. Именно поэтому он
пользовался каждым удобным случаем, чтобы
поиграть с Геком. Гекльберри всегда был одет в
какие-нибудь обноски с чужого плеча, все в пятнах
и такие драные, что лохмотья развевались по ветру.
Вместо шляпы он носил какую-то просторную
рвань, от полей которой был откромсан большой
кусок в виде полумесяца; сюртук, если он имелся,
доходил чуть не до пяток, причем задние пуговицы
приходились гораздо ниже спины; штаны
держались на одной подтяжке и висели сзади
мешком, а обтрепанные штанины волочились по
грязи, если Гек не закатывал их выше колен.
Гекльберри делал, что хотел, никого не
спрашиваясь. В сухую погоду он ночевал на чьемнибудь крыльце, а если шел дождик, то в пустой
бочке; ему не надо было ходить ни в школу, ни в
церковь, не надо было никого слушаться: захочет –
пойдет ловить рыбу или купаться когда вздумает и
просидит на реке сколько вздумает; никто не
запрещал ему драться; ему можно было гулять до
самой поздней ночи; весной он первый выходил на
улицу босиком и последний обувался осенью; ему
не надо было ни умываться, ни одеваться во все
чистое; и ругаться тоже он был мастер. Словом, у
этого оборванца было все, что придает жизни цену.
Так думали все задерганные, замученные мальчики
из приличных семей в Сент-Питерсберге.
Том окликнул этого романтического бродягу:
– Здравствуй, Гекльберри!
– Здравствуй и ты, коли не шутишь.
– Что это у тебя?
– Дохлая кошка.
– Дай-ка поглядеть, Гек. Вот здорово окоченела!
Где ты ее взял?
– Купил у одного мальчишки.
– А что дал?
– Синий билетик и бычий пузырь; а пузырь я
at the slaughter-house."
"Where'd you get the blue ticket?"
"Bought it off'n Ben Rogers two weeks ago
for a hoop-stick."
"Say--what is dead cats good for, Huck?"
"Good for? Cure warts with."
"No! Is that so? I know something that's
better."
"I bet you don't. What is it?"
"Why, spunk-water."
"Spunk-water! I wouldn't give a dern for
spunk-water."
"You wouldn't, wouldn't you? D'you ever
try it?"
"No, I hain't. But Bob Tanner did."
"Who told you so!"
"Why, he told Jeff Thatcher, and Jeff told
Johnny Baker, and Johnny told Jim Hollis,
and Jim told Ben Rogers, and Ben told a
nigger, and the nigger told me. There now!"
"Well, what of it? They'll all lie. Leastways
all but the nigger. I don't know HIM. But I
never see a nigger that WOULDN'T lie.
Shucks! Now you tell me how Bob Tanner
done it, Huck."
"Why, he took and dipped his hand in a
rotten stump where the rain-water was."
"In the daytime?"
"Certainly."
"With his face to the stump?"
"Yes. Least I reckon so."
"Did he say anything?"
"I don't reckon he did. I don't know."
"Aha! Talk about trying to cure warts with
spunk-water such a blame fool way as that!
Why, that ain't a-going to do any good. You
got to go all by yourself, to the middle of
the woods, where you know there's a spunkwater stump, and just as it's midnight you
back up against the stump and jam your
hand in and say:
'Barley-corn, barley-corn, injun-meal
shorts,
Spunk-water, spunk-water, swaller these
warts,'
and then walk away quick, eleven steps,
with your eyes shut, and then turn around
three times and walk home without
speaking to anybody. Because if you speak
the charm's busted."
достал на бойне.
– Откуда у тебя синий билетик?
– Купил у Бена Роджерса за палку для обруча.
– Слушай, Гек, а на что годится дохлая кошка?
– На что годится? Сводить бородавки.
– Ну вот еще! Я знаю средство получше.
– Знаешь ты, как же! Говори, какое?
– А гнилая вода.
– Гнилая вода! Ни черта не стоит твоя гнилая вода.
– Не стоит, по-твоему? А ты пробовал?
– Нет, я не пробовал. А вот Боб Таннер пробовал.
– Кто это тебе сказал?
– Как кто? Он сказал Джефу Тэтчеру, а Джеф
сказал Джонни Бэккеру, а Джонни сказал Джиму
Холлису, а Джим сказал Бену Роджерсу, а Бен
сказал одному негру, а негр сказал мне. Вот как
было дело!
– Так что же из этого? Все они врут. То есть все,
кроме негра. Его я не знаю, только я в жизни не
видывал такого негра, чтобы не врал. Чушь! Ты
лучше расскажи, как Боб Таннер это делал.
– Известно как: взял да и засунул руки в гнилой
пень, где набралась дождевая вода.
– Днем?
– А то когда же еще.
– И ЛИЦОМ К ПНЮ?
– Ну да. То есть я так думаю.
– Он говорил что-нибудь?
– Нет, кажется, ничего не говорил. Не знаю.
– Ага! Ну какой же дурак сводит так бородавки!
Ничего не выйдет. Надо пойти совсем одному в
самую чащу леса, где есть гнилой пень, и ровно в
полночь стать к нему спиной, засунуть руку в воду
и сказать:
Ячмень, ячмень, рассыпься, индейская еда,
Сведи мне бородавки, гнилая вода…
– потом быстро отойти на одиннадцать шагов с
закрытыми глазами, повернуться три раза на месте,
а после того идти домой и ни с кем не
разговаривать: если с кем-нибудь заговоришь, то
ничего не подействует.
"Well, that sounds like a good way; but that
ain't the way Bob Tanner done."
"No, sir, you can bet he didn't, becuz he's
the wartiest boy in this town; and he
wouldn't have a wart on him if he'd knowed
how to work spunk-water. I've took off
thousands of warts off of my hands that
way, Huck. I play with frogs so much that
I've always got considerable many warts.
Sometimes I take 'em off with a bean."
"Yes, bean's good. I've done that."
"Have you? What's your way?"
"You take and split the bean, and cut the
wart so as to get some blood, and then you
put the blood on one piece of the bean and
take and dig a hole and bury it 'bout
midnight at the crossroads in the dark of the
moon, and then you burn up the rest of the
bean. You see that piece that's got the blood
on it will keep drawing and drawing, trying
to fetch the other piece to it, and so that
helps the blood to draw the wart, and pretty
soon off she comes."
"Yes, that's it, Huck--that's it; though when
you're burying it if you say 'Down bean; off
wart; come no more to bother me!' it's
better. That's the way Joe Harper does, and
he's been nearly to Coonville and most
everywheres. But say--how do you cure 'em
with dead cats?"
"Why, you take your cat and go and get in
the graveyard 'long about midnight when
somebody that was wicked has been buried;
and when it's midnight a devil will come, or
maybe two or three, but you can't see 'em,
you can only hear something like the wind,
or maybe hear 'em talk; and when they're
taking that feller away, you heave your cat
after 'em and say, 'Devil follow corpse, cat
follow devil, warts follow cat, I'm done with
ye!' That'll fetch ANY wart."
"Sounds right. D'you ever try it, Huck?"
"No, but old Mother Hopkins told me."
"Well, I reckon it's so, then. Becuz they say
she's a witch."
"Say! Why, Tom, I KNOW she is. She
witched pap. Pap says so his own self. He
come along one day, and he see she was awitching him, so he took up a rock, and if
she hadn't dodged, he'd a got her. Well, that
very night he rolled off'n a shed wher' he
– Да, вот это похоже на дело. Только Боб Таннер
сводил не так.
– Ну еще бы, конечно, не так: то-то у него и
бородавок уйма, как ни у кого другого во всем
городе; а если б он знал, как обращаться с гнилой
водой, то ни одной не было бы. Я и сам свел,
пропасть бородавок таким способом, Гек. Я ведь
много вожусь с лягушками, оттого у меня всегда
бородавки. А то еще я свожу их гороховым
стручком.
– Верно, стручком тоже хорошо. Я тоже так делал.
– Да ну? А как же ты сводил стручком?
– Берешь стручок, лущишь зерна, потом режешь
бородавку, чтоб показалась кровь, капаешь кровью
на половину стручка, роешь ямку и зарываешь
стручок на перекрестке в новолуние, ровно в
полночь, а другую половинку надо сжечь.
Понимаешь, та половинка, на которой кровь, будет
все время притягивать другую, а кровь тянет к себе
бородавку, оттого она исходит очень скоро.
– Да, Гек, что верно, то верно; только когда
зарываешь, надо еще говорить: «Стручок в яму,
бородавка прочь с руки, возвращаться не моги!» –
так будет крепче. Джо Гарпер тоже так делает, а он,
знаешь, где только не был! Даже до самого
Кунвилля доезжал. Ну, а как же это их сводят
дохлой кошкой?
– Как? Очень просто: берешь кошку и идешь на
кладбище в полночь, после того как там
похоронили какого-нибудь большого грешника;
ровно в полночь явится черт, а может, два или три;
ты их, конечно, не увидишь, услышишь только, –
будто ветер шумит, а может, услышишь, как они
разговаривают; вот когда они потащат грешника,
тогда и надо бросить кошку им вслед и сказать:
«Черт за мертвецом, кошка за чертом, бородавка за
кошкой, я не я, и бородавка не моя!» Ни одной
бородавки не останется!
– Похоже на дело. Ты сам когда-нибудь пробовал,
Гек?
– Нет, а слыхал от старухи Гопкинс.
– Ну, тогда это так и есть. Все говорят, что она
ведьма.
– Говорят! Я наверно знаю, что она ведьма. Она
околдовала отца. Он мне сам сказал. Идет он как-то
и видит, что она на него напускает порчу, тогда он
схватил камень, да как пустит в нее, – и попал бы,
если б она не увернулась. И что же ты думаешь, в
ту же ночь он забрался пьяный на крышу сарая, и
was a layin drunk, and broke his arm."
"Why, that's awful. How did he know she
was a-witching him?"
"Lord, pap can tell, easy. Pap says when
they keep looking at you right stiddy,
they're a-witching you. Specially if they
mumble. Becuz when they mumble they're
saying the Lord's Prayer backards."
"Say, Hucky, when you going to try the
cat?"
"To-night. I reckon they'll come after old
Hoss Williams to-night."
"But they buried him Saturday. Didn't they
get him Saturday night?"
"Why, how you talk! How could their
charms work till midnight?--and THEN it's
Sunday. Devils don't slosh around much of
a Sunday, I don't reckon."
"I never thought of that. That's so. Lemme
go with you?"
"Of course--if you ain't afeard."
"Afeard! 'Tain't likely. Will you meow?"
"Yes--and you meow back, if you get a
chance. Last time, you kep' me a-meowing
around till old Hays went to throwing rocks
at me and says 'Dern that cat!' and so I hove
a brick through his window--but don't you
tell."
"I won't. I couldn't meow that night, becuz
auntie was watching me, but I'll meow this
time. Say--what's that?"
"Nothing but a tick."
"Where'd you get him?"
"Out in the woods."
"What'll you take for him?"
"I don't know. I don't want to sell him."
"All right. It's a mighty small tick, anyway."
"Oh, anybody can run a tick down that don't
belong to them. I'm satisfied with it. It's a
good enough tick for me."
"Sho, there's ticks a plenty. I could have a
thousand of 'em if I wanted to."
"Well, why don't you? Becuz you know
mighty well you can't. This is a pretty early
tick, I reckon. It's the first one I've seen this
year."
"Say, Huck--I'll give you my tooth for him."
"Less see it."
Tom got out a bit of paper and carefully
unrolled it. Huckleberry viewed it wistfully.
свалился оттуда, и сломал себе руку.
– Страсть какая! А почем же он узнал, что она на
него порчу напускает?
– Господи, отец это мигом узнает. Он говорит:
когда ведьма глядит на тебя в упор – значит,
околдовывает. Особенно если что-нибудь
бормочет. Потому что если ведьмы бормочут, так
это они читают «Отче наш» задом наперед.
– Слушай, Гек, ты когда думаешь пробовать
кошку?
– Нынче ночью. По-моему, черти должны нынче
прийти за старым хрычом Вильямсом.
– А ведь его похоронили в субботу. Разве они не
забрали его в субботу ночью?
– Чепуху ты говоришь! Да разве колдовство может
подействовать до полуночи? А там уж и
воскресенье. Не думаю, чтобы чертям можно было
везде шляться по воскресеньям.
– Я как-то не подумал. Это верно. А меня
возьмешь?
– Возьму, если не боишься.
– Боюсь! Еще чего! Ты мне мяукнешь?
– Да, и ты мне тоже мяукни, если можно будет. А
то прошлый раз я тебе мяукал-мяукал, пока старик
Гэйс не начал швырять в меня камнями, да еще
говорит: «Черт бы драл эту кошку!» А я ему
запустил кирпичом в окно, – только ты не говори
никому.
– Ладно, не скажу. Тогда мне нельзя было мяукать,
за мной тетя следила, а сегодня я мяукну.
Послушай, а это что у тебя?
– Ничего особенного, клещ.
– Где ты его взял?
– Там, в лесу.
– Что ты за него просишь?
– Не знаю. Не хочется продавать.
– Не хочешь – не надо. Да и клещ какой-то уже
очень маленький.
– Конечно, чужого клеща охаять ничего не стоит. А
я своим клещом доволен. По мне, и этот хорош.
– Клещей везде сколько хочешь. Я сам хоть тысячу
наберу, если вздумаю.
– Так чего же не наберешь? Отлично знаешь, что не
найдешь ни одного. Это самый ранний клещ.
Первого в этом году вижу.
– Слушай, Гек, я тебе отдам за него свой зуб.
– Ну-ка, покажи.
Том вытащил и осторожно развернул бумажку с
зубом. Гекльберри с завистью стал его
The temptation was very strong. At last he
said:
"Is it genuwyne?"
Tom lifted his lip and showed the vacancy.
"Well, all right," said Huckleberry, "it's a
trade."
Tom enclosed the tick in the percussion-cap
box that had lately been the pinchbug's
prison, and the boys separated, each feeling
wealthier than before.
When Tom reached the little isolated frame
schoolhouse, he strode in briskly, with the
manner of one who had come with all
honest speed. He hung his hat on a peg and
flung himself into his seat with businesslike alacrity. The master, throned on high in
his great splint-bottom arm-chair, was
dozing, lulled by the drowsy hum of study.
The interruption roused him.
"Thomas Sawyer!"
Tom knew that when his name was
pronounced in full, it meant trouble.
"Sir!"
"Come up here. Now, sir, why are you late
again, as usual?"
Tom was about to take refuge in a lie, when
he saw two long tails of yellow hair hanging
down a back that he recognized by the
electric sympathy of love; and by that form
was THE ONLY VACANT PLACE on the
girls' side of the schoolhouse. He instantly
said:
"I STOPPED TO TALK WITH
HUCKLEBERRY FINN!"
The master's pulse stood still, and he stared
helplessly. The buzz of study ceased. The
pupils wondered if this foolhardy boy had
lost his mind. The master said:
"You--you did what?"
"Stopped to talk with Huckleberry Finn."
There was no mistaking the words.
"Thomas Sawyer, this is the most
astounding confession I have ever listened
to. No mere ferule will answer for this
offence. Take off your jacket."
The master's arm performed until it was
tired and the stock of switches notably
diminished. Then the order followed:
"Now, sir, go and sit with the girls! And let
this be a warning to you."
The titter that rippled around the room
appeared to abash the boy, but in reality that
разглядывать. Искушение было слишком велико.
Наконец он сказал:
– А он настоящий?
Том приподнял губу и показал пустое место.
– Ну ладно, – сказал Гекльберри, – по рукам!
Том посадил клеща в коробочку из-под пистонов,
где сидел раньше жук, и мальчики расстались,
причем каждый из них чувствовал, что разбогател.
Дойдя до бревенчатого школьного домика,
стоявшего поодаль от других, Том вошел туда
шагом человека, который торопится изо всех сил.
Он повесил шляпу на гвоздь и с деловитым видом
бойко прошмыгнул на свое место. Учитель,
восседавший на кафедре в большом плетеном
кресле, дремал, убаюканный сонным гудением
класса. Появление Тома разбудило его.
– Томас Сойер!
Том знал, что когда его имя произносят полностью,
это предвещает какую-нибудь неприятность.
– Я здесь, сэр.
– Подойдите ближе. По обыкновению, вы опять
опоздали? Почему?
Том хотел было соврать, чтобы избавиться от
наказания, но тут увидел две длинные золотистые
косы и спину, которую он узнал мгновенно
благодаря притягательной силе любви.
Единственное свободное место во всем классе было
рядом с этой девочкой. Не задумываясь ни на миг,
он сказал:
– Я остановился на минуту поговорить с
Гекльберри Финном!
Учителя чуть не хватил удар, он растерянно взирал
на Тома. Гудение в классе прекратилось. Ученики
подумывали, уж не рехнулся ли этот отчаянный
малый. Учитель переспросил:
– Вы… Что вы сделали?
– Остановился поговорить с Гекльберри Финном.
Никакой ошибки быть не могло.
– Томас Сойер, это самое поразительное признание,
какое я только слышал. Одной линейки мало за
такой проступок. Снимите вашу куртку.
Рука учителя трудилась до полного изнеможения,
пока не изломались все прутья. После чего был
отдан приказ:
– А теперь, сэр, ступайте и сядьте с девочками!
Пусть это будет для вас уроком.
Смешок, волной промчавшийся по классу,
казалось, смутил Тома; на самом же деле это было
result was caused rather more by his
worshipful awe of his unknown idol and the
dread pleasure that lay in his high good
fortune. He sat down upon the end of the
pine bench and the girl hitched herself away
from him with a toss of her head. Nudges
and winks and whispers traversed the room,
but Tom sat still, with his arms upon the
long, low desk before him, and seemed to
study his book.
By and by attention ceased from him, and
the accustomed school murmur rose upon
the dull air once more. Presently the boy
began to steal furtive glances at the girl. She
observed it, "made a mouth" at him and
gave him the back of her head for the space
of a minute. When she cautiously faced
around again, a peach lay before her. She
thrust it away. Tom gently put it back. She
thrust it away again, but with less
animosity. Tom patiently returned it to its
place. Then she let it remain. Tom scrawled
on his slate, "Please take it--I got more."
The girl glanced at the words, but made no
sign. Now the boy began to draw something
on the slate, hiding his work with his left
hand. For a time the girl refused to notice;
but her human curiosity presently began to
manifest itself by hardly perceptible signs.
The boy worked on, apparently
unconscious. The girl made a sort of
noncommittal attempt to see, but the boy
did not betray that he was aware of it. At
last she gave in and hesitatingly whispered:
"Let me see it."
Tom partly uncovered a dismal caricature of
a house with two gable ends to it and a
corkscrew of smoke issuing from the
chimney. Then the girl's interest began to
fasten itself upon the work and she forgot
everything else. When it was finished, she
gazed a moment, then whispered:
"It's nice--make a man."
The artist erected a man in the front yard,
that resembled a derrick. He could have
stepped over the house; but the girl was not
hypercritical; she was satisfied with the
monster, and whispered:
"It's a beautiful man--now make me coming
along."
Tom drew an hour-glass with a full moon
and straw limbs to it and armed the
не смущение, а почтительная робость перед новым
божеством и страх, смешанный с радостью,
которую сулила такая необыкновенная удача. Он
сел на самый конец сосновой скамьи, а девочка,
вздернув носик, отодвинулась от него подальше.
Все кругом шептались, подталкивали друг друга и
перемигивались; однако Том сидел смирно,
положив руки перед собой на длинную низкую
парту и, повидимому, с головой уйдя в книгу.
Мало-помалу на него перестали смотреть, и
привычное школьное жужжанье опять воцарилось в
сонном воздухе. Том начал украдкой поглядывать
на девочку. Она это заметила, презрительно
поджала губы и на минуту даже повернулась к
Тому спиной. Когда же она опять осторожно
обернулась, перед ней очутился персик. Она его
отодвинула. Том тихонько подвинул персик
обратно. Она опять его оттолкнула, но уже не так
враждебно. Том, не теряя терпения, положил
персик на старое место. Она его не тронула. Том
нацарапал на грифельной доске: «Пожалуйста,
возьмите – у меня есть еще». Девочка посмотрела
на доску, но ничего не ответила. Тогда Том
принялся рисовать что-то на доске, прикрывая свое
произведение левой рукой. Сначала девочка не
хотела ничего замечать, потом женское
любопытство взяло верх, что можно было заметить
по некоторым признакам. Том по-прежнему
рисовал, как будто ничего не видя. Девочка
попробовала исподтишка взглянуть на рисунок, но
он ничем не показал, что замечает это. Наконец она
сдалась и нерешительно шепнула:
– Можно мне посмотреть?
Том приоткрыл карикатурный домик с двумя
коньками на крыше и трубой, из которой дым
выходил штопором. Девочка так увлеклась
рисованием Тома, что забыла обо всем на свете.
После того как рисунок был окончен, она
посмотрела на него с минуту и сказала:
– Как хорошо! А теперь нарисуйте человечка.
Художник изобразил перед домом человечка,
похожего на подъемный кран. Он мог бы
перешагнуть через дом, но девочка судила не
слишком строго – она осталась очень довольна
этим страшилищем и прошептала:
– Какой красивый! А теперь нарисуйте меня.
Том нарисовал песочные часы, увенчанные полной
луной, приделал к ним ручки и ножки в виде
spreading fingers with a portentous fan. The
girl said:
"It's ever so nice--I wish I could draw."
"It's easy," whispered Tom, "I'll learn you."
"Oh, will you? When?"
"At noon. Do you go home to dinner?"
"I'll stay if you will."
"Good--that's a whack. What's your name?"
"Becky Thatcher. What's yours? Oh, I
know. It's Thomas Sawyer."
"That's the name they lick me by. I'm Tom
when I'm good. You call me Tom, will
you?"
"Yes."
Now Tom began to scrawl something on the
slate, hiding the words from the girl. But
she was not backward this time. She begged
to see. Tom said:
"Oh, it ain't anything."
"Yes it is."
"No it ain't. You don't want to see."
"Yes I do, indeed I do. Please let me."
"You'll tell."
"No I won't--deed and deed and double deed
won't."
"You won't tell anybody at all? Ever, as
long as you live?"
"No, I won't ever tell ANYbody. Now let
me."
"Oh, YOU don't want to see!"
"Now that you treat me so, I WILL see."
And she put her small hand upon his and a
little scuffle ensued, Tom pretending to
resist in earnest but letting his hand slip by
degrees till these words were revealed: "I
LOVE YOU."
"Oh, you bad thing!" And she hit his hand a
smart rap, but reddened and looked pleased,
nevertheless.
Just at this juncture the boy felt a slow,
fateful grip closing on his ear, and a steady
lifting impulse. In that wise he was borne
across the house and deposited in his own
seat, under a peppering fire of giggles from
the whole school. Then the master stood
over him during a few awful moments, and
finally moved away to his throne without
saying a word. But although Tom's ear
tingled, his heart was jubilant.
As the school quieted down Tom made an
соломинок и вооружил растопыренные пальцы
огромным веером. Девочка сказала:
– Ах, как хорошо! Жалко, что я не умою рисовать.
– Это легко, – прошептал Том, – я вас научу.
– Правда, научите? А когда?
– В большую перемену. Вы пойдете домой обедать?
– Я могу остаться, если хотите.
– Вот это здорово! А как вас зовут?
– Бекки Тэтчер. А вас? Ах, я знаю: Томас Сойер.
– Это когда меня хотят выдрать. А если я хорошо
себя веду – Том. Зовите меня Том, ладно?
– Ну что ж.
Том принялся царапать что-то на доске, закрывая
написанное от Бекки. На этот раз она, не стесняясь,
попросила показать, что это такое. Том ответил:
– Да так, ничего особенного.
– Нет, покажите.
– Да не стоит. Вам будет неинтересно.
– Нет, интересно. Покажите, пожалуйста.
– Вы про меня расскажете.
– Нет, не расскажу. Ну вот вам честное-пречестное,
ну самое честное, что не расскажу.
– Никому-никому не скажете? Никогда, до самой
смерти?
– Никому на свете. А теперь показывайте.
– Да вам же, право, неинтересно!
– Ну, если вы так со мной обращаетесь, то я сама
посмотрю.
Она схватила своей маленькой ручкой руку Тома,
последовала небольшая борьба, причем Том делал
вид, будто сопротивляется, а сам мало-помалу
отодвигал свою руку, пока не показались слова: «Я
вас люблю!»
– Ах, какой вы противный! – И она проворно
шлепнула Тома по руке, но все-таки покраснела, и
вообще было видно, что она очень довольна.
В эту минуту мальчик почувствовал, как чья-то
сильная рука медленно и неуклонно сжимает его
ухо и тянет кверху и вперед. Таким порядком его
провели через весь класс и водворили на старое
место под перекрестным огнем хихиканья. После
этого учитель простоял над ним несколько
тягостных мгновений, наконец отошел прочь, к
своему трону, так и не сказав ни слова. И хотя ухо
Тома горело, сердце его было полно ликования.
После того как в классе все утихло, Том сделал
honest effort to study, but the turmoil within
him was too great. In turn he took his place
in the reading class and made a botch of it;
then in the geography class and turned lakes
into mountains, mountains into rivers, and
rivers into continents, till chaos was come
again; then in the spelling class, and got
"turned down," by a succession of mere
baby words, till he brought up at the foot
and yielded up the pewter medal which he
had worn with ostentation for months.
честную попытку учить уроки, но был для этого
слишком взволнован. Когда дошла до него очередь
читать вслух, он опозорился, потом, отвечая по
географии, превращал озера в горные хребты,
хребты в реки и реки в материки, так что на земле
снова водворился хаос; потом, когда писали
диктант, он наделал ошибок в самых простых
словах, известных всякому младенцу, оказался на
последнем месте, и оловянная медаль за
правописание, которую он носил всем напоказ
несколько месяцев подряд, перешла к другому
ученику.
CHAPTER VII
Глава VII
The harder Tom tried to fasten his mind on
his book, the more his ideas wandered. So at
last, with a sigh and a yawn, he gave it up. It
seemed to him that the noon recess would
never come. The air was utterly dead. There
was not a breath stirring. It was the sleepiest
of sleepy days. The drowsing murmur of the
five and twenty studying scholars soothed
the soul like the spell that is in the murmur
of bees. Away off in the flaming sunshine,
Cardiff Hill lifted its soft green sides
through a shimmering veil of heat, tinted
with the purple of distance; a few birds
floated on lazy wing high in the air; no
other living thing was visible but some
cows, and they were asleep. Tom's heart
ached to be free, or else to have something
of interest to do to pass the dreary time. His
hand wandered into his pocket and his face
lit up with a glow of gratitude that was
prayer, though he did not know it. Then
furtively the percussion-cap box came out.
He released the tick and put him on the long
flat desk. The creature probably glowed
with a gratitude that amounted to prayer,
too, at this moment, but it was premature:
for when he started thankfully to travel off,
Tom turned him aside with a pin and made
him take a new direction.
Tom's bosom friend sat next him, suffering
just as Tom had been, and now he was
deeply and gratefully interested in this
entertainment in an instant. This bosom
friend was Joe Harper. The two boys were
Чем больше Том старался сосредоточиться на
уроке, тем больше приходили в разброд его мысли.
Наконец Том вздохнул, зевнул и бросил читать.
Ему казалось, что большая перемена никогда не
начнется. Воздух был совершенно неподвижен. Не
чувствовалось ни малейшего ветерка. Из всех
скучных дней это был самый скучный.
Усыпляющее бормотанье двадцати пяти усердно
зубривших учеников навевало дремоту, как
жужжанье пчел. Там, за окном, в жарком
солнечном блеске, сквозь струистый от зноя
воздух, чуть лиловый в отдалении, зеленели
курчавые склоны Кардифской горы; две-три птицы,
распластав крылья, лениво парили высоко в небе;
на улице не видно было ни одной живой души,
кроме нескольких коров, да и те дремали. Душа
Тома рвалась на волю, рвалась к чему-нибудь
такому, что оживило бы его, помогло скоротать эти
скучные часы. Его рука полезла в карман, и лицо
просияло радостной, почти молитвенной улыбкой.
Потихоньку он извлек на свет коробочку из-под
пистонов, взял клеща и выпустил его на длинную
плоскую парту. Клещ, должно быть, тоже просиял
радостной, почти молитвенной улыбкой, но это
было преждевременно: как только он,
преисполнившись благодарности, пустился наутек,
Том загородил ему дорогу булавкой я заставил
свернуть в сторону.
Закадычный друг Тома сидел рядом с ним, страдая
так же, как страдал недавно Том, а теперь он живо
заинтересовался развлечением и с благодарностью
принял в нем участие. Этот закадычный друг был
Джо Гарпер. Обыкновенно мальчики дружили всю
sworn friends all the week, and embattled
enemies on Saturdays. Joe took a pin out of
his lapel and began to assist in exercising
the prisoner. The sport grew in interest
momently. Soon Tom said that they were
interfering with each other, and neither
getting the fullest benefit of the tick. So he
put Joe's slate on the desk and drew a line
down the middle of it from top to bottom.
"Now," said he, "as long as he is on your
side you can stir him up and I'll let him
alone; but if you let him get away and get
on my side, you're to leave him alone as
long as I can keep him from crossing over."
"All right, go ahead; start him up."
The tick escaped from Tom, presently, and
crossed the equator. Joe harassed him
awhile, and then he got away and crossed
back again. This change of base occurred
often. While one boy was worrying the tick
with absorbing interest, the other would
look on with interest as strong, the two
heads bowed together over the slate, and the
two souls dead to all things else. At last luck
seemed to settle and abide with Joe. The
tick tried this, that, and the other course, and
got as excited and as anxious as the boys
themselves, but time and again just as he
would have victory in his very grasp, so to
speak, and Tom's fingers would be
twitching to begin, Joe's pin would deftly
head him off, and keep possession. At last
Tom could stand it no longer. The
temptation was too strong. So he reached
out and lent a hand with his pin. Joe was
angry in a moment. Said he:
"Tom, you let him alone."
"I only just want to stir him up a little, Joe."
"No, sir, it ain't fair; you just let him alone."
"Blame it, I ain't going to stir him much."
"Let him alone, I tell you."
"I won't!"
"You shall--he's on my side of the line."
"Look here, Joe Harper, whose is that tick?"
"I don't care whose tick he is--he's on my
side of the line, and you sha'n't touch him."
"Well, I'll just bet I will, though. He's my
tick and I'll do what I blame please with
him, or die!"
A tremendous whack came down on Tom's
shoulders, and its duplicate on Joe's; and for
the space of two minutes the dust continued
неделю, а в воскресенье шли друг на друга войной.
Джо вынул булавку из лацкана курточки и тоже
помог муштровать пленного. Игра с каждой
минутой становилась все интереснее. Скоро Тому
показалось, что вдвоем они только мешают друг
другу и ни тому, ни другому нет настоящего
удовольствия от клеща. Он положил на парту
грифельную доску Джо Гарпера и разделил ее
пополам, проведя черту сверху донизу.
– Вот, – сказал он, – пока клещ на твоей стороне,
можешь подгонять его булавкой, я его трогать не
стану; а если ты его упустишь и он перебежит на
мою сторону, так уж ты его не трогай, тогда я его
буду гонять.
– Ладно, валяй; выпускай клеща.
Клещ очень скоро ушел от Тома и пересек экватор.
Джо его немножко помучил, а потом клещ от него
сбежал и опять перешел границу. Он то и дело
перебегал с места на место. Пока один из
мальчиков с увлечением гонял клеща, весь уйдя в
это занятие, другой смотрел с таким же увлечением
– обе головы склонились над доской, обе души
умерли для всего остального на свете. Под конец
счастье как будто повалило Джо Гарперу. Клещ
бросался то туда, то сюда и, как видно,
взволновался и растревожился не меньше самих
мальчиков. Победа вот-вот готова была перейти к
Тому; у него уже руки чесались подтолкнуть
клеща, но тут Джо Гарпер ловко направил клеща
булавкой в другую сторону, и клещ остался в его
владении. В конце концов Том не вытерпел.
Искушение было слишком сильно. Он протянул
руку и подтолкнул клеща булавкой. Джо сразу
вспылил. Он сказал:
– Том, оставь клеща в покое.
– Я только хотел расшевелить его чуточку…
– Нет, сэр, это нечестно; оставьте его в покое.
– Да ведь я только чуть-чуть!
– Оставь клеща в покое, говорят тебе!
– Не оставлю!
– Придется оставить – он на моей стороне!
– Послушай-ка, Джо Гарпер, чей это клещ?
– А мне наплевать, чей бы ни был! На моей
стороне, значит, не смей трогать.
– А я все равно буду. Клещ мой, что хочу, то с ним
и делаю, вот и все.
Страшный удар обрушился на плечи Тома, и
второй, совершенно такой же, – на плечи Джо;
минуты две подряд пыль летела во все стороны из
to fly from the two jackets and the whole
school to enjoy it. The boys had been too
absorbed to notice the hush that had stolen
upon the school awhile before when the
master came tiptoeing down the room and
stood over them. He had contemplated a
good part of the performance before he
contributed his bit of variety to it.
When school broke up at noon, Tom flew to
Becky Thatcher, and whispered in her ear:
"Put on your bonnet and let on you're going
home; and when you get to the corner, give
the rest of 'em the slip, and turn down
through the lane and come back. I'll go the
other way and come it over 'em the same
way."
So the one went off with one group of
scholars, and the other with another. In a
little while the two met at the bottom of the
lane, and when they reached the school they
had it all to themselves. Then they sat
together, with a slate before them, and Tom
gave Becky the pencil and held her hand in
his, guiding it, and so created another
surprising house. When the interest in art
began to wane, the two fell to talking. Tom
was swimming in bliss. He said:
"Do you love rats?"
"No! I hate them!"
"Well, I do, too--LIVE ones. But I mean
dead ones, to swing round your head with a
string."
"No, I don't care for rats much, anyway.
What I like is chewing-gum."
"Oh, I should say so! I wish I had some
now."
"Do you? I've got some. I'll let you chew it
awhile, but you must give it back to me."
That was agreeable, so they chewed it turn
about, and dangled their legs against the
bench in excess of contentment.
"Was you ever at a circus?" said Tom.
"Yes, and my pa's going to take me again
some time, if I'm good."
"I been to the circus three or four times--lots
of times. Church ain't shucks to a circus.
There's things going on at a circus all the
time. I'm going to be a clown in a circus
when I grow up."
"Oh, are you! That will be nice. They're so
lovely, all spotted up."
их курточек, и все школьники веселились, глядя на
них. Мальчики так увлеклись игрой, что не
заметили, как весь класс притих, когда учитель,
прокравшись на цыпочках через всю комнату,
остановился около них. Он довольно долго смотрел
на представление, прежде чем внести в него
некоторую долю разнообразия.
Когда школьников отпустили на большую
перемену, Том подбежал к Бекки Тэтчер и шепнул
ей:
– Наденьте шляпку, как будто идете домой, а когда
дойдете до угла, как-нибудь отстаньте от других
девочек, сверните в переулок и приходите обратно.
А я пойду другой дорогой и тоже так сделаю, удеру
от своих.
Так они сделали – он пошел с одной группой
школьников, она – с другой. Через несколько минут
оба встретились в конце переулка и вернулись в
школу, где, кроме них, не осталось никого. Они
сели вдвоем за одну парту, положили перед собой
грифельную доску. Том дал Бекки грифель и стал
водить ее рукой по доске, показывая ей, как надо
рисовать, и таким путем соорудил еще один
замечательный домик. Потом интерес к искусству
несколько ослабел, и они разговорились. Том
плавал в блаженстве. Он спросил Бекки:
– Вы любите крыс?
– Нет, терпеть их не могу.
– Ну да, живых и я тоже. А я говорю про дохлых –
чтобы вертеть вокруг головы на веревочке.
– Нет, крыс я вообще не очень люблю. Я больше
люблю жевать резинку.
– Ну еще бы, и я тоже. Хорошо бы сейчас пожевать.
– Хотите? У меня есть немножко. Я дам вам
пожевать, только вы потом отдайте.
Том согласился, и они стали жевать резинку по
очереди, болтая ногами от избытка удовольствия.
– Вы бывали когда-нибудь в цирке? – спросил Том.
– Да, и папа сказал, что еще меня поведет, если я
буду хорошо учиться.
– А я сколько раз бывал, три или даже четыре раза.
Церковь дрянь по сравнению с цирком. В цирке все
время что-нибудь представляют. Когда я вырасту,
то пойду в клоуны.
– Да? Вот будет хорошо! Они очень красивые, все в
пестром.
"Yes, that's so. And they get slathers of
money--most a dollar a day, Ben Rogers
says. Say, Becky, was you ever engaged?"
"What's that?"
"Why, engaged to be married."
"No."
"Would you like to?"
"I reckon so. I don't know. What is it like?"
"Like? Why it ain't like anything. You only
just tell a boy you won't ever have anybody
but him, ever ever ever, and then you kiss
and that's all. Anybody can do it."
"Kiss? What do you kiss for?"
"Why, that, you know, is to--well, they
always do that."
"Everybody?"
"Why, yes, everybody that's in love with
each other. Do you remember what I wrote
on the slate?"
"Ye--yes."
"What was it?"
"I sha'n't tell you."
"Shall I tell YOU?"
"Ye--yes--but some other time."
"No, now."
"No, not now--to-morrow."
"Oh, no, NOW. Please, Becky--I'll whisper
it, I'll whisper it ever so easy."
Becky hesitating, Tom took silence for
consent, and passed his arm about her waist
and whispered the tale ever so softly, with
his mouth close to her ear. And then he
added:
– Это верно. И денег загребают кучу. Бен Роджерс
говорит, будто бы по целому доллару в день.
Послушайте, Бекки, вы были когда-нибудь
помолвлены?
– А что это значит?
– Ну как же, помолвлены, чтобы выйти замуж.
– Нет, никогда.
– А вам хотелось бы?
– Пожалуй. Я, право, не знаю. А на что это похоже?
– На что похоже? Да ни на что не похоже. Вы
просто говорите мальчику, что никогда, никогда ни
за кого другого не выйдете, потом целуетесь, вот и
все. Это кто угодно сумеет.
– Целуетесь? А для чего же целоваться?
– Ну, знаете ли, это для того… да просто потому,
что все так делают.
– Все?
– Ну конечно, все, кто влюблен друг в друга. Вы
помните, что я написал на доске?
– Д-да.
– Ну что?
– Не скажу.
– Может, мне вам сказать?
– Д-да, только как-нибудь в другой раз.
– Нет, я хочу теперь.
– Нет, не теперь, лучше завтра.
– Нет, лучше теперь. Ну что вам стоит, Бекки, я
шепотом, совсем потихоньку.
Так как Бекки колебалась, Том принял молчание за
согласие, обнял ее за плечи и очень нежно
прошептал ей:
– Я тебя люблю, – приставив губы совсем близко к
ее уху; потом прибавил:
"Now you whisper it to me--just the same." – А теперь ты мне шепни то же самое.
She resisted, for a while, and then said:
Она отнекивалась некоторое время, потом сказала:
"You turn your face away so you can't see,
– Вы отвернитесь, чтобы вам было не видно, тогда
and then I will. But you mustn't ever tell
я шепну. Только не рассказывайте никому. Не
anybody--WILL you, Tom? Now you won't, расскажете, Том? Никому на свете, хорошо?
WILL you?"
"No, indeed, indeed I won't. Now, Becky."
– Нет, ни за что никому не скажу. Ну же, Бекки!
He turned his face away. She bent timidly
Он отвернулся. Она наклонилась так близко, что от
around till her breath stirred his curls and
ее дыхания зашевелились волосы Тома, и шепнула:
whispered, "I--love--you!"
«Я – вас – люблю!»
Then she sprang away and ran around and
И, вскочив с места, она начала бегать вокруг парт и
around the desks and benches, with Tom
скамеек, а Том за ней; потом она забилась в уголок,
after her, and took refuge in a corner at last, закрыв лицо белым фартучком. Том, обняв Бекки за
with her little white apron to her face. Tom
шею, стал ее уговаривать:
clasped her about her neck and pleaded:
"Now, Becky, it's all done--all over but the
kiss. Don't you be afraid of that--it ain't
anything at all. Please, Becky." And he
tugged at her apron and the hands.
By and by she gave up, and let her hands
drop; her face, all glowing with the struggle,
came up and submitted. Tom kissed the red
lips and said:
"Now it's all done, Becky. And always after
this, you know, you ain't ever to love
anybody but me, and you ain't ever to marry
anybody but me, ever never and forever.
Will you?"
"No, I'll never love anybody but you, Tom,
and I'll never marry anybody but you--and
you ain't to ever marry anybody but me,
either."
"Certainly. Of course. That's PART of it.
And always coming to school or when we're
going home, you're to walk with me, when
there ain't anybody looking--and you choose
me and I choose you at parties, because
that's the way you do when you're engaged."
"It's so nice. I never heard of it before."
"Oh, it's ever so gay! Why, me and Amy
Lawrence--"
The big eyes told Tom his blunder and he
stopped, confused.
"Oh, Tom! Then I ain't the first you've ever
been engaged to!"
The child began to cry. Tom said:
"Oh, don't cry, Becky, I don't care for her
any more."
"Yes, you do, Tom--you know you do."
Tom tried to put his arm about her neck, but
she pushed him away and turned her face to
the wall, and went on crying. Tom tried
again, with soothing words in his mouth,
and was repulsed again. Then his pride was
up, and he strode away and went outside.
He stood about, restless and uneasy, for a
while, glancing at the door, every now and
then, hoping she would repent and come to
find him. But she did not. Then he began to
feel badly and fear that he was in the wrong.
It was a hard struggle with him to make new
advances, now, but he nerved himself to it
and entered. She was still standing back
there in the corner, sobbing, with her face to
the wall. Tom's heart smote him. He went to
her and stood a moment, not knowing
– Ну, Бекки, вот и все, теперь только поцеловаться.
И напрасно ты боишься – это уж совсем просто. Ну
же, Бекки! – И он тянул ее за фартук и за руки.
Мало-помалу она сдалась, опустила руки и покорно
подставила Тому лицо, все разгоревшееся от
беготни. Том поцеловал ее прямо в красные губки и
сказал:
– Ну вот и все, Бекки. После этого, знаешь, ты уже
не должна никого любить, кроме меня, и замуж
тоже не должна выходить ни за кого другого.
Теперь это уж навсегда, на веки вечные. Хорошо?
– Да, Том, теперь я никого, кроме тебя, любить не
буду и замуж тоже ни за кого другого не пойду;
только и ты тоже ни на ком не женись, кроме меня.
– Ну да. Конечно. Это уж само собой. И в школу
мы всегда вместе будем ходить, и домой тоже,
когда никто не видит, и во всех играх ты будешь
выбирать меня, а я тебя, это так уж полагается, и
жених с невестой всегда так делают.
– Как это хорошо. А я и не знала. Я еще никогда об
этом не слышала.
– Ох, это так весело! Вот когда мы с Эми
Лоуренс…
Заглянув в ее широко раскрытые глаза, Том понял,
что проговорился, и замолчал, сконфузившись.
– Ах, Том! Так, значит, я не первая, у тебя уж была
невеста?
И она заплакала. Том сказал:
– Не плачь, Бекки. Я ее больше не люблю.
– Нет, Том, любишь, ты сам знаешь, что любишь.
Том попробовал обнять Бекки, но она его
оттолкнула, повернулась лицом к стене и плакала
не переставая. Том опять было сунулся к ней с
утешениями и опять был отвергнут. Тогда в нем
заговорила гордость, он отвернулся от Бекки и
вышел из класса. Он долго стоял в нерешимости и
тревоге, то и дело поглядывая на дверь, в надежде,
что Бекки одумается и выйдет к нему. Но она все не
шла. Тогда на сердце у Тома заскребли кошки, и он
испугался, что его не простят. Ему пришлось
вынести долгую борьбу с самим собой, чтобы
сделать первый шаг, однако он решился на это и
вошел в класс. Бекки все стояла в углу, лицом к
стене, и всхлипывала. Том почувствовал угрызения
совести. Он подошел к ней и остановился, не зная,
как приняться за дело. Потом нерешительно сказал:
exactly how to proceed. Then he said
hesitatingly:
"Becky, I--I don't care for anybody but
you."
No reply--but sobs.
"Becky"--pleadingly. "Becky, won't you say
something?"
More sobs.
Tom got out his chiefest jewel, a brass knob
from the top of an andiron, and passed it
around her so that she could see it, and said:
"Please, Becky, won't you take it?"
She struck it to the floor. Then Tom
marched out of the house and over the hills
and far away, to return to school no more
that day.
Presently Becky began to suspect. She ran
to the door; he was not in sight; she flew
around to the play-yard; he was not there.
Then she called:
"Tom! Come back, Tom!"
She listened intently, but there was no
answer. She had no companions but silence
and loneliness. So she sat down to cry again
and upbraid herself; and by this time the
scholars began to gather again, and she had
to hide her griefs and still her broken heart
and take up the cross of a long, dreary,
aching afternoon, with none among the
strangers about her to exchange sorrows
with.
– Бекки, я… я никого не люблю, кроме тебя.
Ответа не было – одни рыдания.
– Бекки, – умолял он. – Бекки, ну скажи хоть
словечко.
Опять рыдания.
Том достал самую главную свою драгоценность –
медную шишечку от тагана, протянул ее Бекки
через плечо, так, чтобы она видела, и сказал:
– Бекки, хочешь, возьми себе?
Она ударила Тома по руке, шишечка покатилась на
пол. Тогда Том твердыми шагами вышел из школы
и отправился куда глаза глядят, чтобы в этот день
больше не возвращаться.
Скоро Бекки начала подозревать что-то недоброе.
Она подбежала к двери; Тома нигде не было видно;
она побежала кругом дома во двор; его не было и
там. Тогда она позвала:
– Том, вернись. Том!
Бекки прислушалась, но никто не откликнулся. Она
осталась без товарища, совсем одна, в молчании и
одиночестве. Она села и опять заплакала, упрекая
себя; а в это время в школу уже начали собираться
другие дети; ей пришлось затаить свое горе, унять
свое страдающее сердце и нести крест весь этот
долгий, скучный, тяжелый день, а кругом были
одни чужие, и ей не с кем было поделиться своим
горем.
CHAPTER VIII
Глава VIII
Tom dodged hither and thither through
lanes until he was well out of the track of
returning scholars, and then fell into a
moody jog. He crossed a small "branch"
two or three times, because of a prevailing
juvenile superstition that to cross water
baffled pursuit. Half an hour later he was
disappearing behind the Douglas mansion
on the summit of Cardiff Hill, and the
schoolhouse was hardly distinguishable
away off in the valley behind him. He
entered a dense wood, picked his pathless
way to the centre of it, and sat down on a
mossy spot under a spreading oak.
There was not even a zephyr stirring; the
Том сначала сворачивал из переулка в переулок,
все дальше и дальше от той дороги, по которой
обыкновенно ходили школьники, а потом уныло
поплелся нога за ногу. Он два или три раза перешел
вброд через маленький ручей, потому что среди
мальчишек распространено поверье, будто это
сбивает погоню со следа. Через полчаса он уже
обогнул дом вдовы Дуглас на вершине Кардифской
горы, откуда школа на дне долины едва виднелась.
Он вошел в густой лес, напрямик, без дороги,
забрался в самую чащу и уселся на мох под
раскидистым дубом.
Не чувствовалось ни малейшего ветерка; от
dead noonday heat had even stilled the
songs of the birds; nature lay in a trance that
was broken by no sound but the occasional
far-off hammering of a woodpecker, and
this seemed to render the pervading silence
and sense of loneliness the more profound.
The boy's soul was steeped in melancholy;
his feelings were in happy accord with his
surroundings. He sat long with his elbows
on his knees and his chin in his hands,
meditating. It seemed to him that life was
but a trouble, at best, and he more than half
envied Jimmy Hodges, so lately released; it
must be very peaceful, he thought, to lie and
slumber and dream forever and ever, with
the wind whispering through the trees and
caressing the grass and the flowers over the
grave, and nothing to bother and grieve
about, ever any more. If he only had a clean
Sunday-school record he could be willing to
go, and be done with it all. Now as to this
girl. What had he done? Nothing. He had
meant the best in the world, and been
treated like a dog--like a very dog. She
would be sorry some day--maybe when it
was too late. Ah, if he could only die
TEMPORARILY!
But the elastic heart of youth cannot be
compressed into one constrained shape long
at a time. Tom presently began to drift
insensibly back into the concerns of this life
again. What if he turned his back, now, and
disappeared mysteriously? What if he went
away--ever so far away, into unknown
countries beyond the seas--and never came
back any more! How would she feel then!
The idea of being a clown recurred to him
now, only to fill him with disgust. For
frivolity and jokes and spotted tights were
an offense, when they intruded themselves
upon a spirit that was exalted into the vague
august realm of the romantic. No, he would
be a soldier, and return after long years, all
war-worn and illustrious. No--better still, he
would join the Indians, and hunt buffaloes
and go on the warpath in the mountain
ranges and the trackless great plains of the
Far West, and away in the future come back
a great chief, bristling with feathers, hideous
with paint, and prance into Sunday-school,
some drowsy summer morning, with a
bloodcurdling war-whoop, and sear the
мертвящего полуденного зноя притихли даже
птицы; природа покоилась в оцепенении, которого
не нарушал ни один звук; редко-редко долетал
откуда-то издали стук дятла, но от этого
всеобъемлющая тишина и безлюдье чувствовались
только еще сильнее. Душа мальчика была полна
тоской, и настроение соответствовало окружающей
обстановке. Он долго сидел в раздумье, поставив
локти на колени и опершись подбородком на руки.
Ему казалось, что жизнь – это в лучшем случае
неизбывное горе, и он даже позавидовал Джимми
Ходжесу, который недавно умер. Как хорошо,
думалось ему, спокойно лежать и грезить, грезить
без конца; и чтобы ветер шептался с вершинами
деревьев и ласково играл с травой и цветами на
могиле; не о чем больше горевать и беспокоиться; и
это уже навсегда. Если бы только в воскресной
школе у него были хорошие отметки! Он бы с
удовольствием умер, тогда, по крайней мере, всему
конец. Взять хоть эту девочку. Что он ей сделал?
Ровно ничего. Он ей только добра хотел, а она с
ним – как с собакой, прямо как с самой последней
собакой. Когда-нибудь она об этом пожалеет, да,
может, уж поздно будет. Ах, если б можно было
умереть – не навсегда, а на время!
Но молодое сердце упруго и не может долго
оставаться сжатым и стесненным. Скоро Том начал
как-то незаметно возвращаться к мыслям о земной
жизни. Что, если б взять да и убежать неизвестно
куда? Что, если б уехать – далеко-далеко, в
неведомые заморские страны, и больше никогда не
возвращаться! Вот что бы она тогда запела! Ему в
голову опять пришла мысль сделаться клоуном, но
на этот раз она внушила только отвращение.
Легкомыслие, шутки, пестрое трико – все это
казалось оскорблением его душе, воспарившей в
эмпиреи. Нет, лучше он пойдет на войну и вернется
через много-много лет, весь изрубленный в боях,
овеянный славой. Нет, еще лучше, он уйдет к
индейцам, будет охотиться на буйволов, вступит на
военную тропу, где-нибудь там, в горах или в
девственных прериях Дальнего Запада, и когданибудь в будущем вернется великим вождем, весь
утыканный орлиными перьями, страшно
размалеванный, и в какое-нибудь мирное летнее
утро ворвется в воскресную школу с диким
военным кличем, от которого кровь стынет в
жилах, так что у всех его товарищей глаза лопнут
от зависти. Впрочем, нет, найдется кое-что и
почище. Он сделается пиратом! Вот именно!
eyeballs of all his companions with
unappeasable envy. But no, there was
something gaudier even than this. He would
be a pirate! That was it! NOW his future lay
plain before him, and glowing with
unimaginable splendor. How his name
would fill the world, and make people
shudder! How gloriously he would go
plowing the dancing seas, in his long, low,
black-hulled racer, the Spirit of the Storm,
with his grisly flag flying at the fore! And at
the zenith of his fame, how he would
suddenly appear at the old village and stalk
into church, brown and weather-beaten, in
his black velvet doublet and trunks, his
great jack-boots, his crimson sash, his belt
bristling with horse-pistols, his crime-rusted
cutlass at his side, his slouch hat with
waving plumes, his black flag unfurled,
with the skull and crossbones on it, and hear
with swelling ecstasy the whisperings, "It's
Tom Sawyer the Pirate!--the Black Avenger
of the Spanish Main!"
Yes, it was settled; his career was
determined. He would run away from home
and enter upon it. He would start the very
next morning. Therefore he must now begin
to get ready. He would collect his resources
together. He went to a rotten log near at
hand and began to dig under one end of it
with his Barlow knife. He soon struck wood
that sounded hollow. He put his hand there
and uttered this incantation impressively:
"What hasn't come here, come! What's here,
stay here!"
Then he scraped away the dirt, and exposed
a pine shingle. He took it up and disclosed a
shapely little treasure-house whose bottom
and sides were of shingles. In it lay a
marble. Tom's astonishment was boundless!
He scratched his head with a perplexed air,
and said:
"Well, that beats anything!"
Then he tossed the marble away pettishly,
and stood cogitating. The truth was, that a
superstition of his had failed, here, which he
and all his comrades had always looked
upon as infallible. If you buried a marble
with certain necessary incantations, and left
it alone a fortnight, and then opened the
place with the incantation he had just used,
you would find that all the marbles you had
Теперь будущее стало ему ясно; оно развернулось
перед ним, сияя ослепительным блеском. Его имя
прогремит на весь мир и заставит людей трепетать!
Он будет со славой носиться по бурным морям и
океанам на своем длинном, узком черном корабле
под названием «Дух бури», и наводящий ужас
черный флаг будет развеваться на носу! И вот, в
зените своей славы, он вдруг появится в родном
городе и войдет в церковь, загорелый и
обветренный, в черном бархатном камзоле и
штанах, в больших сапогах с отворотами, с алым
шарфом на шее, с пистолетами за поясом и ржавым
от крови тесаком на перевязи, в шляпе с
развевающимися перьями, под развернутым
черным флагом с черепом и перекрещенными
костями, – и, замирая от восторга, услышит шепот:
«Это знаменитый пират Том Сойер! Черный
Мститель Испанских морей!»
Да, решено; он избрал свой жизненный путь. Он
бежит из дому и начнет новую жизнь. Завтра же
утром. Значит, готовиться надо уже сейчас. Надо
собрать все свое имущество. Он подошел к
гнилому стволу, который лежал поблизости, и
ножиком начал копать под ним землю. Скоро
ножик ударился о дерево, и по стуку слышно было,
что там пустота. Том запустил руку в яму и
нараспев произнес такой заговор:
– Чего тут не было, пускай появится! Что тут
лежало, пускай останется.
Потом он разгреб землю руками: показалась
сосновая щепка. Он ее вытащил, и открылся
уютный маленький тайник, где дно я стенки были
сделаны из щепок. Там лежал один шарик.
Удивлению Тома не было границ! Он растерянно
почесал затылок и сказал:
– Ну, это уж совсем никуда не годится!
Рассердившись, он забросил шарик подальше и
остановился в раздумье. Дело в том, что он вместе с
другими мальчиками надеялся на одно поверье, как
на каменную гору, а оно его подвело. Если зарыть в
землю шарик, прочитав при этом какой полагается
заговор, то через две недели вместе с ним отыщутся
все шарики, которые ты потерял, как бы далеко
друг от друга они ни лежали. И оказалось, что все
это вранье, даже и толковать не о чем. Все, во что
ever lost had gathered themselves together
there, meantime, no matter how widely they
had been separated. But now, this thing had
actually and unquestionably failed. Tom's
whole structure of faith was shaken to its
foundations. He had many a time heard of
this thing succeeding but never of its failing
before. It did not occur to him that he had
tried it several times before, himself, but
could never find the hiding-places
afterward. He puzzled over the matter some
time, and finally decided that some witch
had interfered and broken the charm. He
thought he would satisfy himself on that
point; so he searched around till he found a
small sandy spot with a little funnel-shaped
depression in it. He laid himself down and
put his mouth close to this depression and
called-"Doodle-bug, doodle-bug, tell me what I
want to know! Doodle-bug, doodle-bug, tell
me what I want to know!"
The sand began to work, and presently a
small black bug appeared for a second and
then darted under again in a fright.
"He dasn't tell! So it WAS a witch that done
it. I just knowed it."
He well knew the futility of trying to
contend against witches, so he gave up
discouraged. But it occurred to him that he
might as well have the marble he had just
thrown away, and therefore he went and
made a patient search for it. But he could
not find it. Now he went back to his
treasure-house and carefully placed himself
just as he had been standing when he tossed
the marble away; then he took another
marble from his pocket and tossed it in the
same way, saying:
"Brother, go find your brother!"
He watched where it stopped, and went
there and looked. But it must have fallen
short or gone too far; so he tried twice more.
The last repetition was successful. The two
marbles lay within a foot of each other.
Just here the blast of a toy tin trumpet came
faintly down the green aisles of the forest.
Tom flung off his jacket and trousers,
turned a suspender into a belt, raked away
some brush behind the rotten log, disclosing
a rude bow and arrow, a lath sword and a tin
trumpet, and in a moment had seized these
верил Том, поколебалось до основания. Он много
раз слыхал, что другим это удавалось, и ни разу не
слыхал, чтобы кому-нибудь не удалось. Ему и в
голову не пришло, что всякий раз, как он сам
пробовал эту штуку, он никак не мог найти свой
тайник. Некоторое время он ломал голову над этой
задачей и наконец подумал, что тут, наверно,
замешалась какая-нибудь ведьма и все испортила.
Он решил, что надо это проверить; поискал кругом
и нашел в песке маленькую воронку. Он лег на
землю, приставив губы к ямке и позвал:
– Лев, лев, скажи мне, что я хочу знать! Лев, лев,
скажи мне, что я хочу знать!
Песок зашевелился, на одну секунду показался
маленький черный муравьиный лев и в испуге
нырнул обратно в ямку.
– Боится сказать! Ну так и есть, это ведьма
наколдовала! Так я и знал.
Ему было хорошо известно, что с ведьмами сладить
трудно, не стоит даже и пробовать, и он махнул
рукой на это дело. Однако он подумал, что,
пожалуй, стоило бы отыскать шарик, который он
забросил, и терпеливо принялся за розыски. Но
найти шарик не мог. Тогда он вернулся к тайнику,
стал на то самое место, с которого бросал шарик,
вынул из кармана второй шарив и бросил его в том
же направлении, приговаривая:
– Брат, ступай ищи брата!
Он заметил, куда упал шарик, побежал туда и стал
искать. Должно быть, шарик упал слишком близко
или слишком далеко. Том проделал то же самое
еще два раза. Последняя проба удалась: шарики
лежали в двух шагах друг от друга.
Как раз в эту минуту под зелеными сводами леса
послышался слабый звук жестяной игрушечной
трубы. Том сбросил куртку и штаны, сделал из
подтяжек пояс, разгреб хворост за поваленным
деревом и обнаружил там самодельный лук и
стрелы, деревянный меч и жестяную трубу; в один
миг он подхватил все эти вещи и пустился бежать,
things and bounded away, barelegged, with
fluttering shirt.
He presently halted under a great elm, blew
an answering blast, and then began to tiptoe
and look warily out, this way and that. He
said cautiously--to an imaginary company:
"Hold, my merry men! Keep hid till I
blow."
Now appeared Joe Harper, as airily clad and
elaborately armed as Tom. Tom called:
"Hold! Who comes here into Sherwood
Forest without my pass?"
"Guy of Guisborne wants no man's pass.
Who art thou that--that--"
"Dares to hold such language," said Tom,
prompting--for they talked "by the book,"
from memory.
"Who art thou that dares to hold such
language?"
"I, indeed! I am Robin Hood, as thy caitiff
carcase soon shall know."
"Then art thou indeed that famous outlaw?
Right gladly will I dispute with thee the
passes of the merry wood. Have at thee!"
They took their lath swords, dumped their
other traps on the ground, struck a fencing
attitude, foot to foot, and began a grave,
careful combat, "two up and two down."
Presently Tom said:
"Now, if you've got the hang, go it lively!"
So they "went it lively," panting and
perspiring with the work.
By and by Tom shouted:
"Fall! fall! Why don't you fall?"
"I sha'n't! Why don't you fall yourself?
You're getting the worst of it."
"Why, that ain't anything. I can't fall; that
ain't the way it is in the book. The book
says, 'Then with one back-handed stroke he
slew poor Guy of Guisborne.' You're to turn
around and let me hit you in the back."
There was no getting around the authorities,
so Joe turned, received the whack and fell.
"Now," said Joe, getting up, "you got to let
me kill YOU. That's fair."
"Why, I can't do that, it ain't in the book."
босиком, в развевающейся рубашке.
Скоро он остановился под высоким вязом,
продудел ответный сигнал, а потом,
приподнявшись на цыпочки, стал что-то осторожно
высматривать из-за дерева. Он сказал
предостерегающе своим воображаемым
товарищам:
– Стойте, молодцы! Не показывайтесь из засады,
пока я не протрублю!
Из леса вышел Джо Гарпер, в таком же воздушном
одеянии и так же богато вооруженный, как и Том.
Том окликнул его:
– Стой! Кто смеет ходить в Шервудский лес без
моего дозволения?
– Гай Гисборн не нуждается ни в чьем дозволении.
А ты кто таков, что… что…
– …смеешь держать такую речь? – подсказал Том:
они говорили «по книжке» наизусть.
– Кто ты таков, что смеешь держать такую речь?
– Кто я? – Робин Гуд, и твой презренный труп
скоро это узнает.
– Так ты и вправду этот славный разбойник? Что ж,
я буду рад сразиться с тобой, – решим, кому быть
хозяином дорог в этом веселом лесу. Нападай!
Они схватились за деревянные мечи, подбросав
остальные доспехи на землю, стали в
оборонительную позицию, нога к ноге, и начали
серьезный, обдуманный поединок, по всем
правилам искусства: два удара вверх, два вниз.
Вдруг Том сказал:
– А теперь, если ты понял, в чем штука, валяй
поживей!
И они начали «валять» с таким усердием, что
совсем запыхались и взмокли.
Наконец Том крикнул:
– Падай! Да падай же! Чего же ты не падаешь?
– Не хочу! А чего ты сам не падаешь? Тебе больше
досталось.
– Что ж такого, это еще ничего не значит. Не могу
же я падать, когда в книжке этого нет. В книге
сказано: «И тогда одним мощным ударом в спину
он сразил злополучного Гая Гисборна». Ты должен
повернуться, и я тогда ударю тебя по спине.
С авторитетом книги спорить не приходилось,
поэтому Джо Гарпер подставил спину, получил
удар и упал.
– А теперь, – сказал Джо, вставая, – давай я тебя
убью. А то будет не по чести.
– Нет, это не годится; в книжке этого нет.
"Well, it's blamed mean--that's all."
"Well, say, Joe, you can be Friar Tuck or
Much the miller's son, and lam me with a
quarter-staff; or I'll be the Sheriff of
Nottingham and you be Robin Hood a little
while and kill me."
This was satisfactory, and so these
adventures were carried out. Then Tom
became Robin Hood again, and was allowed
by the treacherous nun to bleed his strength
away through his neglected wound. And at
last Joe, representing a whole tribe of
weeping outlaws, dragged him sadly forth,
gave his bow into his feeble hands, and
Tom said, "Where this arrow falls, there
bury poor Robin Hood under the greenwood
tree." Then he shot the arrow and fell back
and would have died, but he lit on a nettle
and sprang up too gaily for a corpse.
The boys dressed themselves, hid their
accoutrements, and went off grieving that
there were no outlaws any more, and
wondering what modern civilization could
claim to have done to compensate for their
loss. They said they would rather be outlaws
a year in Sherwood Forest than President of
the United States forever.
– Ну, знаешь, это просто свинство, больше ничего.
– Ладно, Джо, ты будешь монахом Тэком или
сыном мельника и изобьешь меня дубиной; или я
буду шериф Ноттингемский, а ты станешь Робин
Гудом и убьешь меня.
CHAPTER IX
Глава IX
AT half-past nine, that night, Tom and Sid
were sent to bed, as usual. They said their
prayers, and Sid was soon asleep. Tom lay
awake and waited, in restless impatience.
When it seemed to him that it must be
nearly daylight, he heard the clock strike
ten! This was despair. He would have tossed
and fidgeted, as his nerves demanded, but
he was afraid he might wake Sid. So he lay
still, and stared up into the dark. Everything
was dismally still. By and by, out of the
stillness, little, scarcely perceptible noises
began to emphasize themselves. The ticking
of the clock began to bring itself into notice.
Old beams began to crack mysteriously.
The stairs creaked faintly. Evidently spirits
were abroad. A measured, muffled snore
issued from Aunt Polly's chamber. And now
the tiresome chirping of a cricket that no
В этот вечер, как и всегда, Тома и Сида отослали
спать в половине десятого. Они помолились на
ночь, и Сид скоро уснул. Том лежал с открытыми
глазами и ждал сигнала, весь дрожа от нетерпения.
Когда ему уже начало казаться, что вотвот
забрезжит рассвет, он услышал, как часы пробили
десять! Горе, да и только! Ворочаться и метаться,
как ему хотелось, он не мог, опасаясь разбудить
Сида. И он лежал смирно, глазея в темноту. Его
окружала гнетущая тишина. Мало-помалу из этой
тишины начали выделяться самые незначительные,
едва заметные звуки. Стало слышно тиканье часов.
Старые балки начали таинственно потрескивать.
Чуть-чуть поскрипывала лестница. Это, должно
быть, бродили духи. Мерный, негромкий храп
доносился из комнаты тети Полли. А тут еще начал
назойливо чирикать сверчок, – а где он сидит, не
узнаешь, будь ты хоть семи пядей во лбу. Потом
его бросило в дрожь от зловещего тиканья жука-
Оба остались довольные таким решением, и все эти
подвиги были совершены. После чего Том снова
сделался Робин Гудом, и монахиня-предательница
не перевязала его рану, чтобы он истек кровью. И
наконец Джо, изображая целую шайку осиротелых
разбойников и горько рыдая, оттащил его прочь,
вложил лук и стрелы в его слабеющие руки, и Том
произнес: «Куда упадет эта стрела, там и
похороните бедного Робин Гуда под зеленым
деревом». Потом он пустил стрелу, откинулся на
спину и умер бы, если б не угодил в крапиву, после
чего вскочил на ноги довольно живо для
покойника.
Мальчики оделись, спрятали оружие и пошли
домой, сокрушаясь о том, что на свете больше нет
разбойников, и раздумывая, чем же может
вознаградить их современная цивилизация за такую
потерю. Они говорили друг другу, что скорее
согласились бы сделаться на один год
разбойниками в Шервудском лесу, чем
президентами Соединенных Штатов на всю жизнь.
human ingenuity could locate, began. Next
the ghastly ticking of a deathwatch in the
wall at the bed's head made Tom shudder--it
meant that somebody's days were
numbered. Then the howl of a far-off dog
rose on the night air, and was answered by a
fainter howl from a remoter distance. Tom
was in an agony. At last he was satisfied
that time had ceased and eternity begun; he
began to doze, in spite of himself; the clock
chimed eleven, but he did not hear it. And
then there came, mingling with his halfformed dreams, a most melancholy
caterwauling. The raising of a neighboring
window disturbed him. A cry of "Scat! you
devil!" and the crash of an empty bottle
against the back of his aunt's woodshed
brought him wide awake, and a single
minute later he was dressed and out of the
window and creeping along the roof of the
"ell" on all fours. He "meow'd" with caution
once or twice, as he went; then jumped to
the roof of the woodshed and thence to the
ground. Huckleberry Finn was there, with
his dead cat. The boys moved off and
disappeared in the gloom. At the end of half
an hour they were wading through the tall
grass of the graveyard.
It was a graveyard of the old-fashioned
Western kind. It was on a hill, about a mile
and a half from the village. It had a crazy
board fence around it, which leaned inward
in places, and outward the rest of the time,
but stood upright nowhere. Grass and weeds
grew rank over the whole cemetery. All the
old graves were sunken in, there was not a
tombstone on the place; round-topped,
worm-eaten boards staggered over the
graves, leaning for support and finding
none. "Sacred to the memory of" So-and-So
had been painted on them once, but it could
no longer have been read, on the most of
them, now, even if there had been light.
A faint wind moaned through the trees, and
Tom feared it might be the spirits of the
dead, complaining at being disturbed. The
boys talked little, and only under their
breath, for the time and the place and the
pervading solemnity and silence oppressed
their spirits. They found the sharp new heap
they were seeking, and ensconced
themselves within the protection of three
могильщика в стене, рядом с изголовьем кровати, –
это значило, что кто-нибудь в доме скоро умрет.
Потом ночной ветер донес откуда-то издали вой
собаки, а на него едва слышным воем отозвалась
другая где-то еще дальше. Том весь измучился от
нетерпения. Он был твердо уверен, что время
остановилось и началась вечность, и невольно
начинал уже дремать; часы пробили одиннадцать,
но он этого не слыхал. И тут, когда ему уже стало
что-то сниться, к его снам примешалось заунывное
мяуканье. В соседнем доме стукнуло окно, и это
разбудило Тома. Крик: «Брысь, проклятая!» – и
звон пустой бутылки, разбившейся о стенку сарая,
прогнали у него последний сон; в одну минуту он
оделся, вылез в окно и пополз по крыше
пристройки на четвереньках. Он осторожно
мяукнул раза два, пока полз; потом спрыгнул на
крышу сарая, а оттуда на землю. Гекльберри Финн
был уже тут с дохлой кошкой. Мальчики двинулись
в путь и пропали во мраке. Через полчаса они уже
шагали по колено в траве за кладбищенской
оградой.
Кладбище было старинное, каких много в Западных
штатах. Оно раскинулось на холме милях в
полутора от городка. Его окружала ветхая
деревянная ограда, которая местами наклонилась
внутрь, а местами – наружу, и нигде не стояла
прямо. Все кладбище сплошь заросло травой и
бурьяном. Старые могилы провалились; ни один
могильный камень не стоял, как полагается, на
своем месте; изъеденные червями, трухлявые
надгробия клонились над могилами, словно ища
поддержки и не находя ее. «Незабвенной памяти
такого-то» – было начертано на них когда-то, но
теперь почти ни одной надписи нельзя было
прочесть даже днем.
Легкий ветерок шумел в ветвях деревьев, а Тому со
страху чудилось, будто души мертвых жалуются на
то, что их потревожили. Мальчики разговаривали
очень мало, и то шепотом; место, время и
торжественная тишина, разлитая над кладбищем,
действовали на них угнетающе. Они скоро нашли
свежий холмик земли, который искали, и укрылись
за тремя большими вязами, в нескольких шагах от
могилы.
great elms that grew in a bunch within a few
feet of the grave.
Then they waited in silence for what
seemed a long time. The hooting of a distant
owl was all the sound that troubled the dead
stillness. Tom's reflections grew oppressive.
He must force some talk. So he said in a
whisper:
"Hucky, do you believe the dead people like
it for us to be here?"
Huckleberry whispered:
"I wisht I knowed. It's awful solemn like,
AIN'T it?"
"I bet it is."
There was a considerable pause, while the
boys canvassed this matter inwardly. Then
Tom whispered:
"Say, Hucky--do you reckon Hoss Williams
hears us talking?"
"O' course he does. Least his sperrit does."
Tom, after a pause:
"I wish I'd said Mister Williams. But I never
meant any harm. Everybody calls him
Hoss."
"A body can't be too partic'lar how they talk
'bout these-yer dead people, Tom."
This was a damper, and conversation died
again.
Presently Tom seized his comrade's arm and
said:
"Sh!"
"What is it, Tom?" And the two clung
together with beating hearts.
"Sh! There 'tis again! Didn't you hear it?"
"I--"
"There! Now you hear it."
"Lord, Tom, they're coming! They're
coming, sure. What'll we do?"
"I dono. Think they'll see us?"
"Oh, Tom, they can see in the dark, same as
cats. I wisht I hadn't come."
"Oh, don't be afeard. I don't believe they'll
bother us. We ain't doing any harm. If we
keep perfectly still, maybe they won't notice
us at all."
"I'll try to, Tom, but, Lord, I'm all of a
shiver."
"Listen!"
The boys bent their heads together and
scarcely breathed. A muffled sound of
voices floated up from the far end of the
Они ждали молча, как им показалось, довольно
долго. Кроме уханья филина где-то вдалеке, ни
один звук не нарушал мертвой тишины. Тому лезли
в голову самые мрачные мысли. Надо было
прогнать их разговором. И потому он прошептал:
– Как ты думаешь, Гекки, мертвецы не обидятся,
что мы сюда пришли?
– Я почем знаю. А страшно как, правда?
– Еще бы не страшно.
Некоторое время длилось молчание: оба мальчика
над этим задумались. Наконец Том прошептал:
– Слушай, Гекки, как ты думаешь, старый хрыч
слышит, как мы разговариваем?
– Конечно, слышит. То есть его душа слышит.
Том, помолчав, прибавил:
– Лучше бы я сказал «мистер Вильяме». Только я
не хотел его обидеть. Его все звали «старый хрыч».
– Уж если говоришь про этих самых мертвецов, так
надо поосторожнее, Том.
После этого Тому не захотелось разговаривать, и
они опять замолчали.
Вдруг Том схватил Гека за плечо и прошептал:
– Тсс!
– Ты что, Том? – И оба они с замиранием сердца
прижались друг к другу.
– Тсс! Вот опять! Разве ты не слышишь?
– Я…
– Вот! Теперь ты слышишь?
– Господи, Том, это они! Они, это уж верно. Что
теперь делать?
– Не знаю. Думаешь, они нас увидят?
– Ой, Том, они же видят в темноте, все равно как
кошки. Лучше бы нам не ходить.
– Да ты не бойся. По-моему, они нас не тронут. Мы
же им ничего не сделали. Если будем сидеть тихо,
они нас, может совсем не заметят.
– Постараюсь не бояться, Том, только, знаешь, я
весь дрожу.
– Слушай!
Мальчики прислушались, едва дыша. Заглушенные
голоса долетели до них с дальнего конца кладбища.
graveyard.
"Look! See there!" whispered Tom. "What
is it?"
"It's devil-fire. Oh, Tom, this is awful."
Some vague figures approached through the
gloom, swinging an old-fashioned tin
lantern that freckled the ground with
innumerable little spangles of light.
Presently Huckleberry whispered with a
shudder:
"It's the devils sure enough. Three of 'em!
Lordy, Tom, we're goners! Can you pray?"
"I'll try, but don't you be afeard. They ain't
going to hurt us. 'Now I lay me down to
sleep, I--'"
"Sh!"
"What is it, Huck?"
"They're HUMANS! One of 'em is, anyway.
One of 'em's old Muff Potter's voice."
"No--'tain't so, is it?"
"I bet I know it. Don't you stir nor budge.
He ain't sharp enough to notice us. Drunk,
the same as usual, likely--blamed old rip!"
"All right, I'll keep still. Now they're stuck.
Can't find it. Here they come again. Now
they're hot. Cold again. Hot again. Red hot!
They're p'inted right, this time. Say, Huck, I
know another o' them voices; it's Injun Joe."
"That's so--that murderin' half-breed! I'd
druther they was devils a dern sight. What
kin they be up to?"
The whisper died wholly out, now, for the
three men had reached the grave and stood
within a few feet of the boys' hiding-place.
"Here it is," said the third voice; and the
owner of it held the lantern up and revealed
the face of young Doctor Robinson.
Potter and Injun Joe were carrying a
handbarrow with a rope and a couple of
shovels on it. They cast down their load and
began to open the grave. The doctor put the
lantern at the head of the grave and came
and sat down with his back against one of
the elm trees. He was so close the boys
could have touched him.
"Hurry, men!" he said, in a low voice; "the
moon might come out at any moment."
They growled a response and went on
digging. For some time there was no noise
but the grating sound of the spades
discharging their freight of mould and
– Посмотри! Вон туда! – прошептал Том. – Что это?
– Это адский огонь. Ой, Том, как страшно!
Какие-то темные фигуры приближались к ним во
мраке, раскачивая старый жестяной фонарь, от
которого на землю ложились бесчисленные
пятнышки света, точно веснушки. Тут Гек
прошептал, весь дрожа:
– Это черти, теперь уж верно. Целых трое! Ну, Том,
нам с тобой крышка! Можешь ты прочесть
молитву?
– Попробую, только ты не бойся. Они нас не
тронут. «Сон мирный и безмятежный даруй нам…
«
– Тсс!
– Ты что, Гек?
– Это люди! По крайней мере, один. У него голос
Мэфа Поттера.
– Да что ты?
– Уж я знаю. Смотри не шевелись. Где ему нас
заметить! Накачался небось, по обыкновению,
старый пропойца!
– Ну ладно, я буду сидеть тихо. Застряли что-то.
Никак не найдут. Вот опять подходят. Вот теперь
горячо. Холодно. Опять горячо. Ой, обожгутся!
Теперь правильно. Слушай, Гек, я и другой голос
узнал, это индеец Джо.
– Верно, он самый, чертов метис. Это будет похуже
нечистой силы, куда там! Чего это они затеяли?
Шепот замер, потому что трое мужчин дошли до
могилы и стояли теперь в нескольких шагах от того
места, где прятались мальчики.
– Вот здесь, – сказал третий голос; человек поднял
повыше фонарь, и при его свете мальчики узнали
молодого доктора Робинсона.
Поттер и индеец Джо везли тачку с веревками и
лопатами. Они сбросили груз на землю и начали
раскапывать могилу. Доктор поставил фонарь в
головах могилы, подошел к трем вязам и сел на
землю, прислонившись спиной к стволу дерева. Он
был так близко от мальчиков, что до него можно
было дотронуться рукой.
– Поторопитесь! – сказал он негромко. – Луна
должна взойти с минуты на минуту.
Что-то проворчав в ответ, Мэф Поттер с индейцем
Джо продолжали копать. Некоторое время не
слышно было ничего, кроме скрежета лопат,
сбрасывавших землю и гравий. Звук был очень
gravel. It was very monotonous. Finally a
spade struck upon the coffin with a dull
woody accent, and within another minute or
two the men had hoisted it out on the
ground. They pried off the lid with their
shovels, got out the body and dumped it
rudely on the ground. The moon drifted
from behind the clouds and exposed the
pallid face. The barrow was got ready and
the corpse placed on it, covered with a
blanket, and bound to its place with the
rope. Potter took out a large spring-knife
and cut off the dangling end of the rope and
then said:
"Now the cussed thing's ready, Sawbones,
and you'll just out with another five, or here
she stays."
"That's the talk!" said Injun Joe.
"Look here, what does this mean?" said the
doctor. "You required your pay in advance,
and I've paid you."
"Yes, and you done more than that," said
Injun Joe, approaching the doctor, who was
now standing. "Five years ago you drove me
away from your father's kitchen one night,
when I come to ask for something to eat,
and you said I warn't there for any good;
and when I swore I'd get even with you if it
took a hundred years, your father had me
jailed for a vagrant. Did you think I'd
forget? The Injun blood ain't in me for
nothing. And now I've GOT you, and you
got to SETTLE, you know!"
He was threatening the doctor, with his fist
in his face, by this time. The doctor struck
out suddenly and stretched the ruffian on
the ground. Potter dropped his knife, and
exclaimed:
"Here, now, don't you hit my pard!" and the
next moment he had grappled with the
doctor and the two were struggling with
might and main, trampling the grass and
tearing the ground with their heels. Injun
Joe sprang to his feet, his eyes flaming with
passion, snatched up Potter's knife, and
went creeping, catlike and stooping, round
and round about the combatants, seeking an
opportunity. All at once the doctor flung
himself free, seized the heavy headboard of
Williams' grave and felled Potter to the
earth with it--and in the same instant the
однообразный. Наконец лопата с глухим
деревянным стуком ударилась о крышку гроба, еще
минута или две – и Поттер вдвоем с индейцем Джо
вытащили гроб из могилы. Они сорвали с него
крышку лопатами, вытащили мертвое тело и грубо
швырнули его на землю. Луна вышла из-за облаков
и осветила бледное лицо покойника. Тачка стояла
наготове, труп взвалили на нее, прикрыли одеялом
и крепко привязали веревками. Поттер достал из
кармана большой складной нож, обрезал
болтающийся конец веревки и сказал:
– Ну, все готово, господин Живодер; вот что,
выкладывайте еще пятерку, а то бросим здесь эту
падаль.
– Вот это дело, так с ними и надо разговаривать! –
сказал индеец Джо.
– Послушайте, что это значит? – сказал доктор. –
Вы же просили заплатить вперед, я вам и заплатил.
– Да, только есть за вами и еще должок, – начал
индеец, подступая к доктору, который теперь
поднялся на ноги. – Пять лет назад вы выгнали
меня из кухни вашего папаши, когда я просил чегонибудь поесть, и сказали, что я не за добром
пришел; а когда я поклялся, что отплачу вам, хотя
бы через сто лет, ваш папаша засадил меня в
тюрьму, как бродягу. Вы думаете, я забыл?
Недаром во мне индейская кровь. Теперь вы
попались, не уйдете так, поняли?
Он погрозил доктору кулаком. Доктор вдруг
размахнулся, и индеец покатился на землю. Поттер
уронил свой нож и закричал:
– Эй вы, не троньте моего приятеля! – И в
следующую минуту они с доктором схватились
врукопашную, топча траву и взрывая землю
каблуками. Индеец Джо вскочил на ноги, глаза его
загорелись злобой, он поднял нож Мэфа Поттера, и,
весь согнувшись, крадучись, как кошка, стал
кружить около дерущихся, выжидая удобного
случая. Вдруг молодой доктор вырвался из рук
Поттера, схватил тяжелую надгробную доску с
могилы Вильямса и сбил с ног Мэфа Поттера, и в
то же мгновение метис вонзил нож по самую
рукоятку в грудь доктора. Тот зашатался и
повалился на Поттера, заливая его своей кровью; в
half-breed saw his chance and drove the
knife to the hilt in the young man's breast.
He reeled and fell partly upon Potter,
flooding him with his blood, and in the
same moment the clouds blotted out the
dreadful spectacle and the two frightened
boys went speeding away in the dark.
Presently, when the moon emerged again,
Injun Joe was standing over the two forms,
contemplating them. The doctor murmured
inarticulately, gave a long gasp or two and
was still. The half-breed muttered:
"THAT score is settled--damn you."
Then he robbed the body. After which he
put the fatal knife in Potter's open right
hand, and sat down on the dismantled
coffin. Three --four--five minutes passed,
and then Potter began to stir and moan. His
hand closed upon the knife; he raised it,
glanced at it, and let it fall, with a shudder.
Then he sat up, pushing the body from him,
and gazed at it, and then around him,
confusedly. His eyes met Joe's.
"Lord, how is this, Joe?" he said.
"It's a dirty business," said Joe, without
moving. "What did you do it for?"
"I! I never done it!"
"Look here! That kind of talk won't wash."
Potter trembled and grew white.
"I thought I'd got sober. I'd no business to
drink to-night. But it's in my head yet-worse'n when we started here. I'm all in a
muddle; can't recollect anything of it,
hardly. Tell me, Joe--HONEST, now, old
feller--did I do it? Joe, I never meant to-'pon my soul and honor, I never meant to,
Joe. Tell me how it was, Joe. Oh, it's awful-and him so young and promising."
"Why, you two was scuffling, and he
fetched you one with the headboard and you
fell flat; and then up you come, all reeling
and staggering like, and snatched the knife
and jammed it into him, just as he fetched
you another awful clip--and here you've
laid, as dead as a wedge til now."
"Oh, I didn't know what I was a-doing. I
wish I may die this minute if I did. It was all
on account of the whiskey and the
excitement, I reckon. I never used a weepon
in my life before, Joe. I've fought, but never
with weepons. They'll all say that. Joe, don't
эту минуту на луну набежали облака и скрыли
страшную картину от перепуганных мальчиков,
которые бросились бежать, в темноте не разбирая
дороги.
Когда луна показалась снова, индеец Джо стоял над
двумя распростертыми телами, созерцая их. Доктор
пробормотал чтото невнятное, вздохнул раза два и
затих. Метис проворчал:
– С этим счеты покончены, черт бы его взял.
И он обобрал убитого. Потом вложил
предательский нож в раскрытую правую ладонь
Поттера и сел на взломанный гроб. Прошло три,
четыре, пять минут, Поттер зашевелился и начал
стонать. Его рука крепко стиснула нож; он поднес
его к глазам, оглядел и, вздрогнув, уронил снова.
Он сел, оттолкнул от себя труп, взглянул на него,
потом осмотрелся по сторонам, еще ничего не
понимая, и встретился взглядом с Джо.
– Господи, как это случилось? – спросил он.
– Нехорошо вышло, – сказал Джо, не двигаясь с
места. – Для чего ты это сделал?
– Я? Нет, это не я!
– Ну, знаешь ли! Эти разговоры тебе уже не
помогут.
Поттер задрожал и весь побелел.
– Я думал, что успею протрезвиться. И для чего
только я пил сегодня! И сейчас в голове неладно –
хуже, чем когда мы сюда пошли. Скажи мне,
Джо, – только по чистой совести, старик, – неужели
это я сделал? Я как в тумане; ничего не помню.
Джо, я не хотел, – честное слово, не хотел, Джо.
Скажи мне, как это вышло, Джо? Ох, какая беда –
такой молодой, способный человек.
– Вы с ним подрались, он хватил тебя доской, ты
растянулся на земле, потом вскочил, а сам
шатаешься, едва на ногах держишься, выхватил
нож и всадил в него в ту самую минуту, как он
ударил тебя во второй раз, – и тут вы оба
повалились и все это время лежали, как мертвые.
– Ох, я сам не знал, что делаю. Лучше мне не жить,
если так. Все это водка наделала, ну и нервы тоже,
я думаю. Я и в руки-то не знаю, как нож взять, не
приходилось никогда. Дрался, правда, только не
ножом. Это и все тебе скажут, Джо, не говори
никому! Обещай, что не скажешь, – ты ведь
tell! Say you won't tell, Joe--that's a good
feller. I always liked you, Joe, and stood up
for you, too. Don't you remember? You
WON'T tell, WILL you, Joe?" And the poor
creature dropped on his knees before the
stolid murderer, and clasped his appealing
hands.
"No, you've always been fair and square
with me, Muff Potter, and I won't go back
on you. There, now, that's as fair as a man
can say."
"Oh, Joe, you're an angel. I'll bless you for
this the longest day I live." And Potter
began to cry.
"Come, now, that's enough of that. This ain't
any time for blubbering. You be off yonder
way and I'll go this. Move, now, and don't
leave any tracks behind you."
Potter started on a trot that quickly
increased to a run. The half-breed stood
looking after him. He muttered:
"If he's as much stunned with the lick and
fuddled with the rum as he had the look of
being, he won't think of the knife till he's
gone so far he'll be afraid to come back after
it to such a place by himself --chickenheart!"
Two or three minutes later the murdered
man, the blanketed corpse, the lidless
coffin, and the open grave were under no
inspection but the moon's. The stillness was
complete again, too.
хороший малый, Джо. Я тебя всегда любил и
заступался за тебя, помнишь? Неужели не
помнишь? Ты ведь не скажешь, правда, не
скажешь, Джо? – И несчастный, умоляюще сжав
руки, упал на колени перед равнодушным убийцей.
CHAPTER X
Глава X
THE two boys flew on and on, toward the
village, speechless with horror. They
glanced backward over their shoulders from
time to time, apprehensively, as if they
feared they might be followed. Every stump
that started up in their path seemed a man
and an enemy, and made them catch their
breath; and as they sped by some outlying
cottages that lay near the village, the
barking of the aroused watch-dogs seemed
to give wings to their feet.
"If we can only get to the old tannery before
we break down!" whispered Tom, in short
catches between breaths. "I can't stand it
much longer."
Оба мальчика со всех ног бежали к городку,
задыхаясь от страха. Время от времени они
боязливо оглядывались через плечо, точно опасаясь
погони. Каждый пень, выраставший перед ними из
мрака, они принимали за человека, за врага и
цепенели от ужаса; а когда они пробегали мимо
уединенно стоявших домиков, уже совсем близко
от городка, то от лая проснувшихся сторожевых
собак у них на ногах словно выросли крылья.
– Да, ты всегда поступал со мной по совести, Мэф
Поттер, и я отплачу тебе тем же. Это я могу
обещать, чего же больше.
– Джо, ты ангел. Сколько б я ни прожил, всю жизнь
буду на тебя молиться. – И Поттер заплакал.
– Ну, ладно, будет уж. Хныкать теперь не время.
Ты ступай в эту сторону, а я пойду в другую. Ну,
шевелись же, да не оставляй после себя улик.
Поттер сначала пошел быстрым шагом, а потом
припустился бежать. Метис долго стоял и глядел
ему вслед. Потом пробормотал:
– Если его так оглушило ударом, да если еще он так
пьян, как кажется, то он и не вспомнит про нож, а и
вспомнит, так побоится прийти за ним один на
кладбище – сердце у него куриное.
Двумя или тремя минутами позже одна только луна
смотрела на убитого доктора, на труп в одеяле, на
гроб без крышки на разрытую могилу. И снова
наступила мертвая тишина.
– Только бы добежать до старого кожевенного
завода! – прошептал Том, прерывисто дыша после
каждого слова. – Я больше не могу!
Huckleberry's hard pantings were his only
reply, and the boys fixed their eyes on the
goal of their hopes and bent to their work to
win it. They gained steadily on it, and at
last, breast to breast, they burst through the
open door and fell grateful and exhausted in
the sheltering shadows beyond. By and by
their pulses slowed down, and Tom
whispered:
"Huckleberry, what do you reckon'll come
of this?"
"If Doctor Robinson dies, I reckon
hanging'll come of it."
"Do you though?"
"Why, I KNOW it, Tom."
Tom thought a while, then he said:
"Who'll tell? We?"
"What are you talking about? S'pose
something happened and Injun Joe DIDN'T
hang? Why, he'd kill us some time or other,
just as dead sure as we're a laying here."
"That's just what I was thinking to myself,
Huck."
"If anybody tells, let Muff Potter do it, if
he's fool enough. He's generally drunk
enough."
Tom said nothing--went on thinking.
Presently he whispered:
"Huck, Muff Potter don't know it. How can
he tell?"
"What's the reason he don't know it?"
"Because he'd just got that whack when
Injun Joe done it. D'you reckon he could see
anything? D'you reckon he knowed
anything?"
"By hokey, that's so, Tom!"
"And besides, look-a-here--maybe that
whack done for HIM!"
"No, 'taint likely, Tom. He had liquor in
him; I could see that; and besides, he always
has. Well, when pap's full, you might take
and belt him over the head with a church
and you couldn't phase him. He says so, his
own self. So it's the same with Muff Potter,
of course. But if a man was dead sober, I
reckon maybe that whack might fetch him; I
dono."
After another reflective silence, Tom said:
"Hucky, you sure you can keep mum?"
"Tom, we GOT to keep mum. You know
that. That Injun devil wouldn't make any
more of drownding us than a couple of cats,
Вместо ответа Гекльберри только громко пыхтел, и
оба мальчика, собравшись с последними силами,
пустились бежать к желанной цели, не сводя с нее
глаз. Эта цель становилась все ближе и ближе, и,
наконец, они влетели в отворенную дверь плечо к
плечу и упали на землю в спасительной тени,
радостные и запыхавшиеся. Мало-помалу они
отдышались, сердце стало биться ровней, и Том
прошептал:
– Гекльберри, как по-твоему, чем это кончится?
– Если доктор Робинсон умрет, то кончится
виселицей.
– Ты так думаешь?
– И думать тут нечего, знаю.
Том промолчал, потом опять спросил:
– А кто же донесет? Мы с тобой?
– Что ты мелешь? Мало ли что может случиться. А
вдруг индейца Джо не повесят? Он же нас убьет, не
теперь, так после, это как пить дать.
– Я и сам так думал, Гек.
– Если доносить, пускай уж лучше Мэф Поттер
доносит, раз он такой дурак, да еще и пьяница; а
пьяному море по колено.
Том ничего не ответил – он думал, потом
прошептал:
– Гек, Мэф Поттер не знает ничего. Как же он
может донести?
– Почему же это он ничего не знает?
– Потому что он свалился замертво, как раз когда
индеец Джо замахнулся ножом. И ты думаешь, он
что-нибудь видел? Ты думаешь, что он что-нибудь
знает?
– А ведь, ей-богу, это верно, Том!
– А еще знаешь что? Может, от удара доской он
тоже ноги протянет.
– Нет, это вряд ли, Том. Он же был выпивши, сразу
видно, да он и никогда трезвый не бывает. Взять
хоть моего отца: когда налижется, лупи ты его хоть
колокольней, ничего ему не сделается. Он и сам так
говорит. То же самое и Мэф Поттер, ясное дело.
Вот если б он был трезвый, тогда, пожалуй, мог бы
окочуриться от такой затрещины, да и то еще
неизвестно.
После нового раздумья Том сказал:
– Гекки, а ты не проговоришься?
– Том, проговариваться нам никак нельзя. Сам
знаешь: если этого индейского дьявола не повесят,
он не задумается нас утопить, как котят. Попробуй
if we was to squeak 'bout this and they
didn't hang him. Now, look-a-here, Tom,
less take and swear to one another--that's
what we got to do--swear to keep mum."
"I'm agreed. It's the best thing. Would you
just hold hands and swear that we--"
"Oh no, that wouldn't do for this. That's
good enough for little rubbishy common
things--specially with gals, cuz THEY go
back on you anyway, and blab if they get in
a huff--but there orter be writing 'bout a big
thing like this. And blood."
Tom's whole being applauded this idea. It
was deep, and dark, and awful; the hour, the
circumstances, the surroundings, were in
keeping with it. He picked up a clean pine
shingle that lay in the moonlight, took a
little fragment of "red keel" out of his
pocket, got the moon on his work, and
painfully scrawled these lines, emphasizing
each slow down-stroke by clamping his
tongue between his teeth, and letting up the
pressure on the up-strokes. [See next page.]
"Huck Finn and
Tom Sawyer swears
they will keep mum
about This and They
wish They may Drop
down dead in Their
Tracks if They ever
Tell and Rot."
Huckleberry was filled with admiration of
Tom's facility in writing, and the sublimity
of his language. He at once took a pin from
his lapel and was going to prick his flesh,
but Tom said:
"Hold on! Don't do that. A pin's brass. It
might have verdigrease on it."
"What's verdigrease?"
"It's p'ison. That's what it is. You just
swaller some of it once --you'll see."
So Tom unwound the thread from one of his
needles, and each boy pricked the ball of his
thumb and squeezed out a drop of blood. In
time, after many squeezes, Tom managed to
sign his initials, using the ball of his little
finger for a pen. Then he showed
Huckleberry how to make an H and an F,
and the oath was complete. They buried the
только, проговорись! Вот что, Том, дадим друг
другу клятву, что будем молчать, – без этого
нельзя.
– Что ж, я согласен. Это лучше всего. Просто давай
возьмемся за руки и поклянемся, что…
– Нет, так не годится. Это хорошо для какихнибудь пустяков, особенно с девчонками: они
вечно ябедничают и непременно все выболтают,
если попадутся. А тут дело важное, значит, надо
писать. И обязательно кровью.
Том от всей души приветствовал эту мысль.
Выходило таинственно, непонятно и страшно:
ночная пора, этот случай, окружающая обстановка
– все одно к одному. Он подобрал сосновую щепку,
белевшую в лунном свете, достал из кармана кусок
сурика, сел так, чтобы свет падал на его работу, и с
трудом нацарапал следующие строчки, прикусывая
язык, когда выводил толстые штрихи, и высовывая
его, когда выводил тонкие:
Гек Финн и Том Сойер клянутся, что будут держать
язык за зубами насчет этого дела, а если мы кому
скажем или напишем хоть одно слово, то помереть
нам, на этом самом месте.
Гекльберри искренне восхищался легкостью, с
какой Том все это написал, и его красноречием. Он
немедленно вытащил булавку из отворота и
собирался уже колоть себе палец, но Том сказал:
– Постой, не надо. Булавка-то медная. Может, на
ней ярьмедянка.
– Какая такая ярь-медянка?
– Ядовитая, вот какая. Проглоти попробуй хоть
капельку, тогда узнаешь.
Тот размотал нитку с одной из своих иголок, и
каждый из мальчиков, уколов большой палец,
выжал по капле крови. После долгих стараний,
усиленно выжимая кровь из пальца, Том ухитрился
подписать первые буквы своего имени, действуя
кончиком мизинца, как пером. Потом он показал
Гекльберри, как пишут Г и Ф, и дело было кончено.
Они зарыли сосновую щепку под самой стеной со
shingle close to the wall, with some dismal
ceremonies and incantations, and the fetters
that bound their tongues were considered to
be locked and the key thrown away.
A figure crept stealthily through a break in
the other end of the ruined building, now,
but they did not notice it.
"Tom," whispered Huckleberry, "does this
keep us from EVER telling --ALWAYS?"
"Of course it does. It don't make any
difference WHAT happens, we got to keep
mum. We'd drop down dead--don't YOU
know that?"
"Yes, I reckon that's so."
They continued to whisper for some little
time. Presently a dog set up a long,
lugubrious howl just outside--within ten feet
of them. The boys clasped each other
suddenly, in an agony of fright.
"Which of us does he mean?" gasped
Huckleberry.
"I dono--peep through the crack. Quick!"
"No, YOU, Tom!"
"I can't--I can't DO it, Huck!"
"Please, Tom. There 'tis again!"
"Oh, lordy, I'm thankful!" whispered Tom.
"I know his voice. It's Bull Harbison." * [*
If Mr. Harbison owned a slave named Bull,
Tom would have spoken of him as
"Harbison's Bull," but a son or a dog of that
name was "Bull Harbison."]
"Oh, that's good--I tell you, Tom, I was
most scared to death; I'd a bet anything it
was a STRAY dog."
The dog howled again. The boys' hearts
sank once more.
"Oh, my! that ain't no Bull Harbison!"
whispered Huckleberry. "DO, Tom!"
Tom, quaking with fear, yielded, and put his
eye to the crack. His whisper was hardly
audible when he said:
"Oh, Huck, IT S A STRAY DOG!"
"Quick, Tom, quick! Who does he mean?"
"Huck, he must mean us both--we're right
together."
"Oh, Tom, I reckon we're goners. I reckon
there ain't no mistake 'bout where I'LL go
to. I been so wicked."
"Dad fetch it! This comes of playing hookey
and doing everything a feller's told NOT to
do. I might a been good, like Sid, if I'd a
всякими таинственными церемониями и
заклинаниями, после чего можно было считать, что
их языки скованы, оковы заперты на замок и ключ
от него далеко заброшен.
В эту минуту какая-то фигура проскользнула в
пролом с другого конца разрушенного здания, но
мальчики этого не заметили.
– Том, – прошептал Гекльберри, – а это нам
поможет держать язык за зубами?
– Само собой, поможет. Все равно, что бы ни
случилось, надо молчать. А иначе тут же и помрем
– не понимаешь, что ли?
– Да я тоже так думаю.
Том довольно долго шептал ему что-то. И вдруг
протяжно и зловеще завыла собака – совсем рядом,
шагах в десяти от них. Мальчики в страхе
прижались друг к другу.
– На кого это она воет? – едва дыша, прошептал
Гек.
– Не знаю, погляди в щелку. Скорей!
– Нет, лучше ты погляди, Том!
– Не могу, ну никак не могу, Гек!
– Да погляди же! Опять она воет.
– Ну, слава богу, – прошептал Том. – Я узнал ее по
голосу. Это собака Харбисона.
– Вот хорошо, а то знаешь, Том, я прямо до смерти
испугался, я думал, бродячая собака.
Собака завыла снова. У мальчиков опять душа
ушла в пятки.
– Ой, это не она! – прошептал Гекльберри. –
Погляди, Том!
Том, весь дрожа от страха, уступил на этот раз,
приложился глазом к щели и произнес едва
слышным шепотом:
– Ой, Гек, это бродячая собака!
– Скорей, Том, скорей! На кого это она?
– Должно быть, на нас с тобой. Ведь мы совсем
рядом.
– Ну, Том, плохо наше дело. И гадать нечего, куда я
попаду, это ясно. Грехов у меня уж очень много.
– Пропади все пропадом! Вот что значит
отлынивать от школы и делать, что не велят. Я бы
мог вести себя не хуже Сида, если б постарался, –
tried --but no, I wouldn't, of course. But if
ever I get off this time, I lay I'll just
WALLER in Sunday-schools!" And Tom
began to snuffle a little.
"YOU bad!" and Huckleberry began to
snuffle too. "Consound it, Tom Sawyer,
you're just old pie, 'longside o' what I am.
Oh, LORDY, lordy, lordy, I wisht I only
had half your chance."
Tom choked off and whispered:
"Look, Hucky, look! He's got his BACK to
us!"
Hucky looked, with joy in his heart.
"Well, he has, by jingoes! Did he before?"
"Yes, he did. But I, like a fool, never
thought. Oh, this is bully, you know. NOW
who can he mean?"
The howling stopped. Tom pricked up his
ears.
"Sh! What's that?" he whispered.
"Sounds like--like hogs grunting. No--it's
somebody snoring, Tom."
"That IS it! Where 'bouts is it, Huck?"
"I bleeve it's down at 'tother end. Sounds so,
anyway. Pap used to sleep there, sometimes,
'long with the hogs, but laws bless you, he
just lifts things when HE snores. Besides, I
reckon he ain't ever coming back to this
town any more."
The spirit of adventure rose in the boys'
souls once more.
"Hucky, do you das't to go if I lead?"
"I don't like to, much. Tom, s'pose it's Injun
Joe!"
Tom quailed. But presently the temptation
rose up strong again and the boys agreed to
try, with the understanding that they would
take to their heels if the snoring stopped. So
they went tiptoeing stealthily down, the one
behind the other. When they had got to
within five steps of the snorer, Tom stepped
on a stick, and it broke with a sharp snap.
The man moaned, writhed a little, and his
face came into the moonlight. It was Muff
Potter. The boys' hearts had stood still, and
their hopes too, when the man moved, but
their fears passed away now. They tiptoed
out, through the broken weather-boarding,
and stopped at a little distance to exchange a
parting word. That long, lugubrious howl
rose on the night air again! They turned and
saw the strange dog standing within a few
так вот нет же, не хотел. Если только мне на этот
раз удастся отвертеться, я выходить не буду из
воскресной школы! – И Том начал потихоньку
всхлипывать.
– Ты плохо себя вел? – И Гекльберри тоже засопел
слегка. – Да что ты, Том Сойер! По сравнению со
мной ты просто ангел. Боже ты мой, боже, хоть бы
мне вполовину быть таким хорошим, как ты!
Том вдруг перестал сопеть и прошептал:
– Гляди, Гек! Она сидит к нам задом!
Гек поглядел и обрадовался.
– Ну да, ей-богу, задом! А раньше как сидела?
– И раньше тоже. А мне, дураку, и невдомек. Ой,
вот это здорово, понимаешь! Только на кого же это
она воет?
Собака перестала выть. Том насторожил уши.
– Ш-ш! Это что такое? – шепнул он.
– Похоже… как будто свинья хрюкает. Нет, это
кто-то храпит, Том.
– Ну да, храпит. А где же это, Гек?
– По-моему, вон там, на другом конце. Во всяком
случае, похоже, что там. Отец там ночевал иногда
вместе со свиньями; только, бог с тобой, он храпит
так, что, того гляди, крышу разнесет. Да я думаю,
он к нам в город и не вернется больше.
Дух приключений снова ожил в мальчиках.
– Гек, пойдем поглядим, если не боишься.
– Что-то не хочется, Том. А вдруг это индеец Джо?
Том струсил. Однако очень скоро любопытство
взяло свое, к мальчики решили все-таки поглядеть,
сговорившись, что зададут стрекача, как только
храп прекратится. И они стали подкрадываться к
спящему на цыпочках. Том впереди, а Гек сзади.
Им оставалось шагов пять, как вдруг Том наступил
на палку, в она с треском сломалась. Человек
застонал, заворочался, и лунный свет упал на его
лицо. Это был Мэф Поттер. Когда он зашевелился,
сердце у мальчиков упало и всякая надежда
оставила их, но тут все их страхи мигом исчезли.
Они на цыпочках выбрались за полуразрушенную
ограду и остановились невдалеке, чтобы
обменяться на прощание несколькими словами. И
тут снова раздался протяжный, заунывный вой.
Они обернулись и увидели, что какая-то собака
стоит в нескольких шагах от того места, где лежит
Мэф Поттер, мордой к нему, и воет, задрав голову
feet of where Potter was lying, and
FACING Potter, with his nose pointing
heavenward.
"Oh, geeminy, it's HIM!" exclaimed both
boys, in a breath.
"Say, Tom--they say a stray dog come
howling around Johnny Miller's house, 'bout
midnight, as much as two weeks ago; and a
whippoorwill come in and lit on the
banisters and sung, the very same evening;
and there ain't anybody dead there yet."
"Well, I know that. And suppose there ain't.
Didn't Gracie Miller fall in the kitchen fire
and burn herself terrible the very next
Saturday?"
"Yes, but she ain't DEAD. And what's more,
she's getting better, too."
"All right, you wait and see. She's a goner,
just as dead sure as Muff Potter's a goner.
That's what the niggers say, and they know
all about these kind of things, Huck."
Then they separated, cogitating. When Tom
crept in at his bedroom window the night
was almost spent. He undressed with
excessive caution, and fell asleep
congratulating himself that nobody knew of
his escapade. He was not aware that the
gently-snoring Sid was awake, and had been
so for an hour.
When Tom awoke, Sid was dressed and
gone. There was a late look in the light, a
late sense in the atmosphere. He was
startled. Why had he not been called-persecuted till he was up, as usual? The
thought filled him with bodings. Within five
minutes he was dressed and down-stairs,
feeling sore and drowsy. The family were
still at table, but they had finished breakfast.
There was no voice of rebuke; but there
were averted eyes; there was a silence and
an air of solemnity that struck a chill to the
culprit's heart. He sat down and tried to
seem gay, but it was up-hill work; it roused
no smile, no response, and he lapsed into
silence and let his heart sink down to the
depths.
After breakfast his aunt took him aside, and
Tom almost brightened in the hope that he
was going to be flogged; but it was not so.
His aunt wept over him and asked him how
he could go and break her old heart so; and
finally told him to go on, and ruin himself
кверху.
– Ой, господи! Это она на него! – в одно слово
сказали мальчики.
– Слушай, Том, говорят, будто бродячая собака
выла в полночь около дома Джонни Миллера,
недели две назад, и в тот же вечер козодой сел на
перила и запел, а ведь у них до сих пор никто не
помер.
– Да, я знаю. Ну так что ж, что не помер. А
помнишь, Грэси Миллер в ту же субботу упала в
очаг на кухне и страшно обожглась.
– А все-таки не померла. И даже поправляется.
– Ладно, вот увидишь. Ее дело пропащее, все равно
помрет, и Мэф Поттер тоже помрет. Негры так
говорят, а уж онито в этих делах разбираются, Гек.
После этого они разошлись, сильно
призадумавшись. Когда Том влез в окно спальни,
ночь была уже на исходе. Он разделся как можно
осторожнее и уснул, поздравляя себя с тем, что
никто не знает о его вылазке. Он и не подозревал,
что мирно храпящий Сид не спит уже около часа.
Когда Том проснулся, Сид успел уже одеться и
уйти. По тому, как солнце освещало комнату, было
заметно, что уже не рано, это чувствовалось и в
воздухе. Том удивился. Почему его не будили, не
приставали к нему, как всегда? Эта мысль вызвала
у него самые мрачные подозрения. Через пять
минут он оделся и сошел вниз, чувствуя себя
разбитым и невыспавшимся. Вся семья еще сидела
за столом, но завтракать уже кончили. Никто не
стал его попрекать, но все избегали смотреть на
него; за столом царило молчание и какая-то
натянутость, от которой у преступника побежали
по спине мурашки. Он сел на свое место,
притворяясь веселым; однако это было все равно
что везти воз в гору, никто не откликнулся, не
улыбнулся, и у него тоже язык прилип к гортани и
душа ушла в пятки.
После завтрака тетка подозвала его к себе, и Том
обрадовался, надеясь, что его только выпорют, но
вышло хуже. Тетка плакала над ним и спрашивала,
как это он может так сокрушать ее старое сердце, а
в конце концов сказала, чтобы он и дальше
продолжал в том же духе, – пускай погубит себя, а
and bring her gray hairs with sorrow to the
grave, for it was no use for her to try any
more. This was worse than a thousand
whippings, and Tom's heart was sorer now
than his body. He cried, he pleaded for
forgiveness, promised to reform over and
over again, and then received his dismissal,
feeling that he had won but an imperfect
forgiveness and established but a feeble
confidence.
He left the presence too miserable to even
feel revengeful toward Sid; and so the
latter's prompt retreat through the back gate
was unnecessary. He moped to school
gloomy and sad, and took his flogging,
along with Joe Harper, for playing hookey
the day before, with the air of one whose
heart was busy with heavier woes and
wholly dead to trifles. Then he betook
himself to his seat, rested his elbows on his
desk and his jaws in his hands, and stared at
the wall with the stony stare of suffering
that has reached the limit and can no further
go. His elbow was pressing against some
hard substance. After a long time he slowly
and sadly changed his position, and took up
this object with a sigh. It was in a paper. He
unrolled it. A long, lingering, colossal sigh
followed, and his heart broke. It was his
brass andiron knob!
старуху тетку сведет в могилу: ей уже не исправить
его, нечего больше и стараться. Это было хуже
всякой порки, и душа Тома ныла больше, чем тело.
Он плакал, просил прощения, сто раз обещал
исправиться и наконец был отпущен на волю,
сознавая, что простили его не совсем и верят ему
плохо.
This final feather broke the camel's back.
Он ушел от тетки, чувствуя себя таким несчастным,
что ему не хотелось даже мстить Сиду; так что
поспешное отступление Сида через заднюю
калитку оказалось совершенно излишним. Он
поплелся в школу мрачный и угрюмый, был
наказан вместе с Джо Гарпером за то, что накануне
сбежал с уроков, и вытерпел порку с достойным
видом человека, удрученного серьезным горем и
совершенно нечувствительного к пустякам. После
этого он отправился на свое место, сел, опершись
локтями на парту, и, положив подбородок на руки,
стал смотреть в стенку с каменным выражением
страдальца, мучения которого достигли предела и
дальше идти не могут. Под локтем он чувствовал
что-то твердое. Прошло довольно много времени;
он медленно и со вздохом переменил положение и
взял этот предмет в руки. Он был завернут в
бумажку. Том развернул ее. Последовал долгий,
затяжной, глубочайший вздох – и сердце его
разбилось. Это была та самая медная шишечка от
тагана.
Последнее перышко сломало спину верблюда.
CHAPTER XI
Глава XI
CLOSE upon the hour of noon the whole
village was suddenly electrified with the
ghastly news. No need of the as yet
undreamed-of telegraph; the tale flew from
man to man, from group to group, from
house to house, with little less than
telegraphic speed. Of course the
schoolmaster gave holiday for that
afternoon; the town would have thought
strangely of him if he had not.
A gory knife had been found close to the
murdered man, and it had been recognized
by somebody as belonging to Muff Potter-so the story ran. And it was said that a
Около полудня городок неожиданно взволновала
страшная новость. Не понадобилось и телеграфа, о
котором в те времена еще и не мечтали, – слух
облетел весь город, переходя из уст в уста, от одной
кучки любопытных к другой, из дома в дом.
Разумеется, учитель распустил учеников с
половины уроков; все нашли бы странным, если бы
он поступил иначе.
Возле убитого был найден окровавленный нож, и,
как говорили, кто-то признал в нем карманный нож
Мэфа Поттера. Рассказывали, что кто-то из
запоздавших горожан видел, как Мэф Поттер
belated citizen had come upon Potter
washing himself in the "branch" about one
or two o'clock in the morning, and that
Potter had at once sneaked off--suspicious
circumstances, especially the washing
which was not a habit with Potter. It was
also said that the town had been ransacked
for this "murderer" (the public are not slow
in the matter of sifting evidence and
arriving at a verdict), but that he could not
be found. Horsemen had departed down all
the roads in every direction, and the Sheriff
"was confident" that he would be captured
before night.
All the town was drifting toward the
graveyard. Tom's heartbreak vanished and
he joined the procession, not because he
would not a thousand times rather go
anywhere else, but because an awful,
unaccountable fascination drew him on.
Arrived at the dreadful place, he wormed
his small body through the crowd and saw
the dismal spectacle. It seemed to him an
age since he was there before. Somebody
pinched his arm. He turned, and his eyes
met Huckleberry's. Then both looked
elsewhere at once, and wondered if anybody
had noticed anything in their mutual glance.
But everybody was talking, and intent upon
the grisly spectacle before them.
"Poor fellow!" "Poor young fellow!"
"This ought to be a lesson to grave
robbers!"
"Muff Potter'll hang for this if they catch
him!"
This was the drift of remark; and the
minister said,
"It was a judgment; His hand is here."
Now Tom shivered from head to heel; for
his eye fell upon the stolid face of Injun Joe.
At this moment the crowd began to sway
and struggle, and voices shouted,
"It's him! it's him! he's coming himself!"
"Who? Who?" from twenty voices.
"Muff Potter!"
"Hallo, he's stopped!--Look out, he's
turning! Don't let him get away!"
People in the branches of the trees over
Tom's head said he wasn't trying to get
away--he only looked doubtful and
perplexed.
"Infernal impudence!" said a bystander;
умывался у ручья во втором часу ночи и, заслышав
шаги, сразу бросился бежать. Это показалось
подозрительным, в особенности умывание, не
входившее в привычки Поттера. Рассказывали
также, что обыскали весь город, но убийцы
(обыватели не любят долго возиться с уликами и
сразу выносят приговор) так и не нашли. Конные
были разосланы по дорогам во всех направлениях,
и шериф был уверен, что убийцу схватят еще до
наступления темноты.
Весь город устремился на кладбище. Том забыл о
своем горе и присоединился к шествию: не потому,
что ему туда хотелось, – он в тысячу раз охотней
пошел бы еще куда-нибудь, – но потому, что его
тянуло туда сильно и безотчетно. Добравшись до
страшного места, он пробрался сквозь толпу и
увидел мрачное зрелище. Ему казалось, что прошло
сто лет с тех пор, как он был здесь. Кто-то ущипнул
его за руку. Он обернулся и встретился взглядом с
Гекльберри. Оба разом отвернулись и
забеспокоились: не заметил ли кто-нибудь, как они
переглядываются? Но все в толпе разговаривали, не
отрывая глаз от страшной картины.
– Бедняга! Бедный молодой человек!
– Вперед наука тем, кто грабит могилы!
– Мэфа Поттера повесят, если поймают!
К этому, в общем, сводились замечания, а пастор
сказал:
– Это суд божий; видна десница господня.
Том содрогнулся с головы до ног: его взгляд упал
на неподвижное лицо индейца Джо. В эту минуту
толпа заколебалась, началась толкотня, и раздались
голоса:
– Это он! Это он! Он сам идет!
– Кто? Кто? – спросило голосов двадцать.
– Мэф Поттер!
– Эй, он остановился! Глядите, поворачивает! Не
упустите его!
Люди, сидевшие на деревьях над головой Тома,
сообщили, что он и не собирается бежать, только
очень уж растерялся и смутился.
– Дьявольская наглость! – сказал кто-то из
"wanted to come and take a quiet look at his
work, I reckon--didn't expect any
company."
The crowd fell apart, now, and the Sheriff
came through, ostentatiously leading Potter
by the arm. The poor fellow's face was
haggard, and his eyes showed the fear that
was upon him. When he stood before the
murdered man, he shook as with a palsy,
and he put his face in his hands and burst
into tears.
"I didn't do it, friends," he sobbed; "'pon my
word and honor I never done it."
"Who's accused you?" shouted a voice.
This shot seemed to carry home. Potter
lifted his face and looked around him with a
pathetic hopelessness in his eyes. He saw
Injun Joe, and exclaimed:
"Oh, Injun Joe, you promised me you'd
never--"
"Is that your knife?" and it was thrust before
him by the Sheriff.
Potter would have fallen if they had not
caught him and eased him to the ground.
Then he said:
"Something told me 't if I didn't come back
and get--" He shuddered; then waved his
nerveless hand with a vanquished gesture
and said, "Tell 'em, Joe, tell 'em--it ain't any
use any more."
Then Huckleberry and Tom stood dumb and
staring, and heard the stony-hearted liar reel
off his serene statement, they expecting
every moment that the clear sky would
deliver God's lightnings upon his head, and
wondering to see how long the stroke was
delayed. And when he had finished and still
stood alive and whole, their wavering
impulse to break their oath and save the
poor betrayed prisoner's life faded and
vanished away, for plainly this miscreant
had sold himself to Satan and it would be
fatal to meddle with the property of such a
power as that.
"Why didn't you leave? What did you want
to come here for?" somebody said.
"I couldn't help it--I couldn't help it," Potter
moaned. "I wanted to run away, but I
couldn't seem to come anywhere but here."
And he fell to sobbing again.
Injun Joe repeated his statement, just as
calmly, a few minutes afterward on the
стоявших рядом. – Захотелось взглянуть на свою
работу; не ожидал, верно, что тут народ.
Толпа расступилась, и сквозь нее прошел шериф,
торжественно ведя Поттера за руку. Лицо
несчастного осунулось, и по глазам было видно,
что он себя не помнит от страха. Когда его привели
и поставили перед убитым, он весь затрясся, как
припадочный, закрыл лицо руками и разрыдался.
– Не делал я этого, друзья, – произнес он, рыдая, –
по чести говорю, не делал.
– А кто говорит, что это ты? – крикнул кто-то.
Выстрел, как видно, попал в цель. Поттер отнял
руки от лица и оглянулся вокруг с выражением
трогательной безнадежности в глазах. Он заметил
индейца Джо и воскликнул:
– О индеец Джо, ты же обещал, что никогда…
– Это ваш нож? – И шериф положил нож перед
ним.
Поттер упал бы, если б его не подхватили и не
опустили осторожно на землю. Потом он сказал:
– Что-то мне говорило, что если я не вернусь сюда
и не отыщу… – Он задрожал, потом вяло махнул
рукой, как будто сознаваясь, что побежден, и
сказал: – Скажи им, Джо, скажи им! Что толку
теперь молчать?
Тут Гек и Том, онемев от страха и вытаращив глаза,
услышали, как закоренелый лжец спокойно
рассказывал о том, что видел: они ожидали, что
вот-вот грянет гром с ясного неба и падет на его
голову, и удивлялись, отчего так медлит удар. А
когда индеец Джо замолчал и по-прежнему стоял
живой и невредимый, их робкое желание нарушить
клятву и спасти жизнь бедняги, выданного
индейцем, поблекло и исчезло без следа, им стало
ясно, что этот негодяй продал душу черту, а
путаться в дела нечистой силы – значило пропасть
окончательно.
– Чего же ты не убежал? Зачем ты сюда пришел? –
спросил кто-то.
– Я не мог… Никак не мог, – простонал Поттер. – Я
и хотел убежать, да только ноги сами привели меня
сюда. – И он опять зарыдал.
Через несколько минут на следствии индеец Джо
так же спокойно повторил свои показания под
inquest, under oath; and the boys, seeing
that the lightnings were still withheld, were
confirmed in their belief that Joe had sold
himself to the devil. He was now become, to
them, the most balefully interesting object
they had ever looked upon, and they could
not take their fascinated eyes from his face.
They inwardly resolved to watch him
nights, when opportunity should offer, in
the hope of getting a glimpse of his dread
master.
Injun Joe helped to raise the body of the
murdered man and put it in a wagon for
removal; and it was whispered through the
shuddering crowd that the wound bled a
little! The boys thought that this happy
circumstance would turn suspicion in the
right direction; but they were disappointed,
for more than one villager remarked:
"It was within three feet of Muff Potter
when it done it."
Tom's fearful secret and gnawing
conscience disturbed his sleep for as much
as a week after this; and at breakfast one
morning Sid said:
"Tom, you pitch around and talk in your
sleep so much that you keep me awake half
the time."
Tom blanched and dropped his eyes.
"It's a bad sign," said Aunt Polly, gravely.
"What you got on your mind, Tom?"
"Nothing. Nothing 't I know of." But the
boy's hand shook so that he spilled his
coffee.
"And you do talk such stuff," Sid said. "Last
night you said, 'It's blood, it's blood, that's
what it is!' You said that over and over. And
you said, 'Don't torment me so--I'll tell!' Tell
WHAT? What is it you'll tell?"
Everything was swimming before Tom.
There is no telling what might have
happened, now, but luckily the concern
passed out of Aunt Polly's face and she
came to Tom's relief without knowing it.
She said:
"Sho! It's that dreadful murder. I dream
about it most every night myself.
Sometimes I dream it's me that done it."
Mary said she had been affected much the
same way. Sid seemed satisfied. Tom got
out of the presence as quick as he plausibly
could, and after that he complained of
присягой, а мальчики, видя, что ни грома, ни
молнии все еще нет, окончательно убедились в том,
что он продал душу черту. Теперь индеец Джо стал
для них самым страшным и интересным человеком
на свете, и оба они не сводили с него зачарованных
глаз.
Про себя они решили следить за ним по ночам,
когда представится случай, в надежде хоть одним
глазком взглянуть на его страшного властелина.
Индеец Джо помог перенести труп убитого и
положить его в повозку; и в толпе, дрожа от страха,
перешептывались и говорили, будто из раны
выступила кровь. Мальчики подумали было, что
это счастливое обстоятельство направит
подозрения по верному пути, и очень
разочаровались, когда некоторые горожане
заметили:
– Тело было в трех шагах от Мэфа Поттера, когда
показалась кровь.
Ужасная тайна и муки совести не давали Тому
спать спокойно целую неделю после этого события,
и как-то утром во время завтрака Сид сказал:
– Том, ты так мечешься и бормочешь во сне, что не
даешь мне спать до полуночи.
Том побледнел и опустил глаза.
– Плохой признак, – сурово сказала тетя Полли. –
Что такое у тебя на душе, Том?
– Ничего. Ничего особенного. – Но рука у него так
дрожала, что он пролил свой кофе.
– И такую несешь чепуху, – сказал Сид. – Вчера
ночью ты кричал: «Это кровь, это кровь, вот что
это такое!» Заладил одно и то же. А потом: «Не
мучайте меня, я все расскажу!» Что расскажешь? О
чем это ты?
Все поплыло у Тома перед глазами. Неизвестно,
чем бы это могло кончиться, но, к счастью,
выражение заботы сошло с лица тети Полли, и она,
сама того не зная, пришла Тому на выручку. Она
сказала:
– Ну конечно! А все это ужасное убийство! Я сама
чуть не каждую ночь вижу его во сне. Иногда мне
снится, что я сама и убила.
Мэри сказала, что и на нее это почти так же
подействовало. Сид как будто успокоился. Том
постарался как можно скорее избавиться от его
общества и после того целую неделю жаловался на
toothache for a week, and tied up his jaws
every night. He never knew that Sid lay
nightly watching, and frequently slipped the
bandage free and then leaned on his elbow
listening a good while at a time, and
afterward slipped the bandage back to its
place again. Tom's distress of mind wore off
gradually and the toothache grew irksome
and was discarded. If Sid really managed to
make anything out of Tom's disjointed
mutterings, he kept it to himself.
It seemed to Tom that his schoolmates
never would get done holding inquests on
dead cats, and thus keeping his trouble
present to his mind. Sid noticed that Tom
never was coroner at one of these inquiries,
though it had been his habit to take the lead
in all new enterprises; he noticed, too, that
Tom never acted as a witness--and that was
strange; and Sid did not overlook the fact
that Tom even showed a marked aversion to
these inquests, and always avoided them
when he could. Sid marvelled, but said
nothing. However, even inquests went out
of vogue at last, and ceased to torture Tom's
conscience.
Every day or two, during this time of
sorrow, Tom watched his opportunity and
went to the little grated jail-window and
smuggled such small comforts through to
the "murderer" as he could get hold of. The
jail was a trifling little brick den that stood
in a marsh at the edge of the village, and no
guards were afforded for it; indeed, it was
seldom occupied. These offerings greatly
helped to ease Tom's conscience.
The villagers had a strong desire to tar-andfeather Injun Joe and ride him on a rail, for
body-snatching, but so formidable was his
character that nobody could be found who
was willing to take the lead in the matter, so
it was dropped. He had been careful to
begin both of his inquest-statements with
the fight, without confessing the graverobbery that preceded it; therefore it was
deemed wisest not to try the case in the
courts at present.
зубную боль и на ночь подвязывал зубы платком.
Он не знал, что Сид не спит по ночам, следя за ним;
иногда стаскивает с него повязку и довольно долго
слушает, приподнявшись на локте, а после этого
опять надевает повязку на старое место. Понемногу
Том успокоился, зубная боль ему надоела, и он ее
отменил. Если Сид что-нибудь и понял из
бессвязного бормотанья Тома, то держал это про
себя.
Тому казалось, что его школьные товарищи
никогда не перестанут вести судебные следствия
над дохлыми кошками и не дадут ему забыть о том,
что его мучит. Сид заметил, что Том ни разу не
изображал следователя, хотя раньше имел
обыкновение брать на себя роль вожака во всех
новых затеях. Кроме того, он заметил, что Том
уклоняется и от роли свидетеля, – а это было
странно; не ускользнуло от Сида и то
обстоятельство, что Том вообще проявляет
заметное отвращение к таким следствиям и по
возможности избегает участвовать в них. Сид
удивился, во смолчал. В конце концов даже и эти
следствия вышли из моды и перестали терзать
совесть Тома.
В продолжение всего этого тревожного времени
Том каждый день или через день, улучив удобный
случай, ходил к маленькому решетчатому
окошечку тюрьмы и тайком просовывал через него
угощение для «убийцы», какое удавалось
промыслить. Тюрьмой была небольшая кирпичная
будка на болоте, за городской чертой, и сторожа
при ней не полагалось, да и занята она бывала
редко. Эти подарки очень облегчали совесть Тома.
Горожанам хотелось обмазать индейца Джо дегтем,
обвалять в перьях и прокатить на тачке за
похищение мертвого тела, но его так боялись, что
зачинщиков не нашлось, и эту мысль оставили. Он
был достаточно осторожен, чтобы начать оба свои
показания с драки, не упоминая об ограблении
могилы, которое предшествовало драке; и потому
решили, что будет благоразумнее пока что не
привлекать его к суду.
CHAPTER XII
Глава XII
ONE of the reasons why Tom's mind had
drifted away from its secret troubles was,
that it had found a new and weighty matter
to interest itself about. Becky Thatcher had
stopped coming to school. Tom had
struggled with his pride a few days, and
tried to "whistle her down the wind," but
failed. He began to find himself hanging
around her father's house, nights, and
feeling very miserable. She was ill. What if
she should die! There was distraction in the
thought. He no longer took an interest in
war, nor even in piracy. The charm of life
was gone; there was nothing but dreariness
left. He put his hoop away, and his bat;
there was no joy in them any more. His aunt
was concerned. She began to try all manner
of remedies on him. She was one of those
people who are infatuated with patent
medicines and all new-fangled methods of
producing health or mending it. She was an
inveterate experimenter in these things.
When something fresh in this line came out
she was in a fever, right away, to try it; not
on herself, for she was never ailing, but on
anybody else that came handy. She was a
subscriber for all the "Health" periodicals
and phrenological frauds; and the solemn
ignorance they were inflated with was
breath to her nostrils. All the "rot" they
contained about ventilation, and how to go
to bed, and how to get up, and what to eat,
and what to drink, and how much exercise
to take, and what frame of mind to keep
one's self in, and what sort of clothing to
wear, was all gospel to her, and she never
observed that her health-journals of the
current month customarily upset everything
they had recommended the month before.
She was as simple-hearted and honest as the
day was long, and so she was an easy
victim. She gathered together her quack
periodicals and her quack medicines, and
thus armed with death, went about on her
pale horse, metaphorically speaking, with
"hell following after." But she never
suspected that she was not an angel of
healing and the balm of Gilead in disguise,
to the suffering neighbors.
Том отвлекся от своих тайных тревог, потому что
их вытеснила другая, более важная забота. Бекки
Тэтчер перестала ходить в школу. Несколько дней
Том боролся со своей гордостью, пробовал развеять
по ветру свою тоску о Бекки и наконец не
выдержал. Он начал околачиваться по вечерам близ
ее дома, чувствуя себя очень несчастным. Она
заболела. А что, если она умрет? Эта мысль
доводила его до отчаяния. Он не интересовался
больше ни войной, ни даже пиратами. Жизнь
потеряла для него всякую прелесть, осталось одно
сплошное уныние. Он забросил обруч с палкой; они
не доставляли ему больше никакого удовольствия.
Тетя Полли встревожилась. Она перепробовала на
нем все лекарства. Она была из тех людей, которые
увлекаются патентованными средствами и всякими
новыми лекарствами и способами укрепления
здоровья. В своих опытах она доходила до
крайностей. Как только появлялось что-нибудь
новенькое по этой части, она загоралась желанием
испробовать это средство: не на себе, потому что
она никогда не хворала, а на ком-нибудь из тех, кто
был под рукой. Она подписывалась на все
медицинские журналы и шарлатанские брошюрки
френологов и дышать не могла без красноречивого
невежества, которым они были напичканы. Как
проветривать комнаты, как ложиться спать, как
вставать, что есть и что пить, сколько гулять, какое
расположение духа в себе поддерживать, какую
одежду носить – весь этот вздор она принимала на
веру, как евангельскую истину, не замечая, что
медицинские журналы нынче опровергают все, что
советовали вчера. Душа тети Полли была простая и
ясная, как день, и потому она легко попадалась на
удочку. Она собирала все шарлатанские журналы и
патентованные средства и, выражаясь образно, со
смертью в руках шествовала на бледном коне, и ад
следовал за нею. Ей и в голову не приходило, что
для страждущих соседей она не является ангеломисцелителем, так сказать, воплощенным
ханаанским бальзамом.
The water treatment was new, now, and
Tom's low condition was a windfall to her.
She had him out at daylight every morning,
stood him up in the woodshed and drowned
him with a deluge of cold water; then she
scrubbed him down with a towel like a file,
and so brought him to; then she rolled him
up in a wet sheet and put him away under
blankets till she sweated his soul clean and
"the yellow stains of it came through his
pores"--as Tom said.
Yet notwithstanding all this, the boy grew
more and more melancholy and pale and
dejected. She added hot baths, sitz baths,
shower baths, and plunges. The boy
remained as dismal as a hearse. She began
to assist the water with a slim oatmeal diet
and blister-plasters. She calculated his
capacity as she would a jug's, and filled him
up every day with quack cure-alls.
Tom had become indifferent to persecution
by this time. This phase filled the old lady's
heart with consternation. This indifference
must be broken up at any cost. Now she
heard of Pain-killer for the first time. She
ordered a lot at once. She tasted it and was
filled with gratitude. It was simply fire in a
liquid form. She dropped the water
treatment and everything else, and pinned
her faith to Pain-killer. She gave Tom a
teaspoonful and watched with the deepest
anxiety for the result. Her troubles were
instantly at rest, her soul at peace again; for
the "indifference" was broken up. The boy
could not have shown a wilder, heartier
interest, if she had built a fire under him.
Tom felt that it was time to wake up; this
sort of life might be romantic enough, in his
blighted condition, but it was getting to
have too little sentiment and too much
distracting variety about it. So he thought
over various plans for relief, and finally hit
pon that of professing to be fond of Painkiller. He asked for it so often that he
became a nuisance, and his aunt ended by
telling him to help himself and quit
bothering her. If it had been Sid, she would
have had no misgivings to alloy her delight;
but since it was Tom, she watched the bottle
clandestinely. She found that the medicine
did really diminish, but it did not occur to
her that the boy was mending the health of a
Водолечение тогда только еще входило в моду, и
подавленное состояние Тома оказалось для тети
Полли просто находкой. Каждое утро она
поднимала его с зарей, выводила в дровяной сарай
и выливала на него целый поток ледяной воды,
потом растирала жестким, как напильник,
полотенцем, потом закатывала в мокрую
простыню, укладывала под одеяло и доводила до
седьмого пота, так, что, по словам Тома, «душа
вылезала через поры желтыми пятнышками».
Но, несмотря на все это, мальчик худел и бледнел и
нисколько не становился веселее. Она прибавила
еще горячие ванны, ножные ванны, души и
обливания. Мальчик оставался унылым, как
катафалк. Она начала помогать водолечению
диетой из жидкой овсянки и нарывным пластырем.
Измерив его емкость, словно это был кувшин, а не
мальчик, она каждый день до отказа наливала его
каким-нибудь шарлатанским пойлом.
Том стал теперь совершенно равнодушен к
гонениям. Это равнодушие напугало тетю Полли.
Надо было во что бы то ни стало вернуть его к
жизни. Как раз в это время она впервые услыхала о
болеутолителе. Она тут же выписала большую
партию этого лекарства. Она попробовала его и
преисполнилась благодарности. Это был просто
жидкий огонь. Она забросила водолечение и все
остальное и возложила все надежды на
болеутолитель. Она дала Тому чайную ложку и
следила за ним, в сильнейшем беспокойстве ожидая
результатов. Наконец-то ее душа успокоилась и
тревога улеглась: «равнодушие» у Тома как рукой
сняло. Мальчик вряд ли мог бы вести себя
оживленней, даже если бы она развела под ним
костер.
Том чувствовал, что пора ему проснуться от
спячки; такая жизнь, может, и подходила для
человека в угнетенном состоянии, но в ней как-то
не хватало пищи для чувства и было слишком
много утомительного разнообразия. Он придумал
несколько планов избавления и наконец
притворился, будто ему очень нравится
болеутолитель. Он просил лекарство так часто, что
надоел тетке, и в конце концов она велела ему
принимать лекарство самому и оставить ее в покое.
Если бы это был Сид, ее радость не омрачилась бы
ничем; но так как это был Том, то она потихоньку
следила за бутылкой. Оказалось, однако, что
лекарство и в самом деле убавляется, но тетке не
приходило в голову, что Том поит болеутолителем
щель в полу гостиной.
crack in the sitting-room floor with it.
One day Tom was in the act of dosing the
crack when his aunt's yellow cat came
along, purring, eying the teaspoon
avariciously, and begging for a taste. Tom
said:
"Don't ask for it unless you want it, Peter."
But Peter signified that he did want it.
"You better make sure."
Peter was sure.
"Now you've asked for it, and I'll give it to
you, because there ain't anything mean
about me; but if you find you don't like it,
you mustn't blame anybody but your own
self."
Peter was agreeable. So Tom pried his
mouth open and poured down the Painkiller. Peter sprang a couple of yards in the
air, and then delivered a war-whoop and set
off round and round the room, banging
against furniture, upsetting flower-pots, and
making general havoc. Next he rose on his
hind feet and pranced around, in a frenzy of
enjoyment, with his head over his shoulder
and his voice proclaiming his unappeasable
happiness. Then he went tearing around the
house again spreading chaos and destruction
in his path. Aunt Polly entered in time to see
him throw a few double summersets, deliver
a final mighty hurrah, and sail through the
open window, carrying the rest of the
flower-pots with him. The old lady stood
petrified with astonishment, peering over
her glasses; Tom lay on the floor expiring
with laughter.
"Tom, what on earth ails that cat?"
"I don't know, aunt," gasped the boy.
"Why, I never see anything like it. What did
make him act so?"
"Deed I don't know, Aunt Polly; cats always
act so when they're having a good time."
"They do, do they?" There was something
in the tone that made Tom apprehensive.
"Yes'm. That is, I believe they do."
"You DO?"
"Yes'm."
The old lady was bending down, Tom
watching, with interest emphasized by
anxiety. Too late he divined her "drift." The
handle of the telltale teaspoon was visible
under the bed-valance. Aunt Polly took it,
held it up. Tom winced, and dropped his
Однажды Том только что приготовился угостить
эту щель ложкой лекарства, как в комнату вошел
теткин желтый кот, мурлыча и жадно поглядывая
на ложку, будто просил попробовать. Том сказал
ему:
– Лучше не проси, если тебе не хочется, Питер.
Питер дал понять, что ему хочется.
– Смотри не ошибись.
Питер был уверен, что не ошибается.
– Ну, раз ты просишь, я тебе дам, я не жадный;
только смотри, если тебе не понравится, сам
будешь виноват, я тут ни при чем.
Питер был согласен. Том открыл ему рот и влил
туда ложку лекарства. Питер подскочил на два
метра кверху, испустил дикий вопль и заметался по
комнате, налетая на мебель, опрокидывая горшки с
цветами и поднимая невообразимый шум. Потом он
встал на задние лапы и заплясал вокруг комнаты в
бешеном веселье, склонив голову к плечу и воем
выражая неукротимую радость. Потом он помчался
по всему дому, сея на своем пути хаос и
разрушение. Тетя Полли вошла как раз вовремя и
увидела, как Питер перекувырнулся несколько раз,
в последний раз испустил мощное «ура» и прыгнул
в открытое окно, увлекая за собой уцелевшие
горшки с цветами. Тетя Полли словно окаменела от
изумления, глядя на него поверх очков; Том
валялся на полу, едва живой от смеха.
– Том, что такое с Питером?
– Я не знаю, тетя, – еле выговорил мальчик.
– В жизни ничего подобного не видела. Отчего это
с ним?
– Право, не знаю, тетя Полли; кошки всегда так
себя ведут, когда им весело.
– Вот как, неужели? – В ее голосе было что-то
такое, что заставило Тома насторожиться.
– Да, тетя. То есть я так думаю.
– Ты так думаешь?
– Да, тетя.
Она наклонилась, а Том следил за ней с интересом
и тревогой. Он угадал ее намерение слишком
поздно. Ручка ложки предательски торчала из-под
кровати. Тетя Полли подняла ее и показала ему.
Том моргнул и отвел глаза в сторону. Тетя Полли
ухватила его по привычке за ухо и хорошенько
eyes. Aunt Polly raised him by the usual
handle--his ear--and cracked his head
soundly with her thimble.
"Now, sir, what did you want to treat that
poor dumb beast so, for?"
"I done it out of pity for him--because he
hadn't any aunt."
"Hadn't any aunt!--you numskull. What has
that got to do with it?"
"Heaps. Because if he'd had one she'd a
burnt him out herself! She'd a roasted his
bowels out of him 'thout any more feeling
than if he was a human!"
Aunt Polly felt a sudden pang of remorse.
This was putting the thing in a new light;
what was cruelty to a cat MIGHT be cruelty
to a boy, too. She began to soften; she felt
sorry. Her eyes watered a little, and she put
her hand on Tom's head and said gently:
стукнула по голове наперстком.
– Ну, сударь, для чего вам понадобилось мучить
бедное животное?
– Мне его жалко стало, ведь у него нет тети.
– Нет тети! Дуралей. При чем тут тетя?
– При том. Если б у него была тетя, она бы сама
ему выжгла все нутро. Она бы ему все кишки
припекла, не поглядела бы, что он кот, а не
мальчик!
Тетя Полли вдруг почувствовала угрызения
совести. Все дело представилось ей в новом свете:
что было жестокостью по отношению к кошке,
могло оказаться жестокостью и по отношению к
мальчику. Она смягчилась и начала жалеть Тома.
Ее глаза наполнились слезами, и, положив руку на
голову мальчика, она ласково сказала:
"I was meaning for the best, Tom. And,
– Я хотела тебе добра, Том. И ведь это же было
Tom, it DID do you good."
тебе полезно.
Tom looked up in her face with just a
Том поднял на нее глаза, в которых сквозь
perceptible twinkle peeping through his
серьезность проглядывала еле заметная искорка
gravity.
смеха.
"I know you was meaning for the best,
– Я знаю, что вы хотели мне добра, тетя Полли, да
aunty, and so was I with Peter. It done HIM ведь и я тоже хотел добра Питеру. И ему тоже это
good, too. I never see him get around so
было полезно. Я никогда еще не видел, чтобы он
since--"
так носился.
"Oh, go 'long with you, Tom, before you
– Убирайся вон, Том, не то я опять рассержусь. И
aggravate me again. And you try and see if
постарайся хоть раз в жизни вести себя как следует;
you can't be a good boy, for once, and you
никакого лекарства тебе больше не надо
needn't take any more medicine."
принимать.
Tom reached school ahead of time. It was
Том пришел в школу до звонка. Заметили, что в
noticed that this strange thing had been
последнее время это необыкновенное явление
occurring every day latterly. And now, as
повторяется каждый день. И теперь, как обычно, он
usual of late, he hung about the gate of the
слонялся около школьных ворот, вместо того чтобы
schoolyard instead of playing with his
играть с товарищами. Он сказал им, что болен, и в
comrades. He was sick, he said, and he
самом деле выглядел больным. Он делал вид, что
looked it. He tried to seem to be looking
смотрит куда угодно, только не туда, куда смотрел
everywhere but whither he really was
в самом деле, – то есть на дорогу. Скоро на этой
looking--down the road. Presently Jeff
дороге показался Джеф Тэтчер. Лицо Тома
Thatcher hove in sight, and Tom's face
просияло. С минуту он смотрел в ту сторону, а
lighted; he gazed a moment, and then turned потом печально отвернулся. Когда Джеф появился
sorrowfully away. When Jeff arrived, Tom
на школьном дворе, Том подошел к нему и
accosted him; and "led up" warily to
осторожно завел издалека разговор о Бекки, но этот
opportunities for remark about Becky, but
ротозей даже не понял его намеков. Том все
the giddy lad never could see the bait. Tom смотрел и смотрел на дорогу, загораясь надеждой
watched and watched, hoping whenever a
всякий раз, как вдали появлялось развевающееся
frisking frock came in sight, and hating the
платьице, и проникаясь ненавистью к его
owner of it as soon as he saw she was not
владелице, когда становилось ясно, что это не
the right one. At last frocks ceased to
Бекки. Под конец никого больше не стало видно, и
appear, and he dropped hopelessly into the
dumps; he entered the empty schoolhouse
and sat down to suffer. Then one more frock
passed in at the gate, and Tom's heart gave a
great bound. The next instant he was out,
and "going on" like an Indian; yelling,
laughing, chasing boys, jumping over the
fence at risk of life and limb, throwing
handsprings, standing on his head--doing all
the heroic things he could conceive of, and
keeping a furtive eye out, all the while, to
see if Becky Thatcher was noticing. But she
seemed to be unconscious of it all; she
never looked. Could it be possible that she
was not aware that he was there? He carried
his exploits to her immediate vicinity; came
war-whooping around, snatched a boy's cap,
hurled it to the roof of the schoolhouse,
broke through a group of boys, tumbling
them in every direction, and fell sprawling,
himself, under Becky's nose, almost
upsetting her--and she turned, with her nose
in the air, and he heard her say:
"Mf! some people think they're mighty
smart--always showing off!"
Tom's cheeks burned. He gathered himself
up and sneaked off, crushed and crestfallen.
Том совсем упал духом; вошел в пустую школу и
уселся, чтобы страдать молча. Но вот еще одно
платье мелькнуло в воротах, и сердце Тома
запрыгало от радости. В следующее мгновение он
был уже во дворе и бесновался, как индеец: вопил,
хохотал, гонялся за мальчиками, прыгал через
забор, рискуя сломать себе ногу или голову, ходил
вверх ногами, кувыркался – словом, выделывал все,
что только мог придумать, а сам все время косился
исподтишка на Бекки Тэтчер: видит она это или
нет. Но она как будто ничего не замечала и ни разу
не взглянула в его сторону. Неужели она не знала,
что он здесь? Он перенес свои подвиги поближе к
ней: носился вокруг нее с воплями, стащил с
одного мальчика шапку, зашвырнул ее на крышу,
бросился в толпу школьников, растолкал их в
разные стороны и растянулся на земле под самым
носом у Бекки, чуть не сбив ее с ног, – а она
отвернулась, вздернув носик, и он услышал, как
она сказала:
CHAPTER XIII
Глава XIII
TOM'S mind was made up now. He was
gloomy and desperate. He was a forsaken,
friendless boy, he said; nobody loved him;
when they found out what they had driven
him to, perhaps they would be sorry; he had
tried to do right and get along, but they
would not let him; since nothing would do
them but to be rid of him, let it be so; and
let them blame HIM for the consequences-why shouldn't they? What right had the
friendless to complain? Yes, they had
forced him to it at last: he would lead a life
of crime. There was no choice.
By this time he was far down Meadow
Lane, and the bell for school to "take up"
tinkled faintly upon his ear. He sobbed,
now, to think he should never, never hear
Том наконец решился. Он был настроен мрачно и
готов на все. Друзей у него нет, все его бросили,
никто его не любит. Вот когда увидят, до чего
довели несчастного мальчика, тогда, может, и
пожалеют. Он пробовал быть хорошим, старался –
так нет же, ему не дали. Что ж, пускай, если им
только и надо, что избавиться от него; конечно, он
же окажется у них виноват. Ну и прекрасно! Разве
всеми брошенный мальчик имеет право
жаловаться? Заставили-таки, в конце концов! Ну
что ж, придется вести преступный образ жизни.
Другого выхода нет.
– Пф! Некоторые только и делают, что ломаются;
думают, что это кому-нибудь интересно!
Щеки Тома вспыхнули. Он поднялся с земли и
побрел прочь, уничтоженный, совсем упав духом.
К этому времени он был уже на середине Мэдоулейн, и до него донеслось еле слышное звяканье
школьного колокола, которое возвещало конец
перемены. Он всхлипнул при мысли о том, что
that old familiar sound any more--it was
very hard, but it was forced on him; since he
was driven out into the cold world, he must
submit--but he forgave them. Then the sobs
came thick and fast.
Just at this point he met his soul's sworn
comrade, Joe Harper --hard-eyed, and with
evidently a great and dismal purpose in his
heart. Plainly here were "two souls with but
a single thought." Tom, wiping his eyes
with his sleeve, began to blubber out
something about a resolution to escape from
hard usage and lack of sympathy at home by
roaming abroad into the great world never
to return; and ended by hoping that Joe
would not forget him.
But it transpired that this was a request
which Joe had just been going to make of
Tom, and had come to hunt him up for that
purpose. His mother had whipped him for
drinking some cream which he had never
tasted and knew nothing about; it was plain
that she was tired of him and wished him to
go; if she felt that way, there was nothing
for him to do but succumb; he hoped she
would be happy, and never regret having
driven her poor boy out into the unfeeling
world to suffer and die.
As the two boys walked sorrowing along,
they made a new compact to stand by each
other and be brothers and never separate till
death relieved them of their troubles. Then
they began to lay their plans. Joe was for
being a hermit, and living on crusts in a
remote cave, and dying, some time, of cold
and want and grief; but after listening to
Tom, he conceded that there were some
conspicuous advantages about a life of
crime, and so he consented to be a pirate.
Three miles below St. Petersburg, at a point
where the Mississippi River was a trifle
over a mile wide, there was a long, narrow,
wooded island, with a shallow bar at the
head of it, and this offered well as a
rendezvous. It was not inhabited; it lay far
over toward the further shore, abreast a
dense and almost wholly unpeopled forest.
So Jackson's Island was chosen. Who were
to be the subjects of their piracies was a
matter that did not occur to them. Then they
hunted up Huckleberry Finn, and he joined
them promptly, for all careers were one to
никогда-никогда больше не услышит этого
звяканья; как ни тяжело, но что делать – его к
этому принудили; если его гонят скитаться по
свету, придется уйти. Но он всем прощает. И
всхлипывания стали чаще и сильней.
Тут ему как раз повстречался его закадычный друг
Джо Гарпер – с заплаканными глазами и, как видно,
тоже готовый на все. Было ясно, что встретились
«две души, живущие одной мыслью». Том, утирая
рукавом глаза, начал рассказывать, что собирается
бежать из дому, потому что все с ним плохо
обращаются и никто его не любит; так лучше он
пойдет скитаться по свету и никогда больше не
вернется домой. В заключение он выразил надежду,
что Джо его не забудет.
Оказалось, однако, что и Джо собирался просить
своего друга о том же и шел его разыскивать
именно с этой целью. Мать отодрала его за то, что
он будто бы выпил какие-то сливки, а он их не
трогал и даже в глаза не видал. Ясно, что он ей
надоел и она хочет от него отделаться: ну, а если
так, то ему ничего другого не остается, как уйти.
Может, ей без него будет даже лучше и она никогда
не пожалеет, что выгнала своего несчастного сына
скитаться по свету, среди чужих людей, чтобы он
там терпел мучения и умер.
Оба мальчика пошли дальше, делясь своими
печалями, и по дороге заключили новый договор:
помогать друг другу, как братья, и не расставаться
до самой смерти, которая положит конец всем их
страданиям. Потом они обсудили, как им быть
дальше. Джо собирался стать отшельником, жить в
пещере, питаться сухими корками и в конце концов
умереть от холода, горя и нужды; однако,
выслушав Тома, согласился, что в жизни
преступников имеются кое-какие существенные
преимущества, и решил сделаться пиратом.
Тремя милями ниже Сент-Питерсберга, в том
месте, где река Миссисипи немногим шире мили,
лежит длинный, узкий, поросший лесом остров с
большой песчаной отмелью у верхнего конца, – там
они и решили поселиться. Остров был необитаем;
он лежал ближе к другому берегу, как раз напротив
густого и почти безлюдного леса. Потому-то они и
выбрали остров Джексона. Кого они там будут
грабить, об этом они даже не подумали. После
этого они разыскали Гекльберри Финна, и он сразу
же к ним присоединился, потому что ему было все
равно, чем ни заниматься; на этот счет он был
сговорчив. Скоро они расстались, чтобы
him; he was indifferent. They presently
separated to meet at a lonely spot on the
river-bank two miles above the village at
the favorite hour--which was midnight.
There was a small log raft there which they
meant to capture. Each would bring hooks
and lines, and such provision as he could
steal in the most dark and mysterious way-as became outlaws. And before the
afternoon was done, they had all managed
to enjoy the sweet glory of spreading the
fact that pretty soon the town would "hear
something." All who got this vague hint
were cautioned to "be mum and wait."
About midnight Tom arrived with a boiled
ham and a few trifles, and stopped in a
dense undergrowth on a small bluff
overlooking the meeting-place. It was
starlight, and very still. The mighty river lay
like an ocean at rest. Tom listened a
moment, but no sound disturbed the quiet.
Then he gave a low, distinct whistle. It was
answered from under the bluff. Tom
whistled twice more; these signals were
answered in the same way. Then a guarded
voice said:
"Who goes there?"
"Tom Sawyer, the Black Avenger of the
Spanish Main. Name your names."
"Huck Finn the Red-Handed, and Joe
Harper the Terror of the Seas." Tom had
furnished these titles, from his favorite
literature.
"'Tis well. Give the countersign."
Two hoarse whispers delivered the same
awful word simultaneously to the brooding
night:
"BLOOD!"
Then Tom tumbled his ham over the bluff
and let himself down after it, tearing both
skin and clothes to some extent in the effort.
There was an easy, comfortable path along
the shore under the bluff, but it lacked the
advantages of difficulty and danger so
valued by a pirate.
The Terror of the Seas had brought a side of
bacon, and had about worn himself out with
getting it there. Finn the Red-Handed had
stolen a skillet and a quantity of half-cured
leaf tobacco, and had also brought a few
corn-cobs to make pipes with. But none of
the pirates smoked or "chewed" but himself.
встретиться в уединенном месте на берегу реки
выше городка в любимый час, то есть в полночь.
Каждый должен был принести рыболовные
крючки, удочки и что-нибудь из съестного, похитив
все это самым таинственным и замысловатым
образом, – как подобает пиратам. И еще до
наступления вечера они успели распустить по
всему городу слух, что очень скоро про них
«услышат кое-что интересное». Все, кому они
делали этот туманный намек, получали также
предупреждение «держать язык за зубами и ждать».
Около полуночи явился Том с вареным окороком и
еще коекакой провизией и засел в густом
кустарнике на крутой горке, чуть повыше места
встречи. Ночь была звездная и очень тихая.
Могучая река расстилалась перед ним, как океан во
время штиля. Том прислушался на минуту, но ни
один звук не нарушал тишины. Потом он свистнул
негромко и протяжно. Из-под горы ему ответили
тем же. Том свистнул еще два раза; и на эти
сигналы ему тоже ответили. Потом осторожный
голос спросил:
– Кто идет?
– Том Сойер, Черный Мститель Испанских морей.
Назовите ваши имена.
– Гек Финн, Кровавая Рука, и Джо Гарпер, Гроза
Океанов. – Том вычитал эти пышные прозвища из
своих любимых книжек.
– Хорошо. Скажите пароль!
Во мраке ночи два хриплых голоса шепотом
произнесли одно и то же страшное слово:
– Кровь!
После этого Том скатил с горы окорок и сам съехал
вслед за ним, причем пострадали и штаны, и его
собственная кожа. Под горой вдоль берега шла
удобная, ровная тропинка, но ей недоставало
препятствий и опасностей, столь ценимых
пиратами.
Гроза Океанов принес большой кусок свиной
грудинки и выбился из сил, пока дотащил его до
места. Финн, Кровавая Рука, стянул где-то котелок
и пачку недосушенного листового табаку и, кроме
того, захватил несколько маисовых стеблей, чтобы
сделать из них трубки. Надо сказать, что, кроме
него самого, никто из пиратов не курил и не жевал
The Black Avenger of the Spanish Main
said it would never do to start without some
fire. That was a wise thought; matches were
hardly known there in that day. They saw a
fire smouldering upon a great raft a hundred
yards above, and they went stealthily thither
and helped themselves to a chunk. They
made an imposing adventure of it, saying,
"Hist!" every now and then, and suddenly
halting with finger on lip; moving with
hands on imaginary dagger-hilts; and giving
orders in dismal whispers that if "the foe"
stirred, to "let him have it to the hilt,"
because "dead men tell no tales." They
knew well enough that the raftsmen were all
down at the village laying in stores or
having a spree, but still that was no excuse
for their conducting this thing in an
unpiratical way.
They shoved off, presently, Tom in
command, Huck at the after oar and Joe at
the forward. Tom stood amidships, gloomybrowed, and with folded arms, and gave his
orders in a low, stern whisper:
"Luff, and bring her to the wind!"
"Aye-aye, sir!"
"Steady, steady-y-y-y!"
"Steady it is, sir!"
"Let her go off a point!"
"Point it is, sir!"
As the boys steadily and monotonously
drove the raft toward mid-stream it was no
doubt understood that these orders were
given only for "style," and were not
intended to mean anything in particular.
"What sail's she carrying?"
"Courses, tops'ls, and flying-jib, sir."
"Send the r'yals up! Lay out aloft, there, half
a dozen of ye --foretopmaststuns'l! Lively,
now!"
"Aye-aye, sir!"
"Shake out that maintogalans'l! Sheets and
braces! NOW my hearties!"
"Aye-aye, sir!"
"Hellum-a-lee--hard a port! Stand by to
meet her when she comes! Port, port!
NOW, men! With a will! Stead-y-y-y!"
"Steady it is, sir!"
The raft drew beyond the middle of the
river; the boys pointed her head right, and
then lay on their oars. The river was not
high, so there was not more than a two or
табак. Черный Мститель Испанских морей заметил,
что не годится отправляться в путь, не запасшись
огнем. Мысль была мудрая: спичек в те времена
почти не знали. В ста шагах выше по реке они
увидели костер, тлеющий на большом плоту,
подобрались к нему украдкой и стащили головню.
Из этого они устроили целое приключение: то
шикали друг на друга, то вдруг останавливались и
прикладывали палец к губам, то клали руку на
воображаемую рукоятку кинжала, то отдавали
глухим шепотом приказания насчет того, что если
«враг» зашевелится, то «вонзить ему кинжал в
грудь по самую рукоятку», потому что «мертвецы
не выдадут тайны». Мальчикам было как нельзя
лучше известно, что плотовщики сейчас в городе,
ходят по лавкам или бражничают, и все-таки им не
было бы никакого оправдания, если бы они вели
себя не так, как полагается пиратам.
Скоро они отчалили: Том командовал, Гек стал у
кормового весла, Джо на носу. Том стоял
посредине плота, скрестив руки и нахмурившись, и
отдавал приказания глухим, суровым шепотом:
– К ветру! Держать по ветру!
– Есть, есть, сэр!
– Так держать!
– Есть, сэр!
– Поворот на полрумба!
– Есть, сэр!
Так как мальчики гребли равномерно и медленно,
выводя плот на середину реки, то само собой
разумеется, что эти приказания отдавались только
так, «для красоты слога», и ничего особенного не
значили.
– Какие подняты паруса?
– Нижние, марселя и бом-кливера, сэр!
– Поставить трюмселя! Эй, вы там! Послать
десяток молодцов на фор-стень-стакселя!
Шевелись!
– Есть, есть, сэр!
– Отпустить грот-брамсель! Шкоты и брасы!
Поживей, ребята!
– Есть, сэр!
– Руль под ветер – с левого борта! Приготовься
взять на абордаж! Лево руля, еще левей! Ну, ребята,
дружней! Так держать!
– Так держать, сэр!
Плот миновал середину реки, мальчики повернули
его по течению и налегли на весла. Уровень воды в
реке был невысок, и скорость течения была не
больше двух-трех миль. Прошло три четверти часа
three mile current. Hardly a word was said
during the next three-quarters of an hour.
Now the raft was passing before the distant
town. Two or three glimmering lights
showed where it lay, peacefully sleeping,
beyond the vague vast sweep of stargemmed water, unconscious of the
tremendous event that was happening. The
Black Avenger stood still with folded arms,
"looking his last" upon the scene of his
former joys and his later sufferings, and
wishing "she" could see him now, abroad on
the wild sea, facing peril and death with
dauntless heart, going to his doom with a
grim smile on his lips. It was but a small
strain on his imagination to remove
Jackson's Island beyond eyeshot of the
village, and so he "looked his last" with a
broken and satisfied heart. The other pirates
were looking their last, too; and they all
looked so long that they came near letting
the current drift them out of the range of the
island. But they discovered the danger in
time, and made shift to avert it. About two
o'clock in the morning the raft grounded on
the bar two hundred yards above the head of
the island, and they waded back and forth
until they had landed their freight. Part of
the little raft's belongings consisted of an
old sail, and this they spread over a nook in
the bushes for a tent to shelter their
provisions; but they themselves would sleep
in the open air in good weather, as became
outlaws.
They built a fire against the side of a great
log twenty or thirty steps within the sombre
depths of the forest, and then cooked some
bacon in the frying-pan for supper, and used
up half of the corn "pone" stock they had
brought. It seemed glorious sport to be
feasting in that wild, free way in the virgin
forest of an unexplored and uninhabited
island, far from the haunts of men, and they
said they never would return to civilization.
The climbing fire lit up their faces and
threw its ruddy glare upon the pillared treetrunks of their forest temple, and upon the
varnished foliage and festooning vines.
When the last crisp slice of bacon was gone,
and the last allowance of corn pone
devoured, the boys stretched themselves out
on the grass, filled with contentment. They
или час; все это время мальчики почти не
разговаривали. Теперь плот проходил мимо СентПитерсберга. Дватри мерцающих огонька
виднелись там, где над широкой туманной гладью
реки, усеянной отражающимися звездами, дремал
городок, не подозревая о том, какое важное
совершается событие. Черный Мститель все еще
стоял со скрещенными на груди руками, «бросая
последний взгляд» на те места, где он когда-то был
счастлив, а потом страдал. Ему хотелось бы, чтоб
«она» видела, как он несется по бурным волнам
навстречу опасности и смерти, не зная страха и
приветствуя свою гибель мрачной улыбкой. Сделав
совсем небольшое усилие воображения, он
передвинул остров Джексона подальше, так, чтобы
его не видно было из города, и теперь «бросал
последний взгляд на родной город» с болью и
радостью в сердце. Остальные пираты тоже
«бросали последний взгляд», и все они смотрели
так долго, что едва не дали течению снести их плот
ниже острова. Однако они вовремя заметили свою
оплошность и сумели исправить ее. Около двух
часов утра плот сел на мель в двухстах ярдах выше
острова, и мальчики вброд перетаскали на берег все
свои пожитки. На маленьком плоту нашелся старый
парус, и они растянули его между кустами вместо
навеса, чтобы укрыть провизию, сами они были
намерены спать под открытым небом, как и
полагается пиратам.
Они развели костер у поваленного дерева в
двадцати – тридцати шагах от темной чащи леса,
поджарили на ужин целую сковородку свиной
грудинки и съели половину кукурузных лепешек,
захваченных с собой. Им казалось, что это
замечательно весело – пировать на воле в
девственном лесу на необитаемом и еще не
исследованном острове, далеко от человеческого
жилья, и они решили больше не возвращаться к
цивилизованной жизни. Взвивающееся к небу
пламя костра освещало их лица, бросая красные
отблески на колонны стволов, уходящие в глубь
лесного храма, на лакированную листву и на плети
дикого винограда.
Когда исчез последний ломтик поджаристой
грудинки и был съеден последний кусок
кукурузной лепешки, мальчики разлеглись на
траве, сытые и довольные. Можно было бы выбрать
место попрохладнее, но им не хотелось отказывать
себе в романтическом удовольствии греться у
походного костра.
– Правда, весело? – сказал Джо.
– Еще бы! – отозвался Том. – Что сказали бы наши
ребята, если бы увидели нас?
– Что сказали бы? Да все на свете отдали бы,
только бы очутиться на нашем месте. Верно,
Гекки?
"I reckon so," said Huckleberry; "anyways, – Я тоже так думаю, – сказал Гек. – Я-то доволен,
I'm suited. I don't want nothing better'n this. для меня это дело подходящее. Мне ничего лучше
I don't ever get enough to eat, gen'ally--and не надо. Сказать по правде, мне ведь и поесть не
here they can't come and pick at a feller and всегда удается досыта; а потом… здесь тебя не
bullyrag him so."
тронут, никто не будет приставать к человеку.
"It's just the life for me," said Tom. "You
– Такая жизнь как раз по мне, – сказал Том. – И
don't have to get up, mornings, and you
утром не надо вставать рано, и в школу ходить не
don't have to go to school, and wash, and all надо, и умываться тоже, да и мало ли у них там
that blame foolishness. You see a pirate
всякой чепухи. Понимаешь, Джо, если ты пират,
don't have to do ANYTHING, Joe, when
так тебе ничего не надо делать, пока ты на берегу; а
he's ashore, but a hermit HE has to be
вот отшельнику так надо все время молиться, да и
praying considerable, and then he don't have не очень-то весело быть всегда одному.
any fun, anyway, all by himself that way."
"Oh yes, that's so," said Joe, "but I hadn't
– Да, это верно, – сказал Джо. – Я, знаешь ли, об
thought much about it, you know. I'd a good этом как-то не думал раньше. А теперь, когда я
deal rather be a pirate, now that I've tried
попробовал, мне больше хочется быть пиратом.
it."
"You see," said Tom, "people don't go much – Видишь ли, – сказал Том, – отшельники нынче не
on hermits, nowadays, like they used to in
в почете. Это не то что в старое время, ну, а
old times, but a pirate's always respected.
пиратов и теперь уважают. Да еще отшельнику
And a hermit's got to sleep on the hardest
надо спать на самом что ни на есть жестком, носить
place he can find, and put sackcloth and
рубище и посыпать главу пеплом, и на дожде
ashes on his head, and stand out in the rain, стоять мокнуть и…
and--"
"What does he put sackcloth and ashes on
– А для чего ему носить рубище и посыпать главу
his head for?" inquired Huck.
пеплом? – спросил Гек.
"I dono. But they've GOT to do it. Hermits
– Не знаю. Так уж полагается. Все отшельники так
always do. You'd have to do that if you was делают. И тебе пришлось бы, если б ты пошел в
a hermit."
отшельники.
"Dern'd if I would," said Huck.
– Ну, это дудки, – сказал Гек.
"Well, what would you do?"
– А как бы ты делал?
"I dono. But I wouldn't do that."
– Не знаю. Только не так.
"Why, Huck, you'd HAVE to. How'd you
– Да ведь пришлось бы. Как же без этого?
get around it?"
"Why, I just wouldn't stand it. I'd run
– Ну, я бы не вытерпел. Взял бы и убежал.
away."
"Run away! Well, you WOULD be a nice
– Убежал! Хорош бы ты был отшельник. Просто
old slouch of a hermit. You'd be a disgrace." безобразие!
The Red-Handed made no response, being
Кровавая Рука ничего не ответил, так как нашел
better employed. He had finished gouging
себе более интересное занятие. Он только что
out a cob, and now he fitted a weed stem to кончил вырезать трубку из кукурузного початка, а
it, loaded it with tobacco, and was pressing
теперь приделал к ней черенок, набил табачными
a coal to the charge and blowing a cloud of
листьями, прижал сверху угольком и пустил целое
could have found a cooler place, but they
would not deny themselves such a romantic
feature as the roasting camp-fire.
"AIN'T it gay?" said Joe.
"It's NUTS!" said Tom. "What would the
boys say if they could see us?"
"Say? Well, they'd just die to be here--hey,
Hucky!"
fragrant smoke--he was in the full bloom of
luxurious contentment. The other pirates
envied him this majestic vice, and secretly
resolved to acquire it shortly. Presently
Huck said:
"What does pirates have to do?"
Tom said:
"Oh, they have just a bully time--take ships
and burn them, and get the money and bury
it in awful places in their island where
there's ghosts and things to watch it, and kill
everybody in the ships--make 'em walk a
plank."
"And they carry the women to the island,"
said Joe; "they don't kill the women."
"No," assented Tom, "they don't kill the
women--they're too noble. And the women's
always beautiful, too.
"And don't they wear the bulliest clothes!
Oh no! All gold and silver and di'monds,"
said Joe, with enthusiasm.
"Who?" said Huck.
"Why, the pirates."
Huck scanned his own clothing forlornly.
"I reckon I ain't dressed fitten for a pirate,"
said he, with a regretful pathos in his voice;
"but I ain't got none but these."
But the other boys told him the fine clothes
would come fast enough, after they should
have begun their adventures. They made
him understand that his poor rags would do
to begin with, though it was customary for
wealthy pirates to start with a proper
wardrobe.
Gradually their talk died out and drowsiness
began to steal upon the eyelids of the little
waifs. The pipe dropped from the fingers of
the Red-Handed, and he slept the sleep of
the conscience-free and the weary. The
Terror of the Seas and the Black Avenger of
the Spanish Main had more difficulty in
getting to sleep. They said their prayers
inwardly, and lying down, since there was
nobody there with authority to make them
kneel and recite aloud; in truth, they had a
mind not to say them at all, but they were
afraid to proceed to such lengths as that, lest
they might call down a sudden and special
thunderbolt from heaven. Then at once they
reached and hovered upon the imminent
verge of sleep--but an intruder came, now,
облако душистого дыма – удовольствие было
полное, и он весь в него ушел. Остальные пираты
только завидовали этому царственному пороку и
втайне решили обучиться ему поскорее, не
откладывая дела в долгий ящик! Вдруг Гекльберри
спросил:
– А вообще, что делают пираты?
Том ответил:
– О, им очень весело живется: они захватывают
корабли, жгут их, а деньги берут себе и зарывают в
каком-нибудь заколдованном месте на своем
острове, чтоб их стерегли всякие там призраки; а
всех людей на корабле убивают – сбрасывают с
доски в море.
– А женщин увозят к себе на остров, – сказал
Джо, – женщин они не убивают.
– Да, – подтвердил Том, – женщин они не убивают
– они очень великодушны. А женщины всегда
красавицы.
– А как они одеты! Вот это да! Сплошь в золото,
серебро и брильянты! – с восторгом прибавил Джо.
– Кто? – спросил Гек.
– Да пираты, кто же еще.
Гек невесело оглядел свой костюм.
– По-моему, я в пираты не гожусь – не так одет, –
заметил он с сожалением в голосе, – а другого у
меня ничего нет.
Однако мальчики доказали ему, что богатые
костюмы появятся сами собой, как только они
начнут жизнь, полную приключений. Они дали ему
понять, что, пожалуй, лохмотья какнибудь сойдут
для начала, хотя состоятельные пираты
обыкновенно приступают к делу с богатым
гардеробом.
Мало-помалу разговор оборвался, и у маленьких
беглецов начали слипаться глаза. Кровавая Рука
выронил трубку и заснул крепким сном, как спят
люди усталые и с чистой совестью. Гроза Океанов
и Черный Мститель Испанских морей уснули не
так легко. Они помолились лежа и про себя, потому
что некому было заставить их стать на колени и
прочесть молитвы вслух; сказать по правде, они
было думали совсем не молиться, но побоялись
заходить так далеко, – а то как бы их не разразило
громом, специально посланным с небес. Вдруг
сразу все смешалось, и они готовы были
погрузиться в сон. Но тут явилась незваная гостья,
которую нельзя было прогнать: это была совесть. В
их душу начало закрадываться смутное опасение,
что они, может быть, поступили нехорошо, убежав
из дому, а когда им вспомнилась краденая свинина,
that would not "down." It was conscience.
They began to feel a vague fear that they
had been doing wrong to run away; and next
they thought of the stolen meat, and then the
real torture came. They tried to argue it
away by reminding conscience that they had
purloined sweetmeats and apples scores of
times; but conscience was not to be
appeased by such thin plausibilities; it
seemed to them, in the end, that there was
no getting around the stubborn fact that
taking sweetmeats was only "hooking,"
while taking bacon and hams and such
valuables was plain simple stealing--and
there was a command against that in the
Bible. So they inwardly resolved that so
long as they remained in the business, their
piracies should not again be sullied with the
crime of stealing. Then conscience granted
a truce, and these curiously inconsistent
pirates fell peacefully to sleep.
тут-то и начались истинные мучения. Они
попробовали отделаться от своей совести,
напомнив ей, что сотни раз таскали конфеты и
яблоки; но она не поддавалась на такие шитые
белыми нитками хитрости. В конце концов, сам
собой напрашивался вот какой вывод, и его никак
нельзя было обойти: взять потихоньку что-нибудь
сладкое – значит, стянуть, взять же кусок грудинки,
окорок или другие ценности – значит, простонапросто украсть; а на этот счет имеется заповедь в
Библии. И про себя они решили, что, пока будут
пиратами, ни за что не запятнают себя таким
преступлением, как кража. Тогда совесть
успокоилась и объявила перемирие, и
непоследовательные пираты мирно уснули.
CHAPTER XIV
Глава XIV
WHEN Tom awoke in the morning, he
wondered where he was. He sat up and
rubbed his eyes and looked around. Then he
comprehended. It was the cool gray dawn,
and there was a delicious sense of repose
and peace in the deep pervading calm and
silence of the woods. Not a leaf stirred; not
a sound obtruded upon great Nature's
meditation. Beaded dewdrops stood upon
the leaves and grasses. A white layer of
ashes covered the fire, and a thin blue
breath of smoke rose straight into the air.
Joe and Huck still slept.
Now, far away in the woods a bird called;
another answered; presently the hammering
of a woodpecker was heard. Gradually the
cool dim gray of the morning whitened, and
as gradually sounds multiplied and life
manifested itself. The marvel of Nature
shaking off sleep and going to work
unfolded itself to the musing boy. A little
green worm came crawling over a dewy
leaf, lifting two-thirds of his body into the
air from time to time and "sniffing around,"
Проснувшись утром, Том не сразу понял, где
находится. Он сел, протер глаза и осмотрелся. И
только тогда пришел в себя. Занималось
прохладное серое утро, и глубокое безмолвие лесов
было проникнуто отрадным чувством мира и покоя.
Не шевелился ни один листок, ни один звук не
нарушал величавого раздумья природы. Бусинки
росы висели на листьях и травах. Белый слой пепла
лежал на головнях костра, и тонкий синий дымок
поднимался кверху. Джо с Геком еще спали.
И вот где-то в глубине леса чирикнула птица, ей
ответила другая, и сейчас же послышалась стукотня
дятла. Постепенно стал белеть мутный серьга свет
прохладного утра, так же постепенно множились
звуки, и все оживало на глазах. Мальчик,
задумавшись, глядел, как пробуждается и начинает
работать природа. Маленький зеленый червяк полз
по мокрому от росы листу, время от времени
поднимая в воздух две трети туловища и точно
принюхиваясь, потом двигался дальше. Это он
меряет лист, сказал себе Том, и когда червяк сам
then proceeding again--for he was
measuring, Tom said; and when the worm
approached him, of its own accord, he sat as
still as a stone, with his hopes rising and
falling, by turns, as the creature still came
toward him or seemed inclined to go
elsewhere; and when at last it considered a
painful moment with its curved body in the
air and then came decisively down upon
Tom's leg and began a journey over him, his
whole heart was glad--for that meant that he
was going to have a new suit of clothes-without the shadow of a doubt a gaudy
piratical uniform. Now a procession of ants
appeared, from nowhere in particular, and
went about their labors; one struggled
manfully by with a dead spider five times as
big as itself in its arms, and lugged it
straight up a tree-trunk. A brown spotted
lady-bug climbed the dizzy height of a grass
blade, and Tom bent down close to it and
said,
"Lady-bug, lady-bug, fly away home,
your house is on fire, your children's alone,"
and she took wing and went off to see about
it --which did not surprise the boy, for he
knew of old that this insect was credulous
about conflagrations, and he had practised
upon its simplicity more than once. A
tumblebug came next, heaving sturdily at its
ball, and Tom touched the creature, to see it
shut its legs against its body and pretend to
be dead. The birds were fairly rioting by
this time. A catbird, the Northern mocker,
lit in a tree over Tom's head, and trilled out
her imitations of her neighbors in a rapture
of enjoyment; then a shrill jay swept down,
a flash of blue flame, and stopped on a twig
almost within the boy's reach, cocked his
head to one side and eyed the strangers with
a consuming curiosity; a gray squirrel and a
big fellow of the "fox" kind came skurrying
along, sitting up at intervals to inspect and
chatter at the boys, for the wild things had
probably never seen a human being before
and scarcely knew whether to be afraid or
not. All Nature was wide awake and
stirring, now; long lances of sunlight
pierced down through the dense foliage far
and near, and a few butterflies came
fluttering upon the scene.
Tom stirred up the other pirates and they all
захотел подползти к нему поближе, Том замер, едва
дыша, и то радовался, когда червяк подвигался
ближе, то приходил в отчаяние, когда тот
колебался, не свернуть ли ему в сторону. И когда
наконец червяк остановился на минуту в тягостном
раздумье, приподняв изогнутое крючком туловище,
а потом решительно переполз на ногу Тома и
пустился путешествовать по ней, мальчик
возликовал всем сердцем: это значило, что у него
будет новый костюм – конечно, раззолоченный
мундир пирата. Вот неизвестно откуда появилась
процессия муравьев, путешествующих по своим
делам; один из них, понатужившись, отважно
взвалил на спину дохлого паука впятеро больше
себя самого и потащил вверх по стволу дерева.
Коричневая с крапинками божья коровка
взбиралась по травинке на головокружительную
высоту. Том наклонился к ней и сказал:
Божья коровка, скорей улетай.
В твоем доме пожар, своих деток спасай.
Она сейчас же послушалась и улетела, и Том
нисколько не удивился: он давно знал, что божьи
коровки очень легковерны, и не раз обманывал
бедняжек, пользуясь их простотой. Потом
протащился мимо навозный жук, изо всех сил
толкая перед собой шар; и Том дотронулся до жука
пальцем, чтобы посмотреть, как он подожмет
лапки, притворяясь мертвым. Птицы к этому
времени распелись вовсю. Дрозд-пересмешник сел
на дерево над головой Тома и трель за трелью
принялся передразнивать пение своих соседей.
Потом вспышкой голубого огня метнулась вниз
крикливая сойка, села на ветку так близко от Тома,
что он мог бы достать до нее рукой, и, наклонив
голову набок, стала разглядывать чужаков с
ненасытным любопытством. Серая белка и еще
какой-то зверек покрупнее, лисьей породы,
пробежали мимо, изредка останавливаясь на бегу и
сердито цокая на мальчиков: должно быть, звери в
этом лесу никогда еще не видели человека и не
знали, пугаться им или нет. Все живое теперь
проснулось и зашевелилось; длинные копья
солнечного света пронизывали густую листву; дветри бабочки гонялись одна за другой, перепархивая
с места на место.
Том разбудил остальных пиратов, и все они с
clattered away with a shout, and in a minute
or two were stripped and chasing after and
tumbling over each other in the shallow
limpid water of the white sandbar. They felt
no longing for the little village sleeping in
the distance beyond the majestic waste of
water. A vagrant current or a slight rise in
the river had carried off their raft, but this
only gratified them, since its going was
something like burning the bridge between
them and civilization.
They came back to camp wonderfully
refreshed, glad-hearted, and ravenous; and
they soon had the camp-fire blazing up
again. Huck found a spring of clear cold
water close by, and the boys made cups of
broad oak or hickory leaves, and felt that
water, sweetened with such a wildwood
charm as that, would be a good enough
substitute for coffee. While Joe was slicing
bacon for breakfast, Tom and Huck asked
him to hold on a minute; they stepped to a
promising nook in the river-bank and threw
in their lines; almost immediately they had
reward. Joe had not had time to get
impatient before they were back again with
some handsome bass, a couple of sun-perch
and a small catfish--provisions enough for
quite a family. They fried the fish with the
bacon, and were astonished; for no fish had
ever seemed so delicious before. They did
not know that the quicker a fresh-water fish
is on the fire after he is caught the better he
is; and they reflected little upon what a
sauce open-air sleeping, open-air exercise,
bathing, and a large ingredient of hunger
make, too.
They lay around in the shade, after
breakfast, while Huck had a smoke, and
then went off through the woods on an
exploring expedition. They tramped gayly
along, over decaying logs, through tangled
underbrush, among solemn monarchs of the
forest, hung from their crowns to the ground
with a drooping regalia of grape-vines. Now
and then they came upon snug nooks
carpeted with grass and jeweled with
flowers.
They found plenty of things to be delighted
with, but nothing to be astonished at. They
discovered that the island was about three
miles long and a quarter of a mile wide, and
криком и топотом пустились бежать к реке, а там в
одну минуту разделись и стали плавать
наперегонки и кувыркаться друг через друга в
прозрачной мелкой воде белой песчаной отмели.
Их больше не тянуло в маленький городок,
дремавший в отдалении над величественной водной
гладью. Плот унесло течением или прибылой
водой, но это было только на руку мальчикам,
потому что, если можно так выразиться, сожгло
мост между ними и цивилизацией.
Они вернулись в лагерь чудесно освежившиеся,
веселые и голодные, как волки; и в одну минуту
снова запылал походный костер. Гек нашел
поблизости ключ с холодной водой; мальчики
сделали себе чашки из широких дубовых и
ореховых листьев и решили, что эта вода,
подслащенная дикой прелестью лесов, отлично
заменит им кофе. Джо стал резать к завтраку
ветчину, во Том с Геком попросили его подождать
минутку: они отыскали на берегу одно заманчивое
местечко, забросили удочки и очень скоро были
вознаграждены за труд. Джо не успел еще
соскучиться, как они вернулись, неся порядочного
линя, двух окуней и маленького соменка, – такого
улова хватило бы на целую семью. Они поджарили
рыбу с грудинкой и даже удивились – никогда еще
рыба не казалась им такой вкусной. Они не знали,
что речная рыба тем вкусней, чем скорей попадает
на огонь; кроме того, им и в голову не приходило,
какой отличной приправой бывает сон под
открытым небом, беготня на воле, купанье и голод.
После завтрака они разлеглись в тени, и Гек
выкурил трубочку, а потом отправились через лес
на разведку. Они весело шли по лесу, пробираясь
через гнилой бурелом и густой подлесок, между
величественными деревьями, одетыми от вершины
до самой земли плащом дикого винограда. То тут,
то там им встречались уютные уголки, убранные
ковром из трав и пестреющие цветами.
Они нашли много такого, что их обрадовало, но
ровно ничего удивительного. Оказалось, что остров
тянется мили на три в длину, а шириной он всего в
четверть мили и что от ближнего берега он отделен
that the shore it lay closest to was only
separated from it by a narrow channel
hardly two hundred yards wide. They took a
swim about every hour, so it was close upon
the middle of the afternoon when they got
back to camp. They were too hungry to stop
to fish, but they fared sumptuously upon
cold ham, and then threw themselves down
in the shade to talk. But the talk soon began
to drag, and then died. The stillness, the
solemnity that brooded in the woods, and
the sense of loneliness, began to tell upon
the spirits of the boys. They fell to thinking.
A sort of undefined longing crept upon
them. This took dim shape, presently--it was
budding homesickness. Even Finn the RedHanded was dreaming of his doorsteps and
empty hogsheads. But they were all
ashamed of their weakness, and none was
brave enough to speak his thought.
For some time, now, the boys had been
dully conscious of a peculiar sound in the
distance, just as one sometimes is of the
ticking of a clock which he takes no distinct
note of. But now this mysterious sound
became more pronounced, and forced a
recognition. The boys started, glanced at
each other, and then each assumed a
listening attitude. There was a long silence,
profound and unbroken; then a deep, sullen
boom came floating down out of the
distance.
"What is it!" exclaimed Joe, under his
breath.
"I wonder," said Tom in a whisper.
"'Tain't thunder," said Huckleberry, in an
awed tone, "becuz thunder--"
"Hark!" said Tom. "Listen--don't talk."
They waited a time that seemed an age, and
then the same muffled boom troubled the
solemn hush.
"Let's go and see."
They sprang to their feet and hurried to the
shore toward the town. They parted the
bushes on the bank and peered out over the
water. The little steam ferryboat was about a
mile below the village, drifting with the
current. Her broad deck seemed crowded
with people. There were a great many skiffs
rowing about or floating with the stream in
the neighborhood of the ferryboat, but the
boys could not determine what the men in
узким рукавом в каких-нибудь двести ярдов
шириной. Через каждый час они купались, и день
перевалил уже за половину, когда они вернулись в
лагерь. Мальчики очень проголодались, так что
ловить рыбу было уже некогда, зато они отлично
пообедали холодной ветчиной, а потом улеглись в
тени разговаривать. Но разговор что-то не клеился
и скоро совсем смолк. Тишина, торжественное
безмолвие лесов и чувство одиночества начали
сказываться на настроении мальчиков. Они
призадумались. Какая-то смутная тоска напала на
них. Скоро она приняла более определенную
форму: это начиналась тоска по дому. Даже Финн,
Кровавая Рука, и тот мечтал о пустых бочках и
чужих сенях. Но все они стыдились своей слабости,
и никто не отваживался высказаться вслух.
До мальчиков уже давно доносился издали какойто странный звук, но они его не замечали, как не
замечаешь иногда тиканья часов. Однако теперь
этот загадочный звук стал более навязчивым и
потребовал внимания. Мальчики вздрогнули,
переглянулись и замерли, прислушиваясь.
Наступило долгое молчание, глубокое, почти
мертвое, потом глухой грозный гул докатился до
них издали.
– Что это такое? – негромко спросил Джо.
– Да, в самом деле? – прошептал Том.
– Это не гром, – сказал Гекльберри испуганным
голосом, – потому что гром…
– Тише! – сказал Том. – Погодите, не болтайте.
Они ждали несколько минут, которые показались
им вечностью, затем торжественную тишину снова
нарушили глухие раскаты.
– Пойдем поглядим.
Все трое вскочили на ноги и побежали к берегу,
туда, откуда виден был городок. Раздвинув кусты
над водой, они стали смотреть на реку. Маленький
пароходик шел посередине реки, милей ниже
городка. Широкая палуба была полна народа.
Лодки плыли вниз по реке рядом с пароходиком,
сновали вокруг него, но издали мальчики не могли
разобрать, что делают сидящие в них люди. Вдруг
большой клуб белого дыма оторвался от парохода,
и, когда дым поднялся и расплылся ленивым
them were doing. Presently a great jet of
white smoke burst from the ferryboat's side,
and as it expanded and rose in a lazy cloud,
that same dull throb of sound was borne to
the listeners again.
"I know now!" exclaimed Tom;
"somebody's drownded!"
"That's it!" said Huck; "they done that last
summer, when Bill Turner got drownded;
they shoot a cannon over the water, and that
makes him come up to the top. Yes, and
they take loaves of bread and put
quicksilver in 'em and set 'em afloat, and
wherever there's anybody that's drownded,
they'll float right there and stop."
"Yes, I've heard about that," said Joe. "I
wonder what makes the bread do that."
"Oh, it ain't the bread, so much," said Tom;
"I reckon it's mostly what they SAY over it
before they start it out."
"But they don't say anything over it," said
Huck. "I've seen 'em and they don't."
"Well, that's funny," said Tom. "But maybe
they say it to themselves. Of COURSE they
do. Anybody might know that."
The other boys agreed that there was reason
in what Tom said, because an ignorant lump
of bread, uninstructed by an incantation,
could not be expected to act very
intelligently when set upon an errand of
such gravity.
"By jings, I wish I was over there, now,"
said Joe.
"I do too" said Huck "I'd give heaps to
know who it is."
The boys still listened and watched.
Presently a revealing thought flashed
through Tom's mind, and he exclaimed:
"Boys, I know who's drownded--it's us!"
They felt like heroes in an instant. Here was
a gorgeous triumph; they were missed; they
were mourned; hearts were breaking on
their account; tears were being shed;
accusing memories of unkindness to these
poor lost lads were rising up, and unavailing
regrets and remorse were being indulged;
and best of all, the departed were the talk of
the whole town, and the envy of all the
boys, as far as this dazzling notoriety was
concerned. This was fine. It was worth
while to be a pirate, after all.
As twilight drew on, the ferryboat went
облачком, до слуха мальчиков долетел все тот же
глухой звук.
– Теперь понимаю! – воскликнул Том. – Ктонибудь утонул!
– Верно! – сказал Гек. – Так же делали прошлым
летом, когда утонул Билл Тернер: стреляют из
пушки над водой, чтобы утопленник всплыл
наверх. Да еще берут ковригу хлеба, кладут в нее
ртуть и пускают по воде, и где есть утопленник,
туда хлеб и плывет и останавливается на том самом
месте.
– Да, я тоже это слышал, – сказал Джо. – Не знаю
только, почему хлеб останавливается.
– Тут, по-моему, не один хлеб действует, – сказал
Том, – а больше всякие слова; они что-то там
говорят, когда пускают хлеб по воде.
– А вот и не говорят ничего, – сказал Гек. – Я сам
видал, ничего не говорят.
– Ну, это что-то чудно, – сказал Том. – Может, про
себя шепчут. Конечно, про себя. Всякий мог бы
догадаться.
Остальные согласились, что Том, должно быть,
прав, потому что простой кусок хлеба без заговора
не мог бы действовать так осмысленно, выполняя
дело такой важности.
– Ох, черт, мне тоже хотелось бы на ту сторону, –
сказал Джо.
– И мне, – сказал Гек. – Я бы все на свете отдал,
лишь бы узнать, кто утонул.
Мальчишки все еще слушали и смотрели. Вдруг
Тома осенило:
– Ребята, я знаю, кто утонул, – это мы!
На минуту они почувствовали себя героями. Вот
это было настоящее торжество: их ищут, о них
горюют, из-за них убиваются, льют слезы, горько
раскаиваются, что придирались к бедным,
погибшим мальчикам, предаются поздним
сожалениям, испытывают угрызения совести; а
самое лучшее: в городе только и разговоров что про
утопленников, и все мальчики завидуют им, то есть
их ослепительной славе. Что хорошо, то хорошо.
Стоило быть пиратом после этого.
С наступлением сумерек пароходик опять стал
back to her accustomed business and the
skiffs disappeared. The pirates returned to
camp. They were jubilant with vanity over
their new grandeur and the illustrious
trouble they were making. They caught fish,
cooked supper and ate it, and then fell to
guessing at what the village was thinking
and saying about them; and the pictures
they drew of the public distress on their
account were gratifying to look upon--from
their point of view. But when the shadows
of night closed them in, they gradually
ceased to talk, and sat gazing into the fire,
with their minds evidently wandering
elsewhere. The excitement was gone, now,
and Tom and Joe could not keep back
thoughts of certain persons at home who
were not enjoying this fine frolic as much as
they were. Misgivings came; they grew
troubled and unhappy; a sigh or two
escaped, unawares. By and by Joe timidly
ventured upon a roundabout "feeler" as to
how the others might look upon a return to
civilization--not right now, but-Tom withered him with derision! Huck,
being uncommitted as yet, joined in with
Tom, and the waverer quickly "explained,"
and was glad to get out of the scrape with as
little taint of chicken-hearted homesickness
clinging to his garments as he could. Mutiny
was effectually laid to rest for the moment.
As the night deepened, Huck began to nod,
and presently to snore. Joe followed next.
Tom lay upon his elbow motionless, for
some time, watching the two intently. At
last he got up cautiously, on his knees, and
went searching among the grass and the
flickering reflections flung by the camp-fire.
He picked up and inspected several large
semi-cylinders of the thin white bark of a
sycamore, and finally chose two which
seemed to suit him. Then he knelt by the
fire and painfully wrote something upon
each of these with his "red keel"; one he
rolled up and put in his jacket pocket, and
the other he put in Joe's hat and removed it
to a little distance from the owner. And he
also put into the hat certain schoolboy
treasures of almost inestimable value-among them a lump of chalk, an Indiarubber ball, three fishhooks, and one of that
kind of marbles known as a "sure 'nough
ходить от одного берега к другому, и люди исчезли.
Морские разбойники вернулись в лагерь. Их
распирало тщеславие, они гордились своим
новоявленным величием и тем, что наделали
хлопот всему городу. Они наловили рыбы,
приготовили ужин, поели, а потом принялись
гадать, что думают и говорят о них в городке;
отсюда им было очень приятно любоваться
картиной всеобщего горя. Но как только спустилась
ночная тень, они мало-помалу перестали
разговаривать и сидели молча, глядя на огонь, а
думы их, видно, бродили где-то далеко. Волнение
теперь улеглось, и Джо с Томом невольно
вспомнили про своих родных, которым дома вовсе
не так весело думать об этой их шалости, как им
здесь. Появились дурные предчувствия; мальчики
упали духом, начали тревожиться и разок-другой
вздохнули украдкой. Наконец Джо отважился
робко закинуть удочку насчет того, – как другие
смотрят на возвращение к цивилизации – не сейчас,
а когда-нибудь потом…
Том высмеял его беспощадно. Гек, пока еще ни в
чем не провинившийся, присоединился к Тому;
отступник тут же начал объясняться и был радрадехонек, что дешево отделался, запятнав себя
только малодушием и тоской по дому. На время
бунт был подавлен.
Как только совсем стемнело, Гек начал клевать
носом и скоро захрапел. За ним уснул и Джо.
Некоторое время Том лежал неподвижно, опершись
на локоть, пристально глядя на них обоих. Потом
он осторожно встал на колени и начал шарить в
траве, там, куда ложились неровные отблески
походного костра. Он поднимал и разглядывал
один за другим большие свертки тонкой белой
платановой коры и наконец выбрал два самых
подходящих. Став на колени перед костром, он с
трудом нацарапал что-то суриком на обоих кусках
коры, один свернул по-прежнему трубкой и
положил в шапку Джо, отодвинув ее немножко от
хозяина. А еще он положил в эту шапку бесценные
в глазах всякого школьника сокровища – кусок
мела, резиновый мячик, три рыболовных крючка и
один шарик – из тех, какие именовались
«настоящими, хрустальными». После этого он стал
пробираться между деревьями, осторожно ступая
на цыпочках, пока не отошел настолько далеко, что
его шагов нельзя было расслышать, и тогда
crystal." Then he tiptoed his way cautiously пустился бежать прямо к песчаной отмели.
among the trees till he felt that he was out of
hearing, and straightway broke into a keen
run in the direction of the sandbar.
CHAPTER XV
Глава XV
A FEW minutes later Tom was in the shoal
water of the bar, wading toward the Illinois
shore. Before the depth reached his middle
he was half-way over; the current would
permit no more wading, now, so he struck
out confidently to swim the remaining
hundred yards. He swam quartering
upstream, but still was swept downward
rather faster than he had expected.
However, he reached the shore finally, and
drifted along till he found a low place and
drew himself out. He put his hand on his
jacket pocket, found his piece of bark safe,
and then struck through the woods,
following the shore, with streaming
garments. Shortly before ten o'clock he
came out into an open place opposite the
village, and saw the ferryboat lying in the
shadow of the trees and the high bank.
Everything was quiet under the blinking
stars. He crept down the bank, watching
with all his eyes, slipped into the water,
swam three or four strokes and climbed into
the skiff that did "yawl" duty at the boat's
stern. He laid himself down under the
thwarts and waited, panting.
Presently the cracked bell tapped and a
voice gave the order to "cast off." A minute
or two later the skiff's head was standing
high up, against the boat's swell, and the
voyage was begun. Tom felt happy in his
success, for he knew it was the boat's last
trip for the night. At the end of a long
twelve or fifteen minutes the wheels
stopped, and Tom slipped overboard and
swam ashore in the dusk, landing fifty yards
downstream, out of danger of possible
stragglers.
He flew along unfrequented alleys, and
shortly found himself at his aunt's back
fence. He climbed over, approached the
"ell," and looked in at the sitting-room
Через несколько минут Том уже брел по мелкой
воде песчаной отмели, переправляясь на
иллинойсский берег. Прежде чем вода дошла ему
до пояса, он успел пройти больше половины
дороги. Так как сильное течение не позволяло
больше идти вброд, он уверенно пустился вплавь,
надеясь одолеть остальную сотню ярдов. Он плыл
против течения, забирая наискось, однако его
сносило вниз гораздо быстрее, чем он думал. Всетаки в конце концов он добрался до берега, нашел
удобное место и вылез из воды. Сунув руку в
карман куртки, он уверился, что кусок коры цел, и
зашагал через лес, держась поближе к берегу. Вода
стекала с него ручьями. Еще не было десяти часов,
когда он вышел из леса на открытое место, как раз
напротив городка, и увидел, что пароходик стоит
под высоким берегом в тени деревьев. Все было
спокойно под мигающими звездами. Он спустился
с обрыва, озираясь по сторонам, соскользнул в
воду, подплыл к пароходику, влез в челнок,
стоявший под кормой, и, забившись под лавку,
отдышался и стал ждать.
Скоро звякнул надтреснутый колокол и чей-то
голос скомандовал: «Отчаливай!» Через минуту
или две нос челнока поднялся на волне,
разведенной пароходиком, и путешествие началось.
Том порадовался своей удаче, зная, что это
последний рейс пароходика. Прошло долгих
двенадцать или пятнадцать минут, колеса
остановились, и Том, перевалившись через борт,
поплыл в темноте к берегу. Он вылез из воды шагах
в пятидесяти от пароходика чтобы не наткнуться на
отставших пассажиров.
Том бежал по безлюдным переулкам и скоро
очутился перед забором тети Полли, выходившим
на зады. Он перелез через забор, подошел к
пристройке и заглянул в окно тетиной комнаты,
window, for a light was burning there.
There sat Aunt Polly, Sid, Mary, and Joe
Harper's mother, grouped together, talking.
They were by the bed, and the bed was
between them and the door. Tom went to
the door and began to softly lift the latch;
then he pressed gently and the door yielded
a crack; he continued pushing cautiously,
and quaking every time it creaked, till he
judged he might squeeze through on his
knees; so he put his head through and
began, warily.
"What makes the candle blow so?" said
Aunt Polly. Tom hurried up. "Why, that
door's open, I believe. Why, of course it is.
No end of strange things now. Go 'long and
shut it, Sid."
Tom disappeared under the bed just in time.
He lay and "breathed" himself for a time,
and then crept to where he could almost
touch his aunt's foot.
"But as I was saying," said Aunt Polly, "he
warn't BAD, so to say --only mischEEvous.
Only just giddy, and harum-scarum, you
know. He warn't any more responsible than
a colt. HE never meant any harm, and he
was the best-hearted boy that ever was"-and she began to cry.
"It was just so with my Joe--always full of
his devilment, and up to every kind of
mischief, but he was just as unselfish and
kind as he could be--and laws bless me, to
think I went and whipped him for taking
that cream, never once recollecting that I
throwed it out myself because it was sour,
and I never to see him again in this world,
never, never, never, poor abused boy!" And
Mrs. Harper sobbed as if her heart would
break.
"I hope Tom's better off where he is," said
Sid, "but if he'd been better in some ways--"
"SID!" Tom felt the glare of the old lady's
eye, though he could not see it. "Not a word
against my Tom, now that he's gone! God'll
take care of HIM--never you trouble
YOURself, sir! Oh, Mrs. Harper, I don't
know how to give him up! I don't know how
to give him up! He was such a comfort to
me, although he tormented my old heart out
of me, 'most."
"The Lord giveth and the Lord hath taken
away--Blessed be the name of the Lord! But
потому что там горел свет. Тетя Полли, Сид, Мэри
и мать Джо Гарпера сидели и разговаривали. Все
они сидели около кровати, так что кровать была
между ними и дверью. Том подкрался к двери и
начал тихонько поднимать щеколду, потом
осторожно нажал на нее, и дверь чуть-чуть
приотворилась; он все толкал и толкал ее дальше,
вздрагивая каждый раз, когда она скрипела, и
наконец щель стала настолько широкой, что он мог
проползти в комнату на четвереньках; тогда он
просунул в щель голову и осторожно пополз.
– Отчего это свечу задувает? – сказала тетя Полли.
Том пополз быстрее. – Должно быть, дверь
открылась. Ну да, так и есть. Бог знает что у нас
творится. Поди, Сид, закрой дверь.
Том как раз вовремя нырнул под кровать.
Некоторое время он отлеживался, переводя дух,
потом подполз совсем близко к тете Полли, так что
мог бы дотронуться до ее ноги.
– Ведь я уже вам говорила, – продолжала тетя
Полли, – ничего плохого в нем не было, – озорник,
вот и все. Ну, ветер в голове, рассеян немножко,
знаете ли. С него и спрашивать-то нельзя, все равно
что с жеребенка. Никому он зла не хотел, и сердце
у него было золотое… – И тетя Полли заплакала.
– Вот и мой Джо такой же: вечно чего-нибудь
натворит, и в голове одни проказы, зато добрый,
ласковый; а я-то, господи прости, взяла да и
выпорола его за эти сливки, а главное – из головы
вон, что я сама же их выплеснула, потому что они
прокисли! И никогда больше я его не увижу,
бедного моего мальчика, никогда, никогда! – И
миссис Гарпер зарыдала так, словно сердце у нее
разрывалось.
it's so hard--Oh, it's so hard! Only last
Saturday my Joe busted a firecracker right
under my nose and I knocked him
sprawling. Little did I know then, how
soon--Oh, if it was to do over again I'd hug
him and bless him for it."
"Yes, yes, yes, I know just how you feel,
Mrs. Harper, I know just exactly how you
feel. No longer ago than yesterday noon, my
Tom took and filled the cat full of Painkiller, and I did think the cretur would tear
the house down. And God forgive me, I
cracked Tom's head with my thimble, poor
boy, poor dead boy. But he's out of all his
troubles now. And the last words I ever
heard him say was to reproach--"
But this memory was too much for the old
lady, and she broke entirely down. Tom was
snuffling, now, himself--and more in pity of
himself than anybody else. He could hear
Mary crying, and putting in a kindly word
for him from time to time. He began to have
a nobler opinion of himself than ever
before. Still, he was sufficiently touched by
his aunt's grief to long to rush out from
under the bed and overwhelm her with joy-and the theatrical gorgeousness of the thing
appealed strongly to his nature, too, but he
resisted and lay still.
He went on listening, and gathered by odds
and ends that it was conjectured at first that
the boys had got drowned while taking a
swim; then the small raft had been missed;
next, certain boys said the missing lads had
promised that the village should "hear
something" soon; the wise-heads had "put
this and that together" and decided that the
lads had gone off on that raft and would
turn up at the next town below, presently;
but toward noon the raft had been found,
lodged against the Missouri shore some five
or six miles below the village --and then
hope perished; they must be drowned, else
hunger would have driven them home by
nightfall if not sooner. It was believed that
the search for the bodies had been a fruitless
effort merely because the drowning must
have occurred in mid-channel, since the
boys, being good swimmers, would
otherwise have escaped to shore. This was
Wednesday night. If the bodies continued
missing until Sunday, all hope would be
given over, and the funerals would be
preached on that morning. Tom shuddered.
Mrs. Harper gave a sobbing good-night and
turned to go. Then with a mutual impulse
the two bereaved women flung themselves
into each other's arms and had a good,
consoling cry, and then parted. Aunt Polly
was tender far beyond her wont, in her
good-night to Sid and Mary. Sid snuffled a
bit and Mary went off crying with all her
heart.
Aunt Polly knelt down and prayed for Tom
so touchingly, so appealingly, and with such
measureless love in her words and her old
trembling voice, that he was weltering in
tears again, long before she was through.
Миссис Гарпер, всхлипывая, пожелала всем доброй
ночи и собралась уходить. Обе осиротевшие
женщины, движимые одним и тем же чувством,
обнялись и, наплакавшись вволю, расстались. Тетя
Полли была гораздо ласковее обыкновенного,
прощаясь на ночь с Сидом и Мэри. Сид слегка
посапывал, а Мэри плакала навзрыд, от всего
сердца.
Потом тетя Полли опустилась на колени и стала
молиться за Тома так трогательно, так тепло, с
такой безграничной любовью в дрожащем
старческом голосе и такие находила слова, что Том
под кроватью обливался слезами, слушая, как она
дочитывает последнюю молитву.
He had to keep still long after she went to
После того как тетя Полли улеглась в постель,
bed, for she kept making broken-hearted
Тому еще долго пришлось лежать смирно, потому
ejaculations from time to time, tossing
что она все ворочалась, время от времени что-то
unrestfully, and turning over. But at last she горестно бормоча и вздыхая, и беспокойно
was still, only moaning a little in her sleep.
металась из стороны в сторону. Наконец она
Now the boy stole out, rose gradually by the затихла и только изредка слегка стонала во сне.
bedside, shaded the candle-light with his
Тогда мальчик выбрался из-под кровати и, заслонив
hand, and stood regarding her. His heart
рукой пламя свечи, стал глядеть на спящую. Его
was full of pity for her. He took out his
сердце было полно жалости к ней. Он достал из
sycamore scroll and placed it by the candle. кармана сверток платановой коры и положил его
But something occurred to him, and he
рядом со свечкой. Но вдруг какая-то новая мысль
lingered considering. His face lighted with a пришла ему в голову, и он остановился,
happy solution of his thought; he put the
раздумывая. Его лицо просияло, и, как видно, чтоbark hastily in his pocket. Then he bent over то решив про себя, он сунул кору обратно в карман.
and kissed the faded lips, and straightway
Потом нагнулся, поцеловал сморщенные губы и, ни
made his stealthy exit, latching the door
секунды не медля, на цыпочках вышел из комнаты,
behind him.
опустив за собой щеколду.
He threaded his way back to the ferry
Он пустился в обратный путь к перевозу, где в этот
landing, found nobody at large there, and
час не было ни души, и смело взошел на борт
walked boldly on board the boat, for he
пароходика, зная, что там нет никого, кроме
knew she was tenantless except that there
сторожа, да и тот всегда уходит в рубку и спит как
was a watchman, who always turned in and убитый. Он отвязал челнок от кормы, забрался в
slept like a graven image. He untied the
него и стал осторожно грести против течения.
skiff at the stern, slipped into it, and was
Немного выше города он начал грести наискось к
soon rowing cautiously upstream. When he другому берегу, не жалея сил. Он угодил как раз к
had pulled a mile above the village, he
пристани, потому что дело это было для него
started quartering across and bent himself
привычное. Тему очень хотелось захватить челнок
stoutly to his work. He hit the landing on
в плен, потому что его можно было считать
the other side neatly, for this was a familiar кораблем и, следовательно, законной добычей
bit of work to him. He was moved to
пиратов, однако он знал, что искать его будут везде
capture the skiff, arguing that it might be
и, пожалуй, могут наткнуться на самих пиратов. И
considered a ship and therefore legitimate
он выбрался на берег и вошел в лес.
prey for a pirate, but he knew a thorough
search would be made for it and that might
end in revelations. So he stepped ashore and
entered the woods.
He sat down and took a long rest, torturing
himself meanwhile to keep awake, and then
started warily down the home-stretch. The
night was far spent. It was broad daylight
before he found himself fairly abreast the
island bar. He rested again until the sun was
well up and gilding the great river with its
splendor, and then he plunged into the
stream. A little later he paused, dripping,
upon the threshold of the camp, and heard
Joe say:
"No, Tom's true-blue, Huck, and he'll come
back. He won't desert. He knows that would
be a disgrace to a pirate, and Tom's too
proud for that sort of thing. He's up to
something or other. Now I wonder what?"
"Well, the things is ours, anyway, ain't
they?"
"Pretty near, but not yet, Huck. The writing
says they are if he ain't back here to
breakfast."
"Which he is!" exclaimed Tom, with fine
dramatic effect, stepping grandly into camp.
A sumptuous breakfast of bacon and fish
was shortly provided, and as the boys set to
work upon it, Tom recounted (and adorned)
his adventures. They were a vain and
boastful company of heroes when the tale
was done. Then Tom hid himself away in a
shady nook to sleep till noon, and the other
pirates got ready to fish and explore.
Там он сел на траву и долго отдыхал, мучительно
силясь побороть сон, а потом через силу побрел к
лагерю. Ночь была на исходе. Прежде чем он
поравнялся с отмелью, совсем рассвело. Он
отдыхал, пока солнце не поднялось высоко и не
позолотило большую реку во всем ее великолепии,
и только тогда вошел в воду. Спустя немного
времени он уже стоял, весь мокрый, на границе
лагеря и слышал, как Джо говорил Геку:
– Нет, Том не подведет, он непременно вернется,
Гек. Он не сбежит. Он же понимает, что это был бы
позор для пирата, и ни за что не останется, хотя бы
из гордости. Он, верно, чтонибудь затеял. Хотелось
бы знать, что у него на уме.
– Ну, ладно, его вещи-то теперь, во всяком случае,
наши?
– Вроде того, только не совсем, Гек. В записке
сказано, что они наши, если Том не вернется к
завтраку.
– А он вернулся! – воскликнул Том и, прекрасно
разыграв эту драматическую сцену, торжественно
вступил в лагерь.
Скоро был подан роскошный завтрак – рыба с
грудинкой; и, как только они уселись за еду. Том
пустился рассказывать о своих приключениях,
безбожно их прикрашивая. Наслушавшись его,
мальчики и сами принялись задирать нос и хвастать
напропалую. После этого Том выбрал себе
тенистый уголок и залег спать до полудня, а
остальные пираты отправились ловить рыб у и
исследовать остров.
CHAPTER XVI
Глава XVI
AFTER dinner all the gang turned out to
hunt for turtle eggs on the bar. They went
about poking sticks into the sand, and when
they found a soft place they went down on
their knees and dug with their hands.
Sometimes they would take fifty or sixty
eggs out of one hole. They were perfectly
round white things a trifle smaller than an
English walnut. They had a famous friedegg feast that night, and another on Friday
morning.
After breakfast they went whooping and
prancing out on the bar, and chased each
После обеда вся шайка отправилась на отмель за
черепашьими яйцами. Мальчики расхаживали по
отмели, тыча палками в песок, и, когда попадалось
рыхлое место, опускались на колени и копали песок
руками. Иногда они находили по пятьдесят –
шестьдесят яиц в одной ямке. Яйца были совсем
круглые, белые, чуть поменьше грецкого ореха. В
этот вечер мальчики устроили знатный пир –
наелись до отвала яичницы, и в пятницу утром
тоже.
После завтрака они с воплями носились взад и
вперед по отмели, гонялись друг за другом,
other round and round, shedding clothes as
they went, until they were naked, and then
continued the frolic far away up the shoal
water of the bar, against the stiff current,
which latter tripped their legs from under
them from time to time and greatly
increased the fun. And now and then they
stooped in a group and splashed water in
each other's faces with their palms,
gradually approaching each other, with
averted faces to avoid the strangling sprays,
and finally gripping and struggling till the
best man ducked his neighbor, and then they
all went under in a tangle of white legs and
arms and came up blowing, sputtering,
laughing, and gasping for breath at one and
the same time.
When they were well exhausted, they would
run out and sprawl on the dry, hot sand, and
lie there and cover themselves up with it,
and by and by break for the water again and
go through the original performance once
more. Finally it occurred to them that their
naked skin represented flesh-colored
"tights" very fairly; so they drew a ring in
the sand and had a circus--with three clowns
in it, for none would yield this proudest post
to his neighbor.
Next they got their marbles and played
"knucks" and "ring-taw" and "keeps" till
that amusement grew stale. Then Joe and
Huck had another swim, but Tom would not
venture, because he found that in kicking
off his trousers he had kicked his string of
rattlesnake rattles off his ankle, and he
wondered how he had escaped cramp so
long without the protection of this
mysterious charm. He did not venture again
until he had found it, and by that time the
other boys were tired and ready to rest.
They gradually wandered apart, dropped
into the "dumps," and fell to gazing
longingly across the wide river to where the
village lay drowsing in the sun. Tom found
himself writing "BECKY" in the sand with
his big toe; he scratched it out, and was
angry with himself for his weakness. But he
wrote it again, nevertheless; he could not
help it. He erased it once more and then
took himself out of temptation by driving
the other boys together and joining them.
But Joe's spirits had gone down almost
сбрасывая на бегу платье, пока не разделись
совсем, потом побежали далеко в воду,
покрывавшую отмель; быстрое течение то и дело
сбивало их с ног, но от этого становилось только
веселее. Они то нагибались все разом и начинали
плескать друг в друга водой, отворачивая только
лицо, чтобы можно было вздохнуть, то
принимались бороться и возились до тех пор, пока
победитель не окунал остальных с головой, и вдруг
все разом уходили под воду, мелькая на солнце
клубком белых рук и ног, а потом опять всплывали
на поверхность, отфыркиваясь, отплевываясь,
хохоча и задыхаясь.
Выбившись из сил от возни, они вылезали на берег,
растягивались на сухом, горячем песке и
зарывались в него, а потом опять бежали к воде, и
все начиналось снова. Вдруг им пришло в голову,
что собственная кожа вполне сойдет за телесного
цвета трико; они очертили на песке арену и
устроили цирк – с тремя клоунами, потому что
никто не хотел уступать эту почетную должность
другому.
Потом они достали шарики и стали играть в них – и
играли до тех пор, пока и это развлечение не
наскучило. После этого Джо с Геком опять пошли
купаться, а Том не захотел, так как обнаружил, что,
сбрасывая штаны, сбросил вместе с ними и
трещотку гремучей змеи, привязанную к ноге; он
только подивился, как это его до сих пор не
схватила судорога без этого чудодейственного
амулета. Купаться он не отваживался, пока опять не
нашел трещотку, а к этому времени Джо с Геком
уже устали и решили отдохнуть. Мало-помалу они
разбрелись в разные стороны, впали в уныние и с
тоской поглядывали за широкую реку – туда, где
дремал на солнце маленький городок. Том
спохватился, что пишет на песке «Бекки» большим
пальцем ноги; он стер написанное и рассердился на
себя за такую слабость. Но он не в силах был
удержаться и снова написал то же самое; потом
опять затер это слово ногой и ушел подальше от
искушения, собирать остальных пиратов.
Однако Джо совсем упал духом, и оживить его
beyond resurrection. He was so homesick
that he could hardly endure the misery of it.
The tears lay very near the surface. Huck
was melancholy, too. Tom was
downhearted, but tried hard not to show it.
He had a secret which he was not ready to
tell, yet, but if this mutinous depression was
not broken up soon, he would have to bring
it out. He said, with a great show of
cheerfulness:
"I bet there's been pirates on this island
before, boys. We'll explore it again. They've
hid treasures here somewhere. How'd you
feel to light on a rotten chest full of gold
and silver--hey?"
But it roused only faint enthusiasm, which
faded out, with no reply. Tom tried one or
two other seductions; but they failed, too. It
was discouraging work. Joe sat poking up
the sand with a stick and looking very
gloomy. Finally he said:
"Oh, boys, let's give it up. I want to go
home. It's so lonesome."
"Oh no, Joe, you'll feel better by and by,"
said Tom. "Just think of the fishing that's
here."
"I don't care for fishing. I want to go home."
"But, Joe, there ain't such another
swimming-place anywhere."
"Swimming's no good. I don't seem to care
for it, somehow, when there ain't anybody
to say I sha'n't go in. I mean to go home."
"Oh, shucks! Baby! You want to see your
mother, I reckon."
"Yes, I DO want to see my mother--and you
would, too, if you had one. I ain't any more
baby than you are." And Joe snuffled a
little.
"Well, we'll let the cry-baby go home to his
mother, won't we, Huck? Poor thing--does it
want to see its mother? And so it shall. You
like it here, don't you, Huck? We'll stay,
won't we?"
Huck said, "Y-e-s"--without any heart in it.
"I'll never speak to you again as long as I
live," said Joe, rising. "There now!" And he
moved moodily away and began to dress
himself.
"Who cares!" said Tom. "Nobody wants
you to. Go 'long home and get laughed at.
Oh, you're a nice pirate. Huck and me ain't
cry-babies. We'll stay, won't we, Huck? Let
было невозможно. Он так соскучился по дому, что
не знал, куда деваться от тоски. Слезы вот-вот
готовы были хлынуть рекой. Гек тоже приуныл. У
Тома на сердце скребли кошки, но он изо всех сил
старался этого не показывать. У него имелся один
секрет, о котором он пока что не хотел говорить, но
если это мятежное настроение не пройдет само
собой, то придется открыть им свою тайну. Он
сказал, стараясь казаться как можно веселее:
– А ведь, должно быть, на этом острове и до нас с
вами жили пираты. Мы его опять исследуем. Гденибудь здесь, наверно, зарыт клад. Вдруг нам
посчастливится откопать полусгнивший сундук,
набитый золотом и серебром? А?
Но это вызвало лишь слабое оживление, которое
угасло, не приведя ни к чему. Том пустил в ход еще
кое-какие соблазны, но и они не имели успеха. Это
был неблагодарный труд. Джо сидел с очень
мрачным видом, ковыряя палкой песок. Наконец он
сказал:
– А не бросить ли нам все это, ребята? Я хочу
домой. Здесь такая скучища.
– Да нет, Джо, потом тебе станет веселей, – сказал
Том. – Ты подумай только, какая здесь рыбная
ловля!
– Не хочу я ловить рыбу. Я хочу домой.
– А купанья такого ты нигде не найдешь.
– На что мне купанье? И неинтересно даже
купаться, когда никто не запрещает. Нет, я домой
хочу.
– Ну и проваливай! Сопляк! К маме захотел,
значит?
– Да, вот и захотел к маме! И ты бы захотел, только
у тебя ее нет. И никакой я не сопляк, не хуже
тебя! – И Джо слегка засопел носом.
– Ладно, давай отпустим этого плаксу домой к
мамаше. Верно, Гек? Младенчик, к маме захотел!
Ну и пускай его! А тебе тут нравится, Гек? Мы с
тобой останемся?
Гек сказал: «Да-а-а», – но без всякого энтузиазма.
– Больше я с тобой не разговариваю, – сказал Джо,
вставая с песка. – Вот и все. – Он угрюмо отошел
от них в сторону и стал одеваться.
– Подумаешь! – сказал Том. – Очень мне надо с
тобой разговаривать. Ступай домой, пускай тебя
там поднимут на смех. Нечего сказать, хорош
пират! Ну нот, мы с Геком не такие плаксы. Мы с
him go if he wants to. I reckon we can get
along without him, per'aps."
But Tom was uneasy, nevertheless, and was
alarmed to see Joe go sullenly on with his
dressing. And then it was discomforting to
see Huck eying Joe's preparations so
wistfully, and keeping up such an ominous
silence. Presently, without a parting word,
Joe began to wade off toward the Illinois
shore. Tom's heart began to sink. He
glanced at Huck. Huck could not bear the
look, and dropped his eyes. Then he said:
"I want to go, too, Tom. It was getting so
lonesome anyway, and now it'll be worse.
Let's us go, too, Tom."
"I won't! You can all go, if you want to. I
mean to stay."
"Tom, I better go."
"Well, go 'long--who's hendering you."
Huck began to pick up his scattered clothes.
He said:
"Tom, I wisht you'd come, too. Now you
think it over. We'll wait for you when we
get to shore."
"Well, you'll wait a blame long time, that's
all."
Huck started sorrowfully away, and Tom
stood looking after him, with a strong desire
tugging at his heart to yield his pride and go
along too. He hoped the boys would stop,
but they still waded slowly on. It suddenly
dawned on Tom that it was become very
lonely and still. He made one final struggle
with his pride, and then darted after his
comrades, yelling:
"Wait! Wait! I want to tell you something!"
They presently stopped and turned around.
When he got to where they were, he began
unfolding his secret, and they listened
moodily till at last they saw the "point" he
was driving at, and then they set up a warwhoop of applause and said it was
"splendid!" and said if he had told them at
first, they wouldn't have started away.
He made a plausible excuse; but his real
reason had been the fear that not even the
secret would keep them with him any very
great length of time, and so he had meant to
hold it in reserve as a last seduction.
The lads came gayly back and went at their
sports again with a will, chattering all the
time about Tom's stupendous plan and
тобой останемся правда, Гек? Пускай уходит, если
ему надо. И без него обойдемся.
Однако Тому было не по себе, он забеспокоился,
увидев, что Джо одевается с самым мрачным
видом. Кроме того, ему было неприятно, что Гек
следит за сборами Джо, храня зловещее молчание.
Минуту спустя Джо, не сказав на прощанье ни
слова, побрел вброд к иллинойсскому берегу. У
Тома заныло сердце. Он посмотрел на Гека. Тот не
в силах был вынести его взгляд и отвел глаза,
потом сказал:
– Мне тоже хочется домой, Том. Скучно как-то
здесь, а теперь будет еще хуже. Давай тоже уйдем.
– Не хочу! Можете все уходить, если вам угодно. Я
остаюсь.
– Том, я лучше уйду.
– Ступай! Кто тебя держит?
Гек начал собирать разбросанное по песку платье.
Он сказал:
– Том, лучше бы и ты вместе с нами. Ты подумай.
Мы тебя подождем на том берегу.
– Ну и ждите сколько влезет!
Гек уныло поплелся прочь, а Том стоял и глядел
ему вслед, чувствуя сильное искушение махнуть
рукой на свою гордость и тоже уйти с ними. Он
надеялся, что мальчики остановятся, но они
медленно брели по мелкой воде. И Том сразу
почувствовал, как без них стало одиноко. Еще
немного, и гордость его была сломлена, – он
бросился бежать за своими друзьями, вопя:
– Погодите! Послушайте, что я вам скажу!
Они сразу остановились и обернулись к Тому.
Добежав до них, он открыл им свою тайну, а они
хмуро слушали, пока не поняли, в чем штука, а
когда поняли, то радостно завопили, что это
«здорово» и что если б он сразу им сказал, они бы
ни за что не ушли.
Том тут же придумал что-то себе в оправдание, на
самом же деле он боялся, что даже его тайна не
удержит их надолго, и приберегал ее напоследок.
Они вернулись на остров веселые и опять
принялись за игры, болтая наперебой об
удивительной выдумке Тома и восторгаясь его
admiring the genius of it. After a dainty egg
and fish dinner, Tom said he wanted to
learn to smoke, now. Joe caught at the idea
and said he would like to try, too. So Huck
made pipes and filled them. These novices
had never smoked anything before but
cigars made of grape-vine, and they "bit"
the tongue, and were not considered manly
anyway.
Now they stretched themselves out on their
elbows and began to puff, charily, and with
slender confidence. The smoke had an
unpleasant taste, and they gagged a little,
but Tom said:
"Why, it's just as easy! If I'd a knowed this
was all, I'd a learnt long ago."
"So would I," said Joe. "It's just nothing."
"Why, many a time I've looked at people
smoking, and thought well I wish I could do
that; but I never thought I could," said Tom.
"That's just the way with me, hain't it,
Huck? You've heard me talk just that way-haven't you, Huck? I'll leave it to Huck if I
haven't."
"Yes--heaps of times," said Huck.
"Well, I have too," said Tom; "oh, hundreds
of times. Once down by the slaughterhouse. Don't you remember, Huck? Bob
Tanner was there, and Johnny Miller, and
Jeff Thatcher, when I said it. Don't you
remember, Huck, 'bout me saying that?"
"Yes, that's so," said Huck. "That was the
day after I lost a white alley. No, 'twas the
day before."
"There--I told you so," said Tom. "Huck
recollects it."
"I bleeve I could smoke this pipe all day,"
said Joe. "I don't feel sick."
"Neither do I," said Tom. "I could smoke it
all day. But I bet you Jeff Thatcher
couldn't."
"Jeff Thatcher! Why, he'd keel over just
with two draws. Just let him try it once.
HE'D see!"
"I bet he would. And Johnny Miller--I wish
could see Johnny Miller tackle it once."
"Oh, don't I!" said Joe. "Why, I bet you
Johnny Miller couldn't any more do this
than nothing. Just one little snifter would
fetch HIM."
"'Deed it would, Joe. Say--I wish the boys
could see us now."
изобретательностью. После роскошного обеда из
яичницы и рыбы Том объявил, что теперь он,
пожалуй, поучился бы курить. И Джо
воспламенился этой мыслью и сказал, что ему тоже
хотелось бы попробовать. Гек сделал им трубки и
набил табаком. Оба новичка не курили до сих пор
ничего, кроме виноградных листьев, от которых
только щипало язык, да это и не считалось
настоящим куревом.
Они развалились на земле, опираясь на локти, и
начали попыхивать трубками, очень осторожно и
не без опаски. Дым был неприятного вкуса и
застревал в горле, но Том сказал:
– Да это совсем легко! Если б я знал, что это так
просто, я бы давно выучился.
– И я тоже, – подтвердил Джо. – Ничего не стоит.
– Сколько раз я видел, как другие курят, вот бы,
думаю, и мне тоже, – сказал Том, – только я не
знал, что смогу.
– Вот и я тоже, правда, Гек? Сколько раз я при тебе
это самое говорил, ты ведь слышал, Гек? Вот Гек
скажет, говорил я или нет.
– Ну да, сколько раз, – подтвердил Гек.
– И я тоже, – сказал Том, – тысячу раз говорил.
Один раз около бойни. Помнишь, Гек? Еще тогда
были с нами Боб Таннер, Джонни Миллер и Джеф
Тэтчер. Ты ведь помнишь, Гек, я это говорил?
– Ну да, еще бы, – сказал Гек. – Это было в тот
самый день, когда я потерял белый шарик. Нет, не в
тот день, а накануне.
– Ага, что я тебе говорил, – сказал Том. – Вот и Гек
тоже помнит.
– Мне кажется, я бы мог целый день курить
трубку, – сказал Джо. – Ни капельки не тошнит.
– И меня тоже ни капельки, – сказал Том. – Я бы
мог курить целый день. А вот Джеф Тэтчер,
наверно, не мог бы.
– Джеф Тэтчер! Да он от двух затяжек под стол
свалится. Пускай попробует хоть один раз. Где ему!
– Ну конечно. И Джонни Миллер тоже, – хотел бы
я посмотреть, как он за это примется!
– Еще бы, я тоже! – сказал Джо. – Куда твой
Джонни Миллер годится! Его от одной затяжки
совсем свернет.
– Ну да, свернет. А хотелось бы мне, чтобы ребята
на нас поглядели теперь.
"So do I."
"Say--boys, don't say anything about it, and
some time when they're around, I'll come up
to you and say, 'Joe, got a pipe? I want a
smoke.' And you'll say, kind of careless
like, as if it warn't anything, you'll say, 'Yes,
I got my OLD pipe, and another one, but
my tobacker ain't very good.' And I'll say,
'Oh, that's all right, if it's STRONG enough.'
And then you'll out with the pipes, and we'll
light up just as ca'm, and then just see 'em
look!"
"By jings, that'll be gay, Tom! I wish it was
NOW!"
"So do I! And when we tell 'em we learned
when we was off pirating, won't they wish
they'd been along?"
"Oh, I reckon not! I'll just BET they will!"
So the talk ran on. But presently it began to
flag a trifle, and grow disjointed. The
silences widened; the expectoration
marvellously increased. Every pore inside
the boys' cheeks became a spouting
fountain; they could scarcely bail out the
cellars under their tongues fast enough to
prevent an inundation; little overflowings
down their throats occurred in spite of all
they could do, and sudden retchings
followed every time. Both boys were
looking very pale and miserable, now. Joe's
pipe dropped from his nerveless fingers.
Tom's followed. Both fountains were going
furiously and both pumps bailing with
might and main. Joe said feebly:
"I've lost my knife. I reckon I better go and
find it."
Tom said, with quivering lips and halting
utterance:
"I'll help you. You go over that way and I'll
hunt around by the spring. No, you needn't
come, Huck--we can find it."
So Huck sat down again, and waited an
hour. Then he found it lonesome, and went
to find his comrades. They were wide apart
in the woods, both very pale, both fast
asleep. But something informed him that if
they had had any trouble they had got rid of
it.
They were not talkative at supper that night.
They had a humble look, and when Huck
prepared his pipe after the meal and was
going to prepare theirs, they said no, they
– И мне тоже.
– Вот что, друзья, мы никому ничего не скажем, а
как-нибудь, когда они все соберутся, я подойду к
тебе и скажу: «Джо, трубка с тобой? Что-то
захотелось покурить». А ты ответишь так, между
прочим, будто это ровно ничего не значит: «Да,
старая трубка со мной, и запасная тоже есть, только
табак неважный». А я скажу: «Это ничего, лишь бы
был покрепче». А ты достанешь обе трубки, и мы с
тобой закурим как ни в чем не бывало, – то-то они
удивятся!
– Ей-богу, вот будет здорово! Жалко, что сейчас
они нас не видят!
– Еще бы не жалко! А когда мы скажем, что
выучились курить, когда были пиратами, небось
позавидуют, что не были с нами?
– Конечно, позавидуют! Да еще как!
И разговор продолжался. Но скоро он стал какимто вялым и бессвязным. Паузы удлинились,
курильщики стали сплевывать что-то уж очень
часто. За щеками у них образовались как будто
фонтаны; под языком было сущее наводнение,
только успевай откачивать; заливало даже и в
горло, несмотря на все старания, и все время
подкатывала тошнота. Оба мальчика побледнели, и
вид у них был самый жалкий. Трубка выпала из
ослабевших пальцев Джо Гарпера. То же самое
случилось и с Томом. Оба фонтана работали вовсю,
так что насосы едва поспевали откачивать. Джо
сказал слабым голосом:
– Я потерял ножик. Пойти, что ли, поискать?
Том, заикаясь, едва выговорил дрожащими губами:
– Я тебе помогу. Ты ступай вон в ту сторону, а я
поищу около ручья. Нет, ты с нами не ходи, Гек,
мы и без тебя найдем.
Гек опять уселся и поджидал их около часа. Потом
соскучился и пошел разыскивать своих друзей. Он
нашел их в чаще леса, очень далеко друг от друга.
И тот и другой крепко спали и были очень бледны.
Однако он догадался почему-то, что если с ними и
случилась какая-нибудь неприятность, то теперь
все уже прошло.
За ужином в тот вечер они были очень
неразговорчивы. Они совсем присмирели, и, когда
Гек набил себе после ужина трубку и собирался
набить и для них, они сказали, что не надо, они что-
were not feeling very well--something they
ate at dinner had disagreed with them.
About midnight Joe awoke, and called the
boys. There was a brooding oppressiveness
in the air that seemed to bode something.
The boys huddled themselves together and
sought the friendly companionship of the
fire, though the dull dead heat of the
breathless atmosphere was stifling. They sat
still, intent and waiting. The solemn hush
continued. Beyond the light of the fire
everything was swallowed up in the
blackness of darkness. Presently there came
a quivering glow that vaguely revealed the
foliage for a moment and then vanished. By
and by another came, a little stronger. Then
another. Then a faint moan came sighing
through the branches of the forest and the
boys felt a fleeting breath upon their cheeks,
and shuddered with the fancy that the Spirit
of the Night had gone by. There was a
pause. Now a weird flash turned night into
day and showed every little grass-blade,
separate and distinct, that grew about their
feet. And it showed three white, startled
faces, too. A deep peal of thunder went
rolling and tumbling down the heavens and
lost itself in sullen rumblings in the
distance. A sweep of chilly air passed by,
rustling all the leaves and snowing the flaky
ashes broadcast about the fire. Another
fierce glare lit up the forest and an instant
crash followed that seemed to rend the treetops right over the boys' heads. They clung
together in terror, in the thick gloom that
followed. A few big rain-drops fell pattering
upon the leaves.
"Quick! boys, go for the tent!" exclaimed
Tom.
They sprang away, stumbling over roots and
among vines in the dark, no two plunging in
the same direction. A furious blast roared
through the trees, making everything sing as
it went. One blinding flash after another
came, and peal on peal of deafening
thunder. And now a drenching rain poured
down and the rising hurricane drove it in
sheets along the ground. The boys cried out
to each other, but the roaring wind and the
booming thunder-blasts drowned their
voices utterly. However, one by one they
straggled in at last and took shelter under
то неважно себя чувствуют, – должно быть, съели
за обедом что-нибудь лишнее.
Около полуночи Джо проснулся и разбудил
остальных. В воздухе чувствовалась какая-то
гнетущая тяжесть; она не предвещала ничего
хорошего. Мальчики все теснее жались к
гостеприимному огню, хотя в воздухе стояла такая
духота, что нечем было дышать. Примолкнув, они
сидели в напряженном ожидании. Все, чего не мог
осветить костер, поглощала черная тьма. Вдруг
дрожащая вспышка на один миг слабо осветила
листву и погасла. За ней блеснула другая,
немножечко ярче. Потом еще одна. Потом
негромко вздохнули и словно застонали верхушки
деревьев; мальчики ощутили мимолетное дыхание
на своих щеках и вздрогнули, вообразив, что это
пролетел мимо дух ночи. Все стихло. Вдруг
неестественно яркая вспышка осветила их бледные,
испуганные лица и превратила ночь в день, так что
стала видна каждая тоненькая травинка у них под
ногами. Глухо зарокотал гром, прокатился по всему
небу сверху вниз и затерялся где-то в отдалении,
сердито ворча. Струя холодного воздуха обдала
мальчиков, зашелестела листвой и засыпала
хлопьями золы землю вокруг костра. Еще одна
резкая вспышка молнии осветила весь лес, и сразу
раздался такой грохот, что вершины деревьев
словно раскололись у мальчиков над головой. Они
в страхе жались друг к другу среди непроглядного
мрака. Первые крупные капли дождя зашлепали по
листьям.
– Живей, ребята, под навес! – крикнул Том.
Они вскочили и побежали все в разные стороны,
спотыкаясь в темноте о корни деревьев и путаясь в
диком винограде. Ослепительно сверкала молния,
грохотали раскаты грома. И вдруг хлынул
проливной дождь, и поднявшийся ураган погнал
его по земле полосой. Мальчики что-то кричали
друг другу, но рев ветра и раскаты грома совсем
заглушали их голоса. Наконец один за другим они
добрались до навеса и забились под него, озябшие,
перепуганные и мокрые хоть выжми; но и то уже
казалось им хорошо, что они терпят беду все
вместе. Старый парус хлопал так яростно, что
разговаривать было нельзя, даже если б им удалось
the tent, cold, scared, and streaming with
water; but to have company in misery
seemed something to be grateful for. They
could not talk, the old sail flapped so
furiously, even if the other noises would
have allowed them. The tempest rose higher
and higher, and presently the sail tore loose
from its fastenings and went winging away
on the blast. The boys seized each others'
hands and fled, with many tumblings and
bruises, to the shelter of a great oak that
stood upon the river-bank. Now the battle
was at its highest. Under the ceaseless
conflagration of lightning that flamed in the
skies, everything below stood out in cleancut and shadowless distinctness: the
bending trees, the billowy river, white with
foam, the driving spray of spume-flakes, the
dim outlines of the high bluffs on the other
side, glimpsed through the drifting cloudrack and the slanting veil of rain. Every
little while some giant tree yielded the fight
and fell crashing through the younger
growth; and the unflagging thunder-peals
came now in ear-splitting explosive bursts,
keen and sharp, and unspeakably appalling.
The storm culminated in one matchless
effort that seemed likely to tear the island to
pieces, burn it up, drown it to the tree-tops,
blow it away, and deafen every creature in
it, all at one and the same moment. It was a
wild night for homeless young heads to be
out in.
But at last the battle was done, and the
forces retired with weaker and weaker
threatenings and grumblings, and peace
resumed her sway. The boys went back to
camp, a good deal awed; but they found
there was still something to be thankful for,
because the great sycamore, the shelter of
their beds, was a ruin, now, blasted by the
lightnings, and they were not under it when
the catastrophe happened.
Everything in camp was drenched, the
camp-fire as well; for they were but
heedless lads, like their generation, and had
made no provision against rain. Here was
matter for dismay, for they were soaked
through and chilled. They were eloquent in
their distress; but they presently discovered
that the fire had eaten so far up under the
great log it had been built against (where it
перекричать все другие шумы. Гроза бушевала все
сильней и сильней, и вдруг парус сорвался, и порыв
ветра унес его прочь. Мальчики схватились за руки
и побежали, то и дело спотыкаясь и набивая себе
шишки, под большой дуб на берегу реки. Теперь
гроза была в полном разгаре. В беспрерывном
сверкании молний, загоравшихся в небе, все на
земле становилось видно отчетливо, резко и без
теней: гнущиеся деревья, волны на реке и белые
гребни на них, летящие хлопья пены, смутные
очертания высоких утесов на том берегу, едва
видные сквозь бегущие тучи и пелену косого
дождя. Чуть не каждую минуту какое-нибудь
гигантское дерево, не выдержав напора бури, с
треском рушилось, ломая молодую поросль, а
непрерывные раскаты грома грохотали, как взрывы,
сильно, оглушительно и так страшно, что сказать
нельзя. Гроза разыгралась и грянула с такой силой,
что, казалось, вот-вот разнесет остров вдребезги,
сожжет его, зальет до верхушек деревьев, снесет
ветром и оглушит каждое живое существо на нем, –
и все это в одно и то же мгновение. Страшно было
в такую ночь оставаться под открытым небом.
Но в конце концов битва кончилась, войска
отступили, угрожающе ворча и громыхая в
отдалении, и на земле снова воцарился мир.
Мальчики вернулись в лагерь, сильно напуганные;
оказалось, что большой платан, под которым они
устроили себе постели, лежал вдребезги разбитый
молнией, и мальчики радовались, что их не было
под деревом, когда оно рухнуло.
Все в лагере было залито водой, и костер тоже,
потому что, по свойственной их возрасту
беспечности, мальчики и не подумали чем-нибудь
прикрыть огонь от дождя. Было от чего прийти в
отчаяние, так они промокли и озябли. Они
красноречиво выражали свое горе; но скоро
обнаружилось, что огонь ушел далеко под большое
бревно, в том месте, где оно приподнималось,
отделившись от земли, и от дождя укрылась
curved upward and separated itself from the
ground), that a handbreadth or so of it had
escaped wetting; so they patiently wrought
until, with shreds and bark gathered from
the under sides of sheltered logs, they
coaxed the fire to burn again. Then they
piled on great dead boughs till they had a
roaring furnace, and were glad-hearted once
more. They dried their boiled ham and had a
feast, and after that they sat by the fire and
expanded and glorified their midnight
adventure until morning, for there was not a
dry spot to sleep on, anywhere around.
As the sun began to steal in upon the boys,
drowsiness came over them, and they went
out on the sandbar and lay down to sleep.
They got scorched out by and by, and
drearily set about getting breakfast. After
the meal they felt rusty, and stiff-jointed,
and a little homesick once more.
Tom saw the signs, and fell to cheering up
the pirates as well as he could. But they
cared nothing for marbles, or circus, or
swimming, or anything. He reminded them
of the imposing secret, and raised a ray of
cheer. While it lasted, he got them
interested in a new device. This was to
knock off being pirates, for a while, and be
Indians for a change. They were attracted by
this idea; so it was not long before they
were stripped, and striped from head to heel
with black mud, like so many zebras--all of
them chiefs, of course--and then they went
tearing through the woods to attack an
English settlement.
By and by they separated into three hostile
tribes, and darted upon each other from
ambush with dreadful war-whoops, and
killed and scalped each other by thousands.
It was a gory day. Consequently it was an
extremely satisfactory one.
They assembled in camp toward suppertime, hungry and happy; but now a
difficulty arose--hostile Indians could not
break the bread of hospitality together
without first making peace, and this was a
simple impossibility without smoking a pipe
of peace. There was no other process that
ever they had heard of. Two of the savages
almost wished they had remained pirates.
However, there was no other way; so with
such show of cheerfulness as they could
тлеющая полоска в ладонь шириной. Мальчики
терпеливо раздували огонь и подкладывали щепки
и кору, доставая их из-под сухих снизу бревен, пока
костер не разгорелся снова. Тогда они навалили
сверху толстых сучьев, пламя заревело, как в горне,
и мальчики опять повеселели. Они высушили
вареный окорок и наелись досыта, а потом до
самого рассвета сидели у костра, хвастаясь и
приукрашивая ночное происшествие, потому что
спать все равно было негде – ни одного сухого
местечка кругом.
Как только первые лучи солнца прокрались сквозь
ветви, мальчиков стало клонить ко сну, они
отправились на отмель и улеглись там. Малопомалу начало припекать солнце, и они нехотя
поднялись и стали готовить завтрак. После еды они
раскисли, едва двигались, и им опять захотелось
домой.
Том это заметил и принялся развлекать пиратов чем
только мог. Но их не прельщали ни шарики, ни
цирк, ни купанье, ничто на свете. Он напомнил им
про важный секрет, и это вызвало проблеск
радости. Пока этот проблеск не угас, Том успел
заинтересовать их новой выдумкой. Он решил
бросить пока игру в пиратов и для разнообразия
сделаться индейцами: Им эта мысль понравилась –
и вот, не долго думая, все они разделись догола,
вымазались с ног до головы полосами грязи, точно
зебры, и помчались по лесу, собираясь напасть на
английских поселенцев. Все они, конечно, были
вожди.
Потом они разбились на три враждебных племени и
бросались друг на друга из засады со страшными
криками, убивая врагов и снимая скальпы
тысячами. День выдался кровопролитный и, значит,
очень удачный.
Они собрались в лагере к ужину, голодные и
веселые, но тут возникло затруднение: враждебные
племена не могли оказывать друг другу
гостеприимство, не заключив между собой
перемирия, а заключать его было просто
невозможно, не выкурив трубки мира. Никакого
другого пути они просто не знали. Двое индейцев
пожалели даже, что не остались пиратами. Однако
делать было нечего, и потому, прикинувшись,
будто им это очень нравится, они потребовали
трубку и стали затягиваться по очереди, как
muster they called for the pipe and took
their whiff as it passed, in due form.
And behold, they were glad they had gone
into savagery, for they had gained
something; they found that they could now
smoke a little without having to go and hunt
for a lost knife; they did not get sick enough
to be seriously uncomfortable. They were
not likely to fool away this high promise for
lack of effort. No, they practised cautiously,
after supper, with right fair success, and so
they spent a jubilant evening. They were
prouder and happier in their new
acquirement than they would have been in
the scalping and skinning of the Six
Nations. We will leave them to smoke and
chatter and brag, since we have no further
use for them at present.
полагается, передавая ее друг другу.
CHAPTER XVII
Глава XVII
BUT there was no hilarity in the little town
that same tranquil Saturday afternoon. The
Harpers, and Aunt Polly's family, were
being put into mourning, with great grief
and many tears. An unusual quiet possessed
the village, although it was ordinarily quiet
enough, in all conscience. The villagers
conducted their concerns with an absent air,
and talked little; but they sighed often. The
Saturday holiday seemed a burden to the
children. They had no heart in their sports,
and gradually gave them up.
In the afternoon Becky Thatcher found
herself moping about the deserted
schoolhouse yard, and feeling very
melancholy. But she found nothing there to
comfort her. She soliloquized:
"Oh, if I only had a brass andiron-knob
again! But I haven't got anything now to
remember him by." And she choked back a
little sob.
Presently she stopped, and said to herself:
"It was right here. Oh, if it was to do over
again, I wouldn't say that--I wouldn't say it
for the whole world. But he's gone now; I'll
never, never, never see him any more."
This thought broke her down, and she
wandered away, with tears rolling down her
Зато никто во всем городке не веселился в этот
тихий субботний вечер. Семейство тети Полли и
все Гарперы облачились в траур, заливаясь слезами
неутешного горя. В городе стояла необычайная
тишина, хотя, сказать по правде, в нем и всегда
было довольно тихо. Горожане занимались своими
делами с каким-то рассеянным видом и почти не
разговаривали между собой, зато очень часто
вздыхали. Для детей субботний отдых оказался
тяжким бременем. Им совсем не хотелось играть и
веселиться, и мало-помалу всякие игры были
брошены.
К концу дня Бекки Тэтчер забрела на опустевший
школьный двор, не зная, куда деваться от тоски. Но
там не нашлось ничего такого, что могло бы ее
утешить. Она стала разговаривать сама с собой:
В конце концов они даже порадовались, что стали
индейцами, потому что это их кое-чему научило:
оказалось, что теперь они могут курить
понемножку, не уходя искать потерянный ножик, –
их тошнило гораздо меньше и до больших
неприятностей дело не доходило. Как же было
упустить такую великолепную возможность, не
приложив никаких стараний. Нет, после ужина они
опять попробовали курить, и с большим успехом,
так что вечер прошел очень хорошо. Они так
гордились и радовались своему новому
достижению, будто сняли скальпы и содрали кожу
с шести племен. А теперь мы их оставим курить,
болтать и хвастаться, так как можем пока обойтись
и без них.
– Ах, если б у меня была теперь хоть та медная
шишечка! Но у меня ничего не осталось на память
о нем! – И она проглотила подступившие слезы.
Потом, остановившись, она сказала себе:
– Это было как раз вот здесь. Если бы все
повторилось снова, я бы этого не сказала, ни за что
на свете не сказала бы. Но его уже нет; я никогда,
никогда, никогда больше его не увижу.
Эта мысль окончательно расстроила Бекки, и она
побрела прочь, заливаясь горючими слезами.
cheeks. Then quite a group of boys and
girls--playmates of Tom's and Joe's--came
by, and stood looking over the paling fence
and talking in reverent tones of how Tom
did so-and-so the last time they saw him,
and how Joe said this and that small trifle
(pregnant with awful prophecy, as they
could easily see now!)--and each speaker
pointed out the exact spot where the lost
lads stood at the time, and then added
something like "and I was a-standing just
so--just as I am now, and as if you was him-I was as close as that--and he smiled, just
this way--and then something seemed to go
all over me, like--awful, you know--and I
never thought what it meant, of course, but I
can see now!"
Then there was a dispute about who saw the
dead boys last in life, and many claimed
that dismal distinction, and offered
evidences, more or less tampered with by
the witness; and when it was ultimately
decided who DID see the departed last, and
exchanged the last words with them, the
lucky parties took upon themselves a sort of
sacred importance, and were gaped at and
envied by all the rest. One poor chap, who
had no other grandeur to offer, said with
tolerably manifest pride in the
remembrance:
"Well, Tom Sawyer he licked me once."
But that bid for glory was a failure. Most of
the boys could say that, and so that
cheapened the distinction too much. The
group loitered away, still recalling
memories of the lost heroes, in awed voices.
When the Sunday-school hour was finished,
the next morning, the bell began to toll,
instead of ringing in the usual way. It was a
very still Sabbath, and the mournful sound
seemed in keeping with the musing hush
that lay upon nature. The villagers began to
gather, loitering a moment in the vestibule
to converse in whispers about the sad event.
But there was no whispering in the house;
only the funereal rustling of dresses as the
women gathered to their seats disturbed the
silence there. None could remember when
the little church had been so full before.
There was finally a waiting pause, an
expectant dumbness, and then Aunt Polly
entered, followed by Sid and Mary, and
Потом подошла кучка мальчиков и девочек –
товарищей Тома и Джо; они остановились у забора
и стали глядеть во двор, разговаривая
благоговейным шепотом насчет того, где они в
последний раз видели Тома, и как он тогда сделал
то-то и то-то, и как Джо сказал такие-то и такие-то
слова (по-видимому, ничего не значившие, но
предвещавшие беду, как все теперь понимали), – и
каждый из говоривших показывал то самое место,
где стояли тогда погибшие, прибавляя что-нибудь
вроде: а я стоял вот тут, как раз где сейчас стою, а
он совсем рядом – где ты стоишь, а он улыбнулся
вот так – и у меня мурашки по спине вдруг
побежали, до того страшно стало, – а я тогда,
конечно, не понял, к чему бы это, зато теперь
понимаю.
Потом заспорили насчет того, кто последний видел
мальчиков живыми, и многие претендовали на это
печальное отличие и давали показания, более или
менее опровергаемые свидетелями; и когда было
окончательно установлено, кто последним видел
погибших и говорил с ними, то эти счастливчики
сразу почувствовали себя возведенными в высокий
сан, а все остальные глазели на них и завидовали.
Один бедняга, который не мог похвастаться ничем
другим, сказал, явно гордясь таким
воспоминанием:
– А меня Том Сойер здорово поколотил один раз!
Но эта претензия прославиться не имела никакого
успеха. Почти каждый из мальчиков мог сказать
про себя то же самое, так что это отличие ничего не
стоило. Дети пошли дальше, благоговейно
обмениваясь воспоминаниями о погибших героях.
На следующее утро, когда занятия в воскресной
школе окончились, зазвонил колокол, но не так
весело, как обычно, а мерно и уныло. Воскресенье
выдалось очень тихое, и печальный звук колокола
очень подходил к настроению тихой грусти,
разлитой в природе. Горожане начали собираться в
церкви, задерживаясь на минутку на паперти,
чтобы побеседовать шепотом о печальном событии.
Но в самой церкви никто не шептался; тишину
нарушало только шуршанье траурных платьев,
когда женщины пробирались к своим местам.
Никто не мог припомнить, чтобы маленькая
церковь была когда-нибудь так полна. Наступила
наконец полная ожидания, напряженная тишина, и
тут вошли тетя Полли с Сидом и Мэри, а за ними
семейство Гарперов в глубоком трауре; и все
they by the Harper family, all in deep black,
and the whole congregation, the old
minister as well, rose reverently and stood
until the mourners were seated in the front
pew. There was another communing
silence, broken at intervals by muffled sobs,
and then the minister spread his hands
abroad and prayed. A moving hymn was
sung, and the text followed: "I am the
Resurrection and the Life."
As the service proceeded, the clergyman
drew such pictures of the graces, the
winning ways, and the rare promise of the
lost lads that every soul there, thinking he
recognized these pictures, felt a pang in
remembering that he had persistently
blinded himself to them always before, and
had as persistently seen only faults and
flaws in the poor boys. The minister related
many a touching incident in the lives of the
departed, too, which illustrated their sweet,
generous natures, and the people could
easily see, now, how noble and beautiful
those episodes were, and remembered with
grief that at the time they occurred they had
seemed rank rascalities, well deserving of
the cowhide. The congregation became
more and more moved, as the pathetic tale
went on, till at last the whole company
broke down and joined the weeping
mourners in a chorus of anguished sobs, the
preacher himself giving way to his feelings,
and crying in the pulpit.
There was a rustle in the gallery, which
nobody noticed; a moment later the church
door creaked; the minister raised his
streaming eyes above his handkerchief, and
stood transfixed! First one and then another
pair of eyes followed the minister's, and
then almost with one impulse the
congregation rose and stared while the three
dead boys came marching up the aisle, Tom
in the lead, Joe next, and Huck, a ruin of
drooping rags, sneaking sheepishly in the
rear! They had been hid in the unused
gallery listening to their own funeral
sermon!
Aunt Polly, Mary, and the Harpers threw
themselves upon their restored ones,
smothered them with kisses and poured out
thanksgivings, while poor Huck stood
abashed and uncomfortable, not knowing
прихожане, даже сам старенький проповедник,
почтительно поднялись им навстречу и стояли все
время, пока родственники погибших не заняли
места на передней скамье. Снова наступила
проникновенная тишина, прерываемая время от
времени глухими рыданиями, а потом пастор начал
читать молитву, простирая вперед руки. Пропели
трогательный гимн, за которым последовал текст:
«Я есмь Воскресение и Жизнь».
Затем началась проповедь, и пастор изобразил
такими красками достоинства, привлекательные
манеры и редкие дарования погибших, что каждый
из прихожан, созерцая их портреты, ощутил
угрызения совести при воспоминании о том, что
всегда был несправедлив к бедным мальчикам и
всегда видел в них одни только пороки и
недостатки. Проповедник рассказал, кроме того,
несколько трогательных случаев из жизни
покойных, которые рисовали их кроткие,
благородные характеры с самой лучшей стороны, и
тут все увидели, какие это были замечательные,
достойные восхищения поступки, и с прискорбием
душевным припомнили, что в то время эти
поступки всем казались просто возмутительным
озорством, заслуживающим хорошего ремня.
Прихожане проявляли все больше и больше
волнения, по мере того как длился трогательный
рассказ, и наконец вся паства не выдержала и
присоединилась горько рыдающим хором к
плачущим родственникам, и даже сам проповедник
был не в силах сдержать своих чувств и
прослезился на кафедре.
На хорах послышался какой-то шум, но никто не
обратил на это внимания; минутой позже
скрипнула входная дверь; проповедник отнял
платок от мокрых глаз и словно окаменел. Сначала
одна пара глаз, потом другая последовала за
взглядом проповедника, и вдруг чуть не все
прихожане разом поднялись со своих мест, глядя в
остолбенении на трех утопленников, шествовавших
по проходу: Том шел впереди, за ним Джо, а сзади
всех, видимо робея, плелся оборванец Гек, весь в
лохмотьях. Они прятались на пустых хорах, слушая
надгробную проповедь о самих себе.
Тетя Полли, Мэри и все Гарперы бросились
обнимать своих спасенных и чуть не задушили их
поцелуями, воссылая благодарение богу, а бедный
Гек стоял совсем растерявшись и чувствовал себя
очень неловко, не зная, что делать и куда деваться
exactly what to do or where to hide from so
many unwelcoming eyes. He wavered, and
started to slink away, but Tom seized him
and said:
"Aunt Polly, it ain't fair. Somebody's got to
be glad to see Huck."
"And so they shall. I'm glad to see him, poor
motherless thing!"
And the loving attentions Aunt Polly
lavished upon him were the one thing
capable of making him more uncomfortable
than he was before.
Suddenly the minister shouted at the top of
his voice:
"Praise God from whom all blessings flow-SING!--and put your hearts in it!"
And they did. Old Hundred swelled up with
a triumphant burst, and while it shook the
rafters Tom Sawyer the Pirate looked
around upon the envying juveniles about
him and confessed in his heart that this was
the proudest moment of his life.
As the "sold" congregation trooped out they
said they would almost be willing to be
made ridiculous again to hear Old Hundred
sung like that once more.
от неприязненных взглядов. Он нерешительно
двинулся к дверям, намереваясь улизнуть, но Том
схватил его за руку и сказал:
– Тетя Полли, это нехорошо. Надо, чтобы и Геку
кто-нибудь обрадовался.
– Ну, само собой разумеется. Я-то ему рада,
бедному сиротке!
И если от чего-нибудь Гек мог сконфузиться еще
сильнее, чем до сих пор, то единственно от
ласкового внимания тети Полли, которое она
начала ему расточать.
Вдруг проповедник воскликнул громким голосом:
– Восхвалим господа, подателя всех благ. Пойте! И
пойте от всей души!
И все прихожане запели. Торжественно звучал
старинный хорал, сотрясая своды церкви, а пират
Том Сойер, оглядываясь на завидовавших ему
юнцов, не мог не сознаться самому себе, что это
лучшая минута его жизни.
Tom got more cuffs and kisses that day-according to Aunt Polly's varying moods-than he had earned before in a year; and he
hardly knew which expressed the most
gratefulness to God and affection for
himself.
Выходя толпой из церкви, «обманутые» прихожане
говорили друг другу, что согласились бы, чтобы их
провели еще раз, лишь бы опять услышать такое
прочувствованное пение старого
благодарственного гимна.
Том получил столько подзатыльников и поцелуев
за этот день, смотря по настроению тети Полли,
сколько прежде не получал за целый год; он и сам
бы не мог сказать, в чем больше выражалась
любовь к нему и благодарность богу – в
подзатыльниках или в поцелуях.
CHAPTER XVIII
Глава XVIII
THAT was Tom's great secret--the scheme
to return home with his brother pirates and
attend their own funerals. They had paddled
over to the Missouri shore on a log, at dusk
on Saturday, landing five or six miles below
the village; they had slept in the woods at
the edge of the town till nearly daylight, and
had then crept through back lanes and alleys
and finished their sleep in the gallery of the
church among a chaos of invalided benches.
At breakfast, Monday morning, Aunt Polly
and Mary were very loving to Tom, and
very attentive to his wants. There was an
Это и была великая тайна Тома – он задумал
вернуться домой вместе с братьями пиратами и
присутствовать на собственных похоронах. В
субботу, когда уже смеркалось, они переправились
на бревне к миссурийскому берегу, выбрались на
сушу в пяти-шести милях ниже городка, ночевали в
лесу, а перед рассветом пробрались к церкви
окольной дорогой по переулкам и легли досыпать
на хорах среди хаоса поломанных скамеек.
В понедельник утром, за завтраком, и тетя Полли и
Мэри были очень ласковы с Томом и ухаживали за
ним наперебой. Разговорам не было конца. Посреди
unusual amount of talk. In the course of it
Aunt Polly said:
"Well, I don't say it wasn't a fine joke, Tom,
to keep everybody suffering 'most a week so
you boys had a good time, but it is a pity
you could be so hard-hearted as to let me
suffer so. If you could come over on a log to
go to your funeral, you could have come
over and give me a hint some way that you
warn't dead, but only run off."
"Yes, you could have done that, Tom," said
Mary; "and I believe you would if you had
thought of it."
"Would you, Tom?" said Aunt Polly, her
face lighting wistfully. "Say, now, would
you, if you'd thought of it?"
"I--well, I don't know. 'Twould 'a' spoiled
everything."
"Tom, I hoped you loved me that much,"
said Aunt Polly, with a grieved tone that
discomforted the boy. "It would have been
something if you'd cared enough to THINK
of it, even if you didn't DO it."
"Now, auntie, that ain't any harm," pleaded
Mary; "it's only Tom's giddy way--he is
always in such a rush that he never thinks of
anything."
"More's the pity. Sid would have thought.
And Sid would have come and DONE it,
too. Tom, you'll look back, some day, when
it's too late, and wish you'd cared a little
more for me when it would have cost you so
little."
"Now, auntie, you know I do care for you,"
said Tom.
"I'd know it better if you acted more like it."
"I wish now I'd thought," said Tom, with a
repentant tone; "but I dreamt about you,
anyway. That's something, ain't it?"
"It ain't much--a cat does that much--but it's
better than nothing. What did you dream?"
"Why, Wednesday night I dreamt that you
was sitting over there by the bed, and Sid
was sitting by the woodbox, and Mary next
to him."
"Well, so we did. So we always do. I'm glad
your dreams could take even that much
trouble about us."
"And I dreamt that Joe Harper's mother was
here."
разговора тетя Полли сказала:
– Ну хорошо, Том, я понимаю, вам было весело
мучить всех чуть не целую неделю; но как у тебя
хватило жестокости шутки ради мучить и меня?
Если вы сумели приплыть на бревне на
собственные похороны, то, наверно, можно было
бы какнибудь хоть намекнуть мне, что ты не умер,
а только сбежал из дому.
– Да, это ты мог бы сделать, Том, – сказала Мэри, –
мне кажется, ты просто забыл об этом, а то так бы и
сделал.
– Это правда, Том? – спросила тетя Полли, и ее
лицо осветилось надеждой. – Скажи мне, сделал бы
ты это, если бы не забыл?
– Я… право, я не знаю. Это все испортило бы.
– Том, я надеялась, что ты меня любишь хоть
немножко, – сказала тетя Полли таким
расстроенным голосом, что Том растерялся. – Хоть
бы подумал обо мне, все-таки это лучше, чем
ничего.
– Ну, тетечка, что же тут плохого? – заступилась
Мэри. – Это он просто по рассеянности; он вечно
торопится и оттого ни о чем не помнит.
– Очень жаль, если так. А вот Сид вспомнил бы.
Переправился бы сюда и сказал бы мне. Смотри,
Том, вспомнишь какнибудь и пожалеешь, что мало
думал обо мне, когда это ничего тебе не стоило, да
уж будет поздно.
– Тетечка, ведь вы же знаете, что я вас люблю.
– Может, и знала бы, если бы ты хоть чем-нибудь
это доказал.
– Теперь я жалею, что не подумал об этом, – сказал
Том с раскаянием в голосе, – зато я вас видел во
сне. Все-таки хоть что-нибудь, правда?
– Не бог весть что – сны и кошка может видеть, –
но всетаки лучше, чем ничего. Что же тебе
снилось?
– Ну вот, в среду ночью мне приснилось, будто бы
вы сидите вот тут, возле кровати, а Сид около
ящика с дровами, а Мэри с ним рядом.
– Верно, так мы и сидели. Мы всегда так сидим.
Очень рада, что ты хоть во сне о нас думал.
– И будто бы мать Джо Гарпера тоже с вами.
"Why, she was here! Did you dream any
more?"
"Oh, lots. But it's so dim, now."
– Верно, и она тут была! А еще что тебе снилось?
– Да много разного. Только теперь все как-то
спуталось.
"Well, try to recollect--can't you?"
– Ну постарайся вспомнить – неужели не можешь?
"Somehow it seems to me that the wind--the – Будто бы ветер… Будто бы ветер задул… задул…
wind blowed the--the--"
"Try harder, Tom! The wind did blow
– Ну, думай, Том! Ветер что-то задул! Ну!
something. Come!"
Tom pressed his fingers on his forehead an
Том приставил палец ко лбу в тревожном раздумье
anxious minute, and then said:
и минуту спустя сказал:
"I've got it now! I've got it now! It blowed
– Теперь вспомнил! Вспомнил! Ветер задул свечу!
the candle!"
"Mercy on us! Go on, Tom--go on!"
– Господи помилуй! Дальше, Том, дальше!
"And it seems to me that you said, 'Why, I
– И будто бы вы сказали: «Что-то мне кажется,
believe that that door--'"
будто дверь… «
"Go ON, Tom!"
– Дальше, Том!
"Just let me study a moment--just a
– Дайте мне подумать минутку, одну минутку… Ах
moment. Oh, yes--you said you believed the да! Вы сказали, что вам кажется, будто дверь
door was open."
отворилась.
"As I'm sitting here, I did! Didn't I, Mary!
– Верно, как то, что я сейчас тут сижу! Ведь правда,
Go on!"
Мэри, я это говорила? Дальше!
"And then--and then--well I won't be
– А потом… а потом… наверно не помню, но как
certain, but it seems like as if you made Sid будто вы послали Сида и велели…
go and--and--"
"Well? Well? What did I make him do,
– Ну? Ну? Что я ему велела, Том? Что я ему велела?
Tom? What did I make him do?"
"You made him--you--Oh, you made him
– Велели ему… Ах, да! Вы велели ему закрыть
shut it."
дверь.
"Well, for the land's sake! I never heard the – Ну вот, ей-богу, никогда в жизни ничего
beat of that in all my days! Don't tell ME
подобного не слыхивала. Вот и говорите после
there ain't anything in dreams, any more.
этого, что сны ничего не значат. Надо сию же
Sereny Harper shall know of this before I'm минуту рассказать про это Сирини Гарпер. Пусть
an hour older. I'd like to see her get around
говорит, что хочет, насчет предрассудков, теперь ей
THIS with her rubbage 'bout superstition.
не отвертеться. Дальше, Том!
Go on, Tom!"
"Oh, it's all getting just as bright as day,
– Ну, теперь-то я все до капельки припомнил.
now. Next you said I warn't BAD, only
Потом вы сказали, что я вовсе не такой плохой, а
mischeevous and harum-scarum, and not
только озорник и рассеянный, и спрашивать с меня
any more responsible than--than--I think it
все равно что… уж не помню, с жеребенка, что ли.
was a colt, or something."
"And so it was! Well, goodness gracious!
– Так оно и было! Ах, боже милостивый! Дальше,
Go on, Tom!"
Том!
"And then you began to cry."
– А потом вы заплакали.
"So I did. So I did. Not the first time,
– Да, да. Заплакала. Да и не в первый раз. А
neither. And then--"
потом…
"Then Mrs. Harper she began to cry, and
– Потом миссис Гарпер тоже заплакала и сказала,
said Joe was just the same, and she wished
что Джо у нее тоже такой и что она жалеет теперь,
she hadn't whipped him for taking cream
что отстегала его за сливки, когда сама же их
when she'd throwed it out her own self--"
выплеснула…
"Tom! The sperrit was upon you! You was a – Том! Дух святой снизошел на тебя! Ты видел
prophesying--that's what you was doing!
Land alive, go on, Tom!"
"Then Sid he said--he said--"
"I don't think I said anything," said Sid.
"Yes you did, Sid," said Mary.
"Shut your heads and let Tom go on! What
did he say, Tom?"
"He said--I THINK he said he hoped I was
better off where I was gone to, but if I'd
been better sometimes--"
"THERE, d'you hear that! It was his very
words!"
"And you shut him up sharp."
"I lay I did! There must 'a' been an angel
there. There WAS an angel there,
somewheres!"
"And Mrs. Harper told about Joe scaring her
with a firecracker, and you told about Peter
and the Painkiller--"
"Just as true as I live!"
"And then there was a whole lot of talk
'bout dragging the river for us, and 'bout
having the funeral Sunday, and then you
and old Miss Harper hugged and cried, and
she went."
"It happened just so! It happened just so, as
sure as I'm a-sitting in these very tracks.
Tom, you couldn't told it more like if you'd
'a' seen it! And then what? Go on, Tom!"
пророческий сон, вот что с тобой было! Ну, что же
дальше, Том?
– А потом Сид сказал… он сказал…
– Я, кажется, ничего не говорил, – заметил Сид.
– Нет, ты говорил, Сид, – сказала Мэри.
– Замолчите вы, пускай Том говорит! Ну так что же
он сказал, Том?
– Он сказал… кажется, он сказал, что мне там
гораздо лучше, чем здесь, но все-таки, если бы я
себя вел по-другому…
– Ну вот, вы слышите? Эти самые слова он и
сказал!
– А вы ему велели замолчать.
– Ну да, велела! Верно, ангел божий был с нами в
комнате! Где-нибудь тут был ангел!
– А миссис Гарпер рассказала, как Джо напугал ее
пистоном, а вы рассказали про кота и про
лекарство…
– Истинная правда!
– А потом много было разговоров насчет того, что
нас хотят искать в реке и что похороны будут в
воскресенье, а потом вы с миссис Гарпер обнялись
и заплакали, а потом она ушла.
– Все так и было! Все так и было! И так же верно,
как то, что я здесь сижу. Том, ты не мог бы
рассказать это лучше, даже если бы видел все
своими собственными глазами! А потом что? И у,
Том?
"Then I thought you prayed for me--and I
– Потом вы стали молиться за меня – я видел, как
could see you and hear every word you said. вы молились, и слышал каждое слово. А потом вы
And you went to bed, and I was so sorry
легли спать, а мне стало вас жалко, и я написал на
that I took and wrote on a piece of sycamore куске коры: «Мы не утонули – мы только сделались
bark, 'We ain't dead--we are only off being
пиратами», и положил кору на стол около свечки; а
pirates,' and put it on the table by the
потом будто бы вы уснули, и лицо у вас было такое
candle; and then you looked so good, laying доброе во сне, что я будто бы подошел, наклонился
there asleep, that I thought I went and
и поцеловал вас в губы.
leaned over and kissed you on the lips."
"Did you, Tom, DID you! I just forgive you – Да что ты, Том, неужели! Я бы тебе все за это
everything for that!" And she seized the boy простила! – И она схватила и крепко прижала к
in a crushing embrace that made him feel
себе мальчика, отчего он почувствовал себя
like the guiltiest of villains.
последним из негодяев.
"It was very kind, even though it was only
– Очень хорошо с его стороны, хотя это был всегоa--dream," Sid soliloquized just audibly.
навсего сон, – сказал Сид про себя, но довольно
слышно.
"Shut up, Sid! A body does just the same in – Замолчи, Сид! Во сне человек ведет себя точно
a dream as he'd do if he was awake. Here's a так же, как вел бы и наяву. Вот тебе самое большое
big Milum apple I've been saving for you,
яблоко, Том, я его берегла на всякий случай, если
Tom, if you was ever found again--now go
ты когда-нибудь найдешься; а теперь ступай в
'long to school. I'm thankful to the good
школу. Слава господу богу, отцу нашему
God and Father of us all I've got you back,
небесному за то, что он вернул мне тебя, за его
that's long-suffering and merciful to them
that believe on Him and keep His word,
though goodness knows I'm unworthy of it,
but if only the worthy ones got His
blessings and had His hand to help them
over the rough places, there's few enough
would smile here or ever enter into His rest
when the long night comes. Go 'long Sid,
Mary, Tom--take yourselves off--you've
hendered me long enough."
The children left for school, and the old
lady to call on Mrs. Harper and vanquish
her realism with Tom's marvellous dream.
Sid had better judgment than to utter the
thought that was in his mind as he left the
house. It was this: "Pretty thin--as long a
dream as that, without any mistakes in it!"
What a hero Tom was become, now! He did
not go skipping and prancing, but moved
with a dignified swagger as became a pirate
who felt that the public eye was on him.
And indeed it was; he tried not to seem to
see the looks or hear the remarks as he
passed along, but they were food and drink
to him. Smaller boys than himself flocked at
his heels, as proud to be seen with him, and
tolerated by him, as if he had been the
drummer at the head of a procession or the
elephant leading a menagerie into town.
Boys of his own size pretended not to know
he had been away at all; but they were
consuming with envy, nevertheless. They
would have given anything to have that
swarthy suntanned skin of his, and his
glittering notoriety; and Tom would not
have parted with either for a circus.
At school the children made so much of him
and of Joe, and delivered such eloquent
admiration from their eyes, that the two
heroes were not long in becoming
insufferably "stuck-up." They began to tell
their adventures to hungry listeners--but
they only began; it was not a thing likely to
have an end, with imaginations like theirs to
furnish material. And finally, when they got
out their pipes and went serenely puffing
around, the very summit of glory was
reached.
Tom decided that he could be independent
of Becky Thatcher now. Glory was
sufficient. He would live for glory. Now
that he was distinguished, maybe she would
долготерпение и милосердие ко всем, кто в него
верит и соблюдает его заповеди, и ко мне тоже,
хоть я и недостойна: но если бы одни только
достойные пользовались его милостями и помощью
в трудную минуту, то немногие знали бы, что такое
радость на земле и вечный покой на небе. А теперь
убирайтесь отсюда, Сид, Мэри, Том, – да поживей.
Надоели вы мне!
Дети ушли в школу, а тетя Полли отправилась
навестить миссис Гарпер с целью побороть ее
неверие удивительным сном Тома. Уходя из дому,
Сид, однако, остерегся и не высказал вслух ту
мысль, которая была у него на уме. Вот что он
думал: «Что-то уж очень чудно – запомнил такой
длинный сон и ни разу ни в чем не ошибся!»
Каким героем чувствовал себя Том! Он не скакал и
не прыгал, а выступал не спеша и с достоинством,
как подобает пирату, который знает, что на него
устремлены глаза всего общества. И действительно,
все на него глядели. Он старался делать вид, будто
не замечает обращенных на него взглядов и не
слышит, что про него говорят, когда он проходит
мимо, зато про себя упивался этим. Малыши бегали
за ним хвостом и гордились тем, что их видят
вместе с ним, а он их не гонит от себя: для них он
был чем-то вроде барабанщика во главе процессии
или слона во главе входящего в город зверинца. Его
ровесники делали вид, будто он вовсе никуда не
убегал, и все-таки их терзала зависть. Они отдали
бы все на свете за такой темный загар и за такую
громкую славу, а Том не расстался бы ни с тем, ни
с другим, даже если бы ему предложили взамен
стать хозяином цирка.
В школе все дети так носились и с ним и с Джо
Гарпером и смотрели на них такими
восторженными глазами, что оба героя в самом
скором времени заважничали невыносимо. Они
начали рассказывать свои приключения сгоравшим
от любопытства слушателям, – но только начали:
не такая это была вещь, чтобы скоро кончить, когда
неистощимая фантазия подавала им все новый и
новый материал. А когда, наконец, Том и Джо
достали трубки и принялись преспокойно
попыхивать, их слава поднялась на недосягаемую
высоту.
Том решил, что теперь он может не обращать на
Бекки Тэтчер никакого внимания и обойтись без
нее. Достаточно ему одной славы. Он будет жить
для славы. Теперь, когда он так отличился, Бекки,
be wanting to "make up." Well, let her--she
should see that he could be as indifferent as
some other people. Presently she arrived.
Tom pretended not to see her. He moved
away and joined a group of boys and girls
and began to talk. Soon he observed that she
was tripping gayly back and forth with
flushed face and dancing eyes, pretending to
be busy chasing schoolmates, and
screaming with laughter when she made a
capture; but he noticed that she always
made her captures in his vicinity, and that
she seemed to cast a conscious eye in his
direction at such times, too. It gratified all
the vicious vanity that was in him; and so,
instead of winning him, it only "set him up"
the more and made him the more diligent to
avoid betraying that he knew she was about.
Presently she gave over skylarking, and
moved irresolutely about, sighing once or
twice and glancing furtively and wistfully
toward Tom. Then she observed that now
Tom was talking more particularly to Amy
Lawrence than to any one else. She felt a
sharp pang and grew disturbed and uneasy
at once. She tried to go away, but her feet
were treacherous, and carried her to the
group instead. She said to a girl almost at
Tom's elbow--with sham vivacity:
"Why, Mary Austin! you bad girl, why
didn't you come to Sunday-school?"
"I did come--didn't you see me?"
"Why, no! Did you? Where did you sit?"
"I was in Miss Peters' class, where I always
go. I saw YOU."
"Did you? Why, it's funny I didn't see you. I
wanted to tell you about the picnic."
"Oh, that's jolly. Who's going to give it?"
"My ma's going to let me have one."
"Oh, goody; I hope she'll let ME come."
"Well, she will. The picnic's for me. She'll
let anybody come that I want, and I want
you."
"That's ever so nice. When is it going to
be?"
"By and by. Maybe about vacation."
"Oh, won't it be fun! You going to have all
the girls and boys?"
"Yes, every one that's friends to me--or
wants to be"; and she glanced ever so
furtively at Tom, but he talked right along
to Amy Lawrence about the terrible storm
может быть, захочет помириться с ним. Что ж,
пускай, – она увидит, что он тоже умеет быть
равнодушным, как некоторые другие. Скоро
пришла и Бекки. Том притворился, будто не видит
ее. Он подошел к кучке мальчиков и девочек и
завел с ними разговор. Он заметил, что Бекки, вся
раскрасневшаяся, блестя глазами, весело бегает
взад и вперед, притворяясь, будто гоняется за
подругами, и вскрикивая от радости, когда поймает
кого-нибудь: однако он заметил, что если она когонибудь ловит, то всегда рядом с ним, а поймав,
непременно поглядит на него украдкой. Это очень
польстило его тщеславию, и Том еще сильнее
заупрямился, вместо того чтобы сдаться. Он решил
ни за что не уступать, понимая, чего хочется Бекки.
Теперь она перестала бегать и нерешительно
прохаживалась неподалеку, с грустью поглядывая
украдкой на Тома, и даже вздохнула раза два.
Потом она заметила, что Том больше разговаривает
с Эми Лоуренс, чем с другими. Сердце у нее
заныло, она встревожилась, и ей стало не по себе.
Она хотела отойти подальше, а вместо того
непослушные ноги несли ее все ближе и ближе к
той группе, где был Том. Она заговорила с одной
девочкой, которая стояла рядом с Томом:
– Ах, Мэри Остин! Гадкая девчонка, почему ты не
была в воскресной школе?
– Я была, как же ты меня не видела?
– Разве ты была? Где ты сидела?
– В классе мисс Питере; там же, где и всегда. Я
тебя видела.
– Неужели? Странно, как это я тебя не заметила.
Мне хотелось поговорить с тобой о пикнике.
– Вот хорошо! А кто его устраивает?
– Моя мама.
– Как это мило! А меня она пригласит?
– Конечно, пригласит. Ведь пикник для меня. Она
позовет всех, кого я захочу, а тебя я непременно
хочу позвать.
– Я так рада. А когда это будет?
– Очень скоро. Может быть, на каникулах.
– Вот будет весело! Ты пригласишь всех мальчиков
и девочек?
– Да, всех моих друзей… или тех, кто хочет со
мной дружить. – И она украдкой посмотрела на
Тома, но он в эту минуту рассказывал Эми Лоуренс
про грозу на острове и про то, как молния разбила
on the island, and how the lightning tore the
great sycamore tree "all to flinders" while
he was "standing within three feet of it."
"Oh, may I come?" said Grace Miller.
"Yes."
"And me?" said Sally Rogers.
"Yes."
"And me, too?" said Susy Harper. "And
Joe?"
"Yes."
And so on, with clapping of joyful hands till
all the group had begged for invitations but
Tom and Amy. Then Tom turned coolly
away, still talking, and took Amy with him.
Becky's lips trembled and the tears came to
her eyes; she hid these signs with a forced
gayety and went on chattering, but the life
had gone out of the picnic, now, and out of
everything else; she got away as soon as she
could and hid herself and had what her sex
call "a good cry." Then she sat moody, with
wounded pride, till the bell rang. She roused
up, now, with a vindictive cast in her eye,
and gave her plaited tails a shake and said
she knew what SHE'D do.
большой платан «в мелкие щепки», когда он стоял
«всего в трех шагах»…
– А мне можно прийти? – спросила Грэси Миллер.
– Да.
– А мне? – спросила Салли Роджерс.
– Да.
– И мне тоже можно? – спросила Сюзи Гарпер. – И
Джо?
– Да.
И все, кроме Тома и Эми, один за другим, радостно
хлопая в ладоши, напросились на приглашение.
Тогда Том спокойно повернулся к Бекки спиной и,
продолжая разговаривать, увел с собой Эми
Лоуренс. У Бекки задрожали губы и слезы
навернулись на глаза; она постаралась это скрыть,
притворяясь веселой, и продолжала болтать попрежнему, но пикник потерял для нее всякую
прелесть, как и все остальное на свете; она
постаралась поскорее уйти и спряталась, чтобы
выплакаться всласть, как принято говорить у
прекрасного пола. Она сидела одна до самого
звонка, не желая показывать, как уязвлена ее
гордость. Потом встала, тряхнула длинными
косами и, мстительно сверкнув глазами, сказала
себе, что теперь знает, что ей делать.
At recess Tom continued his flirtation with
На перемене Том продолжал ухаживать за Эми,
Amy with jubilant self-satisfaction. And he веселый и очень довольный собой. Однако он все
kept drifting about to find Becky and
время старался разыскать Бекки и нанести ей удар в
lacerate her with the performance. At last he самое сердце своим поведением. Наконец он ее
spied her, but there was a sudden falling of
увидел, и его настроение сразу упало. Она сидела в
his mercury. She was sitting cosily on a
уютном уголке за школьным домом на одной
little bench behind the schoolhouse looking скамеечке с Альфредом Темплом и разглядывала с
at a picture-book with Alfred Temple--and
ним картинки в книжке, склонившись над
so absorbed were they, and their heads so
страницей голова к голове. Оба они были так
close together over the book, that they did
увлечены этим занятием, что, казалось, вовсе не
not seem to be conscious of anything in the замечали, что делается на свете. Ревность огнем
world besides. Jealousy ran red-hot through пробежала по жилам Тома. Он разозлился на
Tom's veins. He began to hate himself for
самого себя за то, что упустил случай помириться с
throwing away the chance Becky had
Бекки, когда она первая подошла к нему. Он ругал
offered for a reconciliation. He called
себя дураком и всеми бранными словами, какие
himself a fool, and all the hard names he
только приходили ему в голову. Он чуть не
could think of. He wanted to cry with
заплакал с досады. Эми болтала без умолку, не
vexation. Amy chatted happily along, as
помня себя от радости, а у Тома язык точно прилип
they walked, for her heart was singing, but
к гортани. Он не слышал того, что говорила ему
Tom's tongue had lost its function. He did
Эми, а когда она взглядывала на него, ожидая
not hear what Amy was saying, and
ответа, он бормотал бог знает что, часто даже и
whenever she paused expectantly he could
невпопад. Его все тянуло за школьный дом, хотя
only stammer an awkward assent, which
эта возмутительная картина растравляла ему душу.
was as often misplaced as otherwise. He
Он не мог с собой справиться. И его просто бесило,
kept drifting to the rear of the schoolhouse, что Бекки, как ему казалось, даже не замечает его
again and again, to sear his eyeballs with
существования. Однако она все видела, отлично
the hateful spectacle there. He could not
help it. And it maddened him to see, as he
thought he saw, that Becky Thatcher never
once suspected that he was even in the land
of the living. But she did see, nevertheless;
and she knew she was winning her fight,
too, and was glad to see him suffer as she
had suffered.
Amy's happy prattle became intolerable.
Tom hinted at things he had to attend to;
things that must be done; and time was
fleeting. But in vain--the girl chirped on.
Tom thought, "Oh, hang her, ain't I ever
going to get rid of her?" At last he must be
attending to those things--and she said
artlessly that she would be "around" when
school let out. And he hastened away,
hating her for it.
"Any other boy!" Tom thought, grating his
teeth. "Any boy in the whole town but that
Saint Louis smarty that thinks he dresses so
fine and is aristocracy! Oh, all right, I licked
you the first day you ever saw this town,
mister, and I'll lick you again! You just wait
till I catch you out! I'll just take and--"
And he went through the motions of
thrashing an imaginary boy --pummelling
the air, and kicking and gouging. "Oh, you
do, do you? You holler 'nough, do you?
Now, then, let that learn you!" And so the
imaginary flogging was finished to his
satisfaction.
Tom fled home at noon. His conscience
could not endure any more of Amy's
grateful happiness, and his jealousy could
bear no more of the other distress. Becky
resumed her picture inspections with Alfred,
but as the minutes dragged along and no
Tom came to suffer, her triumph began to
cloud and she lost interest; gravity and
absent-mindedness followed, and then
melancholy; two or three times she pricked
up her ear at a footstep, but it was a false
hope; no Tom came. At last she grew
entirely miserable and wished she hadn't
carried it so far. When poor Alfred, seeing
that he was losing her, he did not know
how, kept exclaiming:
"Oh, here's a jolly one! look at this!"
she lost patience at last, and said,
"Oh, don't bother me! I don't care for them!"
and burst into tears, and got up and walked
понимала, что победа на ее стороне, и была очень
рада, что он теперь страдает так же, как раньше
страдала она.
Веселая болтовня Эми сделалась для него
невыносимой. Том намекнул, что у него есть
важное дело и что ему надо спешить. Но все было
напрасно – девочка трещала по-прежнему. Том
подумал: «Ах ты господи, неужели от нее никак не
отвяжешься?» Наконец он прямо сказал, что ему
надо уйти по делу, а она простодушно ответила,
что подождет его «где-нибудь тут» после уроков. И
он поскорей убежал, чуть не возненавидев ее за это.
«Кто угодно, только бы не этот мальчишка! – думал
Том, скрежеща зубами. – Кто угодно в городе,
только не этот франт из Сент-Луи. Туда же,
воображает, что он аристократ, оттого что одет с
иголочки! Ну погоди, любезный, я тебя поколотил
в первый же день и еще поколочу! Дай только
добраться! Вот как возьму да… «
И Том принялся колотить воображаемого врага –
лупил по воздуху кулаками, замахивался и лягался.
«Ах, ты вот как? Проси сейчас же пощады! Ну, так
тебе и надо, вперед наука! « И воображаемое
побоище закончилось к полному его удовольствию.
Том сбежал домой в большую перемену. Совесть не
позволяла ему больше смотреть на простодушную
радость Эми, а ревность стала невыносимой. Бекки
опять села рассматривать картинки вместе с
Альфредом, но время шло, Том больше не
появлялся и мучить было некого, и потому ее
торжество поблекло и потеряло дня нее всякий
интерес; явилась рассеянность, скука, а там и тоска;
два-три раза она настораживалась, прислушиваясь
к чьим-то шагам, но это была ложная надежда –
Том все не приходил. Наконец она совсем
приуныла и начала жалеть, что завела дело так
далеко. Бедняга Альфред, который видел, что ей с
ним скучно, хотя и не понимал почему, все не
унимался:
– Глядите, какая картинка! А эта еще лучше!
Наконец Бекки не выдержала:
– Ах, отстаньте, пожалуйста! Не нужны мне ваши
картинки! – Она расплакалась, вскочила и убежала
away.
Alfred dropped alongside and was going to
try to comfort her, but she said:
"Go away and leave me alone, can't you! I
hate you!"
So the boy halted, wondering what he could
have done--for she had said she would look
at pictures all through the nooning--and she
walked on, crying. Then Alfred went
musing into the deserted schoolhouse. He
was humiliated and angry. He easily
guessed his way to the truth--the girl had
simply made a convenience of him to vent
her spite upon Tom Sawyer. He was far
from hating Tom the less when this thought
occurred to him. He wished there was some
way to get that boy into trouble without
much risk to himself. Tom's spelling-book
fell under his eye. Here was his opportunity.
He gratefully opened to the lesson for the
afternoon and poured ink upon the page.
Becky, glancing in at a window behind him
at the moment, saw the act, and moved on,
without discovering herself. She started
homeward, now, intending to find Tom and
tell him; Tom would be thankful and their
troubles would be healed. Before she was
half way home, however, she had changed
her mind. The thought of Tom's treatment of
her when she was talking about her picnic
came scorching back and filled her with
shame. She resolved to let him get whipped
on the damaged spelling-book's account,
and to hate him forever, into the bargain.
от него.
Альфред поплелся за ней и собирался было
пристать с утешениями, но она сказала:
– Да уйдите же, оставьте меня в покое! Я вас
терпеть не могу!
И мальчик растерянно остановился, не понимая,
что же он такого сделал, когда она сама сказала,
что будет всю большую перемену смотреть с ним
картинки, а теперь с плачем убежала от него.
Альфред, не зная, что и думать, побрел обратно в
пустую школу. Он рассердился и обиделся.
Докопаться до правды было нетрудно: Бекки
просто воспользовалась им, чтобы досадить Тому
Сойеру. Когда он об этом догадался, то еще больше
возненавидел Тома. Ему захотелось как-нибудь
насолить Тому, не подвергая себя риску. Учебник
Тома попался ему на глаза. Случай был удобный.
Он с радостью открыл книжку на той странице, где
был заданный урок, и залил ее чернилами.
CHAPTER XIX
Глава XIX
TOM arrived at home in a dreary mood, and
the first thing his aunt said to him showed
him that he had brought his sorrows to an
unpromising market:
"Tom, I've a notion to skin you alive!"
"Auntie, what have I done?"
"Well, you've done enough. Here I go over
to Sereny Harper, like an old softy,
expecting I'm going to make her believe all
that rubbage about that dream, when lo and
behold you she'd found out from Joe that
Том вернулся домой в очень мрачном настроении,
но первые же слова тетки показали ему, что он
явился со своими горестями в самое неподходящее
место:
– Том, выдрать бы тебя как следует!
– Тетечка, что же я такого сделал?
– Да уж наделал довольно! А я-то, старая дура, бегу
к Сирини Гарпер, – думаю, сейчас она поверит в
этот твой дурацкий сон. И нате вам, пожалуйста!
Она, оказывается, узнала у Джо, что ты здесь был в
тот вечер и слышал все наши «разговоры. Не знаю
Бекки заглянула в эту минуту в окно и увидела, что
он делает, но прошла мимо, не сказав Альфреду ни
слова. Она ушла домой: ей хотелось разыскать
Тома и все рассказать ему. Том, конечно, будет ей
благодарен, и они с ним помирятся. Однако на
полдороге Бекки передумала. Она вспомнила, как
Том обошелся с ней, когда она рассказывала про
пикник, и от обиды ее обожгло словно огнем. Она
решила не выручать Тома, а кроме того,
возненавидеть его навеки. Пускай его накажут за
испорченный учебник.
you was over here and heard all the talk we
had that night. Tom, I don't know what is to
become of a boy that will act like that. It
makes me feel so bad to think you could let
me go to Sereny Harper and make such a
fool of myself and never say a word."
This was a new aspect of the thing. His
smartness of the morning had seemed to
Tom a good joke before, and very
ingenious. It merely looked mean and
shabby now. He hung his head and could
not think of anything to say for a moment.
Then he said:
"Auntie, I wish I hadn't done it--but I didn't
think."
"Oh, child, you never think. You never
think of anything but your own selfishness.
You could think to come all the way over
here from Jackson's Island in the night to
laugh at our troubles, and you could think to
fool me with a lie about a dream; but you
couldn't ever think to pity us and save us
from sorrow."
"Auntie, I know now it was mean, but I
didn't mean to be mean. I didn't, honest.
And besides, I didn't come over here to
laugh at you that night."
"What did you come for, then?"
"It was to tell you not to be uneasy about us,
because we hadn't got drownded."
"Tom, Tom, I would be the thankfullest soul
in this world if I could believe you ever had
as good a thought as that, but you know you
never did--and I know it, Tom."
"Indeed and 'deed I did, auntie--I wish I
may never stir if I didn't."
"Oh, Tom, don't lie--don't do it. It only
makes things a hundred times worse."
"It ain't a lie, auntie; it's the truth. I wanted
to keep you from grieving--that was all that
made me come."
"I'd give the whole world to believe that--it
would cover up a power of sins, Tom. I'd
'most be glad you'd run off and acted so
bad. But it ain't reasonable; because, why
didn't you tell me, child?"
"Why, you see, when you got to talking
about the funeral, I just got all full of the
idea of our coming and hiding in the church,
and I couldn't somehow bear to spoil it. So I
just put the bark back in my pocket and kept
mum."
даже, что может выйти из мальчика, который так
себя ведет. Мне просто думать противно: как это
ты мог допустить, чтобы я пошла к миссис Гарпер
и разыграла из себя такую идиотку, и ни слова не
сказал!
Теперь все дело представилось в ином свете. До
сих пор утренняя выдумка казалась Тому очень
ловкой шуткой, поистине находкой. А теперь это
выглядело очень убого и некрасиво. Том повесил
голову и с минуту не мог ничего придумать себе в
оправдание. Потом сказал:
– Тетечка, мне очень жалко, что я это сделал, я както не подумал.
– Ах, милый, ты никогда не думаешь. Ты никогда
ни о чем не думаешь, только о себе самом. Ты вот
не задумался проплыть такую даль с острова,
ночью, только для того, чтобы посмеяться над
нашим горем, не задумался оставить меня в дурах,
сочинив этот сон; а вот пожалеть нас и избавить от
лишних слез тебе и в голову не пришло.
– Тетечка, сейчас я понимаю, что это было
нехорошо, но ведь это я не нарочно. Я не хотел,
честное слово. А кроме того, я приходил домой
вовсе не затем, чтобы над вами смеяться.
– Для чего же тогда ты приходил?
– Мне хотелось вам сказать, чтобы вы не
беспокоились о нас, потому что мы не утонули.
– Ах, Том, Том, если бы я только могла поверить,
что у тебя было такое доброе намерение, я от всей
души возблагодарила бы бога, но ведь ты и сам
знаешь, что так не было; и я тоже это знаю, Том.
– Ну, право же, тетечка, было! Вот не сойти мне с
этого места, если не было!
– Ах, Том, не выдумывай, это ни к чему. Только во
сто раз хуже.
– Я и не выдумываю, тетечка, это правда. Я хотел,
чтобы вы не горевали, для этого и пришел.
– Я бы все на свете отдала, чтобы этому поверить, –
за одно это все твои грехи можно простить, Том.
Даже то, что ты убежал и вел себя из рук вон
плохо. Да поверить-то невозможно; ну отчего ты
мне не сказал, а?
– Знаете, тетечка, когда вы заговорили про
похороны, мне вдруг ужасно захотелось вернуться
и спрятаться в церкви. Как же можно было сказать?
И я взял да и положил кору обратно в карман и
ничего не стал говорить.
"What bark?"
"The bark I had wrote on to tell you we'd
gone pirating. I wish, now, you'd waked up
when I kissed you--I do, honest."
The hard lines in his aunt's face relaxed and
a sudden tenderness dawned in her eyes.
"DID you kiss me, Tom?"
"Why, yes, I did."
"Are you sure you did, Tom?"
"Why, yes, I did, auntie--certain sure."
"What did you kiss me for, Tom?"
"Because I loved you so, and you laid there
moaning and I was so sorry."
The words sounded like truth. The old lady
could not hide a tremor in her voice when
she said:
"Kiss me again, Tom!--and be off with you
to school, now, and don't bother me any
more."
The moment he was gone, she ran to a
closet and got out the ruin of a jacket which
Tom had gone pirating in. Then she
stopped, with it in her hand, and said to
herself:
"No, I don't dare. Poor boy, I reckon he's
lied about it--but it's a blessed, blessed lie,
there's such a comfort come from it. I hope
the Lord--I KNOW the Lord will forgive
him, because it was such goodheartedness
in him to tell it. But I don't want to find out
it's a lie. I won't look."
She put the jacket away, and stood by
musing a minute. Twice she put out her
hand to take the garment again, and twice
she refrained. Once more she ventured, and
this time she fortified herself with the
thought: "It's a good lie--it's a good lie--I
won't let it grieve me." So she sought the
jacket pocket. A moment later she was
reading Tom's piece of bark through
flowing tears and saying:
"I could forgive the boy, now, if he'd
committed a million sins!"
– Какую кору?
– А на которой я написал, что мы ушли в пираты.
Жалко, что вы не проснулись, когда я вас
поцеловал, право, жалко.
Суровые морщины на лице тети Полли
разгладились, и глава просияли нежностью.
– А ты меня вправду поцеловал, Том?
– Конечно, а то как же.
– Это ты правду говоришь, Том?
– А то как же, тетечка, конечно, правду.
– Почему же ты меня поцеловал, Том?
– Потому что я вас очень люблю, а вы стонали во
сне, и мне было вас жалко.
Это походило на правду. Тетя Полли сказала с
дрожью в голосе, которой не могла скрыть:
CHAPTER XX
Глава XX
THERE was something about Aunt Polly's
manner, when she kissed Tom, that swept
away his low spirits and made him
Тетя Полли поцеловала Тома так ласково, что все
его уныние как рукой сняло и на сердце у него
опять сделалось легко и весело. Он отправился в
– Поцелуй меня еще раз, Том! А теперь убирайся в
школу и не мешай мне.
Как только он ушел, она бросилась в чулан и
достала старую куртку, в которой Том убежал из
дому. Потом остановилась, держа куртку в руках, и
сказала сама себе:
– Нет, рука не поднимается. Бедный мальчик, он,
наверно, соврал мне, но это святая ложь, ложь во
спасение, она меня так порадовала. Надеюсь, что
господь… нет, я знаю, что господь простит ему,
ведь это он выдумал по доброте сердечной. Даже и
знать не хочу, если он соврал. Не стану смотреть.
Она положила куртку и призадумалась на минуту.
Дважды протягивала она руку за курткой и дважды
отдергивала ее. На третий раз она набралась
смелости, подкрепившись мыслью: «Это ложь во
спасение, святая ложь, и я не стану из-за нее
расстраиваться», – и сунула руку в карман.
Минутой позже она, обливаясь слезами, читала
нацарапанные на куске коры слова и
приговаривала:
– Теперь я ему все прощу, чего бы он ни натворил,
хоть миллион грехов!
lighthearted and happy again. He started to
school and had the luck of coming upon
Becky Thatcher at the head of Meadow
Lane. His mood always determined his
manner. Without a moment's hesitation he
ran to her and said:
"I acted mighty mean to-day, Becky, and
I'm so sorry. I won't ever, ever do that way
again, as long as ever I live--please make
up, won't you?"
The girl stopped and looked him scornfully
in the face:
"I'll thank you to keep yourself TO yourself,
Mr. Thomas Sawyer. I'll never speak to you
again."
She tossed her head and passed on. Tom
was so stunned that he had not even
presence of mind enough to say "Who cares,
Miss Smarty?" until the right time to say it
had gone by. So he said nothing. But he was
in a fine rage, nevertheless. He moped into
the schoolyard wishing she were a boy, and
imagining how he would trounce her if she
were. He presently encountered her and
delivered a stinging remark as he passed.
She hurled one in return, and the angry
breach was complete. It seemed to Becky,
in her hot resentment, that she could hardly
wait for school to "take in," she was so
impatient to see Tom flogged for the injured
spelling-book. If she had had any lingering
notion of exposing Alfred Temple, Tom's
offensive fling had driven it entirely away.
Poor girl, she did not know how fast she
was nearing trouble herself.
The master, Mr. Dobbins, had reached
middle age with an unsatisfied ambition.
The darling of his desires was, to be a
doctor, but poverty had decreed that he
should be nothing higher than a village
schoolmaster. Every day he took a
mysterious book out of his desk and
absorbed himself in it at times when no
classes were reciting. He kept that book
under lock and key. There was not an urchin
in school but was perishing to have a
glimpse of it, but the chance never came.
Every boy and girl had a theory about the
nature of that book; but no two theories
were alike, and there was no way of getting
at the facts in the case. Now, as Becky was
passing by the desk, which stood near the
школу, и ему так повезло, что он нагнал Бекки в
самом начале Мэдоу-лейн. Вел он себя всегда в
зависимости от настроения. Не колеблясь ни
минуты, он подбежал к ней и сказал:
– Я очень нехорошо поступил сегодня, Бекки, и
жалею об этом. Я никогда, никогда больше не буду,
никогда, пока жив. Давай помиримся, хорошо?
Девочка остановилась и презрительно поглядела
ему в глаза:
– Я буду вам очень благодарна, если вы меня
оставите в покое, мистер Томас Сойер. Я с вами
больше не разговариваю.
Она вздернула носик и прошла мимо. Том до того
растерялся, что ему не пришло в голову даже
сказать: «Ну и пожалуйста! Ишь задрала нос!» А
когда он собрался с духом, говорить что-нибудь
было уже поздно. Так он ничего и не сказал. Зато
разозлился ужасно. Эх, если бы она была
мальчишкой, уж и отлупил бы он ее! На школьном
дворе он опять столкнулся с ней и послал ей
вдогонку язвительное замечание. Она тоже не
осталась в долгу, так что разрыв был полный.
Возмущенной Бекки казалось, что она никогда не
дождется начала уроков, так ей не терпелось, чтобы
Тома отстегали за испорченную книжку. Если у нее
и оставалось хоть какое-нибудь желание
изобличить Альфреда Темпла, то после обидных
слов Тома оно совсем пропало.
Бедная девочка, она не знала, что опасность грозит
ей самой!
Учитель Доббинс дожил до седых волос, так и не
добившись своей цели. Самой заветной его мечтой
было сделаться доктором, но бедность не пустила
его дальше сельской школы. Каждый день он
доставал из ящика своего стола какую-то
таинственную книгу и погружался в чтение, пока
ученики готовили уроки. Книгу эту он держал под
замком. Все мальчишки в школе умирали от
любопытства хоть одним глазком заглянуть в эту
книгу, но удобного случая так ни разу и не
представилось. У каждого мальчика и у каждой
девочки имелись свои соображения насчет того,
что это за книга, но не было никакой возможности
докопаться до правды. И вот, проходя мимо
кафедры, стоявшей возле самых дверей, Бекки
заметила, что ключ торчит в ящике. Жалко было
упустить такую минуту. Она оглянулась, увидела,
door, she noticed that the key was in the
lock! It was a precious moment. She
glanced around; found herself alone, and the
next instant she had the book in her hands.
The title-page--Professor Somebody's
ANATOMY--carried no information to her
mind; so she began to turn the leaves. She
came at once upon a handsomely engraved
and colored frontispiece--a human figure,
stark naked. At that moment a shadow fell
on the page and Tom Sawyer stepped in at
the door and caught a glimpse of the
picture. Becky snatched at the book to close
it, and had the hard luck to tear the pictured
page half down the middle. She thrust the
volume into the desk, turned the key, and
burst out crying with shame and vexation.
"Tom Sawyer, you are just as mean as you
can be, to sneak up on a person and look at
what they're looking at."
"How could I know you was looking at
anything?"
"You ought to be ashamed of yourself, Tom
Sawyer; you know you're going to tell on
me, and oh, what shall I do, what shall I do!
I'll be whipped, and I never was whipped in
school."
Then she stamped her little foot and said:
"BE so mean if you want to! I know
something that's going to happen. You just
wait and you'll see! Hateful, hateful,
hateful!"--and she flung out of the house
with a new explosion of crying.
Tom stood still, rather flustered by this
onslaught. Presently he said to himself:
"What a curious kind of a fool a girl is!
Never been licked in school! Shucks!
What's a licking! That's just like a girl-they're so thin-skinned and chicken-hearted.
Well, of course I ain't going to tell old
Dobbins on this little fool, because there's
other ways of getting even on her, that ain't
so mean; but what of it? Old Dobbins will
ask who it was tore his book. Nobody'll
answer. Then he'll do just the way he
always does--ask first one and then t'other,
and when he comes to the right girl he'll
know it, without any telling. Girls' faces
always tell on them. They ain't got any
backbone. She'll get licked. Well, it's a kind
of a tight place for Becky Thatcher, because
there ain't any way out of it." Tom conned
что никого кругом нет, – и в следующее мгновение
книга уже была у нее в руках. Заглавие на первой
странице – «Анатомия» профессора такого-то –
ровно ничего ей не сказало, и она принялась
листать книгу. Ей сразу же попалась очень
красивая гравюра, вся в красках, – совсем голый
человек. В это мгновение чья-то тень упала на
страницу – на пороге стоял Том Сойер, заглядывая
в книжку через ее плечо. Торопясь захлопнуть
книгу, Бекки рванула ее к себе и так неудачно, что
надорвала страницу до половины. Она бросила
книгу в ящик, повернула ключ в замке и
расплакалась от стыда и досады.
– Том Сойер, от вас только и жди какой-нибудь
гадости, вам бы только подкрадываться и
подсматривать.
– Почем же я знал, что вы тут делаете?
– Как вам не стыдно, Том Сойер, вы, уж наверно,
на меня пожалуетесь. Что же мне теперь делать, что
делать? Меня накажут при всей школе, а я к этому
не привыкла!
Она топнула ножкой и сказала:
– Ну и отлично, жалуйтесь, если хотите! Я-то знаю,
что теперь будет. Погодите, вот увидите!
Противный, противный мальчишка! – И, выбежав
из школы, она опять расплакалась.
Озадаченный нападением, Том не мог двинуться с
места, потом сказал себе:
– Ну и дура эта девчонка! Не привыкла, чтоб ее
наказывали! Чушь какая! Подумаешь, отстегают!
Вот они, девчонки, – все трусихи и мокрые курицы.
Я, конечно, ничего не скажу старику Доббинсу про
эту дуру, можно с ней и по-другому разделаться, и
без ябеды обойдется, да ведь что толку? Доббинс
непременно спросит, кто разорвал книжку, и ответа
не получит. Тогда он сделает, как всегда, – начнет
спрашивать всех подряд, сначала одного, потом
другого; а дойдет до нее, сразу узнает, кто виноват:
у девчонок всегда по лицу все видно. Где им
выдержать! Вот и выпорет ее. Да, попала Бекки в
переделку, теперь уж ей не вывернуться. – Том
подумал еще немного и прибавил: – Ну и ладно! Ей
хотелось, чтобы мне влетело, – пускай теперь сама
попробует.
the thing a moment longer, and then added:
"All right, though; she'd like to see me in
just such a fix--let her sweat it out!"
Tom joined the mob of skylarking scholars
outside. In a few moments the master
arrived and school "took in." Tom did not
feel a strong interest in his studies. Every
time he stole a glance at the girls' side of the
room Becky's face troubled him.
Considering all things, he did not want to
pity her, and yet it was all he could do to
help it. He could get up no exultation that
was really worthy the name. Presently the
spelling-book discovery was made, and
Tom's mind was entirely full of his own
matters for a while after that. Becky roused
up from her lethargy of distress and showed
good interest in the proceedings. She did not
expect that Tom could get out of his trouble
by denying that he spilt the ink on the book
himself; and she was right. The denial only
seemed to make the thing worse for Tom.
Becky supposed she would be glad of that,
and she tried to believe she was glad of it,
but she found she was not certain. When the
worst came to the worst, she had an impulse
to get up and tell on Alfred Temple, but she
made an effort and forced herself to keep
still--because, said she to herself, "he'll tell
about me tearing the picture sure. I wouldn't
say a word, not to save his life!"
Tom took his whipping and went back to his
seat not at all broken-hearted, for he thought
it was possible that he had unknowingly
upset the ink on the spelling-book himself,
in some skylarking bout--he had denied it
for form's sake and because it was custom,
and had stuck to the denial from principle.
A whole hour drifted by, the master sat
nodding in his throne, the air was drowsy
with the hum of study. By and by, Mr.
Dobbins straightened himself up, yawned,
then unlocked his desk, and reached for his
book, but seemed undecided whether to take
it out or leave it. Most of the pupils glanced
up languidly, but there were two among
them that watched his movements with
intent eyes. Mr. Dobbins fingered his book
absently for a while, then took it out and
settled himself in his chair to read! Tom
shot a glance at Becky. He had seen a
hunted and helpless rabbit look as she did,
Том присоединился к игравшим во дворе
школьникам. Через несколько минут пришел
учитель, и уроки начались. Том не чувствовал
особенного интереса к занятиям. Каждый раз, как
он взглядывал в сторону девочек, его расстраивало
лицо Бекки. Ему вовсе не хотелось жалеть ее, а
выходило так, что он никак не мог удержаться; он
не чувствовал ничего хоть сколько-нибудь
похожего на торжество. Скоро открылось
происшествие с учебником, и после этого Тому
пришлось думать только о своих собственных
делах. Бекки очнулась от своего горестного
оцепенения и выказала живой интерес к
происходящему. Том не выпутается из беды, даже
если скажет, что это не он облил чернилами
книжку; и она оказалась права: вышло только еще
хуже для Тома. Бекки думала, что обрадуется
этому, старалась даже уверить себя, будто радуется,
но не могла. Когда дошло до расплаты, ей
захотелось вскочить и сказать, что это сделал
Альфред Темпл, однако она удержалась и заставила
себя сидеть смирно. «Ведь Том, – говорила она
себе, – непременно пожалуется учителю, что это я
разорвала картинку. Слова не скажу, даже для
спасения его жизни! «
Том выдержал порку и вернулся на свое место,
даже не очень огорчившись. Он думал, что, может
быть, и в самом деле, расшалившись, как-нибудь
незаметно опрокинул чернильницу на книжку, и
отнекивался только для виду, потому что так было
принято не отступать от своих слов из принципа.
Мало-помалу прошел целый час, учитель дремал на
своем троне, клюя носом, в воздухе стояло сонное
жужжание зубрежки. Скоро мистер Доббинс
потянулся, зевнул, отпер стол и протянул руку за
книгой, но нерешительно, как будто не зная, брать
ее или не брать. Ученики лениво глядели на него, и
только двое из них зорко следили за каждым его
движением. Мистер Доббинс некоторое время
рассеянно вертел книгу, потом взял ее в руки,
уселся в кресле поудобнее, собираясь приняться за
чтение. Том оглянулся на Бекки. Ему случалось
видеть такое загнанное и беспомощное выражение
у кроликов, когда в них целятся из ружья. Он
мигом забыл про свою ссору с ней. Что-то надо
with a gun levelled at its head. Instantly he
forgot his quarrel with her. Quick-something must be done! done in a flash,
too! But the very imminence of the
emergency paralyzed his invention. Good!-he had an inspiration! He would run and
snatch the book, spring through the door
and fly. But his resolution shook for one
little instant, and the chance was lost--the
master opened the volume. If Tom only had
the wasted opportunity back again! Too
late. There was no help for Becky now, he
said. The next moment the master faced the
school. Every eye sank under his gaze.
There was that in it which smote even the
innocent with fear. There was silence while
one might count ten --the master was
gathering his wrath. Then he spoke:
"Who tore this book?"
There was not a sound. One could have
heard a pin drop. The stillness continued;
the master searched face after face for signs
of guilt.
"Benjamin Rogers, did you tear this book?"
A denial. Another pause.
"Joseph Harper, did you?"
Another denial.
Tom's uneasiness grew more and more
intense under the slow torture of these
proceedings.
The master scanned the ranks of boys-considered a while, then turned to the girls:
"Amy Lawrence?"
A shake of the head.
"Gracie Miller?"
The same sign.
"Susan Harper, did you do this?"
Another negative. The next girl was Becky
Thatcher.
Tom was trembling from head to foot with
excitement and a sense of the hopelessness
of the situation.
"Rebecca Thatcher" [Tom glanced at her
face--it was white with terror]
--"did you tear--no, look me in the face"
[her hands rose in appeal]
--"did you tear this book?"
A thought shot like lightning through Tom's
brain. He sprang to his feet and shouted-"I done it!"
сделать! Сию же минуту! Но как раз эта
необходимость спешить мешала ему что-нибудь
придумать. И вдруг его осенило вдохновение. Он
подбежит к учителю, выхватит у него книгу,
выскочит в дверь – и был таков. Но на одну
коротенькую секунду он замялся, и случай был
упущен – учитель раскрыл толстый том. Если бы
можно было вернуть потерянное время! Слишком
поздно. Теперь Бекки уже ничем не поможешь. В
следующую минуту учитель повернулся лицом к
классу. Все опустили глаза. В его взгляде было чтото такое, от чего даже невиноватые затряслись от
страха. Наступило молчание, оно длилось так
долго, что можно было сосчитать до десяти;
учитель все больше и больше распалялся гневом.
Наконец он заговорил:
– Кто разорвал эту книгу?
Ни звука в ответ. Можно было расслышать падение
булавки. Молчание продолжалось; учитель
вглядывался в одно лицо за Другим, ища
виновного.
– Бенджамен Роджерс, вы разорвали эту книгу?
Нет, не он. Снова молчание.
– Джозеф Гарпер, это сделали вы?
И не он.
Тому Сойеру становилось все больше и больше не
по себе, его изводила эта медленная пытка.
Учитель пристально вглядывался в ряды
мальчиков, подумал некоторое время, потом
обратился к девочкам:
– Эми Лоуренс?
Она только мотнула головой.
– Грэси Миллер?
Тот же знак.
– Сьюзен Гарпер, это вы сделали?
Нет, не она. Теперь настала очередь Ребекки
Тэтчер.
Том весь дрожал от волнения, сознавая, что выхода
нет никакого.
– Ребекка Тэтчер (Том посмотрел на ее лицо – оно
побледнело от страха),
это вы разорвали, – нет, глядите мне в глава (она
умоляюще сложила руки),
– вы разорвали эту книгу?
Вдруг Тома словно озарило. Он вскочил на ноги и
крикнул:
– Это я разорвал!
The school stared in perplexity at this
incredible folly. Tom stood a moment, to
gather his dismembered faculties; and when
he stepped forward to go to his punishment
the surprise, the gratitude, the adoration that
shone upon him out of poor Becky's eyes
seemed pay enough for a hundred floggings.
Inspired by the splendor of his own act, he
took without an outcry the most merciless
flaying that even Mr. Dobbins had ever
administered; and also received with
indifference the added cruelty of a
command to remain two hours after school
should be dismissed--for he knew who
would wait for him outside till his captivity
was done, and not count the tedious time as
loss, either.
Tom went to bed that night planning
vengeance against Alfred Temple; for with
shame and repentance Becky had told him
all, not forgetting her own treachery; but
even the longing for vengeance had to give
way, soon, to pleasanter musings, and he
fell asleep at last with Becky's latest words
lingering dreamily in his ear-"Tom, how COULD you be so noble!"
Вся школа рот разинула, удивляясь такой
невероятной глупости. Том постоял минутку,
собираясь с духом, а когда выступил вперед, чтобы
принять наказание, то восхищение и благодарность,
светившиеся в глазах Бекки, вознаградили его
сторицей. Воодушевленный своим великодушием,
он без единого звука выдержал жесточайшую
порку, какой еще никогда не закатывал никому
мистер Доббинс, и равнодушно выслушал
дополнительный строгий приказ остаться на два
часа после уроков, – он знал, кто будет ждать за
воротами, пока его не выпустят из плена, и не
считал потерянными эти скучные часы.
CHAPTER XXI
Глава XXI
VACATION was approaching. The
schoolmaster, always severe, grew severer
and more exacting than ever, for he wanted
the school to make a good showing on
"Examination" day. His rod and his ferule
were seldom idle now--at least among the
smaller pupils. Only the biggest boys, and
young ladies of eighteen and twenty,
escaped lashing. Mr. Dobbins' lashings were
very vigorous ones, too; for although he
carried, under his wig, a perfectly bald and
shiny head, he had only reached middle age,
and there was no sign of feebleness in his
muscle. As the great day approached, all the
tyranny that was in him came to the surface;
he seemed to take a vindictive pleasure in
punishing the least shortcomings. The
consequence was, that the smaller boys
spent their days in terror and suffering and
Приближались каникулы. Всегда строгий учитель
стал теперь еще строже и требовательнее: ему
хотелось, чтобы его школа отличилась на
экзаменах. Розга и линейка никогда не лежали без
дела, по крайней мере, в младших классах. Только
самые старшие из учеников да взрослые барышни
лет восемнадцати без двадцати были избавлены от
порки. А порол мистер Доббинс очень больно,
потому что лет ему было не так уж много, и, хотя
под париком у него скрывалась совершенно лысая
и блестящая, как шар, голова, его мускулы
нисколько не ослабели. С приближением великого
дня обнаружилось все его тиранство: ему как будто
доставляло злорадное удовольствие наказывать за
малейший проступок. Из-за этого самые маленькие
мальчики проводили целые дни в страхе и трепете,
а по ночам не спали и думали, как бы ему
отомстить. Они не упускали ни одного случая
насолить учителю. Но и он тоже не отставал.
В этот вечер, укладываясь в постель, Том
обдумывал мщение Альфреду Темплу. Бекки, плача
от раскаяния и стыда, рассказала ему все, не
скрывая и собственной измены. Однако жажда
мщения скоро уступила место более приятным
мыслям, и Том наконец уснул, но даже и во сне
последние слова Бекки все еще звучали в его ушах:
– Ах, Том, какой ты благородный!
their nights in plotting revenge. They threw
away no opportunity to do the master a
mischief. But he kept ahead all the time.
The retribution that followed every vengeful
success was so sweeping and majestic that
the boys always retired from the field badly
worsted.
At last they conspired together and hit upon
a plan that promised a dazzling victory.
They swore in the sign-painter's boy, told
him the scheme, and asked his help. He had
his own reasons for being delighted, for the
master boarded in his father's family and
had given the boy ample cause to hate him.
The master's wife would go on a visit to the
country in a few days, and there would be
nothing to interfere with the plan; the
master always prepared himself for great
occasions by getting pretty well fuddled,
and the sign-painter's boy said that when the
dominie had reached the proper condition
on Examination Evening he would "manage
the thing" while he napped in his chair; then
he would have him awakened at the right
time and hurried away to school.
In the fulness of time the interesting
occasion arrived. At eight in the evening the
schoolhouse was brilliantly lighted, and
adorned with wreaths and festoons of
foliage and flowers. The master sat throned
in his great chair upon a raised platform,
with his blackboard behind him. He was
looking tolerably mellow. Three rows of
benches on each side and six rows in front
of him were occupied by the dignitaries of
the town and by the parents of the pupils.
To his left, back of the rows of citizens, was
a spacious temporary platform upon which
were seated the scholars who were to take
part in the exercises of the evening; rows of
small boys, washed and dressed to an
intolerable state of discomfort; rows of
gawky big boys; snowbanks of girls and
young ladies clad in lawn and muslin and
conspicuously conscious of their bare arms,
their grandmothers' ancient trinkets, their
bits of pink and blue ribbon and the flowers
in their hair. All the rest of the house was
filled with non-participating scholars.
The exercises began. A very little boy stood
up and sheepishly recited, "You'd scarce
expect one of my age to speak in public on
Воздаяние, которое следовало за каждой удачной
местью, бывало настолько потрясающе и грозно,
что мальчики всегда отступали с поля битвы с
большим уроном.
Наконец они сговорились между собой и
придумали одну штуку, которая сулила блестящий
успех. Был принят в компанию, ученик местного
живописца вывесок: они рассказали ему свей план
и просили помочь им. Мальчишка пришел в
восторг, потому что учитель столовался у них в
доме и успел надоесть ему хуже горькой редьки.
Жена учителя уезжала на несколько дней погостить
к знакомым, так что некому было расстроить их
планы; учитель всегда изрядно выпивал перед
такими торжественными днями, и мальчишка
обещал «устроить ему сюрприз» перед самым
экзаменом, когда старик напьется и задремлет в
кресле, а потом разбудить его и спровадить в
школу,
В свое время наступило и это интересное событие.
К восьми часам вечера школа была ярко освещена и
украшена гирляндами и венками из зелени и
цветов. Учитель восседал, как на троне, в своем
большом кресле, поставленном на возвышении, а
позади него стояла черная доска. Видно было, что
он успел порядком нагрузиться. Три ряда скамеек
по сторонам возвышения и шесть рядов перед ним
были заняты городскими сановниками и
родителями учеников. Слева от учительского
места, позади зрителей, возвышалась просторная
эстрада, на которой сидели школьники,
участвующие в программе: маленькие мальчики,
умытые, причесанные и такие нарядные, что сидели
как на иголках и маялись невыносимо; неуклюжие
верзилы; белоснежные ряды девочек и
разряженные в батист и кисею взрослые барышни,
которые стеснялись своих голых рук в старинных
бабушкиных браслетах, розовых и голубых бантов
и цветов в волосах. Все остальные места были
заполнены учениками, не участвовавшими в
выступлениях.
Экзамены начались. Выступил вперед крошечный
мальчик и пролепетал испуганно: «Никто из вас,
друзья, не ждал, чтобы малыш стихи читал»,
the stage," etc.--accompanying himself with
the painfully exact and spasmodic gestures
which a machine might have used-supposing the machine to be a trifle out of
order. But he got through safely, though
cruelly scared, and got a fine round of
applause when he made his manufactured
bow and retired.
A little shamefaced girl lisped, "Mary had a
little lamb," etc., performed a compassioninspiring curtsy, got her meed of applause,
and sat down flushed and happy.
Tom Sawyer stepped forward with
conceited confidence and soared into the
unquenchable and indestructible "Give me
liberty or give me death" speech, with fine
fury and frantic gesticulation, and broke
down in the middle of it. A ghastly stagefright seized him, his legs quaked under him
and he was like to choke. True, he had the
manifest sympathy of the house but he had
the house's silence, too, which was even
worse than its sympathy. The master
frowned, and this completed the disaster.
Tom struggled awhile and then retired,
utterly defeated. There was a weak attempt
at applause, but it died early.
"The Boy Stood on the Burning Deck"
followed; also "The Assyrian Came Down,"
and other declamatory gems. Then there
were reading exercises, and a spelling fight.
The meagre Latin class recited with honor.
The prime feature of the evening was in
order, now--original "compositions" by the
young ladies. Each in her turn stepped
forward to the edge of the platform, cleared
her throat, held up her manuscript (tied with
dainty ribbon), and proceeded to read, with
labored attention to "expression" and
punctuation. The themes were the same that
had been illuminated upon similar occasions
by their mothers before them, their
grandmothers, and doubtless all their
ancestors in the female line clear back to the
Crusades. "Friendship" was one; "Memories
of Other Days"; "Religion in History";
"Dream Land"; "The Advantages of
Culture"; "Forms of Political Government
Compared and Contrasted"; "Melancholy";
"Filial Love"; "Heart Longings," etc., etc.
A prevalent feature in these compositions
was a nursed and petted melancholy;
сопровождая декламацию вымученными,
судорожными движениями, какие могла бы делать
машина, если бы была в неисправности. Однако он
благополучно добрался до конца, еле живой от
страха, и, поклонившись, как автомат, удалился под
гром рукоплесканий.
Сконфуженная девочка прошепелявила: «У Мэри
был барашек», – сделала достойный жалости
реверанс, получила свою долю аплодисментов и
уселась на место, вся красная и счастливая.
На эстраду очень самоуверенно вышел Том Сойер
и с неистовым воодушевлением, бешено
размахивая руками, начал декламировать
бессмертную и неистребимую тираду: «О, дайте
мне свободу3! «, но, дойдя до середины, запнулся.
На него напал страх перед публикой, ноги под ним
затряслись, и в горле перехватило дыхание.
Слушатели явно жалели его, но молчали, а
молчание было еще хуже жалости. Учитель
нахмурился, так что провал был полный. Том
попробовал было читать дальше, но ничего не
вышло, и он с позором удалился. Раздались жидкие
хлопки, но сейчас же и смолкли.
За сим последовало „На пылающей палубе мальчик
стоял“4, а также «Ассирияне шли5» и другие
перлы, излюбленные декламаторами. Потом
состязались в правописании и чтении. Теперь на
очереди был гвоздь вечера – оригинальные
произведения молодых девиц. Одна за другой они
подходили к краю эстрады, откашливались,
развертывали рукопись, перевязанную
хорошенькой ленточкой, и начинали читать,
особенно напирая на выразительность и знаки
препинания. Темы были все те же, над какими в
свое время трудились их матушки, бабушки и, без
сомнения, все прабабушки, начиная с эпохи
крестовых походов. Тут были: «Дружба»,
«Воспоминания о былом), „Роль религии в
истории“, „Царство мечты“, „Что нам дает
просвещение“, „Сравнительный очерк
политического устройства различных государств“,
„Задумчивость“, „Дочерняя любовь“, „Задушевные
мечты“ и т.д.
Главной особенностью этих сочинений была
меланхолия, любовно вынянченная и
another was a wasteful and opulent gush of
"fine language"; another was a tendency to
lug in by the ears particularly prized words
and phrases until they were worn entirely
out; and a peculiarity that conspicuously
marked and marred them was the inveterate
and intolerable sermon that wagged its
crippled tail at the end of each and every
one of them. No matter what the subject
might be, a brain-racking effort was made to
squirm it into some aspect or other that the
moral and religious mind could contemplate
with edification. The glaring insincerity of
these sermons was not sufficient to compass
the banishment of the fashion from the
schools, and it is not sufficient to-day; it
never will be sufficient while the world
stands, perhaps. There is no school in all our
land where the young ladies do not feel
obliged to close their compositions with a
sermon; and you will find that the sermon of
the most frivolous and the least religious
girl in the school is always the longest and
the most relentlessly pious. But enough of
this. Homely truth is unpalatable.
Let us return to the "Examination." The first
composition that was read was one entitled
"Is this, then, Life?" Perhaps the reader can
endure an extract from it:
"In the common walks of life, with what
delightful emotions does the youthful mind
look forward to some anticipated scene of
festivity! Imagination is busy sketching
rose-tinted pictures of joy. In fancy, the
voluptuous votary of fashion sees herself
amid the festive throng, 'the observed of all
observers.' Her graceful form, arrayed in
snowy robes, is whirling through the mazes
of the joyous dance; her eye is brightest, her
step is lightest in the gay assembly.
"In such delicious fancies time quickly
glides by, and the welcome hour arrives for
her entrance into the Elysian world, of
which she has had such bright dreams. How
fairy-like does everything appear to her
enchanted vision! Each new scene is more
charming than the last. But after a while she
finds that beneath this goodly exterior, all is
vanity, the flattery which once charmed her
soul, now grates harshly upon her ear; the
ball-room has lost its charms; and with
wasted health and imbittered heart, she
выпестованная, кроме того – сущее наводнение
всяких красивых слов и к тому же – манера
носиться с каким-нибудь любимым выражением до
тех пор, пока оно не навязнет в зубах и не потеряет
всякий смысл; а особенно заметна и неприятна
была надоедливая мораль, которая помахивала
куцым хвостом в конце каждого сочинения. Какая
бы ни была тема, автор из кожи лез, чтобы
впихнуть в свое произведение что-нибудь полезное
и поучительное для добродетельного и
возвышенного ума. И хотя фальшь этой морали
бьет в глаза, ее ничем не искоренишь; она до сих
пор остается в силе и не выведется в наших
школах, пока свет стоит. Нет ни одной школы во
всей нашей стране, где ученицы не чувствовали бы
себя обязанными заканчивать сочинение моралью;
и чем легкомысленней и маловерней ученица, тем
длинней и набожней будет мораль. Но довольно об
этом. Горькая истина никому не по вкусу.
Давайте вернемся к экзаменам. Первое из
прочитанных сочинений было озаглавлено: «Так
это и есть жизнь?» Быть может, читатель выдержит
хоть один отрывок из него:
«На торных путях жизни с каким радостным
волнением предвкушает юный ум некое
долгожданное празднество! Воображение живо
набрасывает розовыми красками картины веселья.
В мечтах изнеженная поклонница моды уже видит
себя среди праздничной толпы, окруженною
всеобщим вниманием. Ее изящная фигура,
облаченная в белоснежные одежды, кружится в
вихре упоительного танца; ее глаза сияют ярче
всех; ее ножки порхают легче всех в этом веселом
сборище.
В таких упоительных мечтах время проходит
быстро, и наступает желанный час, когда она
должна вступить в тот светлый рай, о котором
говорили ей счастливые грезы. Как
волшебнопрекрасно кажется здесь все ее
очарованному взору! Каждое новое явление для нее
все более пленительно. Но с течением времени она
обнаруживает, что под этой блестящей внешностью
скрывается суета сует; лесть, когда-то пленявшая ее
душу, теперь только раздражает; бальные залы
потеряли для нее свое очарование; с расстроенным
здоровьем и горечью в сердце она бежит прочь,
turns away with the conviction that earthly
pleasures cannot satisfy the longings of the
soul!"
And so forth and so on. There was a buzz of
gratification from time to time during the
reading, accompanied by whispered
ejaculations of "How sweet!" "How
eloquent!" "So true!" etc., and after the
thing had closed with a peculiarly afflicting
sermon the applause was enthusiastic.
Then arose a slim, melancholy girl, whose
face had the "interesting" paleness that
comes of pills and indigestion, and read a
"poem." Two stanzas of it will do:
уверившись, что светские удовольствия не могут
удовлетворить стремлений ее души! «
"A MISSOURI MAIDEN'S FAREWELL
TO ALABAMA
"Alabama, good-bye! I love thee well!
But yet for a while do I leave thee now!
Sad, yes, sad thoughts of thee my heart
doth swell,
And burning recollections throng my
brow!
For I have wandered through thy
flowery woods;
Have roamed and read near Tallapoosa's
stream;
Have listened to Tallassee's warring
floods,
And wooed on Coosa's side Aurora's
beam.
"Yet shame I not to bear an o'er-full heart,
Nor blush to turn behind my tearful
eyes;
'Tis from no stranger land I now must
part,
'Tis to no strangers left I yield these
sighs.
Welcome and home were mine within
this State,
Whose vales I leave--whose spires fade
fast from me
And cold must be mine eyes, and heart,
and tete,
When, dear Alabama! they turn cold on
thee!"
ПРОЩАНИЕ МИССУРИЙСКОЙ ДЕВЫ С
АЛАБАМОЙ
Алабама, прощай! Я любила тебя,
А теперь я тебя покидаю!
Лью я горькие слезы, всем сердцем скорбя,
И навеки тебя оставляю.
Алабама, тебе шлю любовь и привет.
О долинах твоих я горюю.
There were very few there who knew what
"tete" meant, but the poem was very
satisfactory, nevertheless.
Next appeared a dark-complexioned, blackeyed, black-haired young lady, who paused
Очень немногие из присутствующих знали, что
такое «tete», но все-таки стихи очень понравились.
И так далее, и тому подобное. Одобрительный гул
то и дело слышался во время чтения,
сопровождаемый шепотом: „Как мило! «, «Какое
красноречие! “, «Как это верно! «, а после того, как
все это закончилось особенно надоедливой
моралью, слушатели восторженно захлопали в
ладоши.
Потом выступила стройная меланхолическая
девица, отличавшаяся интересной бледностью,
происходящей от пилюль и несварения желудка, и
прочла «поэму». Довольно будет и двух строф:
Пусть остынут навеки и сердце и tete,
Если только тебя разлюблю я.
После нее перед зрителями появилась смуглая,
черноволосая и черноглазая барышня; она
an impressive moment, assumed a tragic
expression, and began to read in a
measured, solemn tone:
"A VISION
"Dark and tempestuous was night. Around
the throne on high not a single star
quivered; but the deep intonations of the
heavy thunder constantly vibrated upon the
ear; whilst the terrific lightning revelled in
angry mood through the cloudy chambers of
heaven, seeming to scorn the power exerted
over its terror by the illustrious Franklin!
Even the boisterous winds unanimously
came forth from their mystic homes, and
blustered about as if to enhance by their aid
the wildness of the scene.
"At such a time, so dark, so dreary, for
human sympathy my very spirit sighed; but
instead thereof,
"'My dearest friend, my counsellor, my
comforter and guide--My joy in grief, my
second bliss in joy,' came to my side.
She moved like one of those bright beings
pictured in the sunny walks of fancy's Eden
by the romantic and young, a queen of
beauty unadorned save by her own
transcendent loveliness. So soft was her
step, it failed to make even a sound, and but
for the magical thrill imparted by her genial
touch, as other unobtrusive beauties, she
would have glided away un-perceived-unsought. A strange sadness rested upon her
features, like icy tears upon the robe of
December, as she pointed to the contending
elements without, and bade me contemplate
the two beings presented."
This nightmare occupied some ten pages of
manuscript and wound up with a sermon so
destructive of all hope to non-Presbyterians
that it took the first prize. This composition
was considered to be the very finest effort
of the evening. The mayor of the village, in
delivering the prize to the author of it, made
a warm speech in which he said that it was
by far the most "eloquent" thing he had ever
listened to, and that Daniel Webster himself
might well be proud of it.
It may be remarked, in passing, that the
number of compositions in which the word
"beauteous" was over-fondled, and human
experience referred to as "life's page," was
up to the usual average.
выдержала долгую паузу, сделала трагическое лицо
и начала читать размеренно и торжественно:
ВИДЕНИЕ
«Ночь была бурная и темная. Вокруг небесного
престола не мерцала ни одна звезда, но глухие
раскаты грома непрестанно сотрясали воздух, в то
время как ужасающая молния гневно сверкала в
облачных чертогах небес, как бы пренебрегая тем,
что знаменитый Франклин6 укротил ее свирепость!
Даже неистовые ветры единодушно покинули свое
таинственное убежище и забушевали над землей,
словно для того, чтобы эта бурная ночь казалась
еще более ужасной.
В эту пору мрака и уныния мое сердце томилось по
человеческому участию, но вместо того –
Мой друг, моя мечта – советник лучший мой В
скорбях и в радости – явилась предо мной.
Она приближалась, подобная одному из тех
небесных созданий, которые являются юным
романтикам в мечтах о сияющем рае, – царица
красоты, не украшенная ничем, кроме своей
непревзойденной прелести. Так тиха была ее
поступь, что ни одним звуком не дала знать о себе,
и если бы не волшебный трепет, сообщившийся
мне при ее приближении, она проскользнула бы
мимо незамеченной, невидимой, подобно другим
скромным красавицам. Странная печаль была
разлита в ее чертах, словно слезы, застывшие на
одеянии Декабря, когда она указала мне на борьбу
стихий под открытым небом и обратила мое
внимание на тех двух, что присутствовали здесь».
Этот кошмар занимал десять рукописных страниц и
заканчивался такой суровой проповедью,
предрекавшей неминуемую гибель всем, кто не
принадлежит к пресвитерианской церкви, что за
него присудили первую награду. Это сочинение, по
общему мнению, было лучшим из всех, какие
читали на вечере. Городской мэр, вручая автору
награду, произнес прочувствованную речь, в
которой сказал, что за всю жизнь не слышал ничего
красноречивее и что сам Дэниель Уэбстер7 мог бы
гордиться таким сочинением.
Заметим мимоходом, что сочинений, в которых
слово «прекрасный» повторялось без конца, а
человеческий опыт назывался «страницей жизни»,
было не меньше, чем всегда.
Now the master, mellow almost to the verge
of geniality, put his chair aside, turned his
back to the audience, and began to draw a
map of America on the blackboard, to
exercise the geography class upon. But he
made a sad business of it with his unsteady
hand, and a smothered titter rippled over the
house. He knew what the matter was, and
set himself to right it. He sponged out lines
and remade them; but he only distorted
them more than ever, and the tittering was
more pronounced. He threw his entire
attention upon his work, now, as if
determined not to be put down by the mirth.
He felt that all eyes were fastened upon
him; he imagined he was succeeding, and
yet the tittering continued; it even
manifestly increased. And well it might.
There was a garret above, pierced with a
scuttle over his head; and down through this
scuttle came a cat, suspended around the
haunches by a string; she had a rag tied
about her head and jaws to keep her from
mewing; as she slowly descended she
curved upward and clawed at the string, she
swung downward and clawed at the
intangible air. The tittering rose higher and
higher--the cat was within six inches of the
absorbed teacher's head--down, down, a
little lower, and she grabbed his wig with
her desperate claws, clung to it, and was
snatched up into the garret in an instant with
her trophy still in her possession! And how
the light did blaze abroad from the master's
bald pate--for the sign-painter's boy had
GILDED it!
That broke up the meeting. The boys were
avenged. Vacation had come.
NOTE:--The pretended "compositions"
quoted in this chapter are taken without
alteration from a volume entitled "Prose and
Poetry, by a Western Lady"--but they are
exactly and precisely after the schoolgirl
pattern, and hence are much happier than
any mere imitations could be.
Наконец учитель, размякший от выпивки до
полного благодушия, отодвинул кресло и,
повернувшись спиной к зрителям, начал чертить на
доске карту Америки для предстоящего экзамена
по географии. Но рука у него дрожала, с делом он
справлялся плохо, и по зале волной прокатился
сдавленный смешок. Учитель понял, что над ним
смеются, и захотел поправиться. Оп стер губкой
чертеж и начертил его снова, но только напортил, и
хихиканье усилилось. Учитель весь ушел в свою
работу и, повидимому, решил не обращать
никакого внимания на смех. Он чувствовал, что все
на него смотрят; ему казалось, что дело идет на лад,
а между тем смех не умолкал и даже становился
громче. И недаром! Над самой головой учителя
приходился чердачный люк, вдруг из этого люка
показалась кошка, обвязанная веревкой; голова у
нее была обмотана тряпкой, чтобы она не мяукала;
медленно спускаясь, кошка изгибалась то вверх, то
вниз, хватая когтями то веревку, то воздух. Смех
раздавался все громче и громче – кошка была всего
в шести дюймах от головы учителя, поглощенного
своей работой, – ниже, ниже, еще немножко ниже,
и вдруг она отчаянно вцепилась когтями ему в
парик и в мгновение ока вознеслась на чердак, не
выпуская из лап своего трофея. А лысая голова
учителя засверкала под лампой ослепительным
блеском – ученик живописца позолотил ее!
CHAPTER XXII
Глава XXII
Этим и кончился вечер. Ученики были отомщены.
Наступили каникулы.
TOM joined the new order of Cadets of
Temperance, being attracted by the showy
character of their "regalia." He promised to
abstain from smoking, chewing, and
profanity as long as he remained a member.
Now he found out a new thing--namely, that
to promise not to do a thing is the surest
way in the world to make a body want to go
and do that very thing. Tom soon found
himself tormented with a desire to drink and
swear; the desire grew to be so intense that
nothing but the hope of a chance to display
himself in his red sash kept him from
withdrawing from the order. Fourth of July
was coming; but he soon gave that up -gave it up before he had worn his shackles
over forty-eight hours--and fixed his hopes
upon old Judge Frazer, justice of the peace,
who was apparently on his deathbed and
would have a big public funeral, since he
was so high an official. During three days
Tom was deeply concerned about the
Judge's condition and hungry for news of it.
Sometimes his hopes ran high--so high that
he would venture to get out his regalia and
practise before the looking-glass. But the
Judge had a most discouraging way of
fluctuating. At last he was pronounced upon
the mend--and then convalescent. Tom was
disgusted; and felt a sense of injury, too. He
handed in his resignation at once--and that
night the Judge suffered a relapse and died.
Tom resolved that he would never trust a
man like that again.
The funeral was a fine thing. The Cadets
paraded in a style calculated to kill the late
member with envy. Tom was a free boy
again, however --there was something in
that. He could drink and swear, now--but
found to his surprise that he did not want to.
The simple fact that he could, took the
desire away, and the charm of it.
Tom presently wondered to find that his
coveted vacation was beginning to hang a
little heavily on his hands.
He attempted a diary--but nothing happened
during three days, and so he abandoned it.
The first of all the negro minstrel shows
came to town, and made a sensation. Tom
and Joe Harper got up a band of performers
and were happy for two days.
Even the Glorious Fourth was in some sense
Том вступил в новое общество «Юных
трезвенников», привлеченный блестящим
мундиром. Он дал слово не курить, не жевать табак
и не употреблять бранных слов, пока состоит в
этом обществе. И тут же сделал новое открытие, а
именно: стоит только дать слово, что не будешь
чего-нибудь делать, как непременно этого
захочется. Скоро Тому ужасно захотелось курить и
ругаться; до того захотелось, что только надежда
покрасоваться перед публикой в алом шарфе не
позволила ему уйти из общества «Юных
трезвенников». Приближалось Четвертое июля8; но
скоро он перестал надеяться на этот праздник –
перестал, не проносив своих цепей и два дня, – и
возложил все свои надежды на старого судью
Фрэзера, который был при смерти. Хоронить его
должны были очень торжественно, раз он занимал
такое важное место. Дня три Том усиленно
интересовался здоровьем судьи Фрэзера и жадно
ловил каждый слух о нем. Иногда судья подавал
надежды – и настолько, что Том вытаскивал все
свои регалии и любовался на себя в зеркало. Но на
судью никак нельзя было положиться – то ему
становилось лучше, то хуже. Наконец объявили,
что дело пошло на поправку, а потом – что судья
выздоравливает. Том был очень недоволен и,
чувствуя себя обиженным, сейчас же подал в
отставку. В ту же ночь судье опять стало хуже, и он
скончался. Том решил никогда никому больше не
верить.
Похороны были великолепные. Юные трезвенники
участвовали в церемонии с таким блеском, что
бывший член общества чуть не умер от зависти.
Все-таки Том был опять свободен и в этом находил
некоторое утешение. Теперь он мог и курить и
ругаться, но, к его удивлению, оказалось, что ему
этого не хочется. От одной мысли, что это можно,
пропадала всякая охота и всякий интерес.
Скоро Том неожиданно для себя почувствовал, что
желанные каникулы ему в тягость и время тянется
без конца.
Он начал вести дневник, но за три дня ровно ничего
не случилось, и дневник пришлось бросить.
В город приехал негритянский оркестр и произвел
на всех сильное впечатление. Том и Джо Гарпер
тоже набрали себе команду музыкантов и два дня
были счастливы.
Даже славное Четвертое июля вышло не совсем
a failure, for it rained hard, there was no
procession in consequence, and the greatest
man in the world (as Tom supposed), Mr.
Benton, an actual United States Senator,
proved an overwhelming disappointment-for he was not twenty-five feet high, nor
even anywhere in the neighborhood of it.
A circus came. The boys played circus for
three days afterward in tents made of rag
carpeting--admission, three pins for boys,
two for girls--and then circusing was
abandoned.
A phrenologist and a mesmerizer came--and
went again and left the village duller and
drearier than ever.
There were some boys-and-girls' parties, but
they were so few and so delightful that they
only made the aching voids between ache
the harder.
Becky Thatcher was gone to her
Constantinople home to stay with her
parents during vacation--so there was no
bright side to life anywhere.
The dreadful secret of the murder was a
chronic misery. It was a very cancer for
permanency and pain.
Then came the measles.
During two long weeks Tom lay a prisoner,
dead to the world and its happenings. He
was very ill, he was interested in nothing.
When he got upon his feet at last and moved
feebly down-town, a melancholy change
had come over everything and every
creature. There had been a "revival," and
everybody had "got religion," not only the
adults, but even the boys and girls. Tom
went about, hoping against hope for the
sight of one blessed sinful face, but
disappointment crossed him everywhere. He
found Joe Harper studying a Testament, and
turned sadly away from the depressing
spectacle. He sought Ben Rogers, and found
him visiting the poor with a basket of tracts.
He hunted up Jim Hollis, who called his
attention to the precious blessing of his late
measles as a warning. Every boy he
encountered added another ton to his
depression; and when, in desperation, he
flew for refuge at last to the bosom of
Huckleberry Finn and was received with a
Scriptural quotation, his heart broke and he
crept home and to bed realizing that he
удачным, потому что дождик лил как из ведра,
процессия не состоялась, а величайший человек в
мире, как полагал Том, настоящий сенатор
Соединенных Штатов Бентон ужасно разочаровал
его, потому что оказался не в двадцать пять футов
ростом, а много меньше.
Приехал цирк. Мальчики после этого играли в цирк
целых три дня, устроив палатку из рваных ковров.
За вход брали три булавки с мальчика и две с
девочки, а потом забросили и цирк.
Приехал гипнотизер и френолог, потом опять
уехал, и в городишке стало еще хуже и скучней.
У мальчиков и девочек несколько раз бывали
вечеринки, но так редко, что после веселья еще
трудней становилось переносить зияющую пустоту
от одной вечеринки до другой.
Бекки Тэтчер уехала на каникулы с родителями в
Константинополь, и в жизни совсем не осталось
ничего хорошего.
Страшная тайна убийства постоянно тяготела над
мальчиком. Она изводила его, как язва,
непрестанно и мучительно.
Потом он заболел корью.
Две долгие недели Том пролежал в заключении,
отрезанный от мира, от всего, что в нем
происходит. Он был очень болен и ничем не
интересовался. Когда он наконец встал с постели и,
едва передвигая ноги, побрел в центр города, то
нашел решительно во всех грустную перемену. В
городе началось «религиозное обновление», и все
«уверовали», не только взрослые, но даже
мальчики и девочки. Том долго ходил по городу,
надеясь увидеть хотя бы одного грешника, но везде
его ждало разочарование. Джо Гарпера он застал за
чтением Евангелия и с огорчением отвернулся от
этой печальной картины. Он разыскал Бена
Роджерса, и оказалось, что тот навещает бедных с
корзиночкой душеспасительных брошюр. Джим
Холлис, которого он долго разыскивал, сказал, что
корь была ему послана от бога, как
предупреждение свыше. Каждый мальчик, с
которым он встречался, прибавлял лишнюю тонну
груза к тяжести, которая лежала на душе у Тома. А
когда, доведенный до отчаяния, он бросился искать
утешения у Гекльберри Финна, то был встречен
текстом из Писания и, совсем упав духом, поплелся
домой и слег в постель, думая, что он один во всем
городе обречен на вечную гибель.
alone of all the town was lost, forever and
forever.
And that night there came on a terrific
storm, with driving rain, awful claps of
thunder and blinding sheets of lightning. He
covered his head with the bedclothes and
waited in a horror of suspense for his doom;
for he had not the shadow of a doubt that all
this hubbub was about him. He believed he
had taxed the forbearance of the powers
above to the extremity of endurance and
that this was the result. It might have
seemed to him a waste of pomp and
ammunition to kill a bug with a battery of
artillery, but there seemed nothing
incongruous about the getting up such an
expensive thunderstorm as this to knock the
turf from under an insect like himself.
By and by the tempest spent itself and died
without accomplishing its object. The boy's
first impulse was to be grateful, and reform.
His second was to wait--for there might not
be any more storms.
The next day the doctors were back; Tom
had relapsed. The three weeks he spent on
his back this time seemed an entire age.
When he got abroad at last he was hardly
grateful that he had been spared,
remembering how lonely was his estate,
how companionless and forlorn he was. He
drifted listlessly down the street and found
Jim Hollis acting as judge in a juvenile
court that was trying a cat for murder, in the
presence of her victim, a bird. He found Joe
Harper and Huck Finn up an alley eating a
stolen melon.
Poor lads! they--like Tom--had suffered a
relapse.
А ночью разразилась страшная гроза, с проливным
дождем, ужасными ударами грома и ослепительной
молнией. Томе головой залез под одеяло и, замирая
от страха, «стал ждать собственной гибели; он ни
минуты не сомневался, что всю эту кутерьму
подняли из-за него. Он был уверен, что истощил
долготерпение господне, довел его до крайности –
и вот результат. Он мог бы сообразить, что едва ли
стоило палить из пушек по мухе, тратя столько
грому и пороха, но не нашел ничего невероятного в
том, что для уничтожения такой ничтожной
букашки, как он, пущено в ход такое
дорогостоящее средство, как гроза.
Мало-помалу все стихло, и гроза прошла, не
достигнув своей цели. Первой мыслью Тома было
возблагодарить бога и немедленно исправиться.
Второй – подождать немножко: может, грозы
больше и не будет.
На другой день опять позвали доктора: у Тома
начался рецидив. На этот раз три недели, пока он
болел, показались ему вечностью. Когда он
наконец вышел из дому, то нисколько не радовался
тому, что остался в живых, зная, что теперь он
совершенно одинок – нет у него ни друзей, ни
товарищей. Он вяло поплелся по улице и увидел,
что Джим Холлис вместе с другими мальчиками
судит кошку за убийство перед лицом убитой
жертвы – птички. Дальше в переулке он застал Джо
Гарпера с Геком Финном – они ели украденную
дыню.
Бедняги! У них, как и у Тома, начался рецидив.
CHAPTER XXIII
Глава XXIII
AT last the sleepy atmosphere was stirred-and vigorously: the murder trial came on in
the court. It became the absorbing topic of
village talk immediately. Tom could not get
away from it. Every reference to the murder
sent a shudder to his heart, for his troubled
conscience and fears almost persuaded him
that these remarks were put forth in his
Наконец стоячее болото всколыхнулось, и очень
бурно: в суде начали разбирать дело об убийстве. В
городке только и было разговоров что про это. Том
не знал, куда от них деваться. От каждого намека
на убийство сердце у него замирало, нечистая
совесть и страх внушали ему, что все замечания
делаются при нем нарочно, чтобы испытать его. Он
понимал, что неоткуда было взяться подозрению,
hearing as "feelers"; he did not see how he
could be suspected of knowing anything
about the murder, but still he could not be
comfortable in the midst of this gossip. It
kept him in a cold shiver all the time. He
took Huck to a lonely place to have a talk
with him. It would be some relief to unseal
his tongue for a little while; to divide his
burden of distress with another sufferer.
Moreover, he wanted to assure himself that
Huck had remained discreet.
"Huck, have you ever told anybody about-that?"
"'Bout what?"
"You know what."
"Oh--'course I haven't."
"Never a word?"
"Never a solitary word, so help me. What
makes you ask?"
"Well, I was afeard."
"Why, Tom Sawyer, we wouldn't be alive
two days if that got found out. YOU know
that."
Tom felt more comfortable. After a pause:
"Huck, they couldn't anybody get you to
tell, could they?"
"Get me to tell? Why, if I wanted that halfbreed devil to drownd me they could get me
to tell. They ain't no different way."
"Well, that's all right, then. I reckon we're
safe as long as we keep mum. But let's
swear again, anyway. It's more surer."
"I'm agreed."
So they swore again with dread solemnities.
"What is the talk around, Huck? I've heard a
power of it."
"Talk? Well, it's just Muff Potter, Muff
Potter, Muff Potter all the time. It keeps me
in a sweat, constant, so's I want to hide
som'ers."
"That's just the same way they go on round
me. I reckon he's a goner. Don't you feel
sorry for him, sometimes?"
"Most always--most always. He ain't no
account; but then he hain't ever done
anything to hurt anybody. Just fishes a little,
to get money to get drunk on--and loafs
around considerable; but lord, we all do
that--leastways most of us--preachers and
such like. But he's kind of good--he give me
half a fish, once, when there warn't enough
будто он знает про убийство, и все-таки не мог не
тревожиться, слушая такие разговоры. Его все
время бросало в озноб. Он отвел Гека в укромное
место, чтобы поговорить с ним на свободе. Ему
стало бы легче, если бы можно было развязать язык
хоть ненадолго, разделить с другим мучеником
бремя своего несчастия. Кроме того, ему хотелось
проверить, не проболтался ли кому-нибудь Гек.
– Гек, ты кому-нибудь говорил?
– Это насчет чего?
– Сам знаешь, насчет чего.
– Конечно, нет.
– Ни слова?
– Ни единого словечка, вот ей-богу. А почему ты
спрашиваешь?
– Да так, боялся.
– Ну, Том Сойер, мы с тобой и двух дней не
прожили бы, если б оно вышло наружу. Сам
знаешь.
Тому стало немножко легче. Помолчав, он спросил:
– Гек, ведь тебя никто не заставит проговориться?
– Проговориться? Если захочу, чтобы этот
индейский дьявол меня утопил, как котенка, тогда,
может, и проговорюсь. А так вряд ли.
– Ну, тогда все в порядке. Пока мы держим язык за
зубами, нас никто не тронет. Только давай еще раз
поклянемся. Все-таки верней.
– Ладно.
И они поклялись еще раз самой торжественной и
страшной клятвой.
– А что теперь говорят, Гек? Я много разного
слышу.
– Что говорят? Да все одно и то же – Мэф Поттер
да Мэф Поттер, других разговоров нету. Прямо пот
прошибает все время, так и хочется сбежать куданибудь и спрятаться.
– Вот и со мной то же самое. Его дело пропащее. А
тебе его не бывает жалко?
– Как же не жалко! Человек он, конечно,
никудышный, зато никого не обидел. Наловит
рыбы, добудет деньжонок, напьется, а потом
слоняется без дела. Да ведь мы и все так. Ну хоть
не все, а очень многие, даже проповедники и всякие
другие. А он человек неплохой – один раз дал мне
полрыбины, когда там и на одного не хватало, и
помогал тоже много раз, когда мне не везло.
for two; and lots of times he's kind of stood
by me when I was out of luck."
"Well, he's mended kites for me, Huck, and
knitted hooks on to my line. I wish we could
get him out of there."
"My! we couldn't get him out, Tom. And
besides, 'twouldn't do any good; they'd
ketch him again."
"Yes--so they would. But I hate to hear 'em
abuse him so like the dickens when he never
done--that."
"I do too, Tom. Lord, I hear 'em say he's the
bloodiest looking villain in this country, and
they wonder he wasn't ever hung before."
"Yes, they talk like that, all the time. I've
heard 'em say that if he was to get free
they'd lynch him."
"And they'd do it, too."
The boys had a long talk, but it brought
them little comfort. As the twilight drew on,
they found themselves hanging about the
neighborhood of the little isolated jail,
perhaps with an undefined hope that
something would happen that might clear
away their difficulties. But nothing
happened; there seemed to be no angels or
fairies interested in this luckless captive.
The boys did as they had often done before-went to the cell grating and gave Potter
some tobacco and matches. He was on the
ground floor and there were no guards.
His gratitude for their gifts had always
smote their consciences before--it cut
deeper than ever, this time. They felt
cowardly and treacherous to the last degree
when Potter said:
"You've been mighty good to me, boys-better'n anybody else in this town. And I
don't forget it, I don't. Often I says to
myself, says I, 'I used to mend all the boys'
kites and things, and show 'em where the
good fishin' places was, and befriend 'em
what I could, and now they've all forgot old
Muff when he's in trouble; but Tom don't,
and Huck don't--THEY don't forget him,
says I, 'and I don't forget them.' Well, boys,
I done an awful thing--drunk and crazy at
the time--that's the only way I account for
it--and now I got to swing for it, and it's
right. Right, and BEST, too, I reckon--hope
so, anyway. Well, we won't talk about that. I
don't want to make YOU feel bad; you've
– Да, он и мне змея починил, Гек, и крючки к леске
привязывал. Хорошо бы его как-нибудь выручить.
– Ну, где нам его выручить! Да и что толку: все
равно опять поймают.
– Что поймают, это верно. Только противно
слушать, как его ругают на чем свет стоит, а он и не
виноват.
– Мне тоже противно, Том. Боже ты мой, что
плетут: и злодей-то он, каких свет не видывал, и
давно пора его повесить, и мало ли что еще.
– Да, только и разговору все время. А еще я
слышал; если Мэфа выпустят из тюрьмы, то его
будут линчевать.
– Так и сделают, понятно.
Мальчики говорили долго, но это их очень мало
утешило. С наступлением сумерек они начали
прохаживаться неподалеку от маленькой тюрьмы,
стоявшей на пустыре, должно быть, питая смутную
надежду на то, что какой-нибудь счастливый
случай еще может все уладить. Но ничего такого не
случилось; повидимому, ни ангелы, ни феи не
интересовались злополучным узником.
Мальчики опять повторили то, что проделывали
уже не раз, – просунули Поттеру за решетку табаку
и спичек. Он сидел в нижнем этаже, и никто его не
сторожил.
Им всегда бывало совестно, когда Поттер начинал
благодарить их за подарки, а на этот раз было так
совестно, как никогда. Они почувствовали себя
последними трусами и предателями, когда Поттер
сказал:
– Вы были очень добры ко мне, ребята, – добрее
всех в городе. И я этого не забуду, нет. Сколько раз
я говорил сам себе: «Всем ребятам я, бывало, чинил
змеев и всякую там штуку, показывал, где лучше
ловится рыба, и дружил с ними, а теперь все они
бросили старика Мэфа в беде, только Гек не
бросил, и Том не бросил, – они меня не забыли,
говорю я себе, и я их тоже не забуду». Да, ребята,
натворил я дел, пьян был тогда, и в голове шумело
– иначе никак этого не объяснишь; а теперь меня за
это вздернут, так оно и следует. Может, оно даже и
к лучшему, думается мне, то есть я так надеюсь.
Ну, да что толковать! Не хочется вас
расстраивать, – ведь вы со мной дружили. Одно
только я хочу вам сказать: не пейте, ребята,
никогда, чтобы вам не попасть за решетку.
befriended me. But what I want to say, is,
don't YOU ever get drunk--then you won't
ever get here. Stand a litter furder west--so-that's it; it's a prime comfort to see faces
that's friendly when a body's in such a muck
of trouble, and there don't none come here
but yourn. Good friendly faces--good
friendly faces. Git up on one another's backs
and let me touch 'em. That's it. Shake
hands--yourn'll come through the bars, but
mine's too big. Little hands, and weak--but
they've helped Muff Potter a power, and
they'd help him more if they could."
Tom went home miserable, and his dreams
that night were full of horrors. The next day
and the day after, he hung about the courtroom, drawn by an almost irresistible
impulse to go in, but forcing himself to stay
out. Huck was having the same experience.
They studiously avoided each other. Each
wandered away, from time to time, but the
same dismal fascination always brought
them back presently. Tom kept his ears
open when idlers sauntered out of the courtroom, but invariably heard distressing news-the toils were closing more and more
relentlessly around poor Potter. At the end
of the second day the village talk was to the
effect that Injun Joe's evidence stood firm
and unshaken, and that there was not the
slightest question as to what the jury's
verdict would be.
Tom was out late, that night, and came to
bed through the window. He was in a
tremendous state of excitement. It was
hours before he got to sleep. All the village
flocked to the court-house the next morning,
for this was to be the great day. Both sexes
were about equally represented in the
packed audience. After a long wait the jury
filed in and took their places; shortly
afterward, Potter, pale and haggard, timid
and hopeless, was brought in, with chains
upon him, and seated where all the curious
eyes could stare at him; no less conspicuous
was Injun Joe, stolid as ever. There was
another pause, and then the judge arrived
and the sheriff proclaimed the opening of
the court. The usual whisperings among the
lawyers and gathering together of papers
followed. These details and accompanying
delays worked up an atmosphere of
Отойдите чуточку подальше – вот так; как приятно
видеть дружеские лица, когда человек попал в
такую беду, – ведь ко мне никто, кроме вас, не
ходит. Добрые дружеские лица, добрые, добрые
лица. Влезьте один другому на спину, чтоб я мог до
вас дотронуться. Вот так. Пожмите мне руку –
ваши-то пролезут сквозь решетку, а моя нет,
слишком велика. Маленькие руки и слабые, а ведь
много помогли Мэфу Поттеру и еще больше
сделали бы, если б могли.
Том вернулся домой очень грустный и видел в эту
ночь страшные сны. На следующий день он все
время вертелся около здания суда; его неудержимо
тянуло войти в зал, но он с великим трудом
удерживался от этого. Гек переживал то же самое.
Они старательно избегали друг друга. И тот и
другой иногда уходили подальше, но какая-то
темная сила притягивала их обратно. Том
настораживал уши, когда из зала суда выходил
какой-нибудь зевака, но каждый раз слышал только
плохие новости – петля затягивалась все туже и
туже вокруг шеи бедного Поттера. К концу второго
дня весь город о том только и говорил, что индеец
Джо твердо стоит на своем и что нечего и
сомневаться, какой приговор вынесут присяжные.
В тот вечер Том вернулся домой очень поздно и
влез в окно. Он был очень сильно взволнован.
Прошло несколько часов, прежде чем он уснул.
Наутро весь город собрался перед зданием суда.
Зал был битком набит. Ждать пришлось довольно
долго, наконец один за другим вошли присяжные и
заняли свои места; вскоре после того ввели
бледного, измученного Поттера в кандалах и
посадили так, чтобы все любопытные могли глазеть
на него; индеец Джо, невозмутимый, как всегда,
тоже был виден отовсюду. Опять наступило
молчание, а потом явился судья, и шериф объявил,
что заседание начинается. Как всегда, адвокаты
начали перешептываться между собой и собирать
какието бумаги. Пока возились со всеми этими
мелочами, наступила торжественная тишина,
полная ожидания.
preparation that was as impressive as it was
fascinating.
Now a witness was called who testified that
he found Muff Potter washing in the brook,
at an early hour of the morning that the
murder was discovered, and that he
immediately sneaked away. After some
further questioning, counsel for the
prosecution said:
"Take the witness."
The prisoner raised his eyes for a moment,
but dropped them again when his own
counsel said:
"I have no questions to ask him."
The next witness proved the finding of the
knife near the corpse.
Counsel for the prosecution said:
"Take the witness."
"I have no questions to ask him," Potter's
lawyer replied.
A third witness swore he had often seen the
knife in Potter's possession.
"Take the witness."
Counsel for Potter declined to question him.
The faces of the audience began to betray
annoyance. Did this attorney mean to throw
away his client's life without an effort?
Several witnesses deposed concerning
Potter's guilty behavior when brought to the
scene of the murder. They were allowed to
leave the stand without being crossquestioned.
Every detail of the damaging circumstances
that occurred in the graveyard upon that
morning which all present remembered so
well was brought out by credible witnesses,
but none of them were cross-examined by
Potter's lawyer. The perplexity and
dissatisfaction of the house expressed itself
in murmurs and provoked a reproof from
the bench. Counsel for the prosecution now
said:
"By the oaths of citizens whose simple word
is above suspicion, we have fastened this
awful crime, beyond all possibility of
question, upon the unhappy prisoner at the
bar. We rest our case here."
A groan escaped from poor Potter, and he
put his face in his hands and rocked his
body softly to and fro, while a painful
silence reigned in the court-room. Many
Вызвали свидетеля, который подтвердил, что в тот
день, когда было обнаружено убийство, он видел
как Мэф Поттер умывался у ручья и тут же убежал.
Задав еще несколько вопросов, прокурор сказал
защитнику:
– Можете допросить свидетеля.
Обвиняемый поднял глаза на минуту и опустил их
снова, когда его защитник сказал:
– У меня нет вопросов.
Следующий свидетель показал, что нож был
найден возле тела.
Прокурор повторил:
– Можете допросить свидетеля.
– У меня нет к нему вопросов, – ответил защитник
Поттера.
Третий свидетель показал под присягой, что не раз
видел этот нож у Поттера.
– Допросите свидетеля.
Защитник Поттера снова не пожелал его
допрашивать. На лицах публики выразилась досада.
Неужели адвокат не приложит никаких стараний,
чтобы спасти жизнь своего подзащитного?
Несколько свидетелей подтвердили, что Поттер вел
себя подозрительно, когда его привели на место
происшествия. Их тоже отпустили без
перекрестного допроса.
Все, что произошло на кладбище в то памятное
присутствующим утро, было рассказано
надежными свидетелями со всеми подробностями,
отягчающими вину Поттера, но ни один из
свидетелей не был допрошен защитником. Публика
выразила свое недоумение и недовольство глухим
ропотом и получила за это выговор от судьи. После
этого прокурор сказал:
– На основании свидетельских показаний, данных
под присягой и не внушающих подозрений, нами
установлено, что это страшное преступление,
несомненно, совершено несчастным, который
сидит на скамье подсудимых. Мы считаем
обвинение доказанным.
Стон вырвался у бедного Поттера, и, закрыв лицо
руками, он тихонько закачался взад и вперед среди
тягостного молчания всего зала. Даже мужчины
были тронуты, а женщины заплакали от жалости.
men were moved, and many women's
compassion testified itself in tears. Counsel
for the defence rose and said:
"Your honor, in our remarks at the opening
of this trial, we foreshadowed our purpose
to prove that our client did this fearful deed
while under the influence of a blind and
irresponsible delirium produced by drink.
We have changed our mind. We shall not
offer that plea." [Then to the clerk:] "Call
Thomas Sawyer!"
A puzzled amazement awoke in every face
in the house, not even excepting Potter's.
Every eye fastened itself with wondering
interest upon Tom as he rose and took his
place upon the stand. The boy looked wild
enough, for he was badly scared. The oath
was administered.
"Thomas Sawyer, where were you on the
seventeenth of June, about the hour of
midnight?"
Tom glanced at Injun Joe's iron face and his
tongue failed him. The audience listened
breathless, but the words refused to come.
After a few moments, however, the boy got
a little of his strength back, and managed to
put enough of it into his voice to make part
of the house hear:
"In the graveyard!"
"A little bit louder, please. Don't be afraid.
You were--"
"In the graveyard."
A contemptuous smile flitted across Injun
Joe's face.
"Were you anywhere near Horse Williams'
grave?"
"Yes, sir."
"Speak up--just a trifle louder. How near
were you?"
"Near as I am to you."
"Were you hidden, or not?"
"I was hid."
"Where?"
"Behind the elms that's on the edge of the
grave."
Injun Joe gave a barely perceptible start.
"Any one with you?"
"Yes, sir. I went there with--"
"Wait--wait a moment. Never mind
mentioning your companion's name. We
will produce him at the proper time. Did
Тогда защитник поднялся со своего места и сказал:
– Ваша честь, в начале заседания мы были
намерены доказать, что наш подзащитный
совершил это ужасное дело бессознательно, в
пьяном виде, в припадке белой горячки. Теперь мы
переменили мнение и не будем на это ссылаться. –
И, обратившись к служителю, сказал: – Вызовите
Томаса Сойера!
На лицах всех, не исключая и Поттера, выразилось
крайнее изумление. Все глаза с любопытством
обратились на Тома, который встал и занял свое
место на свидетельской скамье. Вид у него был
растерянный, потому что он умирал от страха. Его
привели к присяге.
– Томас Сойер, где вы были в ночь на семнадцатое
июня, около полуночи?
Том взглянул на каменное лицо индейца Джо, и
язык у него отнялся. Публика затаила дыхание и
превратилась в слух. Сначала Том не мог
выговорить ни слова. Однако через некоторое
время он собрался с силами и произнес таким
слабым голосом, что первые ряды в зале едва могли
его расслышать:
– На кладбище…
– Погромче, пожалуйста! Не бойтесь. Значит, вы
были…
– На кладбище.
Презрительная улыбка скользнула по лицу индейца
Джо.
– Вы были недалеко от могилы Вильямса?
– Да, сэр.
– Расказывайте, только нельзя ли погромче. Как
близко вы были от могилы?
– Почти так же, как от вас.
– Вы где-нибудь спрятались или нет?
– Да, я спрятался.
– Где?
– За вязами, около могилы.
Индеец Джо едва заметно вздрогнул.
– С вами кто-нибудь был?
– Да, сэр. Я ходил туда с…
– Погодите, погодите минутку. Не трудитесь
называть вашего товарища. Мы его вызовем в свое
время. Вы принесли чтонибудь с собой?
you carry anything there with you."
Tom hesitated and looked confused.
"Speak out, my boy--don't be diffident. The
truth is always respectable. What did you
take there?"
"Only a--a--dead cat."
There was a ripple of mirth, which the court
checked.
"We will produce the skeleton of that cat.
Now, my boy, tell us everything that
occurred--tell it in your own way--don't skip
anything, and don't be afraid."
Tom began--hesitatingly at first, but as he
warmed to his subject his words flowed
more and more easily; in a little while every
sound ceased but his own voice; every eye
fixed itself upon him; with parted lips and
bated breath the audience hung upon his
words, taking no note of time, rapt in the
ghastly fascinations of the tale. The strain
upon pent emotion reached its climax when
the boy said:
"--and as the doctor fetched the board
around and Muff Potter fell, Injun Joe
jumped with the knife and--"
Crash! Quick as lightning the half-breed
sprang for a window, tore his way through
all opposers, and was gone!
Том колебался, и вид у него был смущенный.
– Говорите же, мой мальчик, не стесняйтесь.
Истина всегда почтенна. Что вы с собой принесли?
– Только… дохлую кошку.
По залу волной пробежал смех, но судья прекратил
веселье.
– Мы представим суду скелет этой кошки. А
теперь, мой мальчик, расскажите нам все по
порядку, расскажите, как умеете, не пропуская
ничего, и не бойтесь.
Том начал рассказывать. Сперва он запинался, но
мало-помалу оживился, и его речь лилась все
свободнее и свободнее. Через некоторое время в
зале стихло все, кроме его голоса; все глава
устремились на него, слушатели ловили каждое его
слово, раскрыв рот и затаив дыхание,
завороженные страшным рассказом. Сдержанное
волнение публики перешло всякие границы при
следующих словах Тома:
– «… а когда доктор хватил Мэфа Поттера доской и
он упал, индеец Джо замахнулся ножом и…
Трах! С молниеносной быстротой индеец бросился
к окну, расшвыряв тех, кто хотел его удержать, и
скрылся.
CHAPTER XXIV
Глава XXIV
TOM was a glittering hero once more--the
pet of the old, the envy of the young. His
name even went into immortal print, for the
village paper magnified him. There were
some that believed he would be President,
yet, if he escaped hanging.
As usual, the fickle, unreasoning world took
Muff Potter to its bosom and fondled him as
lavishly as it had abused him before. But
that sort of conduct is to the world's credit;
therefore it is not well to find fault with it.
Том снова занял блестящее положение героя – на
утешение старшим, на зависть ровесникам. Его имя
даже увековечили в печати, ибо городская газетка
превозносила его. Некоторые были уверены, что он
когда-нибудь станет президентом, если только его
не повесят до тех пор.
Как это всегда бывает, переменчивая, легковерная
публика приняла теперь Мэфа Поттера в свои
объятия и расточала ему ласки так же неумеренно,
как прежде – брань. Но такое поведение только
делает публике честь, поэтому нехорошо осуждать
ее за это.
Свои дни Том проводил в радости и веселье, зато
по ночам изнывал от страха. Индеец Джо заполнял
все его сны и всегда глядел на него мрачно и
угрожающе. После наступления темноты Тома
нельзя было выманить из дома никакими
соблазнами. Несчастный Гек был тоже едва жив от
Tom's days were days of splendor and
exultation to him, but his nights were
seasons of horror. Injun Joe infested all his
dreams, and always with doom in his eye.
Hardly any temptation could persuade the
boy to stir abroad after nightfall. Poor Huck
was in the same state of wretchedness and
terror, for Tom had told the whole story to
the lawyer the night before the great day of
the trial, and Huck was sore afraid that his
share in the business might leak out, yet,
notwithstanding Injun Joe's flight had saved
him the suffering of testifying in court. The
poor fellow had got the attorney to promise
secrecy, but what of that? Since Tom's
harassed conscience had managed to drive
him to the lawyer's house by night and
wring a dread tale from lips that had been
sealed with the dismalest and most
formidable of oaths, Huck's confidence in
the human race was well-nigh obliterated.
Daily Muff Potter's gratitude made Tom
glad he had spoken; but nightly he wished
he had sealed up his tongue.
Half the time Tom was afraid Injun Joe
would never be captured; the other half he
was afraid he would be. He felt sure he
never could draw a safe breath again until
that man was dead and he had seen the
corpse.
Rewards had been offered, the country had
been scoured, but no Injun Joe was found.
One of those omniscient and awe-inspiring
marvels, a detective, came up from St.
Louis, moused around, shook his head,
looked wise, and made that sort of
astounding success which members of that
craft usually achieve. That is to say, he
"found a clew." But you can't hang a "clew"
for murder, and so after that detective had
got through and gone home, Tom felt just as
insecure as he was before.
The slow days drifted on, and each left
behind it a slightly lightened weight of
apprehension.
страха, потому что Том вечером, накануне того дня,
когда он дал показания, рассказал всю историю
адвокату, и Гек ужасно боялся, как бы не вышло
наружу его участие в деле, хотя побег индейца Джо
избавил его от мучительной обязанности выступать
на суде. Адвокат обещал бедняге держать все дело
в тайне, но разве можно было этому верить? После
того как муки совести привели Тома вечером на
квартиру адвоката и вырвали из его уст рассказ об
ужасной тайне, хотя на них лежала печать самой
мрачной и устрашающей клятвы, вера Гека в
человечество сильно пошатнулась.
Каждый день, выслушивая благодарность Мэфа
Поттера, Том радовался, что сказал правду, и
каждую ночь раскаивался, что не сумел держать
язык за зубами.
Половину времени Том боялся, что индейца Джо
никогда не поймают, а другую половину боялся,
что поймают. Он твердо знал, что только тогда
вздохнет свободно, когда этот человек умрет и он
своими глазами увидит его труп.
За поимку преступника была назначена награда,
обыскали всю округу, но индейца Джо так и не
нашли. Из Сент-Луи прибыл один из всеведущих и
внушающих изумление чудотворцев – полицейский
сыщик, – прибыл, произвел розыски, покачал
головой, сделал глубокомысленное лицо и добился,
разумеется, блестящих успехов, как это водится у
людей его профессии. Иными словами, он «напал
на след». Но ведь «след» не вздернешь на виселицу
за убийство; и после того как сыщик побывал у них
и уехал восвояси, положение Тома нисколько не
изменилось: он чувствовал себя в такой же
опасности, как и прежде.
Но дни шли за днями, и с каждым днем мальчики
понемногу забывали о тяготевшей над ними угрозе.
CHAPTER XXV
Глава XXV
THERE comes a time in every rightlyconstructed boy's life when he has a raging
desire to go somewhere and dig for hidden
treasure.
This desire suddenly came upon Tom one
В жизни каждого настоящего мальчишки наступает
время, когда его обуревает неистовое желание
найти зарытый клад.
В один прекрасный день такое желание напало и на
day. He sallied out to find Joe Harper, but
failed of success. Next he sought Ben
Rogers; he had gone fishing. Presently he
stumbled upon Huck Finn the Red-Handed.
Huck would answer. Tom took him to a
private place and opened the matter to him
confidentially. Huck was willing. Huck was
always willing to take a hand in any
enterprise that offered entertainment and
required no capital, for he had a
troublesome superabundance of that sort of
time which is not money.
"Where'll we dig?" said Huck.
"Oh, most anywhere."
"Why, is it hid all around?"
"No, indeed it ain't. It's hid in mighty
particular places, Huck --sometimes on
islands, sometimes in rotten chests under
the end of a limb of an old dead tree, just
where the shadow falls at midnight; but
mostly under the floor in ha'nted houses."
"Who hides it?"
"Why, robbers, of course--who'd you
reckon? Sunday-school sup'rintendents?"
"I don't know. If 'twas mine I wouldn't hide
it; I'd spend it and have a good time."
"So would I. But robbers don't do that way.
They always hide it and leave it there."
"Don't they come after it any more?"
"No, they think they will, but they generally
forget the marks, or else they die. Anyway,
it lays there a long time and gets rusty; and
by and by somebody finds an old yellow
paper that tells how to find the marks--a
paper that's got to be ciphered over about a
week because it's mostly signs and
hy'roglyphics."
"HyroQwhich?"
"Hy'roglyphics--pictures and things, you
know, that don't seem to mean anything."
"Have you got one of them papers, Tom?"
"No."
"Well then, how you going to find the
marks?"
"I don't want any marks. They always bury
it under a ha'nted house or on an island, or
under a dead tree that's got one limb
sticking out. Well, we've tried Jackson's
Island a little, and we can try it again some
time; and there's the old ha'nted house up
the Still-House branch, and there's lots of
Тома. Он отправился разыскивать Джо Гарпера, но
безуспешно. Он побежал к Вену Роджерсу, но тот
ушел ловить рыбу. Случайно ему попался
навстречу Гек Финн, Кровавая Рука. Гек тоже мог
пригодиться. Том отвел его в укромное место и
доверил ему свой план. Гек был не прочь. Гек
всегда был не прочь участвовать в любой затее,
лишь бы она сулила развлечение и не требовала
капитала, – потому что, хотя и говорится, что время
– деньги, времени у Гека было девать некуда.
– Где же мы будем копать? – спросил Гек.
– Да где угодно.
– Как, разве клады везде зарыты?
– В том-то и дело, что не везде. Они бывают
зарыты в каком-нибудь укромном месте – когда на
острове, когда в гнилом сундуке под засохшим
деревом – там, куда тень от сучка падает в
полночь, – а чаще всего под полом в старых домах,
где нечисто.
– А кто их зарывает?
– Разбойники, понятно. А по-твоему, кто? Учителя
воскресной школы?
– Я почем знаю. Если бы клад был мой, я бы его
зарывать не стал, а тратил бы денежки да поживал
припеваючи.
– И я тоже. Только разбойники по-другому делают.
Всегда зароют клад, да так и оставят.
– Что же они потом за ним не приходят?
– Ну, все собираются прийти, а потом забудут
приметы ЕЛИ умрут. Вот он и лежит долго-долго и
ржавеет, а потом ктонибудь находит старую
пожелтевшую бумагу со всеми приметами, и надо
эту бумагу расшифровывать целую неделю, потому
что в ней одни значки да иероглифы.
– Иеро… чего?
– Иероглифы – такие картинки и разные
закорючки, с виду как будто бы и ничего не значат.
– А у тебя есть такая бумага, Том?
– Нет.
– Так как же ты найдешь приметы?
– А на что мне приметы! Клад всегда бывает зарыт
под старым домом, или на острове, или под сухим
деревом, у которого торчит один сучок. Мы уж
пробовали копать на острове Джексона, можно и
еще попробовать; а то есть еще старый дом за
речкой, и сухих деревьев там сколько хочешь.
dead-limb trees--dead loads of 'em."
"Is it under all of them?"
"How you talk! No!"
"Then how you going to know which one to
go for?"
"Go for all of 'em!"
"Why, Tom, it'll take all summer."
"Well, what of that? Suppose you find a
brass pot with a hundred dollars in it, all
rusty and gray, or rotten chest full of
di'monds. How's that?"
Huck's eyes glowed.
"That's bully. Plenty bully enough for me.
Just you gimme the hundred dollars and I
don't want no di'monds."
"All right. But I bet you I ain't going to
throw off on di'monds. Some of 'em's worth
twenty dollars apiece--there ain't any,
hardly, but's worth six bits or a dollar."
"No! Is that so?"
"Cert'nly--anybody'll tell you so. Hain't you
ever seen one, Huck?"
"Not as I remember."
"Oh, kings have slathers of them."
"Well, I don' know no kings, Tom."
"I reckon you don't. But if you was to go to
Europe you'd see a raft of 'em hopping
around."
"Do they hop?"
"Hop?--your granny! No!"
"Well, what did you say they did, for?"
"Shucks, I only meant you'd SEE 'em--not
hopping, of course--what do they want to
hop for?--but I mean you'd just see 'em-scattered around, you know, in a kind of a
general way. Like that old humpbacked
Richard."
"Richard? What's his other name?"
"He didn't have any other name. Kings don't
have any but a given name."
"No?"
"But they don't."
"Well, if they like it, Tom, all right; but I
don't want to be a king and have only just a
given name, like a nigger. But say--where
you going to dig first?"
"Well, I don't know. S'pose we tackle that
old dead-limb tree on the hill t'other side of
Still-House branch?"
"I'm agreed."
So they got a crippled pick and a shovel,
– И под каждым деревом клад?
– Ну, что ты! Понятно, нет.
– А как же ты узнаешь, под которым копать?
– Под всеми по очереди!
– Да ведь этак все лето пройдет.
– Ну и что же из этого? А вдруг ты найдешь
медный котелок с сотней долларов, весь в
ржавчине, или трухлявый сундук, полный
брильянтов. Что тогда?
У Гека загорелись глаза.
– Вот здорово! Уж чего бы лучше. Ты мне дай
сотню долларов, а брильянтов лучше не надо.
– Ладно. Ты не думай, брильянтами тоже бросаться
нечего. Есть такие, что стоят каждый долларов
двадцать, а уж дешевле чем по доллару за штуку и
не бывает.
– Да ну? Быть не может!
– Это тебе всякий скажет. Разве ты никогда не
видал брильянтов, Гек?
– Что-то не припомню.
– У королей их целые кучи.
– У меня и знакомых королей тоже нет.
– Да, верно. А вот если бы ты поехал в Европу, так
там они на каждом шагу так и скачут.
– Скачут?
– Ах ты господи! Да нет же!
– А чего же ты говоришь, что скачут?
– Да ну тебя, это я только так сказал. Чего ради им
скакать; я просто говорю, что их там сколько
хочешь. Куда ни плюнь, везде король. Вроде этого
старого горбуна Ричарда9.
– Ричарда? А как его фамилия?
– Никакой у него нет фамилии. У королей вообще
но бывает фамилии.
– Да ну?
– Вот тебе и ну.
– Что ж, пускай, если им так нравится, но я бы не
хотел быть королем, раз у них даже фамилии нет,
вроде как у негров. Ты вот что лучше скажи: где ты
сперва начнешь копать?
– Не знаю еще. Давай начнем копать под сухим
деревом, что на горе за рекой?
– Давай.
Они достали ржавую мотыгу и лопату и
and set out on their three-mile tramp. They
arrived hot and panting, and threw
themselves down in the shade of a
neighboring elm to rest and have a smoke.
"I like this," said Tom.
"So do I."
"Say, Huck, if we find a treasure here, what
you going to do with your share?"
"Well, I'll have pie and a glass of soda every
day, and I'll go to every circus that comes
along. I bet I'll have a gay time."
"Well, ain't you going to save any of it?"
"Save it? What for?"
"Why, so as to have something to live on,
by and by."
"Oh, that ain't any use. Pap would come
back to thish-yer town some day and get his
claws on it if I didn't hurry up, and I tell you
he'd clean it out pretty quick. What you
going to do with yourn, Tom?"
"I'm going to buy a new drum, and a sure'nough sword, and a red necktie and a bull
pup, and get married."
"Married!"
"That's it."
"Tom, you--why, you ain't in your right
mind."
"Wait--you'll see."
"Well, that's the foolishest thing you could
do. Look at pap and my mother. Fight!
Why, they used to fight all the time. I
remember, mighty well."
"That ain't anything. The girl I'm going to
marry won't fight."
"Tom, I reckon they're all alike. They'll all
comb a body. Now you better think 'bout
this awhile. I tell you you better. What's the
name of the gal?"
"It ain't a gal at all--it's a girl."
"It's all the same, I reckon; some says gal,
some says girl--both's right, like enough.
Anyway, what's her name, Tom?"
"I'll tell you some time--not now."
"All right--that'll do. Only if you get
married I'll be more lonesomer than ever."
"No you won't. You'll come and live with
me. Now stir out of this and we'll go to
digging."
They worked and sweated for half an hour.
No result. They toiled another half-hour.
отправились за три мили на речку. Добрались они
до места разгоряченные, запыхавшиеся и
растянулись на земле под тенистым вязом
отдохнуть и покурить.
– Вот это жизнь! – сказал Том.
– Еще бы!
– Скажи, Гек, если мы найдем клад, что ты будешь
делать со своей долей?
– Ну, каждый день буду покупать пирожок и стакан
содовой воды, и в цирк тоже буду ходить каждый
раз, как цирк приедет. Да уж не беспокойся, заживу
отлично.
– А ты не собираешься копить деньги?
– Копить? Для чего это?
– Ну как же, чтобы были деньги на черный день.
– Вот уж это ни к чему. Вернется родитель и
запустит лапу в мои денежки, если я их не потрачу,
а там ищи-свищи. А ты что сделаешь на свою долю,
Том?
– Куплю себе новый барабан, настоящую саблю,
красный галстук, щенка-бульдога, а потом женюсь.
– Женишься!
– Ну да.
– Том, ты, должно быть, совсем рехнулся.
– Погоди, вот увидишь.
– Ну, глупей ты ничего не мог придумать. Взять
хоть моих отца с матерью. Только и делали, что
дрались. Я это отлично помню.
– Это ничего. Девочка, на которой я женюсь, не
будет драться.
– Том, они все на один лад. Им бы только драться.
Ты лучше подумай сначала как следует. Подумай,
тебе говорю. А как эту девчонку зовут?
– Она вовсе не девчонка, а девочка.
– По-моему, не все ли равно: кто говорит –
девчонка, кто – девочка. Что так, что эдак – один
черт! Так как же всетаки ее зовут, Том?
– Я тебе скажу, только не сейчас.
– Ну ладно, дело твое. А только, когда ты
женишься, я совсем один останусь.
– Нет, не останешься. Ты будешь жить со мной. А
теперь хватит валяться, пойдем копать.
Они работали, обливаясь потом, около получаса.
Никаких результатов. Они трудились еще полчаса.
Still no result.
Huck said:
"Do they always bury it as deep as this?"
"Sometimes--not always. Not generally. I
reckon we haven't got the right place."
So they chose a new spot and began again.
The labor dragged a little, but still they
made progress. They pegged away in
silence for some time. Finally Huck leaned
on his shovel, swabbed the beaded drops
from his brow with his sleeve, and said:
"Where you going to dig next, after we get
this one?"
"I reckon maybe we'll tackle the old tree
that's over yonder on Cardiff Hill back of
the widow's."
"I reckon that'll be a good one. But won't
the widow take it away from us, Tom? It's
on her land."
"SHE take it away! Maybe she'd like to try
it once. Whoever finds one of these hid
treasures, it belongs to him. It don't make
any difference whose land it's on."
That was satisfactory. The work went on.
By and by Huck said:
"Blame it, we must be in the wrong place
again. What do you think?"
"It is mighty curious, Huck. I don't
understand it. Sometimes witches interfere.
I reckon maybe that's what's the trouble
now."
"Shucks! Witches ain't got no power in the
daytime."
"Well, that's so. I didn't think of that. Oh, I
know what the matter is! What a blamed lot
of fools we are! You got to find out where
the shadow of the limb falls at midnight,
and that's where you dig!"
"Then consound it, we've fooled away all
this work for nothing. Now hang it all, we
got to come back in the night. It's an awful
long way. Can you get out?"
"I bet I will. We've got to do it to-night, too,
because if somebody sees these holes they'll
know in a minute what's here and they'll go
for it."
"Well, I'll come around and maow to-night."
"All right. Let's hide the tools in the
bushes."
The boys were there that night, about the
appointed time. They sat in the shadow
waiting. It was a lonely place, and an hour
И все-таки ничего.
Гек сказал:
– Неужто они всегда так глубоко зарывают?
– Бывает, только не всегда. Не каждый раз. Помоему, мы просто не там роем.
Они выбрали другое место и начали копать снова.
Работа шла теперь медленнее, но все-таки
подвигалась вперед. Некоторое время они копали
молча. Под конец Гек оперся на лопату, смахнул
рукавом капельки пота со лба и спросил:
– Где ты собираешься копать после этого места?
– Давай попробуем рыть под старым деревом на
Кардифской горе, за домом вдовы Дуглас.
– Что ж, я думаю, попробовать можно. А вдова не
отнимет у нас клад? Ведь дерево на ее земле.
– Отнимет?! Пускай только сунется. Кто нашел
место, того и клад. Это все равно, на чьей он земле.
Гек успокоился. Работа продолжалась. Через
некоторое время Гек сказал:
– Ах ты черт, должно быть, опять не там копаем.
Как потвоему?
– Что-то чудно, Гек. Ничего не разберу. Случается,
что и ведьмы мешают. Я думаю, уж не в этом ли
все дело.
– Да что ты, право, какие днем ведьмы, ничего они
днем сделать не могут.
– Да, это верно. Я и не подумал. Ага, теперь знаю, в
чем дело! Ну и ослы же мы с тобой! Надо сперва
узнать, куда падает тень от сучка в полночь, а тогда
уже и рыть в том месте!
– Выходит, что мы валяли дурака, целый день рыли
задаром! О, чтоб тебе, теперь вот опять тащись
сюда ночью. Дальто какая! А ты сможешь
выбраться из дому?
– Ну еще бы! Все равно придется рыть нынче
ночью, а то если кто-нибудь увидит эти ямы, сразу
поймет, в чем дело, и сам начнет рыть.
– Ну что ж, я тебе мяукну нынче ночью.
– Ладно. Давай спрячем лопаты в кустах.
Ночью в назначенный час мальчики опять пришли
поддерево. Они уселись в тени и стали ждать.
Место было уединенное и час поздний, исстари
made solemn by old traditions. Spirits
whispered in the rustling leaves, ghosts
lurked in the murky nooks, the deep baying
of a hound floated up out of the distance, an
owl answered with his sepulchral note. The
boys were subdued by these solemnities,
and talked little. By and by they judged that
twelve had come; they marked where the
shadow fell, and began to dig. Their hopes
commenced to rise. Their interest grew
stronger, and their industry kept pace with
it. The hole deepened and still deepened,
but every time their hearts jumped to hear
the pick strike upon something, they only
suffered a new disappointment. It was only
a stone or a chunk. At last Tom said:
"It ain't any use, Huck, we're wrong again."
"Well, but we CAN'T be wrong. We spotted
the shadder to a dot."
"I know it, but then there's another thing."
"What's that?".
"Why, we only guessed at the time. Like
enough it was too late or too early."
Huck dropped his shovel.
"That's it," said he. "That's the very trouble.
We got to give this one up. We can't ever
tell the right time, and besides this kind of
thing's too awful, here this time of night
with witches and ghosts a-fluttering around
so. I feel as if something's behind me all the
time; and I'm afeard to turn around, becuz
maybe there's others in front a-waiting for a
chance. I been creeping all over, ever since I
got here."
"Well, I've been pretty much so, too, Huck.
They most always put in a dead man when
they bury a treasure under a tree, to look out
for it."
"Lordy!"
"Yes, they do. I've always heard that."
"Tom, I don't like to fool around much
where there's dead people. A body's bound
to get into trouble with 'em, sure."
"I don't like to stir 'em up, either. S'pose this
one here was to stick his skull out and say
something!"
"Don't Tom! It's awful."
"Well, it just is. Huck, I don't feel
comfortable a bit."
"Say, Tom, let's give this place up, and try
somewheres else."
пользовавшийся дурной славой. В шорохе листвы
слышались голоса духов, привидения таились по
темным углам, глухой лай собаки доносился
откуда-то издали, и филин отзывался на него
зловещим уханьем. Мальчики разговаривали мало,
на них действовал таинственный ночной час. Скоро
они решили, что полночь уже настала; отметили,
куда падает тень, и начали рыть. Надежда ожила в
них. Интерес к делу все возрастал и усердие с ним
наравне. Яма становилась все глубже и глубже, но
каждый раз, как лопата обо чтонибудь ударялась,
они испытывали только новое разочарование.
Наконец Том сказал:
– Напрасно мы стараемся, Гек. Опять не там роем.
– Ну как же не там? Ведь тень падала как раз в этом
самом месте.
– Знаю, что падала, да не в том дело.
– А в чем же?
– В том, что времени мы не знали наверно. Скорее
всего было или слишком поздно, или слишком
рано.
Гек выронил лопату.
– Так и есть, – сказал он. – В этом-то и беда.
Придется и эту яму бросить. Верного времени
никак не угадаешь, да и страшно уж очень, ведьмы
и привидения так везде и носятся. Я все время
чувствую, что за спиной у меня кто-то стоит, а
повернуться боюсь: может, и впереди тоже ктонибудь есть и только того и дожидается. Как мы
сюда пришли, меня все время в дрожь бросает.
– Ну, и со мной не лучше, Гек. Ты знаешь, когда
зарывают деньги, то сверху всегда кладут мертвеца,
чтобы он их стерег.
– Господи!
– Да, да! Я сколько раз это слышал.
– Том, не нравится мне, что мы копаем в таком
месте, где есть мертвецы. С ними, знаешь, шутки
плохи.
– Мне тоже не очень нравится их трогать. А вдруг
из ямы высунется череп да скажет что-нибудь!
– Брось, Том! И так страшно.
– Еще бы не страшно! Гек, меня мороз по коже
дерет.
– Знаешь, Том, давай бросим это место и
попробуем гденибудь еще.
"All right, I reckon we better."
"What'll it be?"
Tom considered awhile; and then said:
"The ha'nted house. That's it!"
"Blame it, I don't like ha'nted houses, Tom.
Why, they're a dern sight worse'n dead
people. Dead people might talk, maybe, but
they don't come sliding around in a shroud,
when you ain't noticing, and peep over your
shoulder all of a sudden and grit their teeth,
the way a ghost does. I couldn't stand such a
thing as that, Tom--nobody could."
"Yes, but, Huck, ghosts don't travel around
only at night. They won't hender us from
digging there in the daytime."
"Well, that's so. But you know mighty well
people don't go about that ha'nted house in
the day nor the night."
"Well, that's mostly because they don't like
to go where a man's been murdered,
anyway--but nothing's ever been seen
around that house except in the night--just
some blue lights slipping by the windows-no regular ghosts."
"Well, where you see one of them blue
lights flickering around, Tom, you can bet
there's a ghost mighty close behind it. It
stands to reason. Becuz you know that they
don't anybody but ghosts use 'em."
"Yes, that's so. But anyway they don't come
around in the daytime, so what's the use of
our being afeard?"
"Well, all right. We'll tackle the ha'nted
house if you say so--but I reckon it's taking
chances."
They had started down the hill by this time.
There in the middle of the moonlit valley
below them stood the "ha'nted" house,
utterly isolated, its fences gone long ago,
rank weeds smothering the very doorsteps,
the chimney crumbled to ruin, the windowsashes vacant, a corner of the roof caved in.
The boys gazed awhile, half expecting to
see a blue light flit past a window; then
talking in a low tone, as befitted the time
and the circumstances, they struck far off to
the right, to give the haunted house a wide
berth, and took their way homeward
through the woods that adorned the
rearward side of Cardiff Hill.
– Давай, так лучше будет.
– А где?
Том подумал немного, потом сказал:
– В том старом доме, где нечисто. Вот где.
– Ну его к черту, не люблю я таких домов. Это
будет похуже всякого мертвеца. Мертвец еще тудасюда; ну, скажет чтонибудь, зато не станет
таскаться за тобой в саване и заглядывать через
плечо и ни с того ни с сего скрежетать зубами, как
привидение. Этого я не вытерплю, Том, да никто не
вытерпит.
– Это верно, зато привидения ходят только по
ночам. Днем они нам копать не помешают.
– Положим, что так. А ты знаешь, что никто не
ходит мимо этого дома ни днем, ни ночью?
– Там убили кого-то, потому мимо этого дома и не
любят ходить, а так ничего особенного никто не
замечал, разве только по ночам, да и то просто
синие огоньки пляшут под окнами, а не настоящие
привидения.
– Ну уж, если где-нибудь пляшут синие огоньки,
значит, и привидение там недалеко. Ясное дело.
Сам знаешь, кому они нужны, кроме привидений.
– Да, это верно. Только днем они все равно не
показываются, так чего же нам бояться?
– Ну ладно. Давай попробуем в старом доме, коли
хочешь, только все-таки риск большой.
В это время они спускались под гору. Внизу,
посреди освещенной луною долины, стоял дом с
привидениями, без забора, совсем на отшибе,
заросший бурьяном до самого крыльца, с
обвалившейся трубой, темными впадинами окон и
рухнувшей с одного бока крышей. Мальчики долго
смотрели на окна, ожидая, не мелькнет ли в них
синий огонек, потом, разговаривая тихими
голосами, как требовали время и место, они
свернули направо, чтобы обойти подальше старый
дом, и вернулись домой через лес, по другой
стороне Кардифской горы.
CHAPTER XXVI
Глава XXVI
ABOUT noon the next day the boys arrived
at the dead tree; they had come for their
tools. Tom was impatient to go to the
haunted house; Huck was measurably so,
also--but suddenly said:
На следующий день около полудня мальчики
вернулись к сухому дереву – им надо было взять
мотыгу и лопату. Тому Сойеру не терпелось
поскорей бежать в дом с привидениями. Гек тоже
стремился туда, хотя и не так ретиво, и вдруг
сказал:
– Послушай, Том, а ты знаешь, какой нынче день?
"Lookyhere, Tom, do you know what day it
is?"
Tom mentally ran over the days of the
week, and then quickly lifted his eyes with a
startled look in them-"My! I never once thought of it, Huck!"
"Well, I didn't neither, but all at once it
popped onto me that it was Friday."
"Blame it, a body can't be too careful, Huck.
We might 'a' got into an awful scrape,
tackling such a thing on a Friday."
"MIGHT! Better say we WOULD! There's
some lucky days, maybe, but Friday ain't."
"Any fool knows that. I don't reckon YOU
was the first that found it out, Huck."
"Well, I never said I was, did I? And Friday
ain't all, neither. I had a rotten bad dream
last night--dreampt about rats."
"No! Sure sign of trouble. Did they fight?"
"No."
"Well, that's good, Huck. When they don't
fight it's only a sign that there's trouble
around, you know. All we got to do is to
look mighty sharp and keep out of it. We'll
drop this thing for to-day, and play. Do you
know Robin Hood, Huck?"
"No. Who's Robin Hood?"
"Why, he was one of the greatest men that
was ever in England--and the best. He was a
robber."
"Cracky, I wisht I was. Who did he rob?"
"Only sheriffs and bishops and rich people
and kings, and such like. But he never
bothered the poor. He loved 'em. He always
divided up with 'em perfectly square."
"Well, he must 'a' been a brick."
"I bet you he was, Huck. Oh, he was the
noblest man that ever was. They ain't any
such men now, I can tell you. He could lick
Том быстро перебрал в уме все дни недели и
вскинул на Гека испуганные глаза:
– Ой! А мне и в голову не пришло, Гек!
– Вот в мне тоже, а тут сразу вспомнилось, что
нынче пятница.
– Ох ты черт, ну как тут убережешься? Вот могли
бы влопаться, если бы начали такое дело в пятницу.
– Могли бы! Скажи лучше – наверняка влопались
бы. Бывают, может, счастливые дни, да только не
пятница.
– Всякий дурак знает. Не ты первый выдумал.
– А я разве говорил, что я? Да мало того, что
пятница, я нынче видел препаршивый сон – крысы
снились.
– Да что ты! Это уже обязательно к несчастью.
Дрались они?
– Нет.
– Ну, тогда еще ничего, Гек. Если они не дерутся,
то это просто так, вообще не к добру. Нам только
надо держать ухо востро и остерегаться беды.
Сегодня мы больше копать не станем, будем
играть. Ты слыхал про Робин Гуда?
– Нет. А кто такой Робин Гуд?
– Ну как же, он был самый замечательный человек
во всей Англии и всех главней. Он был разбойник.
– Ох, здорово, вот бы мне. А кого он грабил?
– Ну равных там богачей, королей, шерифов и
епископов. А бедных он никогда не трогал. Он их
любил. Всегда с ними делился поровну.
– Вот, должно быть, молодец был.
– Ну еще бы. Он был всех на свете благородней,
Гек. Таких людей теперь нет, вот что я тебе скажу.
Он мог одной левой побить кого угодно в Англии и
any man in England, with one hand tied
behind him; and he could take his yew bow
and plug a ten-cent piece every time, a mile
and a half."
"What's a YEW bow?"
"I don't know. It's some kind of a bow, of
course. And if he hit that dime only on the
edge he would set down and cry--and curse.
But we'll play Robin Hood--it's nobby fun.
I'll learn you."
"I'm agreed."
So they played Robin Hood all the
afternoon, now and then casting a yearning
eye down upon the haunted house and
passing a remark about the morrow's
prospects and possibilities there. As the sun
began to sink into the west they took their
way homeward athwart the long shadows of
the trees and soon were buried from sight in
the forests of Cardiff Hill.
On Saturday, shortly after noon, the boys
were at the dead tree again. They had a
smoke and a chat in the shade, and then dug
a little in their last hole, not with great hope,
but merely because Tom said there were so
many cases where people had given up a
treasure after getting down within six inches
of it, and then somebody else had come
along and turned it up with a single thrust of
a shovel. The thing failed this time,
however, so the boys shouldered their tools
and went away feeling that they had not
trifled with fortune, but had fulfilled all the
requirements that belong to the business of
treasure-hunting.
When they reached the haunted house there
was something so weird and grisly about the
dead silence that reigned there under the
baking sun, and something so depressing
about the loneliness and desolation of the
place, that they were afraid, for a moment,
to venture in. Then they crept to the door
and took a trembling peep. They saw a
weed-grown, floorless room, unplastered,
an ancient fireplace, vacant windows, a
ruinous staircase; and here, there, and
everywhere hung ragged and abandoned
cobwebs. They presently entered, softly,
with quickened pulses, talking in whispers,
ears alert to catch the slightest sound, and
muscles tense and ready for instant retreat.
In a little while familiarity modified their
за полторы мили попадал из тисового лука в
десятицентовую монету.
– А что такое тисовый лук?
– Не знаю. Какой-то там особенный лук. А если
попадал не в середину, а в край монетки, то садился
и плакал, ругался даже. Вот мы и будем играть в
Робин Гуда – самая благородная игра. Я тебя научу.
– Давай.
И они весь день играли в Робин Гуда, время от
времени с тоской поглядывая на старый дом с
привидениями и разговаривая о том, что будут там
делать завтра. Как только солнце начало склоняться
к западу, они побрели домой, пересекая длинные
тени деревьев, и скоро скрылись в лесу на
Кардифской горе.
В субботу, вскоре после полудня, мальчики опять
пришли к сухому дереву. Они посидели в тени,
куря и болтая, потом покопались немного в
последней по счету яме, без особенной надежды,
только из-за того, что, по словам Тома, бывали
такие случаи, когда люди не дороются какихнибудь шести дюймов, бросят клад, а потом придет
кто-нибудь, копнет лопатой и выроет его. На этот
раз им, однако, не повезло, и, взвалив на плечи
лопаты, они ушли, сознавая, что отнеслись к делу
не как-нибудь, а добросовестно проделали все, что
полагается искателям клада.
Когда мальчики подошли к старому дому, то
мертвая тишина, разлитая под палящим солнцем,
показалась им такой странной и жуткой, а самое
место таким заброшенным и безлюдным, что они
не сразу отважились войти в дом. Подкравшись на
цыпочках к двери, они боязливо заглянули внутрь.
Они увидели заросшую сорной травой комнату без
полов, с обвалившейся штукатуркой, старыйпрестарый очаг, зияющие окна, развалившуюся
лестницу; и везде пыльные лохмотья паутины. Они
вошли тихонько, с сильно бьющимся сердцем,
переговариваясь шепотом, ловя настороженным
ухом малейший звук и напрягая каждый мускул, –
на тот случай, если вдруг понадобится отступать.
Через некоторое время они настолько освоились,
fears and they gave the place a critical and
interested examination, rather admiring
their own boldness, and wondering at it, too.
Next they wanted to look up-stairs. This
was something like cutting off retreat, but
they got to daring each other, and of course
there could be but one result--they threw
their tools into a corner and made the
ascent. Up there were the same signs of
decay. In one corner they found a closet that
promised mystery, but the promise was a
fraud--there was nothing in it. Their courage
was up now and well in hand. They were
about to go down and begin work when-"Sh!" said Tom.
"What is it?" whispered Huck, blanching
with fright.
"Sh!... There!... Hear it?"
"Yes!... Oh, my! Let's run!"
"Keep still! Don't you budge! They're
coming right toward the door."
The boys stretched themselves upon the
floor with their eyes to knot-holes in the
planking, and lay waiting, in a misery of
fear.
"They've stopped.... No--coming.... Here
they are. Don't whisper another word, Huck.
My goodness, I wish I was out of this!"
Two men entered. Each boy said to himself:
"There's the old deaf and dumb Spaniard
that's been about town once or twice lately-never saw t'other man before."
"T'other" was a ragged, unkempt creature,
with nothing very pleasant in his face. The
Spaniard was wrapped in a serape; he had
bushy white whiskers; long white hair
flowed from under his sombrero, and he
wore green goggles. When they came in,
"t'other" was talking in a low voice; they sat
down on the ground, facing the door, with
their backs to the wall, and the speaker
continued his remarks. His manner became
less guarded and his words more distinct as
he proceeded:
"No," said he, "I've thought it all over, and I
don't like it. It's dangerous."
"Dangerous!" grunted the "deaf and dumb"
Spaniard--to the vast surprise of the boys.
"Milksop!"
This voice made the boys gasp and quake. It
was Injun Joe's! There was silence for some
time. Then Joe said:
что почти перестали бояться. С любопытством и
недоверчивостью разглядывали они все кругом,
восхищаясь собственной смелостью и удивляясь ей.
Потом им захотелось поглядеть, что делается
наверху. Это затрудняло отступление, но они
подзадоривали друг друга и в конце концов, как и
следовало ожидать, побросали лопаты в угол и
полезли на лестницу. Наверху было то же
запустение. В одном углу они нашли чулан, с виду
очень заманчивый и таинственный, однако их
надежды были обмануты – в чулане ровно ничего
не оказалось. Теперь они совсем расхрабрились и
собрались уже сойти с лестницы и приняться за
работу, как вдруг…
– Ш-ш! – сказал Том.
– Что такое? – прошептал Гек, бледнея от страха.
– Ш-ш!.. Вот оно!.. Слышишь?
– Да!.. Ой, бежим скорей!
– Тише! Не шевелись! Идут сюда, прямо к двери.
Мальчики растянулись плашмя на полу и, глядя в
круглые дырки от сучков, стали ждать, замирая от
страха.
– Остановились… Нет, идут… Вот они. Перестань
шептать, Гек. Господи, хоть бы поскорей
кончилось!
Вошли двое мужчин. Каждый из мальчиков
подумал про себя: «Это глухонемой старик
испанец, который был раза два у нас в городе, а
другого я никогда еще не видел».
«Другой» был нечесаный, немытый оборванец с
очень неприятным лицом. Испанец кутался в плащ;
у него были густые белые бакенбарды; длинные
седые волосы падали на плечи изпод шляпы; на нем
были зеленые очки. Когда они вошли в дом,
«другой» говорил что-то испанцу тихим голосом;
они уселись на полу, лицом к двери,
прислонившись к стене, и тот, «другой», все
говорил что-то. Он держался теперь не так
осторожно, и его слова доносились до мальчиков
явственнее.
– Нет, – сказал он, – думал я об этом деле, и мне
оно не нравится. Опасно очень.
– Опасно! – проворчал «глухонемой» к великому
изумлению мальчиков. – Слюнтяй!
От этого голоса мальчиков бросило в дрожь: то был
голос индейца Джо! Некоторое время внизу
молчали. Потом Джо сказал:
"What's any more dangerous than that job
up yonder--but nothing's come of it."
"That's different. Away up the river so, and
not another house about. 'Twon't ever be
known that we tried, anyway, long as we
didn't succeed."
"Well, what's more dangerous than coming
here in the daytime!--anybody would
suspicion us that saw us."
"I know that. But there warn't any other
place as handy after that fool of a job. I
want to quit this shanty. I wanted to
yesterday, only it warn't any use trying to
stir out of here, with those infernal boys
playing over there on the hill right in full
view."
"Those infernal boys" quaked again under
the inspiration of this remark, and thought
how lucky it was that they had remembered
it was Friday and concluded to wait a day.
They wished in their hearts they had waited
a year.
The two men got out some food and made a
luncheon. After a long and thoughtful
silence, Injun Joe said:
"Look here, lad--you go back up the river
where you belong. Wait there till you hear
from me. I'll take the chances on dropping
into this town just once more, for a look.
We'll do that 'dangerous' job after I've spied
around a little and think things look well for
it. Then for Texas! We'll leg it together!"
This was satisfactory. Both men presently
fell to yawning, and Injun Joe said:
"I'm dead for sleep! It's your turn to watch."
He curled down in the weeds and soon
began to snore. His comrade stirred him
once or twice and he became quiet.
Presently the watcher began to nod; his
head drooped lower and lower, both men
began to snore now.
The boys drew a long, grateful breath. Tom
whispered:
"Now's our chance--come!"
Huck said:
"I can't--I'd die if they was to wake."
Tom urged--Huck held back. At last Tom
rose slowly and softly, and started alone.
But the first step he made wrung such a
hideous creak from the crazy floor that he
sank down almost dead with fright. He
never made a second attempt. The boys lay
– Уж какое было опасное то, последнее дело. А
ведь обошлось.
– Там совсем другое. Это было дальше вверх по
реке, и ни одного дома рядом. Никто и не узнает,
что мы приложили там руку, раз не вышло ничего.
– Ну ладно, уж чего опаснее таскаться сюда днем.
Всякий, кто нас увидит, почует, что дело нечисто.
– Это я знаю. Да ведь не нашлось другого места,
где спрятаться. Я и то хочу уйти из этого сарая.
Вчера еще хотел, только нечего было и думать, –
проклятые мальчишки все вертелись тут на горе, на
самом виду.
«Проклятые мальчишки» опять затряслись от
страха, пораженные этим замечанием, и подумали:
какое счастье, что они решили подождать один
день, вспомнив про пятницу. В душе они жалели,
что не подождали целый год.
Двое внизу достали какую-то провизию и
принялись закусывать. После долгого молчания
индеец Джо сказал:
– Вот что, малый, ступай-ка ты, откуда пришел:
вверх по реке. Подождешь там, пока я тебя извещу.
А я рискну – поброжу еще по городу, надо же хоть
поглядеть. За то опасное дело мы примемся, когда я
разузнаю побольше и обдумаю все как следует. А
потом в Техас! Вместе и махнем.
На том и порешили. Вскоре после этого оба начали
зевать, и индеец Джо сказал:
– Спать хочу до смерти! Твоя очередь стеречь.
Он улегся в бурьяне и скоро захрапел. Товарищ
потряс его раза два, и он затих. Потом и сторож
начал клевать носом; голова у него клонилась все
ниже и ниже, и вскоре они храпели оба.
Мальчики вздохнули долгим, облегченным
вздохом. Том прошептал:
– Ну, теперь пора, идем!
Гек ответил:
– Не могу – я тут же помру, если они проснутся.
Том настаивал, Гек упирался. Наконец Том
поднялся на ноги, медленно и осторожно, и пошел
один. Но с первым же его шагом покоробленные
половицы так страшно заскрипели, что он
повалился на пол едва живой от страха. Второй раз
он и пробовать не стал. Мальчики лежали, считая
there counting the dragging moments till it
seemed to them that time must be done and
eternity growing gray; and then they were
grateful to note that at last the sun was
setting.
Now one snore ceased. Injun Joe sat up,
stared around--smiled grimly upon his
comrade, whose head was drooping upon
his knees--stirred him up with his foot and
said:
"Here! YOU'RE a watchman, ain't you! All
right, though--nothing's happened."
"My! have I been asleep?"
"Oh, partly, partly. Nearly time for us to be
moving, pard. What'll we do with what little
swag we've got left?"
"I don't know--leave it here as we've always
done, I reckon. No use to take it away till
we start south. Six hundred and fifty in
silver's something to carry."
"Well--all right--it won't matter to come
here once more."
"No--but I'd say come in the night as we
used to do--it's better."
"Yes: but look here; it may be a good while
before I get the right chance at that job;
accidents might happen; 'tain't in such a
very good place; we'll just regularly bury it-and bury it deep."
"Good idea," said the comrade, who walked
across the room, knelt down, raised one of
the rearward hearth-stones and took out a
bag that jingled pleasantly. He subtracted
from it twenty or thirty dollars for himself
and as much for Injun Joe, and passed the
bag to the latter, who was on his knees in
the corner, now, digging with his bowieknife.
The boys forgot all their fears, all their
miseries in an instant. With gloating eyes
they watched every movement. Luck!--the
splendor of it was beyond all imagination!
Six hundred dollars was money enough to
make half a dozen boys rich! Here was
treasure-hunting under the happiest
auspices--there would not be any
bothersome uncertainty as to where to dig.
They nudged each other every moment-eloquent nudges and easily understood, for
they simply meant--"Oh, but ain't you glad
NOW we're here!"
Joe's knife struck upon something.
медленно тянувшиеся минуты, пока им не
показалось, что времени больше нет вообще и сама
вечность состарилась и поседела; но тут они с
радостью заметили, что солнце садится.
Наконец один из бродяг перестал храпеть. Индеец
Джо сел, огляделся по сторонам, мрачно
усмехнулся, глядя на своего товарища, который
спал, опустив голову на колени, толкнул его ногой
и сказал:
– Ну вот! Хорош сторож, нечего сказать! Да ладно
уж, ничего не случилось.
– Ох! Неужто я заснул?
– Да вроде того. Пора двигаться, приятель. А что
нам делать с остальными деньгами?
– Не знаю, – оставить здесь, как всегда, я думаю.
Брать их с собой не стоит, пока мы не двинемся на
юг. Шестьсот пятьдесят серебром, пожалуй, и руку
оттянут.
– Ну ладно, ничего нам не сделается, если еще раз
сюда придем.
– Да только, по-моему, надо прийти ночью, как мы
раньше делали, оно лучше будет.
– Это верно, только вот что. Может, мне еще не
скоро удастся наладить то дельце. Мало ли что
может помешать. Место не очень-то подходящее.
Давай зароем как следует – и поглубже.
– Правильно, – одобрил его спутник и, перейдя
через всю комнату, поднял одну из плит в глубине
очага и вынул мешок, в котором что-то приятно
зазвенело. Он достал долларов двадцать – тридцать
для себя и столько же для индейца Джо, потом
отдал ему мешок, а тот в это время стоял на
коленях в углу и копал землю складным ножом.
Мальчики в один миг забыли все свои страхи и все
свои невзгоды. Горящими глазами они следили за
каждым его движением. Вот повезло! Просто
нельзя было себе представить такого счастья.
Шестьсот долларов – это такая уйма денег, что
десятерым мальчикам разбогатеть можно. Вот вам
и клад, да еще как все хорошо устраивается –
нечего и голову ломать, в каком месте рыть яму.
Они ежеминутно толкали друг друга локтем –
выразительные и очень понятные толчки, которые
значили просто: «Небось рад теперь, что мы с
тобой тут! «
Нож индейца Джо наткнулся на что-то.
"Hello!" said he.
"What is it?" said his comrade.
"Half-rotten plank--no, it's a box, I believe.
Here--bear a hand and we'll see what it's
here for. Never mind, I've broke a hole."
He reached his hand in and drew it out-"Man, it's money!"
The two men examined the handful of
coins. They were gold. The boys above
were as excited as themselves, and as
delighted.
Joe's comrade said:
"We'll make quick work of this. There's an
old rusty pick over amongst the weeds in
the corner the other side of the fireplace--I
saw it a minute ago."
He ran and brought the boys' pick and
shovel. Injun Joe took the pick, looked it
over critically, shook his head, muttered
something to himself, and then began to use
it. The box was soon unearthed. It was not
very large; it was iron bound and had been
very strong before the slow years had
injured it. The men contemplated the
treasure awhile in blissful silence.
"Pard, there's thousands of dollars here,"
said Injun Joe.
"'Twas always said that Murrel's gang used
to be around here one summer," the stranger
observed.
"I know it," said Injun Joe; "and this looks
like it, I should say."
"Now you won't need to do that job."
The half-breed frowned. Said he:
"You don't know me. Least you don't know
all about that thing. 'Tain't robbery
altogether--it's REVENGE!" and a wicked
light flamed in his eyes. "I'll need your help
in it. When it's finished--then Texas. Go
home to your Nance and your kids, and
stand by till you hear from me."
"Well--if you say so; what'll we do with
this--bury it again?"
"Yes. [Ravishing delight overhead.] NO! by
the great Sachem, no! [Profound distress
overhead.] I'd nearly forgot. That pick had
fresh earth on it! [The boys were sick with
terror in a moment.] What business has a
pick and a shovel here? What business with
fresh earth on them? Who brought them
here--and where are they gone? Have you
heard anybody?--seen anybody? What! bury
– Ого! – сказал он.
– Что там такое? – спросил его спутник.
– Гнилая доска… нет, ящик как будто. Ну-ка
помоги, сейчас узнаем, что здесь такое. Нет, не
надо, я пробил ножом дыру.
Он запустил в ящик руку и тут же вытащил ее:
– Гляди-ка, это деньги!
Они вдвоем стали разглядывать горсть монет. Это
было золото. Мальчики наверху так же
волновались и так же радовались, как и бродяги.
Спутник индейца Джо сказал:
– Сейчас мы с этим управимся. Тут где-то в углу, за
очагом, валяется ржавая мотыга, я ее только что
видел.
Он сбегал и принес лопату и мотыгу. Индеец Джо
взял мотыгу, недоверчиво осмотрел ее со всех
сторон, покачал головой, пробормотал что-то себе
под нос и начал копать землю. Скоро сундучок был
вырыт. Он был невелик, окован железом и,
наверно, был необыкновенно прочен, пока не
истлел от времени. Бродяги некоторое время
глядели на сундук в блаженном молчании.
– Ну, приятель, да тут прямо тысячи долларов, –
сказал индеец Джо.
– Говорили же, что в этих местах одно лето
околачивалась шайка Мэррела, – сказал другой.
– Это и я слышал, – сказал индеец Джо, – похоже,
что это их работа.
– Теперь тебе не стоит браться за то дело.
Индеец нахмурился и сказал:
– Не знаешь ты меня. То есть мало знаешь об этом
деле. Тут не один грабеж, тут еще и месть! – И
злобный огонь вспыхнул в его глазах. – Мне
понадобится твоя помощь. А как покончим с этим,
тогда в Техас. Ступай домой к своей Нэнси и
ребятам и дожидайся, пока я тебя извещу.
– Ладно, как хочешь. А что нам с этим делать –
опять зароем, что ли?
– Да. (Полный восторг наверху.) Нет, клянусь
великим Сахемом10! (Глубокое уныние наверху.) Я
чуть было не забыл. На мотыге была свежая земля!
(Мальчики чуть не умерли от страха.) Откуда
взялись эта мотыга с лопатой? Откуда на них
свежая земля? Кто их принес и куда делись эти
люди? Слышал ты кого-нибудь? Видел когонибудь? Это как же – зарыть деньги опять, чтоб они
пришли и увидели вскопанную землю? Ну уж нет –
it again and leave them to come and see the
ground disturbed? Not exactly--not exactly.
We'll take it to my den."
"Why, of course! Might have thought of that
before. You mean Number One?"
"No--Number Two--under the cross. The
other place is bad--too common."
"All right. It's nearly dark enough to start."
ни за что. Отнесем-ка их в мою берлогу.
– Вот это верно! Как это я раньше не подумал! Потвоему, в номер первый?
– Нет. В номер второй – под крестом. А первый не
годится – слишком людно.
– Ну, хорошо. Скоро стемнеет, пора и
отправляться.
Injun Joe got up and went about from
Индеец Джо поднялся на ноги и стал красться от
window to window cautiously peeping out. окна к окну, осторожно выглядывая наружу. Потом
Presently he said:
сказал:
"Who could have brought those tools here? – Кто бы это мог принести сюда мотыгу с лопатой?
Do you reckon they can be up-stairs?"
Как по-твоему, может, они еще наверху?
The boys' breath forsook them. Injun Joe
Том и Гек чуть не умерли от страха. Индеец Джо
put his hand on his knife, halted a moment, схватился за нож, постоял минутку в нерешимости,
undecided, and then turned toward the
потом двинулся к лестнице. Мальчики вспомнили
stairway. The boys thought of the closet, but про чулан, но не в силах были пошевельнуться.
their strength was gone. The steps came
Заскрипели ступеньки. Положение было такое
creaking up the stairs--the intolerable
отчаянное, что мальчики мигом очнулись от
distress of the situation woke the stricken
столбняка, но только хотели броситься в чулан, как
resolution of the lads--they were about to
затрещало гнилое дерево и индеец Джо вместе с
spring for the closet, when there was a crash подломившейся лестницей рухнул вниз. Он
of rotten timbers and Injun Joe landed on
поднялся с земли, ругаясь на чем свет стоит, а его
the ground amid the debris of the ruined
спутник заметил:
stairway. He gathered himself up cursing,
and his comrade said:
"Now what's the use of all that? If it's
– Ну чего ты туда полез? Если тут есть кто-нибудь
anybody, and they're up there, let them
и сидит там наверху, то и пусть сидит, – нам-то
STAY there--who cares? If they want to
что? Коли им хочется, пускай прыгают вниз и
jump down, now, and get into trouble, who ломают ноги, какое нам дело? Через четверть часа
objects? It will be dark in fifteen minutes -- стемнеет, тогда пускай догоняют нас, если угодно.
and then let them follow us if they want to.
На здоровье! По-моему, тот, кто принес сюда эти
I'm willing. In my opinion, whoever hove
лопаты, должно быть, увидел нас и принял за
those things in here caught a sight of us and нечистых духов или призраков. Надо полагать, и
took us for ghosts or devils or something.
сейчас еще бежит без оглядки.
I'll bet they're running yet."
Joe grumbled awhile; then he agreed with
Индеец поворчал немного, потом согласился с
his friend that what daylight was left ought
приятелем, что надо пользоваться временем, пока
to be economized in getting things ready for еще не совсем стемнело, и собираться в путь.
leaving. Shortly afterward they slipped out
Довольно скоро они потихоньку выбрались из дома
of the house in the deepening twilight, and
среди густеющих сумерек и потащили к реке свой
moved toward the river with their precious
драгоценный сундук.
box.
Tom and Huck rose up, weak but vastly
Том с Геком поднялись на ноги едва живые, зато
relieved, and stared after them through the
вздохнули с облегчением и стали смотреть им
chinks between the logs of the house.
вслед сквозь щели в бревенчатых стенах. Бежать за
Follow? Not they. They were content to
ними? Ну нет! Мальчики были довольны уже и тем,
reach ground again without broken necks,
что слезли вниз, не сломав себе шеи. Они пошли
and take the townward track over the hill.
обратно в город по другой дороге, через гору.
They did not talk much. They were too
Разговаривали они мало, потому что всю дорогу
much absorbed in hating themselves--hating были заняты тем, что ругали сами себя – ругали за
the ill luck that made them take the spade
and the pick there. But for that, Injun Joe
never would have suspected. He would have
hidden the silver with the gold to wait there
till his "revenge" was satisfied, and then he
would have had the misfortune to find that
money turn up missing. Bitter, bitter luck
that the tools were ever brought there!
They resolved to keep a lookout for that
Spaniard when he should come to town
spying out for chances to do his revengeful
job, and follow him to "Number Two,"
wherever that might be. Then a ghastly
thought occurred to Tom.
"Revenge? What if he means US, Huck!"
"Oh, don't!" said Huck, nearly fainting.
They talked it all over, and as they entered
town they agreed to believe that he might
possibly mean somebody else--at least that
he might at least mean nobody but Tom,
since only Tom had testified.
Very, very small comfort it was to Tom to
be alone in danger! Company would be a
palpable improvement, he thought.
неудачную мысль отнести туда мотыгу с лопатой.
Если бы не это, индеец Джо не почуял бы ничего
неладного, спрятал бы серебро вместе с золотом и
оставил бы здесь, пока не «отомстит», а потом
оказалось бы, к его сожалению, что деньги
пропали. Надо бы хуже, да некуда! И зачем только
им вздумалось тащить сюда лопаты!
CHAPTER XXVII
Глава XXVII
THE adventure of the day mightily
tormented Tom's dreams that night. Four
times he had his hands on that rich treasure
and four times it wasted to nothingness in
his fingers as sleep forsook him and
wakefulness brought back the hard reality of
his misfortune. As he lay in the early
morning recalling the incidents of his great
adventure, he noticed that they seemed
curiously subdued and far away--somewhat
as if they had happened in another world, or
in a time long gone by. Then it occurred to
him that the great adventure itself must be a
dream! There was one very strong argument
in favor of this idea--namely, that the
quantity of coin he had seen was too vast to
be real. He had never seen as much as fifty
dollars in one mass before, and he was like
all boys of his age and station in life, in that
he imagined that all references to
"hundreds" and "thousands" were mere
fanciful forms of speech, and that no such
События этого дня продолжали мучить Тома и во
сне. Четыре раза он протягивал руки к сокровищу,
и четыре раза оно превращалось в ничто, уплывая
из рук; сон бежал от его глаз, и вместе с явью к
нему возвращалось сознание горькой
действительности и беды. Ранним утром, лежа в
постели и припоминая подробности вчерашнего
приключения, он с удивлением заметил, что все
они как-то отошли от него и заволоклись
туманом, – словно все это было где-то в другом
мире и очень давно. Тогда ему пришло в голову,
что, может быть, и самое приключение только
приснилось ему! В пользу этого был один очень
убедительный довод, а именно, что такой кучи
серебра и золота, какую он вчера видел наяву,
просто быть не могло. До сих пор он никогда не
видел даже пятидесяти долларов сразу и, так же как
и другие мальчики его лет и небольших достатков,
полагал, что все разговоры насчет «сотен» и
«тысяч» – это только так, для красного словца, а на
самом деле таких денег не бывает. Он никогда не
думал, что у кого-нибудь в кармане может найтись
Они решили не спускать глаз с испанца, когда он
появится в городе, ища случая «отомстить», и
проследить за ним до «номера второго», где бы это
ни было. Вдруг у Тома мелькнула страшная мысль:
– Отомстить? А что, если это он про нас, Гек?
– Ох, молчи! – сказал Гек, чуть не падая от страха.
Они разговаривали об этом до самого города и
решили, что индеец, может быть, имел в виду и
кого-нибудь другого, – может быть, одного только
Тома, потому что только он один давал показания
на суде.
Для Тома было очень и очень слабым утешением,
что опасность грозит ему одному. «В компании всетаки было бы легче», – думал он.
sums really existed in the world. He never
had supposed for a moment that so large a
sum as a hundred dollars was to be found in
actual money in any one's possession. If his
notions of hidden treasure had been
analyzed, they would have been found to
consist of a handful of real dimes and a
bushel of vague, splendid, ungraspable
dollars.
But the incidents of his adventure grew
sensibly sharper and clearer under the
attrition of thinking them over, and so he
presently found himself leaning to the
impression that the thing might not have
been a dream, after all. This uncertainty
must be swept away. He would snatch a
hurried breakfast and go and find Huck.
Huck was sitting on the gunwale of a
flatboat, listlessly dangling his feet in the
water and looking very melancholy. Tom
concluded to let Huck lead up to the subject.
If he did not do it, then the adventure would
be proved to have been only a dream.
"Hello, Huck!"
"Hello, yourself."
Silence, for a minute.
"Tom, if we'd 'a' left the blame tools at the
dead tree, we'd 'a' got the money. Oh, ain't it
awful!"
"'Tain't a dream, then, 'tain't a dream!
Somehow I most wish it was. Dog'd if I
don't, Huck."
"What ain't a dream?"
"Oh, that thing yesterday. I been half
thinking it was."
"Dream! If them stairs hadn't broke down
you'd 'a' seen how much dream it was! I've
had dreams enough all night--with that
patch-eyed Spanish devil going for me all
through 'em--rot him!"
"No, not rot him. FIND him! Track the
money!"
"Tom, we'll never find him. A feller don't
have only one chance for such a pile--and
that one's lost. I'd feel mighty shaky if I was
to see him, anyway."
"Well, so'd I; but I'd like to see him,
anyway--and track him out--to his Number
Two."
"Number Two--yes, that's it. I been thinking
'bout that. But I can't make nothing out of it.
такое богатство, как сотня долларов наличными.
Если бы спросить его, как он представляет себе
клад, то оказалось бы, что для него это горсть
настоящих серебряных монеток и целая гора
волшебных, блестящих, не дающихся в руки
долларов.
Однако подробности приключения выступали тем
яснее и резче, чем больше он о них думал, и скоро
он начал склоняться к мысли, что в конце концов,
пожалуй, это был и не сон. Надо было как-нибудь
выйти из тупика. Он наскоро позавтракал, а потом
пошел разыскивать Гека.
Гек сидел на борту большой плоскодонки,
равнодушно болтал ногами в воде, и вид у него был
мрачный. Том решил, что надо дать Геку первому
заговорить насчет вчерашнего. Если же он не
заговорит, значит, все это только приснилось Тому.
– Здравствуй, Гек!
– Здравствуй.
Минута молчания.
– Том, если бы мы оставили эту чертову лопату под
сухим деревом, денежки были бы наши. Вот не
повезло!
– Так это не во сне, значит. А мне даже хотелось
бы, чтобы это был сон. Право, хотелось бы, Гек!
– Какой еще сон?
– Да вот, все вчерашнее. Я начал уж думать, что это
был сон.
– Сон! Если бы лестница не подломилась, узнал бы
ты, какой это сон. Я тоже всю ночь видел сны – и
все этот кривоглазый испанский дьявол за мной
гонялся, чтоб ему провалиться!
– Нет, зачем ему проваливаться! А вот найти бы
его! Выследить, где деньги.
– Том, никогда нам его не найти. Это только раз в
жизни бывает, чтобы человеку сами давались в
руки такие деньги, и то мы их упустили. Я-то,
должно быть, и на ногах не устою, если опять его
увижу.
– Ну, и я тоже, только мне все-таки хочется его
увидеть и проследить за ним до номера второго.
– Номер второй – вот в том-то и загвоздка! Я уж об
этом думал. Да что-то ничего не разберу. Как по-
What do you reckon it is?"
"I dono. It's too deep. Say, Huck--maybe it's
the number of a house!"
"Goody!... No, Tom, that ain't it. If it is, it
ain't in this one-horse town. They ain't no
numbers here."
"Well, that's so. Lemme think a minute.
Here--it's the number of a room--in a tavern,
you know!"
"Oh, that's the trick! They ain't only two
taverns. We can find out quick."
"You stay here, Huck, till I come."
Tom was off at once. He did not care to
have Huck's company in public places. He
was gone half an hour. He found that in the
best tavern, No. 2 had long been occupied
by a young lawyer, and was still so
occupied. In the less ostentatious house, No.
2 was a mystery. The tavern-keeper's young
son said it was kept locked all the time, and
he never saw anybody go into it or come out
of it except at night; he did not know any
particular reason for this state of things; had
had some little curiosity, but it was rather
feeble; had made the most of the mystery by
entertaining himself with the idea that that
room was "ha'nted"; had noticed that there
was a light in there the night before.
"That's what I've found out, Huck. I reckon
that's the very No. 2 we're after."
"I reckon it is, Tom. Now what you going to
do?"
"Lemme think."
Tom thought a long time. Then he said:
"I'll tell you. The back door of that No. 2 is
the door that comes out into that little close
alley between the tavern and the old rattle
trap of a brick store. Now you get hold of
all the door-keys you can find, and I'll nip
all of auntie's, and the first dark night we'll
go there and try 'em. And mind you, keep a
lookout for Injun Joe, because he said he
was going to drop into town and spy around
once more for a chance to get his revenge. If
you see him, you just follow him; and if he
don't go to that No. 2, that ain't the place."
"Lordy, I don't want to foller him by
myself!"
"Why, it'll be night, sure. He mightn't ever
see you--and if he did, maybe he'd never
think anything."
"Well, if it's pretty dark I reckon I'll track
твоему, что это такое?
– Не знаю. Дело темное. Послушай, Гек, а может,
это номер дома?
– Еще чего!.. Нет, Том, это вряд ли. Только не в
нашем городишке. Какие тут номера!
– Да, это верно. Дай-ка подумать. Ну, а если это
номер комнаты в каком-нибудь трактире?
– Вот, вот, оно самое! И трактиров у нас всего два.
Живо разыщем.
– Ты посиди здесь, Гек, пока я не приду.
Том мигом исчез. Ему не хотелось, чтобы его
видели вместе с Геком на улице. Через полчаса он
вернулся. Оказалось, что в трактире получше номер
второй с давних пор занят молодым адвокатом,
занят и сейчас. В другом трактире, похуже, номер
второй был какой-то таинственный; хозяйский сын
сказал, что этот номер все время на замке и он ни
разу не видел, чтобы оттуда кто-нибудь выходил
или входил туда, кроме как ночью; он не знал,
почему это так, никаких особенных причин как
будто не было: ему это даже показалось
любопытным, но не очень, и он решил, что в этой
комнате должно быть «нечисто». Накануне ночью
он видел, что там горел свет.
– Вот что я узнал, Гек. Думаю, это и есть тот самый
номер второй, который нам нужен.
– Я тоже так думаю, Том. Что же мы теперь будем
делать?
– Дай подумать.
Том думал довольно долго. Потом заговорил:
– Вот что я тебе скажу. Задняя дверь этого номера
второго выходит в маленький переулок между
трактиром и старым кирпичным складом, который
похож на крысоловку. Ты раздобудь побольше
ключей – ну сколько можешь, а я стащу все тетины
ключи, и в первую же темную ночь мы пойдем туда
и попробуем, не подойдет ли который-нибудь. Да
гляди в оба, не появится ли индеец Джо, он же
хотел побывать в городе и посмотреть еще раз, не
подвернется ли удобный случай отомстить. Если
увидишь, ступай за ним следом; если он не пойдет
в этот номер второй, значит, это не тот.
– Ей-богу, не хочется мне идти за ним одному!
– Да ведь это же будет ночью. Он тебя, может, и не
увидит; а если и увидит, то ничего особенного не
подумает.
– Ну, если будет очень темно, я, так и быть, пойду
him. I dono--I dono. I'll try."
"You bet I'll follow him, if it's dark, Huck.
Why, he might 'a' found out he couldn't get
his revenge, and be going right after that
money."
"It's so, Tom, it's so. I'll foller him; I will, by
jingoes!"
"Now you're TALKING! Don't you ever
weaken, Huck, and I won't."
за НИМ. Не знаю, не знаю. Попробую.
– Можешь быть уверен, что я бы за ним пошел,
если б ночь была темная. Почем ты знаешь, может,
он сразу увидит, что отомстить не удастся, и тогда
пойдет прямо за деньгами.
– Верно, Том, верно. Я за ним пойду, честное
слово, пойду.
– Ну вот, это дело! Так смотри же, Гек, не подведи,
а я-то уж не подведу.
CHAPTER XXVIII
Глава XXVIII
THAT night Tom and Huck were ready for
their adventure. They hung about the
neighborhood of the tavern until after nine,
one watching the alley at a distance and the
other the tavern door. Nobody entered the
alley or left it; nobody resembling the
Spaniard entered or left the tavern door. The
night promised to be a fair one; so Tom
went home with the understanding that if a
considerable degree of darkness came on,
Huck was to come and "maow," whereupon
he would slip out and try the keys. But the
night remained clear, and Huck closed his
watch and retired to bed in an empty sugar
hogshead about twelve.
Tuesday the boys had the same ill luck.
Also Wednesday. But Thursday night
promised better. Tom slipped out in good
season with his aunt's old tin lantern, and a
large towel to blindfold it with. He hid the
lantern in Huck's sugar hogshead and the
watch began. An hour before midnight the
tavern closed up and its lights (the only ones
thereabouts) were put out. No Spaniard had
been seen. Nobody had entered or left the
alley. Everything was auspicious. The
blackness of darkness reigned, the perfect
stillness was interrupted only by occasional
mutterings of distant thunder.
Tom got his lantern, lit it in the hogshead,
wrapped it closely in the towel, and the two
adventurers crept in the gloom toward the
tavern. Huck stood sentry and Tom felt his
way into the alley. Then there was a season
of waiting anxiety that weighed upon
Huck's spirits like a mountain. He began to
В тот вечер Том с Геком приготовились ко всему.
Они до девяти часов вечера слонялись возле
трактира: один из них, стоя поодаль, сторожил
переулок, а другой – дверь трактира. Никто не
входил в переулок и не выходил из него; и в
трактир не заходил никто, похожий на испанца.
Ночь обещала быть светлой, и Том отправился
домой, уговорившись, что, если будет очень темно,
Гек прибежит и мяукнет, а он тогда вылезет в окно
и попробует подобрать ключи. Но было все так же
светло, и Гек, постояв на страже до двенадцати,
залег спать в пустую бочку из-под сахара.
Во вторник мальчикам опять не повезло. В среду
тоже. Зато в четверг ночь выдалась темная. Том
заблаговременно вылез в окно, захватив теткин
жестяной фонарь и широкое полотенце, чтобы
закрывать свет. Он спрятал фонарь в бочку из-под
сахара, где ночевал Гек, и стал на стражу. За час до
полуночи трактир закрылся и все огни в нем
погасли, а других поблизости не было. Испанец так
и не показывался. Никто не входил в переулок и не
выходил из него. Все как будто бы складывалось
отлично. Темень была непроглядная, и полная
тишина нарушалась лишь изредка воркотней
далекого грома.
Том достал фонарь, зажег его в бочке, хорошенько
закутал полотенцем, и оба искателя приключений
во тьме прокрались к трактиру. Гек занял
сторожевой пост, а Том ощупью пробрался в
переулок. Потом потянулось тревожное ожидание,
придавившее Гека, словно горой. Ему захотелось,
чтобы перед ним блеснул свет фонаря; он,
wish he could see a flash from the lantern-it would frighten him, but it would at least
tell him that Tom was alive yet. It seemed
hours since Tom had disappeared. Surely he
must have fainted; maybe he was dead;
maybe his heart had burst under terror and
excitement. In his uneasiness Huck found
himself drawing closer and closer to the
alley; fearing all sorts of dreadful things,
and momentarily expecting some
catastrophe to happen that would take away
his breath. There was not much to take
away, for he seemed only able to inhale it
by thimblefuls, and his heart would soon
wear itself out, the way it was beating.
Suddenly there was a flash of light and Tom
came tearing by him:
"Run!" said he; "run, for your life!"
He needn't have repeated it; once was
enough; Huck was making thirty or forty
miles an hour before the repetition was
uttered. The boys never stopped till they
reached the shed of a deserted slaughterhouse at the lower end of the village. Just as
they got within its shelter the storm burst
and the rain poured down. As soon as Tom
got his breath he said:
"Huck, it was awful! I tried two of the keys,
just as soft as I could; but they seemed to
make such a power of racket that I couldn't
hardly get my breath I was so scared. They
wouldn't turn in the lock, either. Well,
without noticing what I was doing, I took
hold of the knob, and open comes the door!
It warn't locked! I hopped in, and shook off
the towel, and, GREAT CAESAR'S
GHOST!"
"What!--what'd you see, Tom?"
"Huck, I most stepped onto Injun Joe's
hand!"
"No!"
"Yes! He was lying there, sound asleep on
the floor, with his old patch on his eye and
his arms spread out."
"Lordy, what did you do? Did he wake up?"
"No, never budged. Drunk, I reckon. I just
grabbed that towel and started!"
"I'd never 'a' thought of the towel, I bet!"
"Well, I would. My aunt would make me
mighty sick if I lost it."
"Say, Tom, did you see that box?"
разумеется, испугался бы, зато, по крайней мере,
узнал бы, что Том еще жив. Казалось, прошли
часы, с тех пор как Том исчез во мраке. Наверно, он
лежит без чувств, а может, и умер. А может, у него
сердце разорвалось от страха и волнения?
Встревоженный Гек незаметно для себя подбирался
все ближе и ближе к переулку; ему мерещились
всякие ужасы, и каждую минуту он ждал: вот-вот
стрясется что-нибудь такое, что из него и дух вон.
Положим, он и так едва дышал, а сердце у него
поминутно замирало, того и гляди, совсем
остановится. Вдруг блеснул свет, и Том стрелой
пронесся мимо.
– Беги! – крикнул он. – Беги, если жизнь тебе
дорога!
Повторять этого не пришлось, довольно было и
одного раза. Гек пустился бежать во весь дух, не
дожидаясь повторения. Мальчики не
останавливались, пока не добежали до навеса возле
старой бойни на другом конце города. Как только
они влетели под навес, разразилась гроза и хлынул
проливной дождь. Том, едва переводя дыхание,
сказал:
– Гек, вот было страшно! Стал я пробовать ключи,
тихонько, как можно тише; попробовал два, а
наделал такого шуму, что я даже дышать не мог,
так испугался. А в замке они все равно не
поворачивались. Я уж и сам не знал, что делаю,
дернул за ручку, а дверь и отворилась! Она и
заперта-то не была! Я шмыг туда, снял с фонаря
полотенце и…
– Ну и что? Что ты увидел, Том?
– Гек, я чуть не наступил на руку индейцу Джо!
– Быть не может!
– Да! Лежит на полу и спит как убитый, раскинув
руки и все с тем же пластырем на глазу.
– Господи! Что же ты сделал? Он проснулся?
– Нет, не пошевелился даже. Пьян, наверно. Я
подхватил полотенце, да бегом.
– Ну, я бы и думать забыл про полотенце.
– Да, как бы не так! Мне здорово влетит от тети
Полли, если я его потеряю.
– Слушай, Том, а сундук ты видел?
"Huck, I didn't wait to look around. I didn't
see the box, I didn't see the cross. I didn't
see anything but a bottle and a tin cup on
the floor by Injun Joe; yes, I saw two barrels
and lots more bottles in the room. Don't you
see, now, what's the matter with that ha'nted
room?"
"How?"
"Why, it's ha'nted with whiskey! Maybe
ALL the Temperance Taverns have got a
ha'nted room, hey, Huck?"
"Well, I reckon maybe that's so. Who'd 'a'
thought such a thing? But say, Tom, now's a
mighty good time to get that box, if Injun
Joe's drunk."
"It is, that! You try it!"
Huck shuddered.
"Well, no--I reckon not."
"And I reckon not, Huck. Only one bottle
alongside of Injun Joe ain't enough. If
there'd been three, he'd be drunk enough
and I'd do it."
There was a long pause for reflection, and
then Tom said:
"Lookyhere, Huck, less not try that thing
any more till we know Injun Joe's not in
there. It's too scary. Now, if we watch every
night, we'll be dead sure to see him go out,
some time or other, and then we'll snatch
that box quicker'n lightning."
"Well, I'm agreed. I'll watch the whole night
long, and I'll do it every night, too, if you'll
do the other part of the job."
"All right, I will. All you got to do is to trot
up Hooper Street a block and maow--and if
I'm asleep, you throw some gravel at the
window and that'll fetch me."
"Agreed, and good as wheat!"
"Now, Huck, the storm's over, and I'll go
home. It'll begin to be daylight in a couple
of hours. You go back and watch that long,
will you?"
"I said I would, Tom, and I will. I'll ha'nt
that tavern every night for a year! I'll sleep
all day and I'll stand watch all night."
"That's all right. Now, where you going to
sleep?"
"In Ben Rogers' hayloft. He lets me, and so
does his pap's nigger man, Uncle Jake. I tote
water for Uncle Jake whenever he wants me
to, and any time I ask him he gives me a
little something to eat if he can spare it.
– Гек, я даже глядеть не стал. Сундука я не видел, и
креста не видел. Ничего я не видел, кроме бутылки
и жестяной кружки на полу рядом с индейцем Джо;
а еще я видел в комнате два бочонка и много
бутылок. Так что видишь теперь, почему там
нечисто?
– Ну, почему?
– А виски держат, вот это и значит нечисто! Может,
и во всех трактирах Общества трезвости есть такие
комнаты, где виски держат, как ты думаешь?
– Пожалуй, что так. Ну кто бы мог подумать? А
знаешь, Том, сейчас самое подходящее время
украсть сундук, если индеец Джо валяется пьяный!
– Да, как же! Попробуй поди!
Гек вздрогнул.
– Ой нет, тогда не надо.
– И я тоже думаю, что не надо. Одна бутылка
рядом с индейцем Джо – этого мало. Было бы три,
тогда другое дело, я бы попробовал.
Они долго молчали и думали, и наконец Том
сказал:
– Слушай, Гек, давай больше не будем пробовать,
пока не узнаем наверно, что индеец Джо ушел. Уж
очень страшно. А если мы будем стеречь каждую
ночь, то, конечно, увидим когда-нибудь, как он
уходит, и мигом выхватим сундук.
– Ну что ж. Я буду стеречь нынче ночью и каждую
ночь потом уже буду стеречь, если ты сделаешь все
остальное.
– Хорошо, сделаю. Тебе только придется
пробежать один квартал по Гупер-стрит и
мяукнуть, а если я сплю, то ты брось горсть песку в
окно, и я проснусь.
– Ладно, так и сделаю!
– Ну вот что, Гек, гроза прошла, я иду домой. Часа
через два и светать начнет. А ты ступай туда,
постереги пока что.
– Сказал, что буду стеречь, значит, буду. Хоть
целый год проторчу на улице. Днем буду спать, а
ночью стеречь.
– Вот и ладно. А где же ты будешь спать?
– На сеновале у Бена Роджерса. Он меня пускает, и
дядя Джек, негр, что у них работает, – тоже. Я
таскаю воду, когда ему надо, а он мне дает чегонибудь поесть, когда попрошу, если найдется
лишний кусок. Он очень хороший негр. И меня
That's a mighty good nigger, Tom. He likes
me, becuz I don't ever act as if I was above
him. Sometime I've set right down and eat
WITH him. But you needn't tell that. A
body's got to do things when he's awful
hungry he wouldn't want to do as a steady
thing."
"Well, if I don't want you in the daytime, I'll
let you sleep. I won't come bothering
around. Any time you see something's up, in
the night, just skip right around and maow."
любит за то, что я не деру нос перед неграми. Иной
раз даже обедаю с ним вместе. Только ты никому
не говори. Мало ли чего не сделаешь с голоду,
когда в другое время и думать про это не захотел
бы.
CHAPTER XXIX
Глава XXIX
THE first thing Tom heard on Friday
morning was a glad piece of news --Judge
Thatcher's family had come back to town
the night before. Both Injun Joe and the
treasure sunk into secondary importance for
a moment, and Becky took the chief place
in the boy's interest. He saw her and they
had an exhausting good time playing "hispy" and "gully-keeper" with a crowd of
their school-mates. The day was completed
and crowned in a peculiarly satisfactory
way: Becky teased her mother to appoint
the next day for the long-promised and
long-delayed picnic, and she consented. The
child's delight was boundless; and Tom's
not more moderate. The invitations were
sent out before sunset, and straightway the
young folks of the village were thrown into
a fever of preparation and pleasurable
anticipation. Tom's excitement enabled him
to keep awake until a pretty late hour, and
he had good hopes of hearing Huck's
"maow," and of having his treasure to
astonish Becky and the picnickers with,
next day; but he was disappointed. No
signal came that night.
Morning came, eventually, and by ten or
eleven o'clock a giddy and rollicking
company were gathered at Judge Thatcher's,
and everything was ready for a start. It was
not the custom for elderly people to mar the
picnics with their presence. The children
were considered safe enough under the
Первое, что услышал Том в пятницу утром, было
радостное известие: семья судьи Тэтчера вчера
вернулась в город. И клад, и индеец Джо сразу
отошли на второй план, и Бекки заняла первое
место в его мыслях. Том побежал к ней, и вместе со
своими одноклассниками они наигрались до упаду
в «палочку-выручалочку» и в другие игры. День
закончился очень удачно и весело. Бекки упросила
наконец свою маму устроить завтра долгожданный
пикник, и та согласилась. Девочка сияла от
радости, да и Том радовался не меньше.
Приглашения были разосланы еще до вечера, и все
дети в городке, предвкушая удовольствие,
принялись впопыхах собираться на пикник. От
волнения Том не мог уснуть до поздней ночи: он
очень надеялся услышать мяуканье Гека и завтра на
пикнике удивить Бекки и ее гостей, показав им
клад. Но ему пришлось разочароваться – сигнала в
эту ночь не было.
– Ну, если ты мне не понадобишься днем, спи на
здоровье. Зря будить не стану. А если ты ночью
заметишь что-нибудь такое, беги прямо ко мне и
мяукай.
В конце концов настало утро, и часам к десяти или
одиннадцати веселая, шумная компания собралась
в доме судьи Тэтчера, чтобы оттуда двинуться в
путь. В те времена было не принято, чтобы
пожилые люди ездили на пикники и портили детям
удовольствие. Считалось, что дети находятся в
безопасности под крылышками двух-трех девиц лет
wings of a few young ladies of eighteen and
a few young gentlemen of twenty-three or
thereabouts. The old steam ferryboat was
chartered for the occasion; presently the gay
throng filed up the main street laden with
provision-baskets. Sid was sick and had to
miss the fun; Mary remained at home to
entertain him. The last thing Mrs. Thatcher
said to Becky, was:
"You'll not get back till late. Perhaps you'd
better stay all night with some of the girls
that live near the ferry-landing, child."
"Then I'll stay with Susy Harper, mamma."
"Very well. And mind and behave yourself
and don't be any trouble."
Presently, as they tripped along, Tom said
to Becky:
"Say--I'll tell you what we'll do. 'Stead of
going to Joe Harper's we'll climb right up
the hill and stop at the Widow Douglas'.
She'll have ice-cream! She has it most every
day--dead loads of it. And she'll be awful
glad to have us."
"Oh, that will be fun!"
Then Becky reflected a moment and said:
"But what will mamma say?"
"How'll she ever know?"
The girl turned the idea over in her mind,
and said reluctantly:
"I reckon it's wrong--but--"
"But shucks! Your mother won't know, and
so what's the harm? All she wants is that
you'll be safe; and I bet you she'd 'a' said go
there if she'd 'a' thought of it. I know she
would!"
The Widow Douglas' splendid hospitality
was a tempting bait. It and Tom's
persuasions presently carried the day. So it
was decided to say nothing anybody about
the night's programme. Presently it occurred
to Tom that maybe Huck might come this
very night and give the signal. The thought
took a deal of the spirit out of his
anticipations. Still he could not bear to give
up the fun at Widow Douglas'. And why
should he give it up, he reasoned--the signal
did not come the night before, so why
should it be any more likely to come tonight? The sure fun of the evening
outweighed the uncertain treasure; and, boylike, he determined to yield to the stronger
inclination and not allow himself to think of
восемнадцати и молодых людей немножко
постарше. Для такого случая наняли старенький
пароходик, и скоро веселая толпа повалила по
главной улице, таща корзинки с провизией. Сид
захворал, и ему пришлось отказаться от этого
удовольствия; Мэри осталась дома ухаживать за
ним. На прощанье миссис Тэтчер сказала Бекки:
– Вы вернетесь, должно быть, очень поздно: Быть
может, тебе лучше переночевать у кого-нибудь из
девочек, что живут поближе к пристани.
– Можно, я останусь ночевать у Сюзи Гарпер?
– Очень хорошо. Смотри же, веди себя как следует,
будь умницей.
Когда они шли по улице, Том сказал Бекки:
– Знаешь, Бекки, вот что мы с тобой сделаем.
Вместо того чтобы идти к Джо Гарперу, мы
поднимемся в гору и пойдем к вдове Дуглас. У нее
бывает сливочное мороженое почти каждый день –
да еще какими порциями! Она нам обрадуется, вот
увидишь.
– Ой, вот будет весело!
Бекки задумалась на минутку и сказала:
– А как же мама?
– Откуда же она узнает?
Девочка опять подумала и нерешительно сказала:
– По-моему, это нехорошо все-таки…
– Ну, чего там «все-таки»! Твоя мама не узнает, так
что же тут плохого? Лишь бы с тобой ничего не
случилось, больше ей ничего не надо, по-моему,
она тебе и сама позволила бы, только ей в голову не
пришло. Конечно, позволила бы!
Щедрое гостеприимство вдовы Дуглас было
соблазнительной приманкой, и уговоры Тома скоро
оказали свое действие. Было решено не говорить
никому, какие у них планы на этот вечер. Вдруг
Тому пришло в голову, что Гек может явиться
нынче ночью и подать сигнал. Эта мысль чуть не
испортила ему будущее удовольствие. И все же он
никак не мог пожертвовать весельем у вдовы
Дуглас. Да и для чего жертвовать, рассуждал он:
если сигнала не было вчера ночью, то с какой стати
его ждать непременно сегодня? Весело будет
наверняка, а насчет клада еще неизвестно. И, как
всегда у мальчишек, перевесило то, к чему тянуло
сильнее: в этот день он решил больше не думать о
сундуке с деньгами.
the box of money another time that day.
Three miles below town the ferryboat
stopped at the mouth of a woody hollow and
tied up. The crowd swarmed ashore and
soon the forest distances and craggy heights
echoed far and near with shoutings and
laughter. All the different ways of getting
hot and tired were gone through with, and
by-and-by the rovers straggled back to camp
fortified with responsible appetites, and then
the destruction of the good things began.
After the feast there was a refreshing season
of rest and chat in the shade of spreading
oaks. By-and-by somebody shouted:
"Who's ready for the cave?"
Everybody was. Bundles of candles were
procured, and straightway there was a
general scamper up the hill. The mouth of
the cave was up the hillside--an opening
shaped like a letter A. Its massive oaken
door stood unbarred. Within was a small
chamber, chilly as an ice-house, and walled
by Nature with solid limestone that was
dewy with a cold sweat. It was romantic and
mysterious to stand here in the deep gloom
and look out upon the green valley shining
in the sun. But the impressiveness of the
situation quickly wore off, and the romping
began again. The moment a candle was
lighted there was a general rush upon the
owner of it; a struggle and a gallant defence
followed, but the candle was soon knocked
down or blown out, and then there was a
glad clamor of laughter and a new chase.
But all things have an end. By-and-by the
procession went filing down the steep
descent of the main avenue, the flickering
rank of lights dimly revealing the lofty
walls of rock almost to their point of
junction sixty feet overhead. This main
avenue was not more than eight or ten feet
wide. Every few steps other lofty and still
narrower crevices branched from it on either
hand--for McDougal's cave was but a vast
labyrinth of crooked aisles that ran into each
other and out again and led nowhere. It was
said that one might wander days and nights
together through its intricate tangle of rifts
and chasms, and never find the end of the
cave; and that he might go down, and down,
and still down, into the earth, and it was just
the same--labyrinth under labyrinth, and no
Тремя милями ниже города пароходик замедлил
ход у лесистой долины и причалил к берегу. Толпа
высыпала на берег, и скоро повсюду в лесу и на
крутых склонах раздались крики и смех.
Перепробовав все игры, выбившиеся из сил и
разгоряченные шалуны опять сошлись в лагерь,
нагуляв завидный аппетит, и набросились на
разные вкусные вещи. После пира они уселись
отдыхать и разговаривать в тени раскидистых
дубов. Скоро кто-то крикнул:
– Кто хочет в пещеру?
Оказалось, что хотят все. Достали свечи и сейчас
же все пустились наперебой карабкаться в гору.
Вход в пещеру был довольно высоко на склоне
горы и походил на букву «А». Тяжелая дубовая
дверь никогда не запиралась. Внутри была
небольшая пещера, холодная, как погреб, со
стенами из прочного известняка, которые были
возведены самой природой и усеяны каплями
влаги, словно холодным потом. Стоять здесь в
глубоком мраке и глядеть на зеленую долину,
освещенную солнцем, было так интересно и
таинственно. Но скоро первое впечатление
рассеялось, и опять начались шалости. Как только
кто-нибудь зажигал свечу, все остальные
набрасывались на него гурьбой; и сколько он ни
защищался от нападающих, свечу скоро вышибали
у него из рук или тушили, и тогда снова
поднимался веселый крик, смех и возня. Но все на
свете когда-нибудь кончается. Мало-помалу
шествие, вытянувшись вереницей, начало
спускаться по крутому склону главной галереи, и
ряд колеблющихся огней смутно осветил высокие
каменистые стены почти до самых сводов,
сходившихся над головой на высоте шестидесяти
футов. Главная галерея была не шире восьми или
десяти футов. На каждом шагу по обеим сторонам
открывались новые высокие расщелины гораздо
уже главной галереи. Пещера Мак-Дугала
представляла собою настоящий лабиринт
извилистых, перекрещивающихся между собой
коридоров, которым не было конца. Говорили, что
можно было целыми днями и ночами блуждать по
запутанной сети расщелин и провалов, не находя
выхода из пещеры, что можно было спускаться все
ниже и ниже в самую глубь земли, и там встретить
все то же – лабиринт под лабиринтом, и так без
конца. Никто не знал всей пещеры. Это было
end to any of them. No man "knew" the
cave. That was an impossible thing. Most of
the young men knew a portion of it, and it
was not customary to venture much beyond
this known portion. Tom Sawyer knew as
much of the cave as any one.
The procession moved along the main
avenue some three-quarters of a mile, and
then groups and couples began to slip aside
into branch avenues, fly along the dismal
corridors, and take each other by surprise at
points where the corridors joined again.
Parties were able to elude each other for the
space of half an hour without going beyond
the "known" ground.
By-and-by, one group after another came
straggling back to the mouth of the cave,
panting, hilarious, smeared from head to
foot with tallow drippings, daubed with
clay, and entirely delighted with the success
of the day. Then they were astonished to
find that they had been taking no note of
time and that night was about at hand. The
clanging bell had been calling for half an
hour. However, this sort of close to the day's
adventures was romantic and therefore
satisfactory. When the ferryboat with her
wild freight pushed into the stream, nobody
cared sixpence for the wasted time but the
captain of the craft.
Huck was already upon his watch when the
ferryboat's lights went glinting past the
wharf. He heard no noise on board, for the
young people were as subdued and still as
people usually are who are nearly tired to
death. He wondered what boat it was, and
why she did not stop at the wharf--and then
he dropped her out of his mind and put his
attention upon his business. The night was
growing cloudy and dark. Ten o'clock came,
and the noise of vehicles ceased, scattered
lights began to wink out, all straggling footpassengers disappeared, the village betook
itself to its slumbers and left the small
watcher alone with the silence and the
ghosts. Eleven o'clock came, and the tavern
lights were put out; darkness everywhere,
now. Huck waited what seemed a weary
long time, but nothing happened. His faith
was weakening. Was there any use? Was
there really any use? Why not give it up and
turn in?
немыслимое дело. Большинство молодых людей
видело только часть пещеры, и обычно никто не
заходил дальше. Том Сойер знал пещеру не лучше
других.
Вся компания прошла по главной галерее около
трех четвертей мили, а потом отдельные группы и
пары стали сворачивать в боковые коридоры,
бегать по мрачным переходам и пугать друг друга,
неожиданно выскакивая на перекрестках. Даже в
знакомой всем части пещеры можно было потерять
друг друга из виду на целых полчаса.
Мало-помалу одна группа за другой, запыхавшись,
подбегала к выходу, все веселые, закапанные с ног
до головы свечным салом, перепачканные в глине и
очень довольные проведенным в пещере днем. И
только тут все удивились, что время прошло так
незаметно и что скоро стемнеет. Пароходный
колокол звонил уже с полчаса. Однако все были
очень довольны, что так романтически завершается
день, полный приключений. Когда пароходик со
своим шумным грузом выплыл на середину реки,
никто, кроме капитана, не жалел о потраченном
времени.
Гек уже стоял на своем посту, когда огни
пароходика замелькали мимо пристани. Он не
слышал никакого шума, потому что молодежь
присмирела и притихла, как это обычно бывает с
людьми, которые очень устали. Сначала Гек
удивился, что это за пароход и почему он не
останавливается у пристани, потом перестал об
этом думать и занялся своим делом. Ночь
становилась все темнее и облачнее. Пробило десять
часов, затих шум колес, разбросанные кое-где
огоньки стали – мигать и гаснуть, на улицах
больше не встречалось прохожих. Городок отошел
ко сну, оставив маленького сторожа наедине с
тишиной и привидениями. Пробило одиннадцать
часов, и в трактире погасли огни; все погрузилось
во мрак. Гек ждал, как ему показалось, ужасно
долго, но ничего не случилось. Он начал
колебаться. Стоит ли ждать? Да и выйдет ли какойнибудь толк? Уж не бросить ли все да и не
завалиться ли спать?
A noise fell upon his ear. He was all
attention in an instant. The alley door closed
softly. He sprang to the corner of the brick
store. The next moment two men brushed
by him, and one seemed to have something
under his arm. It must be that box! So they
were going to remove the treasure. Why call
Tom now? It would be absurd--the men
would get away with the box and never be
found again. No, he would stick to their
wake and follow them; he would trust to the
darkness for security from discovery. So
communing with himself, Huck stepped out
and glided along behind the men, cat-like,
with bare feet, allowing them to keep just
far enough ahead not to be invisible.
They moved up the river street three blocks,
then turned to the left up a cross-street.
They went straight ahead, then, until they
came to the path that led up Cardiff Hill;
this they took. They passed by the old
Welshman's house, half-way up the hill,
without hesitating, and still climbed
upward. Good, thought Huck, they will bury
it in the old quarry. But they never stopped
at the quarry. They passed on, up the
summit. They plunged into the narrow path
between the tall sumach bushes, and were at
once hidden in the gloom. Huck closed up
and shortened his distance, now, for they
would never be able to see him. He trotted
along awhile; then slackened his pace,
fearing he was gaining too fast; moved on a
piece, then stopped altogether; listened; no
sound; none, save that he seemed to hear the
beating of his own heart. The hooting of an
owl came over the hill--ominous sound! But
no footsteps. Heavens, was everything lost!
He was about to spring with winged feet,
when a man cleared his throat not four feet
from him! Huck's heart shot into his throat,
but he swallowed it again; and then he stood
there shaking as if a dozen agues had taken
charge of him at once, and so weak that he
thought he must surely fall to the ground.
He knew where he was. He knew he was
within five steps of the stile leading into
Widow Douglas' grounds. Very well, he
thought, let them bury it there; it won't be
hard to find.
Now there was a voice--a very low voice—
Injun Joe's:
Вдруг он расслышал какой-то шум и сразу
насторожился. Дверь, выходившая в переулок, тихо
закрылась. Он бросился за угол кирпичного склада.
Минутой позже мимо прошли, чуть не задев его,
два человека, у одного из них было что-то под
мышкой. Должно быть, сундук! Значит, они
собираются переносить клад. Стоит ли звать Тома?
Это было бы глупо – они уйдут с сундуком, и
поминай как звали. Лучше пойти за ними и
выследить их; авось в темноте они его не заметят.
Рассуждая сам с собой, Гек выскользнул из-за угла
и, крадучись, как кошка, пошел за бродягами. Он
неслышно ступал босыми ногами, держась на таком
расстоянии, чтобы не упустить их из виду.
Они прошли три квартала по улице вдоль реки, а
потом свернули налево. Сначала они шли все
прямо, а дойдя до тропинки, ведущей на
Кардифскую гору, стали подниматься по ней. Они
прошли, не останавливаясь, мимо дома старика
валлийца, на склоне горы, и лезли все выше и
выше. «Ладно, – подумал Гек, – значит, они хотят
зарыть сундук на старой каменоломне». Но бродяги
даже не остановились там. Они прошли дальше к
вершине. И вдруг, свернув на узкую тропинку
между высокими кустами сумаха, сразу пропали в
темноте. Тек прибавил шагу и стал нагонять их,
потому что увидеть его они не могли. Сначала он
бежал, потом замедлил шаг, боясь, что наткнется на
них; прошел еще немного, остановился,
прислушался: ни звука, слышно было только, как
бьется его сердце. Уханье филина донеслось до
него с горы – плохая примета. Но шагов не
слышно. Господи, неужели все пропало? Он уже
собирался задать стрекача, как вдруг кто-то
кашлянул в четырех шагах от него. Сердце у Гека
чуть не выскочило, но он пересилил свой страх и
замер на месте, весь дрожа, словно его трепали
сразу все двенадцать лихорадок, а слабость на него
напала такая, что он боялся, как бы не свалиться на
землю. Теперь он знал, где находится: он был около
изгороди, окружавшей усадьбу вдовы Дуглас, в
пяти шагах от перелаза. «Ладно, – подумал он, –
пускай зарывают здесь; найти будет нетрудно».
Послышался очень тихий голос, говорил индеец
Джо:
"Damn her, maybe she's got company—
there's lights, late as it is."
"I can't see any."
This was that stranger's voice--the stranger
of the haunted house. A deadly chill went to
Huck's heart--this, then, was the "revenge"
job! His thought was, to fly. Then he
remembered that the Widow Douglas had
been kind to him more than once, and
maybe these men were going to murder her.
He wished he dared venture to warn her; but
he knew he didn't dare--they might come
and catch him. He thought all this and more
in the moment that elapsed between the
stranger's remark and Injun Joe's next-which was-"Because the bush is in your way. Now--this
way--now you see, don't you?"
"Yes. Well, there IS company there, I
reckon. Better give it up."
"Give it up, and I just leaving this country
forever! Give it up and maybe never have
another chance. I tell you again, as I've told
you before, I don't care for her swag--you
may have it. But her husband was rough on
me--many times he was rough on me--and
mainly he was the justice of the peace that
jugged me for a vagrant. And that ain't all. It
ain't a millionth part of it! He had me
HORSEWHIPPED!--horsewhipped in front
of the jail, like a nigger!--with all the town
looking on! HORSEWHIPPED!--do you
understand? He took advantage of me and
died. But I'll take it out of HER."
"Oh, don't kill her! Don't do that!"
"Kill? Who said anything about killing? I
would kill HIM if he was here; but not her.
When you want to get revenge on a woman
you don't kill her--bosh! you go for her
looks. You slit her nostrils--you notch her
ears like a sow!"
"By God, that's--"
"Keep your opinion to yourself! It will be
safest for you. I'll tie her to the bed. If she
bleeds to death, is that my fault? I'll not cry,
if she does. My friend, you'll help me in this
thing--for MY sake --that's why you're here-I mightn't be able alone. If you flinch, I'll
kill you. Do you understand that? And if I
have to kill you, I'll kill her--and then I
reckon nobody'll ever know much about
who done this business."
– Черт бы ее взял! Может, у нее гости? Свет горит
до поздней ночи.
– Я ничего не вижу.
Теперь говорил тот оборванец, бродяга из старого
дома. Сердце Гека сжалось от смертельного холода:
так вот кому собирался мстить индеец Джо! Первой
мыслью Гека было убежать. Но тут он вспомнил,
что вдова Дуглас всегда была добра к нему, а эти
люди, может, собираются убить ее. Гек пожалел,
что у него не хватит храбрости предупредить
вдову; он очень хорошо знал, что не отважится на
это, – они могли увидеть его и схватить. Все это, и
не только это, промелькнуло у него в голове за
короткий миг между словами бродяги и ответом
индейца Джо:
– Тебе кусты мешают. Ну, смотри в эту сторону.
Теперь видишь, что ли?
– Да. Ну, конечно, у нее гости. Брось ты это дело!
– Как! Бросить, когда я уезжаю отсюда навсегда?
Когда, может, другого случая больше не будет? Ну,
нет! Опять-таки говорю тебе, как не раз говорил:
мне наплевать на ее деньги, можешь их забрать
себе. А вот муж ее ко мне придирался, и не один
раз это было; он же меня и посадил как бродягу,
когда был судьей. Да это еще не все! Куда там! Он
велел меня отстегать плетью – отстегать на улице
перед тюрьмой, как негра! И весь город это видел!
Плетью! Понимаешь ты это? Он перехитрил меня и
умер. Ну, зато она мне заплатит!
– Не убивай ее! Не надо!
– Не убивай? А кто говорит про убийство? Его бы я
убил, а ее не собираюсь. Когда хотят отомстить
женщине, ее не убивают – это ни к чему! Ее
уродуют, рвут ноздри, обрубают уши, как свинье!
– Господи, это уж…
– Тебя не спрашивают! Молчи, пока цел! Я ее
привяжу к кровати. Если истечет кровью и умрет, я
тут ни при чем. Плакать не стану. А ты, приятель,
мне поможешь, для того я тебя и взял, одному мне
не управиться. Если будешь отлынивать – убью!
Понял? А если придется тебя убить, то уж и ее
заодно прихлопну – тогда, по крайней мере, никто
не узнает, чья это работа.
"Well, if it's got to be done, let's get at it.
The quicker the better--I'm all in a shiver."
"Do it NOW? And company there? Look
here--I'll get suspicious of you, first thing
you know. No--we'll wait till the lights are
out--there's no hurry."
Huck felt that a silence was going to ensue-a thing still more awful than any amount of
murderous talk; so he held his breath and
stepped gingerly back; planted his foot
carefully and firmly, after balancing, onelegged, in a precarious way and almost
toppling over, first on one side and then on
the other. He took another step back, with
the same elaboration and the same risks;
then another and another, and--a twig
snapped under his foot! His breath stopped
and he listened. There was no sound--the
stillness was perfect. His gratitude was
measureless. Now he turned in his tracks,
between the walls of sumach bushes--turned
himself as carefully as if he were a ship-and then stepped quickly but cautiously
along. When he emerged at the quarry he
felt secure, and so he picked up his nimble
heels and flew. Down, down he sped, till he
reached the Welshman's. He banged at the
door, and presently the heads of the old man
and his two stalwart sons were thrust from
windows.
"What's the row there? Who's banging?
What do you want?"
"Let me in--quick! I'll tell everything."
"Why, who are you?"
"Huckleberry Finn--quick, let me in!"
"Huckleberry Finn, indeed! It ain't a name
to open many doors, I judge! But let him in,
lads, and let's see what's the trouble."
"Please don't ever tell I told you," were
Huck's first words when he got in. "Please
don't--I'd be killed, sure--but the widow's
been good friends to me sometimes, and I
want to tell--I WILL tell if you'll promise
you won't ever say it was me."
"By George, he HAS got something to tell,
or he wouldn't act so!" exclaimed the old
man; "out with it and nobody here'll ever
tell, lad."
Three minutes later the old man and his
sons, well armed, were up the hill, and just
entering the sumach path on tiptoe, their
– Ну что ж, если без этого нельзя, тогда идем. Чем
скорей, тем лучше. Меня всего так и трясет.
– Сейчас? А гости? Смотри не вздумай меня
выдать, чтото я тебе не верю. Нет, подождем, пока
свет погаснет, спешить некуда.
Гек понял, что за этим последует молчание, еще
более страшное, чем все эти разговоры насчет
убийства, и, затаив дыхание, живо шагнул назад;
долго балансировал на одной ноге, с опасностью
свалиться вправо или влево, и наконец осторожно
опустил другую ногу. Потом он сделал еще один
шаг назад, так же осторожно и с тем же риском,
потом еще один и еще – и вдруг сучок треснул у
него под ногой. Он перестал дышать и
прислушался. Ни звука – тишина была полная. Гек
себя не помнил от радости. Он повернулся между
двумя стенами кустов сумаха, осторожно, как
поворачивает корабль, и с опаской зашагал прочь,
но, выйдя на дорогу у каменоломни, почувствовал
себя в безопасности и побежал так, что только
пятки засверкали. Он бежал все быстрее под гору,
пока не добежал до фермы валлийца. Он так хватил
в дверь кулаками, что из окон сейчас же
высунулись головы старика и двух его дюжих
сыновей.
– Что за шум? Кто там стучит? Что надо?
– Пустите скорей! Я все расскажу!
– А кто ты такой?
– Гекльберри Финн! Скорей отоприте!
– Вот как, Гекльберри Финн! Не такое это имя,
чтобы перед ним все двери распахивались настежь!
Пустите его всетаки, ребята, послушаем, что там
стряслось!
– Только, ради бога, никому не говорите, что это я
вам сказал, – были первые слова Гека, после того
как его впустили. – Ради бога, а то меня убьют!
Ведь вдова меня всегда жалела, и я все расскажу,
непременно расскажу, если вы обещаете не
выдавать меня.
– Ей-богу, тут что-то есть, это он не зря говорит! –
воскликнул старик. – Ну, валяй рассказывай, никто
тебя не выдаст, паренек.
Через три минуты старик с сыновьями,
вооружившись как следует, поднимались в гору и
были уже у начала дорожки между кустами сумаха,
weapons in their hands. Huck accompanied
them no further. He hid behind a great
bowlder and fell to listening. There was a
lagging, anxious silence, and then all of a
sudden there was an explosion of firearms
and a cry.
Huck waited for no particulars. He sprang
away and sped down the hill as fast as his
legs could carry him.
с ружьями в руках. Гек не пошел за ними дальше.
Он спрятался за большим камнем и стал слушать.
Долго тянулось тревожное молчание, а потом вдруг
сразу раздались выстрелы и крики.
CHAPTER XXX
Глава XXX
AS the earliest suspicion of dawn appeared
on Sunday morning, Huck came groping up
the hill and rapped gently at the old
Welshman's door. The inmates were asleep,
but it was a sleep that was set on a hairtrigger, on account of the exciting episode
of the night. A call came from a window:
"Who's there!"
Huck's scared voice answered in a low tone:
"Please let me in! It's only Huck Finn!"
"It's a name that can open this door night or
day, lad!--and welcome!"
These were strange words to the vagabond
boy's ears, and the pleasantest he had ever
heard. He could not recollect that the
closing word had ever been applied in his
case before.
The door was quickly unlocked, and he
entered. Huck was given a seat and the old
man and his brace of tall sons speedily
dressed themselves.
"Now, my boy, I hope you're good and
hungry, because breakfast will be ready as
soon as the sun's up, and we'll have a piping
hot one, too --make yourself easy about
that! I and the boys hoped you'd turn up and
stop here last night."
"I was awful scared," said Huck, "and I run.
I took out when the pistols went off, and I
didn't stop for three mile. I've come now
becuz I wanted to know about it, you know;
and I come before daylight becuz I didn't
want to run across them devils, even if they
was dead."
"Well, poor chap, you do look as if you'd
had a hard night of it--but there's a bed here
В воскресенье утром, чуть только забрезжил свет,
Гек в потемках вскарабкался на гору и тихонько
постучался в дверь старика валлийца. Все
обитатели дома спали, но сон их был тревожен
после волнений прошлой ночи. Из окна его
окликнули:
Гек не стал дожидаться разъяснений. Он выскочил
из-за камня и пустился бежать под гору так, что дух
захватило.
– Кто там?
Испуганный голос Гека ответил едва слышно:
– Пожалуйста, впустите меня! Это я, Гек Финн.
– Перед этим именем моя дверь всегда откроется, и
ночью и днем. Входи, милый, будь как дома!
Такие слова бездомному мальчику приходилось
слышать впервые, и никогда в жизни ему не
говорили ничего приятнее. Он не мог припомнить,
чтобы раньше кто-нибудь приглашал его быть как
дома.
Дверь быстро отперли, и Гек вошел. Его усадили, а
старик со всем своим выводком рослых сыновей
стал поспешно одеваться.
– Ну, сынок, надеюсь, ты как следует проголодался,
потому завтрак нам подадут, как только взойдет
солнце, с пылу горячий, можешь быть спокоен! А
мы с ребятами ждали тебя вчера, думали, что ты у
нас заночуешь.
– Я уж очень испугался, – сказал Гек, – и убежал.
Как пустился бежать, когда пистолеты выстрелили,
так и не останавливался целых три мили. А теперь я
пришел потому, что хотелось все-таки узнать, как
было дело; и пришел перед рассветом, потому что
боялся наткнуться на этих дьяволов, даже если они
убиты.
– Ах ты бедняга! Видно, ты устал за эту ночь, – вот
тебе кровать, ложись, когда позавтракаешь. Нет,
for you when you've had your breakfast.
No, they ain't dead, lad--we are sorry
enough for that. You see we knew right
where to put our hands on them, by your
description; so we crept along on tiptoe till
we got within fifteen feet of them--dark as a
cellar that sumach path was--and just then I
found I was going to sneeze. It was the
meanest kind of luck! I tried to keep it back,
but no use --'twas bound to come, and it did
come! I was in the lead with my pistol
raised, and when the sneeze started those
scoundrels a-rustling to get out of the path, I
sung out, 'Fire boys!' and blazed away at the
place where the rustling was. So did the
boys. But they were off in a jiffy, those
villains, and we after them, down through
the woods. I judge we never touched them.
They fired a shot apiece as they started, but
their bullets whizzed by and didn't do us any
harm. As soon as we lost the sound of their
feet we quit chasing, and went down and
stirred up the constables. They got a posse
together, and went off to guard the river
bank, and as soon as it is light the sheriff
and a gang are going to beat up the woods.
My boys will be with them presently. I wish
we had some sort of description of those
rascals--'twould help a good deal. But you
couldn't see what they were like, in the dark,
lad, I suppose?"
"Oh yes; I saw them down-town and
follered them."
"Splendid! Describe them--describe them,
my boy!"
"One's the old deaf and dumb Spaniard
that's ben around here once or twice, and
t'other's a mean-looking, ragged--"
"That's enough, lad, we know the men!
Happened on them in the woods back of the
widow's one day, and they slunk away. Off
with you, boys, and tell the sheriff--get your
breakfast to-morrow morning!"
The Welshman's sons departed at once. As
they were leaving the room Huck sprang up
and exclaimed:
"Oh, please don't tell ANYbody it was me
that blowed on them! Oh, please!"
"All right if you say it, Huck, but you ought
to have the credit of what you did."
"Oh no, no! Please don't tell!"
When the young men were gone, the old
они не убиты, вот что жалко. Видишь ли, мы знали,
где их искать, с твоих же слов; подкрались на
цыпочках и стали шагах в десяти от них; а на
дорожке темно, как в погребе. И вдруг захотелось
мне чихнуть! Вот незадача! Стараюсь удержаться –
и не могу. Ну, думаю, сейчас чихну, – и чихнул! Я
стоял впереди с пистолетом наготове, и только
чихнул, эти мошенники зашуршали – и в кусты. А я
кричу: «Пали, ребята!» – и сам стреляю прямо туда,
где шуршит. Ребята мои тоже. Но все-таки они
удрали, мерзавцы этакие, а мы гнались за ними
через весь лес. Кажется, ре задели ни одного. Они
оба сделали по выстрелу и тоже мимо. Как только
не стало слышно шагов, мы сейчас же бросили
погоню, спустились под гору и разбудили
полицейских. Они собрали отряд и пошли в обход
по берегу реки, а как только рассветет, шериф со
своими людьми обыщет весь лес. Мои ребята тоже
пойдут с ними. Хорошо бы знать, каковы эти
мошенники с виду, это бы нам очень помогло. Да
ведь ты их, верно, не рассмотрел в темноте?
– Нет, я их увидел еще в городе и пошел за ними.
– Вот это отлично! Так опиши их нам, опиши, мой
мальчик!
– Один – это глухонемой испанец, которого видели
в городе раза два, а другой – бродяга, весь в
лохмотьях, страшная такая рожа.
– Довольно, милый, этих мы знаем! Я сам на них
както наткнулся в лесу за домом вдовы Дуглас, и
они от меня удрали. Ну, ступайте, ребята, да
расскажите все это шерифу, а позавтракаете какнибудь в другой раз!
Сыновья валлийца тут же ушли. Гек вскочил и
побежал за ними к двери.
– Ох, ради бога, не говорите никому, что это я их
выдал! Ради бога!
– Ну, ладно, Гек, если ты так хочешь, но ведь это
только делает тебе честь.
– Ох, нет, нет! Ради бога, не надо!
Когда молодые люди вышли, старик валлиец
Welshman said:
"They won't tell--and I won't. But why don't
you want it known?"
Huck would not explain, further than to say
that he already knew too much about one of
those men and would not have the man
know that he knew anything against him for
the whole world--he would be killed for
knowing it, sure.
The old man promised secrecy once more,
and said:
"How did you come to follow these fellows,
lad? Were they looking suspicious?"
Huck was silent while he framed a duly
cautious reply. Then he said:
"Well, you see, I'm a kind of a hard lot,-least everybody says so, and I don't see
nothing agin it--and sometimes I can't sleep
much, on account of thinking about it and
sort of trying to strike out a new way of
doing. That was the way of it last night. I
couldn't sleep, and so I come along up-street
'bout midnight, a-turning it all over, and
when I got to that old shackly brick store by
the Temperance Tavern, I backed up agin
the wall to have another think. Well, just
then along comes these two chaps slipping
along close by me, with something under
their arm, and I reckoned they'd stole it. One
was a-smoking, and t'other one wanted a
light; so they stopped right before me and
the cigars lit up their faces and I see that the
big one was the deaf and dumb Spaniard, by
his white whiskers and the patch on his eye,
and t'other one was a rusty, ragged-looking
devil."
"Could you see the rags by the light of the
cigars?"
This staggered Huck for a moment. Then he
said:
"Well, I don't know--but somehow it seems
as if I did."
"Then they went on, and you--"
"Follered 'em--yes. That was it. I wanted to
see what was up--they sneaked along so. I
dogged 'em to the widder's stile, and stood
in the dark and heard the ragged one beg for
the widder, and the Spaniard swear he'd
spile her looks just as I told you and your
two--"
"What! The DEAF AND DUMB man said
all that!"
сказал:
– Они никому не скажут, и я тоже. А почему ты не
хочешь, чтобы другие знали?
Гек не пожелал объяснять, сказал только, что про
одного из этих бродяг он и так уж много знает и не
хочет ни за что на свете, чтобы бродяга про это
узнал, а то он его убьет, непременно убьет.
Старик еще раз пообещал молчать и спросил:
– А все-таки почему ты за ними пошел? Они
показались тебе подозрительными, да?
Гек помолчал, стараясь придумать самый
уклончивый ответ. Потом начал:
– Как вам сказать, я ведь и сам тоже вроде
бродяги, – так, по крайней мере, все считают, и я не
обижаюсь; иной раз бывает, что из-за этого по
ночам не сплю, все думаю, как бы мне начать жить
по-другому. Вот и прошлой ночью так же было.
Мне что-то не спалось, и я пошел бродить по
улицам в полночь, и все думал да думал, а когда
дошел до старого кирпичного склада рядом с
трактиром Общества трезвости, то постоял,
прислонившись к стенке, чтобы подумать как
следует. А тут как раз идут эти двое, совсем близко,
и несут что-то под мышкой. «Наверно, думаю,
краденое». Один из них курил, а другой попросил
огоньку; они остановились прямо передо мной,
сигары осветили их лица, и тогда я сразу узнал, что
высокий – это глухонемой испанец с пластырем на
глазу и седыми бакенбардами, а другой – тот самый
оборванец в лохмотьях.
– Что же, ты и лохмотья рассмотрел при свете
сигары?
Гек сбился на минуту. Потом продолжал:
– Уж не знаю, право, как-то все-таки рассмотрел.
– Потом они пошли дальше, и ты за ними?
– Да, и я за ними. Правильно. Хотелось поглядеть,
что они затевают, – уж очень по-воровски они
прошмыгнули. Я дошел за ними до забора вдовы,
притаился в темноте и слышал, как оборванец
заступался за вдову, а испанец клялся, что
изуродует ее, – я же вам рассказывал…
– Как? Глухонемой все это говорил?
Huck had made another terrible mistake! He
was trying his best to keep the old man from
getting the faintest hint of who the Spaniard
might be, and yet his tongue seemed
determined to get him into trouble in spite
of all he could do. He made several efforts
to creep out of his scrape, but the old man's
eye was upon him and he made blunder
after blunder. Presently the Welshman said:
"My boy, don't be afraid of me. I wouldn't
hurt a hair of your head for all the world.
No--I'd protect you--I'd protect you. This
Spaniard is not deaf and dumb; you've let
that slip without intending it; you can't
cover that up now. You know something
about that Spaniard that you want to keep
dark. Now trust me--tell me what it is, and
trust me --I won't betray you."
Huck looked into the old man's honest eyes
a moment, then bent over and whispered in
his ear:
"'Tain't a Spaniard--it's Injun Joe!"
The Welshman almost jumped out of his
chair. In a moment he said:
"It's all plain enough, now. When you talked
about notching ears and slitting noses I
judged that that was your own
embellishment, because white men don't
take that sort of revenge. But an Injun!
That's a different matter altogether."
During breakfast the talk went on, and in
the course of it the old man said that the last
thing which he and his sons had done,
before going to bed, was to get a lantern and
examine the stile and its vicinity for marks
of blood. They found none, but captured a
bulky bundle of-"Of WHAT?"
If the words had been lightning they could
not have leaped with a more stunning
suddenness from Huck's blanched lips. His
eyes were staring wide, now, and his breath
suspended--waiting for the answer. The
Welshman started--stared in return--three
seconds--five seconds--ten --then replied:
"Of burglar's tools. Why, what's the
MATTER with you?"
Huck sank back, panting gently, but deeply,
unutterably grateful. The Welshman eyed
him gravely, curiously--and presently said:
"Yes, burglar's tools. That appears to relieve
Гек опять сделал страшный промах. Уж как он
старался, чтобы старик не угадал, кто такой этот
испанец, и все-таки язык подвел его, несмотря на
все старания. Он попробовал вывернуться, но
старик не спускал с него глаз, и Гек завирался все
хуже и хуже. Наконец старик сказал:
– Ты меня не бойся, милый. Я тебе ничего плохого
не сделаю. Наоборот, заступлюсь за тебя, да,
заступлюсь. Этот испанец вовсе не глухонемой, ты
сам же проговорился нечаянно, теперь уж этого не
исправить. Ты что-то знаешь про этого испанца и
хочешь это скрыть. Напрасно ты мне не доверяешь.
Скажи, в чем дело, я тебя не выдам.
Гек с минуту смотрел в честные глаза старика,
потом нагнулся к нему и прошептал на ухо:
– Никакой это не испанец – это индеец Джо!
Валлиец так и подскочил на стуле. Помолчав с
минуту, он сказал:
– Ну, теперь все ясно. Когда ты рассказывал про
вырванные ноздри и обрубленные уши, я уже
решил, что это ты прибавил для красного словца,
потому что белые так не мстят. Ну, а индеец – это
совсем другое дело!
За завтраком, продолжая разговор, старик
рассказал, между прочим, что, перед тем как
улечься в постель, он взял фонарь и вместе с
сыновьями пошел осматривать изгородь, нет ли на
ней крови или где-нибудь на земле поблизости.
Крови они не нашли, зато подобрали большой узел
с…
– С чем?
Если бы слова были молнией, то и тогда они не
могли бы сорваться быстрее с побелевших уст
Гека. Он широко раскрыл глаза и почти не дышал в
ожидании ответа. Валлиец изумился и тоже
уставился на него; смотрел три секунды, пять
секунд, десять, потом ответил:
– С воровским инструментом. Да что с тобой такое?
Гек откинулся на спинку стула, едва дыша, но
чувствуя глубокую, невыразимую радость. Валлиец
посмотрел на него внимательно и с любопытством,
потом сказал:
– Да, с воровским инструментом. Тебе, кажется, от
you a good deal. But what did give you that
turn? What were YOU expecting we'd
found?"
Huck was in a close place--the inquiring eye
was upon him--he would have given
anything for material for a plausible answer-nothing suggested itself--the inquiring eye
was boring deeper and deeper--a senseless
reply offered--there was no time to weigh it,
so at a venture he uttered it--feebly:
"Sunday-school books, maybe."
Poor Huck was too distressed to smile, but
the old man laughed loud and joyously,
shook up the details of his anatomy from
head to foot, and ended by saying that such
a laugh was money in a-man's pocket,
because it cut down the doctor's bill like
everything. Then he added:
"Poor old chap, you're white and jaded--you
ain't well a bit--no wonder you're a little
flighty and off your balance. But you'll
come out of it. Rest and sleep will fetch you
out all right, I hope."
Huck was irritated to think he had been such
a goose and betrayed such a suspicious
excitement, for he had dropped the idea that
the parcel brought from the tavern was the
treasure, as soon as he had heard the talk at
the widow's stile. He had only thought it
was not the treasure, however--he had not
known that it wasn't--and so the suggestion
of a captured bundle was too much for his
self-possession. But on the whole he felt
glad the little episode had happened, for
now he knew beyond all question that that
bundle was not THE bundle, and so his
mind was at rest and exceedingly
comfortable. In fact, everything seemed to
be drifting just in the right direction, now;
the treasure must be still in No. 2, the men
would be captured and jailed that day, and
he and Tom could seize the gold that night
without any trouble or any fear of
interruption.
Just as breakfast was completed there was a
knock at the door. Huck jumped for a
hiding-place, for he had no mind to be
connected even remotely with the late
event. The Welshman admitted several
ladies and gentlemen, among them the
Widow Douglas, and noticed that groups of
citizens were climbing up the hill--to stare
этого легче стало? Чего ты так встревожился? Что,
по-твоему, мы должны были найти?
Гек был прижат к стенке. Вопросительный взгляд
так и буравил его. Он бы отдал все на свете, лишь
бы нашлось из чего состряпать подходящий ответ.
Ничего не приходило в голову. Вопросительный
взгляд буравил все глубже и глубже. На язык лезла
сущая бессмыслица. Обдумывать было некогда, и
он сказал наобум, едва слышно:
– Может, учебники для воскресной школы?
Бедный Гек расстроился и не мог даже улыбнуться,
зато старик захохотал громко и весело, так что вся
его крупная фигура сотрясалась с головы до пят, и
наконец сказал, что такой здоровый смех не хуже
денег в кармане, потому что доктору придется
меньше платить. Потом прибавил:
– Ах ты бедняга, сразу побледнел и осунулся.
Видать, что нездоров, – нечего и удивляться, что
мозги у тебя набекрень. Ну, да авось обойдется.
Отдохнешь, выспишься, и все, я думаю, как рукой
снимет.
Геку было досадно, что он вел себя, как дурак, и
выказал такое подозрительное волнение, потому
что, еще у изгороди подслушав разговор, он
перестал надеяться, что в узле был клад. Но всетаки он только так подумал, а наверняка не знал, –
вот почему упоминание о захваченном узле
взволновало его. Но в общем он был даже рад
этому пустяковому случаю: теперь, когда он узнал
наверное, что узел не тот, ему стало легче, и душа
его совершенно успокоилась. Как будто все
сошлось как нельзя лучше: клад, должно быть, все
лежит в номере втором, бродяг нынче же схватят и
засадят в тюрьму, и они с Томом в этот же вечер
пойдут и возьмут золото без всяких препятствий и
хлопот, ничего не опасаясь.
Не успели они управиться с завтраком, как в дверь
постучались. Гек вскочил и побежал прятаться, по
желая, чтобы другие знали, что он имеет какое-то
отношение к событиям прошлой ночи. Валлиец
открыл дверь нескольким дамам и джентльменам,
между прочим, и вдове Дуглас, и увидел, что в гору
поднимаются кучки горожан – поглазеть на место
происшествия. Значит, новость уже облетела весь
at the stile. So the news had spread. The
Welshman had to tell the story of the night
to the visitors. The widow's gratitude for her
preservation was outspoken.
"Don't say a word about it, madam. There's
another that you're more beholden to than
you are to me and my boys, maybe, but he
don't allow me to tell his name. We
wouldn't have been there but for him."
Of course this excited a curiosity so vast
that it almost belittled the main matter--but
the Welshman allowed it to eat into the
vitals of his visitors, and through them be
transmitted to the whole town, for he
refused to part with his secret. When all else
had been learned, the widow said:
"I went to sleep reading in bed and slept
straight through all that noise. Why didn't
you come and wake me?"
"We judged it warn't worth while. Those
fellows warn't likely to come again--they
hadn't any tools left to work with, and what
was the use of waking you up and scaring
you to death? My three negro men stood
guard at your house all the rest of the night.
They've just come back."
More visitors came, and the story had to be
told and retold for a couple of hours more.
There was no Sabbath-school during dayschool vacation, but everybody was early at
church. The stirring event was well
canvassed. News came that not a sign of the
two villains had been yet discovered. When
the sermon was finished, Judge Thatcher's
wife dropped alongside of Mrs. Harper as
she moved down the aisle with the crowd
and said:
"Is my Becky going to sleep all day? I just
expected she would be tired to death."
"Your Becky?"
"Yes," with a startled look--"didn't she stay
with you last night?"
"Why, no."
Mrs. Thatcher turned pale, and sank into a
pew, just as Aunt Polly, talking briskly with
a friend, passed by. Aunt Polly said:
"Good-morning, Mrs. Thatcher. Goodmorning, Mrs. Harper. I've got a boy that's
turned up missing. I reckon my Tom stayed
at your house last night--one of you. And
город. Валлийцу пришлось рассказать посетителям
обо всем, что случилось ночью. Вдова горячо
поблагодарила его за то, что он спас ей жизнь.
– Ни слова об этом, сударыня. Есть еще один
человек, которому вы, быть может, обязаны
больше, чем мне и моим ребятам, но он не хочет
называть себя. Если бы не он, нас бы вообще там не
было.
Конечно, это вызвало такое любопытство, что о
самом происшествии чуть не забыли, но валлиец
только раздразнил любопытство своих гостей, а
через них и весь город, отказавшись расстаться со
своей тайной. После того как гости узнали все
остальные подробности, вдова сказала:
– Я уснула, читая в постели, и ничего не слышала.
Почему же вы не пришли и не разбудили меня?
– Решили, что не стоит. Бродяги вряд ли
собирались вернуться, – без инструмента у них все
равно ничего не вышло бы; так зачем же было вас
будить и пугать до полусмерти. Мои три негра
сторожили ваш дом до самого утра. Они только что
вернулись.
Пришли еще посетители, и валлиец часа два
рассказывал и пересказывал всю историю с самого
начала.
В воскресной школе не было занятий по случаю
каникул, зато все горожане собрались в церковь
спозаранку. Событие, переполошившее город,
обсуждалось со всех сторон. Говорили, что и следа
преступников не удалось еще обнаружить. После
проповеди жена судьи Тэтчера догнала миссис
Гарпер, которая шла вместе с толпой к выходу, и
заговорила с ней:
– Неужели моя Бекки проспит целый день? Я так и
думала, что она устанет до полусмерти.
– Ваша Бекки?
– Да. Разве она не у вас ночевала?
– Нет, что вы!
Миссис Тэтчер побледнела и опустилась на скамью
как раз в ту минуту, когда тетя Полли, оживленно
разговаривая с приятельницей, проходила мимо.
Тетя Полли сказала:
– Доброе утро, миссис Тэтчер! Доброе утро, миссис
Гарпер! А у меня мальчишка пропал куда-то. Я
думаю, он вчера остался ночевать у кого-нибудь из
вас, а теперь боится идти в церковь. Надо будет
now he's afraid to come to church. I've got
to settle with him."
Mrs. Thatcher shook her head feebly and
turned paler than ever.
"He didn't stay with us," said Mrs. Harper,
beginning to look uneasy.
A marked anxiety came into Aunt Polly's
face.
"Joe Harper, have you seen my Tom this
morning?"
"No'm."
"When did you see him last?"
Joe tried to remember, but was not sure he
could say. The people had stopped moving
out of church. Whispers passed along, and a
boding uneasiness took possession of every
countenance. Children were anxiously
questioned, and young teachers. They all
said they had not noticed whether Tom and
Becky were on board the ferryboat on the
homeward trip; it was dark; no one thought
of inquiring if any one was missing. One
young man finally blurted out his fear that
they were still in the cave!
Mrs. Thatcher swooned away. Aunt Polly
fell to crying and wringing her hands.
The alarm swept from lip to lip, from group
to group, from street to street, and within
five minutes the bells were wildly clanging
and the whole town was up! The Cardiff
Hill episode sank into instant insignificance,
the burglars were forgotten, horses were
saddled, skiffs were manned, the ferryboat
ordered out, and before the horror was half
an hour old, two hundred men were pouring
down highroad and river toward the cave.
All the long afternoon the village seemed
empty and dead. Many women visited Aunt
Polly and Mrs. Thatcher and tried to
comfort them. They cried with them, too,
and that was still better than words. All the
tedious night the town waited for news; but
when the morning dawned at last, all the
word that came was, "Send more candles-and send food." Mrs. Thatcher was almost
crazed; and Aunt Polly, also. Judge
Thatcher sent messages of hope and
encouragement from the cave, but they
conveyed no real cheer.
The old Welshman came home toward
daylight, spattered with candle-grease,
smeared with clay, and almost worn out. He
задать ему хорошенько.
Миссис Тэтчер побледнела еще больше и чуть
заметно покачала головой.
– Он не ночевал у нас, – сказала миссис Гарпер,
начиная беспокоиться.
По лицу тети Полли было видно, как она
встревожилась.
– Джо Гарпер, видел ты моего Тома нынче утром?
– Нет, не видал.
– А когда ты его видел в последний раз?
Он попытался вспомнить, но наверное сказать не
мог. Прихожане остановились на полдороге к
выходу. В толпе начали перешептываться, все
забеспокоились. Стали расспрашивать детей и
молодых учителей тоже. Никто из них не заметил,
были ли Том и Бекки на пароходе, когда
возвращались в город. Уже стемнело, и никому в
голову не пришло спросить, все ли налицо.
Наконец один из молодых людей выразил
опасение, не остались ли они в пещере.
Миссис Тэтчер упала в обморок. Тетя Полли
плакала, ломая руки.
Тревожная весть переходила из уст в уста, от толпы
к толпе, из улицы в улицу, и через пять минут
колокола неистово звонили и весь город был на
ногах. Случай на Кардифской горе теперь казался
совсем неважным, о громилах все забыли. Седлали
лошадей, садились в лодки, пароход разводил пары
– и не прошло и получаса, как двести человек
двигались к пещере по большой дороге и по реке.
На весь долгий день городишко опустел и словно
вымер. Женщины навещали тетю Полли и миссис
Тэтчер, стараясь их утешить. Они плакали вместе о
ними, и это было гораздо лучше слов. Всю
томительную ночь город ждал известий, по когда
забрезжило утро, то получено было всего
несколько слов: «Пришлите еще свечей и
провизии». Миссис Тэтчер чуть не сошла с ума, и
тетя Полли тоже. Судья Тэтчер посылал из пещеры
бодрые и полные надежды записки, но они никого
не радовали.
Старик валлиец вернулся домой к рассвету, еле
держась на ногах, весь закапанный свечным салом
и измазанный в глине. Гек, весь в жару, все еще
found Huck still in the bed that had been
provided for him, and delirious with fever.
The physicians were all at the cave, so the
Widow Douglas came and took charge of
the patient. She said she would do her best
by him, because, whether he was good, bad,
or indifferent, he was the Lord's, and
nothing that was the Lord's was a thing to
be neglected. The Welshman said Huck had
good spots in him, and the widow said:
"You can depend on it. That's the Lord's
mark. He don't leave it off. He never does.
Puts it somewhere on every creature that
comes from his hands."
Early in the forenoon parties of jaded men
began to straggle into the village, but the
strongest of the citizens continued
searching. All the news that could be gained
was that remotenesses of the cavern were
being ransacked that had never been visited
before; that every corner and crevice was
going to be thoroughly searched; that
wherever one wandered through the maze of
passages, lights were to be seen flitting
hither and thither in the distance, and
shoutings and pistol-shots sent their hollow
reverberations to the ear down the sombre
aisles. In one place, far from the section
usually traversed by tourists, the names
"BECKY & TOM" had been found traced
upon the rocky wall with candle-smoke, and
near at hand a grease-soiled bit of ribbon.
Mrs. Thatcher recognized the ribbon and
cried over it. She said it was the last relic
she should ever have of her child; and that
no other memorial of her could ever be so
precious, because this one parted latest from
the living body before the awful death
came. Some said that now and then, in the
cave, a far-away speck of light would
glimmer, and then a glorious shout would
burst forth and a score of men go trooping
down the echoing aisle--and then a
sickening disappointment always followed;
the children were not there; it was only a
searcher's light.
Three dreadful days and nights dragged
their tedious hours along, and the village
sank into a hopeless stupor. No one had
heart for anything. The accidental
discovery, just made, that the proprietor of
the Temperance Tavern kept liquor on his
лежал в постели, куда его уложили с вечера. Все
доктора были в пещере, и ухаживать за больным
пришла вдова Дуглас. Она сказала, что сделает для
него все, что может, потому что, каков бы он ни
был, хорош или плох, или ни то ни се, но все-таки
божье дитя, – не бросать же его без присмотра.
Валлиец заметил, что у Гека есть и хорошие черты,
а вдова сказала:
– И не сомневайтесь. На нем печать господня. Бог
не забывает никого. Никогда. Он отмечает каждое
творение, выходящее из его рук.
Еще до полудня отдельные группы измученных
людей начали стекаться в городок, но те, у кого
остались силы, продолжали поиски. Только и
узнали нового, что обысканы самые отдаленные
углы пещеры, куда раньше не заходил никто; что
будут искать и дальше, не пропуская ни одного
угла, ни одной расщелины; что в лабиринте
коридоров там и сям мелькают вдалеке огни и по
темным переходам то и дело перекатывается эхо
доносящихся издалека криков и пистолетных
выстрелов. В одном месте, далеко от тех галерей,
куда обычно заглядывали туристы, нашли на скале
имена «Бекки и Том», выведенные копотью, а
неподалеку подобрали ленточку, закапанную
свечным салом. Миссис Тэтчер узнала ленточку и
заплакала над ней. Она сказала, что это последняя
память о ее бедной девочке и что ничем другим она
не дорожит так, как этой лентой, которая была на
живой Бекки до самой последней минуты, перед
тем как девочка умерла такой ужасной смертью.
Некоторые рассказывали, что иногда в пещере
мелькала вдалеке светлая точка, человек двадцать с
радостными криками бросались туда по гулким
переходам, но за этим следовало горькое
разочарование: оказывалось, что это кто-нибудь из
своих.
Так прошли три дня и три ночи, полные страха;
тоскливые часы тянулись за часами, и наконец весь
городок впал в безнадежное отчаяние. У всех
опустились руки. Когда случайно обнаружилось,
что в трактире Общества трезвости продают изпод
полы виски, то это почти никого в городе не
premises, scarcely fluttered the public pulse,
tremendous as the fact was. In a lucid
interval, Huck feebly led up to the subject
of taverns, and finally asked--dimly
dreading the worst--if anything had been
discovered at the Temperance Tavern since
he had been ill.
"Yes," said the widow.
Huck started up in bed, wild-eyed:
"What? What was it?"
"Liquor!--and the place has been shut up.
Lie down, child--what a turn you did give
me!"
"Only tell me just one thing--only just one-please! Was it Tom Sawyer that found it?"
The widow burst into tears.
"Hush, hush, child, hush! I've told you
before, you must NOT talk. You are very,
very sick!"
Then nothing but liquor had been found;
there would have been a great powwow if it
had been the gold. So the treasure was gone
forever--gone forever! But what could she
be crying about? Curious that she should
cry.
These thoughts worked their dim way
through Huck's mind, and under the
weariness they gave him he fell asleep. The
widow said to herself:
"There--he's asleep, poor wreck. Tom
Sawyer find it! Pity but somebody could
find Tom Sawyer! Ah, there ain't many left,
now, that's got hope enough, or strength
enough, either, to go on searching."
взволновало, хотя само по себе событие было
потрясающее. Очнувшись от лихорадки, Гек
слабым голосом завел разговор о трактирах и
между прочим спросил, смутно опасаясь самого
худшего, не нашли ли чего-нибудь в трактире
Общества трезвости, пока он болел.
CHAPTER XXXI
Глава XXXI
NOW to return to Tom and Becky's share in
the picnic. They tripped along the murky
aisles with the rest of the company, visiting
the familiar wonders of the cave--wonders
dubbed with rather over-descriptive names,
such as "The Drawing-Room," "The
Cathedral," "Aladdin's Palace," and so on.
Presently the hide-and-seek frolicking
began, and Tom and Becky engaged in it
with zeal until the exertion began to grow a
trifle wearisome; then they wandered down
Теперь вернемся к Тому и Бекки и посмотрим, что
они делали на пикнике. Они шли вместе со всей
компанией по темным коридорам, осматривая уже
знакомые чудеса пещеры, чудеса, носившие очень
пышные названия: «Гостиная», «Собор», «Дворец
Аладдина» и т.д. Скоро началась веселая игра в
прятки, и Том с Бекки тоже увлеклись ею и играли
до тех пор, пока не устали немножко. Тогда они
спустились по извилистой галерее, держа свечи над
головой и разбирая путаный узор имен, чисел,
адресов и девизов, которые были выведены
– Да, нашли, – ответила вдова.
Гек подскочил на постели, широко раскрыв глаза:
– Что? Что нашли?
– Виски, и теперь трактир закрыли. Ложись, милый,
как ты меня напугал!
– Скажите мне только одно, только одно,
пожалуйста! Кто нашел – Том Сойер?
Вдова залилась слезами.
– Тише, милый, тише! Ты же знаешь, что тебе
нельзя разговаривать! Ты очень, очень болен!
«Так, значит, не нашли ничего, кроме виски.
Небось, если б нашли золото, подняли бы шум на
весь город. Выходит, что клад пропал, пропал
навсегда! О чем же она все-таки плачет?
Интересно, с чего бы ей плакать?»
Эти мысли смутно бродили в голове Гека, и, устав
думать, он заснул. Вдова сказала себе:
«Ну, вот он и уснул, бедный. „Том Сойер нашел“!
Хорошо, если бы кто-нибудь нашел Тома Сойера!
Ах, уж немного осталось таких, кто еще надеется
его найти и у кого хватает сил искать дальше!»
a sinuous avenue holding their candles aloft
and reading the tangled web-work of names,
dates, post-office addresses, and mottoes
with which the rocky walls had been
frescoed (in candle-smoke). Still drifting
along and talking, they scarcely noticed that
they were now in a part of the cave whose
walls were not frescoed. They smoked their
own names under an overhanging shelf and
moved on. Presently they came to a place
where a little stream of water, trickling over
a ledge and carrying a limestone sediment
with it, had, in the slow-dragging ages,
formed a laced and ruffled Niagara in
gleaming and imperishable stone. Tom
squeezed his small body behind it in order
to illuminate it for Becky's gratification. He
found that it curtained a sort of steep natural
stairway which was enclosed between
narrow walls, and at once the ambition to be
a discoverer seized him. Becky responded
to his call, and they made a smoke-mark for
future guidance, and started upon their
quest. They wound this way and that, far
down into the secret depths of the cave,
made another mark, and branched off in
search of novelties to tell the upper world
about. In one place they found a spacious
cavern, from whose ceiling depended a
multitude of shining stalactites of the length
and circumference of a man's leg; they
walked all about it, wondering and
admiring, and presently left it by one of the
numerous passages that opened into it. This
shortly brought them to a bewitching spring,
whose basin was incrusted with a frostwork
of glittering crystals; it was in the midst of a
cavern whose walls were supported by
many fantastic pillars which had been
formed by the joining of great stalactites
and stalagmites together, the result of the
ceaseless water-drip of centuries. Under the
roof vast knots of bats had packed
themselves together, thousands in a bunch;
the lights disturbed the creatures and they
came flocking down by hundreds,
squeaking and darting furiously at the
candles. Tom knew their ways and the
danger of this sort of conduct. He seized
Becky's hand and hurried her into the first
corridor that offered; and none too soon, for
a bat struck Becky's light out with its wing
копотью на каменистых стенах. Так они шли все
дальше и дальше и за разговором не заметили, что
находятся уже в той части пещеры, где на стенах
нет никаких надписей. Они тоже вывели свои
имена копотью на выступе стены и двинулись
дальше. Скоро им попалось такое место, где
маленький ручеек, падая со скалы, мало-помалу
осаждал известь и в течение столетий образовал
целую кружевную Ниагару из блестящего и
прочного камня. Том протиснулся туда своим
худеньким телом и осветил водопад, чтобы
доставить Бекки удовольствие. За водопадом он
нашел крутую естественную лестницу в узком
проходе между двумя стенами, и им сразу овладела
страсть к открытиям. Он позвал Бекки, и, сделав
копотью знак, чтобы не заблудиться, они
отправились на разведку. Они долго шли по этому
коридору, поворачивая то вправо, то влево, и,
забираясь все глубже и глубже под землю в
тайники пещеры, сделали еще одну пометку,
свернули в сторону в поисках нового и
невиданного, о чем можно было бы рассказать
наверху. В одном месте они набрели на обширную
пещеру, где с потолка свисало много сталактитов,
длинных и толстых, как человеческая нога; Том и
Бекки обошли ее кругом, восторгаясь и ахая, и
вышли по одному из множества боковых
коридоров. По этому коридору они скоро пришли к
прелестному роднику, выложенному сверкающими,
словно иней, кристаллами; этот родник находился
посреди пещеры, стены которой поддерживало
множество фантастических колонн,
образовавшихся из сталактитов и сталагмитов,
слившихся от постоянного падения воды в течение
столетий. Под сводами пещеры, сцепившись
клубками, висели летучие мыши, по тысяче в
каждом клубке; потревоженные светом, сотни
мышей слетели вниз и с писком стали яростно
бросаться на свечи. Том знал повадки летучих
мышей и понимал, как они могут быть опасны. Он
схватил Бекки за руку и потащил ее в первый
попавшийся коридор; это было как раз вовремя,
потому что летучая мышь загасила крылом свечу
Бекки в ту минуту, как она выбегала из пещеры.
Летучие мыши гнались за детьми довольно долго,
но беглецы то и дело сворачивали в новые
коридоры, попадавшиеся им навстречу, и наконец
избавились от этих опасных тварей. Вскоре Том
нашел подземное озеро, которое, тускло
поблескивая, уходило куда-то вдаль, так что его
очертания терялись во мгле. Ему захотелось
исследовать берега озера, но он решил, что сначала
while she was passing out of the cavern.
The bats chased the children a good
distance; but the fugitives plunged into
every new passage that offered, and at last
got rid of the perilous things. Tom found a
subterranean lake, shortly, which stretched
its dim length away until its shape was lost
in the shadows. He wanted to explore its
borders, but concluded that it would be best
to sit down and rest awhile, first. Now, for
the first time, the deep stillness of the place
laid a clammy hand upon the spirits of the
children. Becky said:
"Why, I didn't notice, but it seems ever so
long since I heard any of the others."
"Come to think, Becky, we are away down
below them--and I don't know how far away
north, or south, or east, or whichever it is.
We couldn't hear them here."
Becky grew apprehensive.
"I wonder how long we've been down here,
Tom? We better start back."
"Yes, I reckon we better. P'raps we better."
лучше будет посидеть и отдохнуть немножко. Тут в
первый раз гнетущее безмолвие пещеры наложило
на них свою холодную руку.
– А я сначала и не заметила, но, кажется, мы уж
очень давно не слышим ничьих голосов.
– Подумай сама, Бекки, ведь мы очень глубоко под
ними, – Да еще, может быть, гораздо дальше к
северу, или к югу, или к востоку, или куда бы то ни
было. Отсюда мы и не можем их слышать.
Бекки забеспокоилась.
– А долго мы пробыли тут внизу, Том? Не лучше
ли нам вернуться?
– Да, конечно, лучше вернуться. Пожалуй, это
будет лучше.
"Can you find the way, Tom? It's all a
– А ты найдешь дорогу, Том? Тут все так запутано,
mixed-up crookedness to me."
я ничего не помню.
"I reckon I could find it--but then the bats. If – Дорогу-то я нашел бы, если б не летучие мыши.
they put our candles out it will be an awful
Как бы они не потушили нам обе свечки, тогда
fix. Let's try some other way, so as not to go просто беда. Давай пойдем какой-нибудь другой
through there."
дорогой, лишь бы не мимо них.
"Well. But I hope we won't get lost. It
– Хорошо. Может быть, мы все-таки не заблудимся.
would be so awful!" and the girl shuddered Как страшно! – И девочка вздрогнула, представив
at the thought of the dreadful possibilities.
себе такую возможность.
They started through a corridor, and
Они свернули в какой-то коридор и долго шли по
traversed it in silence a long way, glancing
нему молча, заглядывая в каждый встречный
at each new opening, to see if there was
переход, в надежде – не покажется ли он знакомым;
anything familiar about the look of it; but
но все здесь было чужое. Каждый раз, как Том
they were all strange. Every time Tom made начинал осматривать новый ход, Бекки не сводила
an examination, Becky would watch his
с него глаз, ища утешения, и он говорил весело:
face for an encouraging sign, and he would
say cheerily:
"Oh, it's all right. This ain't the one, but
– Ничего, все в порядке. Это еще не тот, но скоро
we'll come to it right away!"
мы дойдем и до него!
But he felt less and less hopeful with each
Но с каждой новой неудачей Том все больше и
failure, and presently began to turn off into
больше падал духом и скоро начал повертывать
diverging avenues at sheer random, in
куда попало, наудачу, в бессмысленной надежде
desperate hope of finding the one that was
найти ту галерею, которая была им нужна. Он поwanted. He still said it was "all right," but
прежнему твердил, что все в порядке, но страх
there was such a leaden dread at his heart
свинцовой тяжестью лег ему на сердце, и его голос
that the words had lost their ring and
звучал так, как будто говорил: «Все пропало».
sounded just as if he had said, "All is lost!" Бекки прижалась к Тому в смертельном страхе, изо
Becky clung to his side in an anguish of
всех сил стараясь удержать слезы, но они так и
fear, and tried hard to keep back the tears,
but they would come. At last she said:
"Oh, Tom, never mind the bats, let's go back
that way! We seem to get worse and worse
off all the time."
"Listen!" said he.
Profound silence; silence so deep that even
their breathings were conspicuous in the
hush. Tom shouted. The call went echoing
down the empty aisles and died out in the
distance in a faint sound that resembled a
ripple of mocking laughter.
"Oh, don't do it again, Tom, it is too horrid,"
said Becky.
"It is horrid, but I better, Becky; they might
hear us, you know," and he shouted again.
The "might" was even a chillier horror than
the ghostly laughter, it so confessed a
perishing hope. The children stood still and
listened; but there was no result. Tom
turned upon the back track at once, and
hurried his steps. It was but a little while
before a certain indecision in his manner
revealed another fearful fact to Becky--he
could not find his way back!
"Oh, Tom, you didn't make any marks!"
"Becky, I was such a fool! Such a fool! I
never thought we might want to come back!
No--I can't find the way. It's all mixed up."
"Tom, Tom, we're lost! we're lost! We never
can get out of this awful place! Oh, why
DID we ever leave the others!"
She sank to the ground and burst into such a
frenzy of crying that Tom was appalled with
the idea that she might die, or lose her
reason. He sat down by her and put his arms
around her; she buried her face in his
bosom, she clung to him, she poured out her
terrors, her unavailing regrets, and the far
echoes turned them all to jeering laughter.
Tom begged her to pluck up hope again,
and she said she could not. He fell to
blaming and abusing himself for getting her
into this miserable situation; this had a
better effect. She said she would try to hope
again, she would get up and follow
wherever he might lead if only he would not
talk like that any more. For he was no more
to blame than she, she said.
So they moved on again--aimlessly--simply
at random--all they could do was to move,
keep moving. For a little while, hope made
текли. Наконец она сказала:
– Пускай там летучие мыши, все-таки вернемся той
дорогой! А так мы только хуже собьемся. Том
остановился.
– Прислушайся! – сказал он.
Глубокая тишина, такая мертвая тишина, что
слышно было даже, как они дышат. Том крикнул.
Эхо откликнулось, прокатилось по пустым
коридорам и, замирая в отдалении, перешло в
тихий гул, похожий на чей-то насмешливый хохот.
– Ой, перестань, Том, уж очень страшно, – сказала
Бекки.
– Хоть и страшно, а надо кричать, Бекки. Может,
они нас услышат. – И он опять крикнул.
Это «может» было еще страшней, чем призрачный
хохот: оно говорило о том, что всякая надежда
потеряна. Дети долго стояли, прислушиваясь, но
никто им не ответил. После этого Том сразу
повернул назад и прибавил шагу. Прошло очень
немного времени, и по его нерешительной походке
Бекки поняла, что с ними случилась другая беда: он
не мог найти дороги обратно!
– Ах, Том, почему ты не делал пометок!
– Бекки, я свалял дурака! Такого дурака! Я и не по
думал, что нам, может быть, придется вернуться.
Нет, не могу найти дорогу. Совсем запутался.
– Том, Том, мы заблудились! Мы заблудились! Нам
никогда не выбраться из этой страшной пещеры!
Ах, и зачем мы только отбились от других!
Она села на землю и так горько заплакала, что Том
испугался, как бы она не умерла или не сошла с
ума. Он сел рядом с ней и обнял ее; она спрятала
лицо у него на груди, прижалась к нему, изливая
свои страхи и бесполезные сожаления, а дальнее
эхо обращало ее слова в насмешливый хохот. Том
уговаривал ее собраться с силами и не терять
надежды, а она отвечала, что не может. Он стал
упрекать и бранить себя за то, что довел ее до такой
беды, и это помогло. Она сказала, что попробует
собраться с силами, встанет и пойдет за ним, куда
угодно, лишь бы он перестал себя упрекать. Он
виноват не больше, чем она.
И они опять пошли дальше – куда глаза глядят,
просто наудачу. Им больше ничего не оставалось
делать, как только идти, идти не останавливаясь.
a show of reviving--not with any reason to
back it, but only because it is its nature to
revive when the spring has not been taken
out of it by age and familiarity with failure.
By-and-by Tom took Becky's candle and
blew it out. This economy meant so much!
Words were not needed. Becky understood,
and her hope died again. She knew that
Tom had a whole candle and three or four
pieces in his pockets--yet he must
economize.
By-and-by, fatigue began to assert its
claims; the children tried to pay attention,
for it was dreadful to think of sitting down
when time was grown to be so precious,
moving, in some direction, in any direction,
was at least progress and might bear fruit;
but to sit down was to invite death and
shorten its pursuit.
At last Becky's frail limbs refused to carry
her farther. She sat down. Tom rested with
her, and they talked of home, and the
friends there, and the comfortable beds and,
above all, the light! Becky cried, and Tom
tried to think of some way of comforting
her, but all his encouragements were grown
threadbare with use, and sounded like
sarcasms. Fatigue bore so heavily upon
Becky that she drowsed off to sleep. Tom
was grateful. He sat looking into her drawn
face and saw it grow smooth and natural
under the influence of pleasant dreams; and
by-and-by a smile dawned and rested there.
The peaceful face reflected somewhat of
peace and healing into his own spirit, and
his thoughts wandered away to bygone
times and dreamy memories. While he was
deep in his musings, Becky woke up with a
breezy little laugh--but it was stricken dead
upon her lips, and a groan followed it.
"Oh, how COULD I sleep! I wish I never,
never had waked! No! No, I don't, Tom!
Don't look so! I won't say it again."
"I'm glad you've slept, Becky; you'll feel
rested, now, and we'll find the way out."
"We can try, Tom; but I've seen such a
beautiful country in my dream. I reckon we
are going there."
"Maybe not, maybe not. Cheer up, Becky,
and let's go on trying."
They rose up and wandered along, hand in
Надежда снова ожила в них на короткое время – не
потому, что было на что надеяться, но потому, что
надежде свойственно оживать, пока человек еще
молод и не привык к неудачам.
Скоро Том взял у Бекки свечу и загасил ее. Такая
бережливость значила очень много. Никаких
объяснений не понадобилось. Бекки и так поняла,
что это значит, и опять упала духом. Она знала, что
у Тома в кармане есть еще целая свеча и три или
четыре огарка, и все-таки нужно было беречь их.
Скоро дала себя знать усталость; дети не хотели ей
поддаваться: им было страшно даже подумать, как
это они будут сидеть, когда надо дорожить каждой
минутой; двигаться хоть куда-нибудь все-таки
было лучше и могло привести к спасению, а сидеть
– значило призывать к себе смерть и ускорять ее
приход.
Наконец слабенькие ножки Бекки отказались ей
служить. Она села отдыхать. Том сел рядом с ней, и
они стали вспоминать своих родных, друзей,
удобные постели, а главное – свет! Бекки
заплакала, и Том старался придумать что-нибудь ей
в утешенье, – но он столько раз повторял все это,
что его слова уже не действовали и были похожи на
насмешку. Бекки так измучилась, что задремала и
уснула. Том был и этому рад. Он сидел, глядя на ее
осунувшееся личико, и видел, как от веселых снов
оно становится спокойным, таким, как всегда.
Скоро на ее губах заиграла улыбка. Мирное
выражение ее лица немножко успокоило самого
Тома и помогло ему собраться с духом – он стал
думать о прошлом и весь ушел в смутные
воспоминания. Он долго сидел, глубоко
задумавшись, как вдруг Бекки проснулась с тихим
веселым смехом, но он тут же замер у нее на губах
и сменился жалобным стоном.
– Как это я могла уснуть! Мне хотелось бы
никогда, никогда не просыпаться! Нет, нет! Я
больше не буду, Том! Не смотри на меня так! Я
больше не буду так говорить!
– Я рад, что тебе удалось уснуть, Бекки; теперь ты
отдохнула, и мы с тобой найдем дорогу к выходу.
– Попробуем, Том. Только я видела во сне такую
прекрасную страну. Мне кажется, мы скоро там
будем.
– Может, будем, а может, и нет. Развеселись, Бекки,
и пойдем искать выход.
Они встали и пошли дальше, взявшись за руки и
hand and hopeless. They tried to estimate
how long they had been in the cave, but all
they knew was that it seemed days and
weeks, and yet it was plain that this could
not be, for their candles were not gone yet.
A long time after this--they could not tell
how long--Tom said they must go softly and
listen for dripping water--they must find a
spring. They found one presently, and Tom
said it was time to rest again. Both were
cruelly tired, yet Becky said she thought she
could go a little farther. She was surprised
to hear Tom dissent. She could not
understand it. They sat down, and Tom
fastened his candle to the wall in front of
them with some clay. Thought was soon
busy; nothing was said for some time. Then
Becky broke the silence:
"Tom, I am so hungry!"
Tom took something out of his pocket.
"Do you remember this?" said he.
Becky almost smiled.
"It's our wedding-cake, Tom."
"Yes--I wish it was as big as a barrel, for it's
all we've got."
"I saved it from the picnic for us to dream
on, Tom, the way grown-up people do with
wedding-cake--but it'll be our--"
She dropped the sentence where it was.
Tom divided the cake and Becky ate with
good appetite, while Tom nibbled at his
moiety. There was abundance of cold water
to finish the feast with.
By-and-by Becky suggested that they move
on again. Tom was silent a moment. Then
he said:
"Becky, can you bear it if I tell you
something?"
Becky's face paled, but she thought she
could.
"Well, then, Becky, we must stay here,
where there's water to drink. That little
piece is our last candle!"
Becky gave loose to tears and wailings.
Tom did what he could to comfort her, but
with little effect. At length Becky said:
"Tom!"
"Well, Becky?"
"They'll miss us and hunt for us!"
"Yes, they will! Certainly they will!"
"Maybe they're hunting for us now, Tom."
"Why, I reckon maybe they are. I hope they
уже ни на что не надеясь. Они попробовали
сообразить, сколько времени находятся в пещере, –
им казалось, что целые недели. Однако этого не
могло быть, потому что свечи у них еще не вышли.
Прошло много времени – сколько именно, они не
знали, – и Том сказал, что надо идти потихоньку и
прислушиваться, не капает ли где вода, – им надо
найти источник. Скоро они нашли источник, и Том
сказал, что пора опять отдыхать. Оба они
смертельно устали, однако Бекки сказала, что
может пройти еще немножко дальше. Ее удивило,
что Том на это не согласился. Она не понимала
почему. Они сели, и Том глиной прилепил свечу к
стене. Оба они задумались и долго молчали. Потом
Бекки заговорила:
– Том, мне очень хочется есть!
Том достал что-то из кармана.
– Помнишь? – спросил он.
Бекки улыбнулась через силу.
– Это наш свадебный пирог, Том.
– Да, жалко, что он не с колесо величиной, ведь
больше у нас ничего нет.
– Я спрятала его на пикнике, чтобы потом
положить под подушку, как делают большие со
свадебным пирогом, но для нас это будет…
Она так и не договорила. Том разделил кусок
пополам, и Бекки с удовольствием съела свою
долю, а Том только отщипнул от своей. Холодной
воды было сколько угодно – нашлось, чем запить
еду.
Через некоторое время Бекки предложила идти
дальше. Том помолчал с минуту, потом сказал:
– Бекки, ты можешь выслушать то, что я тебе
скажу?
Бекки побледнела, но сказала, что может.
– Вот что, Бекки, нам надо остаться здесь, где есть
вода для питья. Этот огарок у нас последний.
Бекки дала волю слезам. Том утешал ее, как умел,
но это плохо помогало. Наконец Бекки сказала:
– Том!
– Что ты, Бекки?
– Нас хватятся и будут искать!
– Да, конечно. Непременно будут.
– Может быть, они уже ищут нас, Том!
– Да, пожалуй, уже ищут. Хорошо бы, если так.
are."
"When would they miss us, Tom?"
"When they get back to the boat, I reckon."
"Tom, it might be dark then--would they
notice we hadn't come?"
"I don't know. But anyway, your mother
would miss you as soon as they got home."
A frightened look in Becky's face brought
Tom to his senses and he saw that he had
made a blunder. Becky was not to have
gone home that night! The children became
silent and thoughtful. In a moment a new
burst of grief from Becky showed Tom that
the thing in his mind had struck hers also-that the Sabbath morning might be half
spent before Mrs. Thatcher discovered that
Becky was not at Mrs. Harper's.
The children fastened their eyes upon their
bit of candle and watched it melt slowly and
pitilessly away; saw the half inch of wick
stand alone at last; saw the feeble flame rise
and fall, climb the thin column of smoke,
linger at its top a moment, and then--the
horror of utter darkness reigned!
How long afterward it was that Becky came
to a slow consciousness that she was crying
in Tom's arms, neither could tell. All that
they knew was, that after what seemed a
mighty stretch of time, both awoke out of a
dead stupor of sleep and resumed their
miseries once more. Tom said it might be
Sunday, now--maybe Monday. He tried to
get Becky to talk, but her sorrows were too
oppressive, all her hopes were gone. Tom
said that they must have been missed long
ago, and no doubt the search was going on.
He would shout and maybe some one would
come. He tried it; but in the darkness the
distant echoes sounded so hideously that he
tried it no more.
The hours wasted away, and hunger came to
torment the captives again. A portion of
Tom's half of the cake was left; they divided
and ate it. But they seemed hungrier than
before. The poor morsel of food only
whetted desire.
By-and-by Tom said:
"SH! Did you hear that?"
Both held their breath and listened. There
was a sound like the faintest, far-off shout.
Instantly Tom answered it, and leading
Becky by the hand, started groping down
– Когда они хватятся нас, Том?
– Когда вернутся на пароход, я думаю.
– Том, тогда будет уже темно. Разве они заметят,
что нас нет?
– Не знаю. Во всяком случае, твоя мама хватится
тебя, как только все вернутся домой.
По испуганному лицу Бекки Том понял, что сделал
промах. Бекки не ждали домой в этот вечер. Дети
примолкли и задумались. Через минуту Бекки
разрыдалась, и Том понял, что ей пришла в голову
та же мысль, что и ему: пройдет все воскресное
утро, прежде чем миссис Тэтчер узнает, что Бекки
не ночевала у миссис Гарпер.
Дети не сводили глаз с крохотного огарка, следя,
как он медленно и безжалостно таял, как осталось,
наконец, только полдюйма фитиля; как слабый
огонек то вспыхивал, то угасал, пуская тоненькую
струйку дыма, помедлил секунду на верхушке, а
потом воцарилась непроглядная тьма.
Сколько прошло времени, прежде чем Бекки
заметила, что плачет в объятиях Тома, ни один из
них не мог бы сказать. Оба знали только, что очень
долго пробыли в сонном оцепенении, а потом снова
очнулись в полном отчаянье. Том сказал, что
сейчас, должно быть, уже воскресенье, а может
быть, и понедельник. Он старался вовлечь Бекки в
разговор, но она была слишком подавлена горем и
ни на что больше не надеялась. Том сказал, что
теперь их, надо полагать, давным-давно хватились
и начали искать. Он будет кричать, и, может быть,
кто-нибудь придет на крик. Однако в темноте
отдаленное эхо звучало так страшно, что Том
крикнул один раз и замолчал.
Часы проходили за часами, и скоро голод снова
начал терзать пленников. У Тома оставался кусочек
от его доли пирога; они разделили его и съели. Но
стали еще голоднее – этот крохотный кусочек
только раздразнил аппетит.
Вдруг Том сказал:
– Ш-ш! Ты слышала?
Оба прислушались, затаив дыхание. Они уловили
какой-то звук, похожий на слабый, отдаленный
крик. Том сейчас же отозвался и, схватив Бекки за
руку, ощупью пустился по коридору туда, откуда
the corridor in its direction. Presently he
listened again; again the sound was heard,
and apparently a little nearer.
"It's them!" said Tom; "they're coming!
Come along, Becky--we're all right now!"
The joy of the prisoners was almost
overwhelming. Their speed was slow,
however, because pitfalls were somewhat
common, and had to be guarded against.
They shortly came to one and had to stop. It
might be three feet deep, it might be a
hundred--there was no passing it at any rate.
Tom got down on his breast and reached as
far down as he could. No bottom. They
must stay there and wait until the searchers
came. They listened; evidently the distant
shoutings were growing more distant! a
moment or two more and they had gone
altogether. The heart-sinking misery of it!
Tom whooped until he was hoarse, but it
was of no use. He talked hopefully to
Becky; but an age of anxious waiting passed
and no sounds came again.
The children groped their way back to the
spring. The weary time dragged on; they
slept again, and awoke famished and woestricken. Tom believed it must be Tuesday
by this time.
Now an idea struck him. There were some
side passages near at hand. It would be
better to explore some of these than bear the
weight of the heavy time in idleness. He
took a kite-line from his pocket, tied it to a
projection, and he and Becky started, Tom
in the lead, unwinding the line as he groped
along. At the end of twenty steps the
corridor ended in a "jumping-off place."
Tom got down on his knees and felt below,
and then as far around the corner as he
could reach with his hands conveniently; he
made an effort to stretch yet a little farther
to the right, and at that moment, not twenty
yards away, a human hand, holding a
candle, appeared from behind a rock! Tom
lifted up a glorious shout, and instantly that
hand was followed by the body it belonged
to--Injun Joe's! Tom was paralyzed; he
could not move. He was vastly gratified the
next moment, to see the "Spaniard" take to
his heels and get himself out of sight. Tom
wondered that Joe had not recognized his
voice and come over and killed him for
слышался крик. Немного погодя он опять
прислушался; опять раздался тот же крик, как
будто немного ближе.
– Это они! – сказал Том. – Они идут! Скорей,
Бекки, теперь все будет хорошо!
Дети чуть с ума не сошли от радости. Однако
спешить было нельзя, потому что на каждом шагу
попадались ямы и надо было остерегаться. Скоро
они дошли до такой ямы, что им пришлось
остановиться. Быть может, в ней было три фута
глубины, а быть может, и все сто, – во всяком
случае, обойти ее было нельзя. Том лег на живот и
перегнулся вниз, насколько мог. Дна он не достал.
Надо было оставаться здесь и ждать, пока за ними
придут. Они прислушались. Отдаленные крики
уходили как будто все дальше и дальше. Минутадругая, и они совсем смолкли. Просто сердце
разрывалось от тоски! Том кричал, пока не охрип,
но все было бесполезно. Он уговаривал и
обнадеживал Бекки, но прошел целый век
тревожного ожидания, а криков больше не было
слышно.
Дети ощупью нашли дорогу к источнику. Время
тянулось без конца; они опять уснули и проснулись
голодные, удрученные горем. Том подумал, что
теперь, наверно, уже вторник.
Вдруг его словно осенило. Поблизости было
несколько боковых коридоров. Не лучше ли пойти
на разведку, чем изнывать столько времени от
безделья и тоски? Он достал из кармана бечевку от
змея, привязал ее к выступу скалы, и они с Бекки
тронулись в путь. Том шел впереди, продвигаясь
ощупью и разматывая веревку. Через двадцать
шагов коридор кончался обрывом. Том стал на
колени, протянул руку вниз, потом насколько мог
дальше за угол и только хотел протянуть ее еще
немножко дальше вправо, как из-за скалы, всего
шагах в двадцати, показалась чья-то рука со
свечкой! Том радостно закричал – как вдруг за этой
рукой показалась и вся фигура… индейца Джо!
Том остолбенел; он не мог двинуться с места. В
следующую минуту он, к своему великому
облегчению, увидел, что «испанец» бросился
бежать и скрылся из виду. Том удивился, что
индеец Джо не узнал его голоса и не убил его за
показания в суде. Должно быть, эхо изменило его
голос. Конечно, так оно и есть, рассудил он. От
страха он совсем ослаб и сказал себе, что, если у
него хватит силы дотащиться обратно до
источника, он никуда больше не двинется, чтобы
testifying in court. But the echoes must have
disguised the voice. Without doubt, that was
it, he reasoned. Tom's fright weakened
every muscle in his body. He said to himself
that if he had strength enough to get back to
the spring he would stay there, and nothing
should tempt him to run the risk of meeting
Injun Joe again. He was careful to keep
from Becky what it was he had seen. He
told her he had only shouted "for luck."
But hunger and wretchedness rise superior
to fears in the long run. Another tedious
wait at the spring and another long sleep
brought changes. The children awoke
tortured with a raging hunger. Tom believed
that it must be Wednesday or Thursday or
even Friday or Saturday, now, and that the
search had been given over. He proposed to
explore another passage. He felt willing to
risk Injun Joe and all other terrors. But
Becky was very weak. She had sunk into a
dreary apathy and would not be roused. She
said she would wait, now, where she was,
and die--it would not be long. She told Tom
to go with the kite-line and explore if he
chose; but she implored him to come back
every little while and speak to her; and she
made him promise that when the awful time
came, he would stay by her and hold her
hand until all was over.
Tom kissed her, with a choking sensation in
his throat, and made a show of being
confident of finding the searchers or an
escape from the cave; then he took the kiteline in his hand and went groping down one
of the passages on his hands and knees,
distressed with hunger and sick with
bodings of coming doom.
опять не наткнуться на индейца Джо. Он скрыл от
Бекки, что видел индейца, и сказал ей, что крикнул
«на всякий случай».
CHAPTER XXXII
Глава XXXII
TUESDAY afternoon came, and waned to
the twilight. The village of St. Petersburg
still mourned. The lost children had not
been found. Public prayers had been offered
up for them, and many and many a private
prayer that had the petitioner's whole heart
in it; but still no good news came from the
cave. The majority of the searchers had
Наступил вторник, и день уже сменился сумерками.
Городок Сент-Питерсберг все еще оплакивал
пропавших детей. Они так и не нашлись. За них
молились в церкви всем обществом, многие и дома
воссылали горячие молитвы, вкладывая в них всю
душу, но до сих пор из пещеры не было вестей.
Многие из горожан бросили поиски и вернулись к
своим обычным делам, говоря, что детей, видно, уж
Но голод и беда оказались в конце концов сильнее
страха. После долгого утомительного ожидания у
источника они снова уснули, и настроение у них
изменилось. Дети проснулись оттого, что их мучил
голод. Тому показалось, что наступила уже среда, а
может быть, четверг или даже пятница, или даже
суббота, и что их перестали искать. Он решил
осмотреть еще один коридор. Он чувствовал, что не
побоится теперь ни индейца Джо, ни других
опасностей. Но Бекки очень ослабела. Тоска и
уныние овладели девочкой, и ее ничем нельзя было
расшевелить. Она говорила, что останется здесь и
умрет, – ждать теперь уже недолго. Она позволила
Тому идти с бечевкой осматривать коридоры, если
он хочет; только просила почаще возвращаться и
говорить с ней и, кроме того, заставила Тома
обещать ей, что, когда настанет самое страшное, он
не отойдет от нее ни на минуту и будет держать ее
за руку до самого конца.
Том поцеловал Бекки, чувствуя, что клубок
подкатывает у него к горлу, и уверил ее, будто
надеется найти выход из пещеры и встретить тех,
кто их ищет. Потом он взял бечевку в руку и
пополз на четвереньках по одному из коридоров,
едва живой от голода, с тоской предчувствуя
близкую гибель.
given up the quest and gone back to their
daily avocations, saying that it was plain the
children could never be found. Mrs.
Thatcher was very ill, and a great part of the
time delirious. People said it was
heartbreaking to hear her call her child, and
raise her head and listen a whole minute at a
time, then lay it wearily down again with a
moan. Aunt Polly had drooped into a settled
melancholy, and her gray hair had grown
almost white. The village went to its rest on
Tuesday night, sad and forlorn.
Away in the middle of the night a wild peal
burst from the village bells, and in a
moment the streets were swarming with
frantic half-clad people, who shouted, "Turn
out! turn out! they're found! they're found!"
Tin pans and horns were added to the din,
the population massed itself and moved
toward the river, met the children coming in
an open carriage drawn by shouting
citizens, thronged around it, joined its
homeward march, and swept magnificently
up the main street roaring huzzah after
huzzah!
The village was illuminated; nobody went
to bed again; it was the greatest night the
little town had ever seen. During the first
half-hour a procession of villagers filed
through Judge Thatcher's house, seized the
saved ones and kissed them, squeezed Mrs.
Thatcher's hand, tried to speak but couldn't-and drifted out raining tears all over the
place.
Aunt Polly's happiness was complete, and
Mrs. Thatcher's nearly so. It would be
complete, however, as soon as the
messenger dispatched with the great news to
the cave should get the word to her
husband. Tom lay upon a sofa with an eager
auditory about him and told the history of
the wonderful adventure, putting in many
striking additions to adorn it withal; and
closed with a description of how he left
Becky and went on an exploring expedition;
how he followed two avenues as far as his
kite-line would reach; how he followed a
third to the fullest stretch of the kite-line,
and was about to turn back when he
glimpsed a far-off speck that looked like
daylight; dropped the line and groped
toward it, pushed his head and shoulders
не найти. Миссис Тэтчер была очень больна и
почти все время бредила. Говорили, что сердце
разрывается слушать, как она зовет свою девочку,
поднимает голову с подушки и подолгу
прислушивается, а потом опускает ее со стоном.
Тетя Полли впала в глубокую тоску, и ее седеющие
волосы совсем побелели. Во вторник вечером
городок отошел ко сну, горюя и ни на что не
надеясь.
Вдруг среди ночи поднялся неистовый перезвон
колоколов, и в одну минуту улицы переполнились
ликующими полуодетыми людьми, которые
вопили: «Выходите! Выходите! Они нашлись! Они
нашлись!» Звонили в колокола, били в сковородки,
трубили в рожки, и весь город толпою повалил к
реке, навстречу Тому и Бекки, которых горожане
везли в открытой коляске; их окружили и
торжественно проводили домой по главной улице с
неумолкающими криками «ура».
Городок осветился огнями; никто больше не
ложился спать; это была самая торжественная ночь
в жизни горожан. В первые полчаса они один за
другим входили в дом судьи Тэтчера, крепко
обнимали спасенных и целовали их, пожимали
руки миссис Тэтчер, пытались что-то сказать, но не
могли – и уходили, роняя по дороге слезы.
Тетя Полли была совершенно счастлива, и миссис
Тэтчер почти так же. Ей недоставало только
одного: чтобы гонец, посланный в пещеру,
сообщил эту радостную новость ее мужу. Том
лежал на диване, окруженный внимательными
слушателями, и рассказывал им о своих
удивительных приключениях, безбожно
прикрашивая их самыми невероятными
выдумками. Наконец он рассказал, как оставил
Бекки и ушел отыскивать выход; как он прошел две
галереи, насколько у него хватило бечевки; как он
свернул в третью, натягивая бечевку до отказа, и
хотел уже повернуть обратно, как далеко впереди
блеснуло что-то похожее на дневной свет; он
бросил бечевку и стал пробираться туда ползком,
просунув голову и плечи наружу, и увидел, что
широкая Миссисипи катит перед ним свои волны!
А если бы в это время была ночь, он не увидел бы
through a small hole, and saw the broad
Mississippi rolling by! And if it had only
happened to be night he would not have
seen that speck of daylight and would not
have explored that passage any more! He
told how he went back for Becky and broke
the good news and she told him not to fret
her with such stuff, for she was tired, and
knew she was going to die, and wanted to.
He described how he labored with her and
convinced her; and how she almost died for
joy when she had groped to where she
actually saw the blue speck of daylight; how
he pushed his way out at the hole and then
helped her out; how they sat there and cried
for gladness; how some men came along in
a skiff and Tom hailed them and told them
their situation and their famished condition;
how the men didn't believe the wild tale at
first, "because," said they, "you are five
miles down the river below the valley the
cave is in" --then took them aboard, rowed
to a house, gave them supper, made them
rest till two or three hours after dark and
then brought them home.
Before day-dawn, Judge Thatcher and the
handful of searchers with him were tracked
out, in the cave, by the twine clews they had
strung behind them, and informed of the
great news.
Three days and nights of toil and hunger in
the cave were not to be shaken off at once,
as Tom and Becky soon discovered. They
were bedridden all of Wednesday and
Thursday, and seemed to grow more and
more tired and worn, all the time. Tom got
about, a little, on Thursday, was down-town
Friday, and nearly as whole as ever
Saturday; but Becky did not leave her room
until Sunday, and then she looked as if she
had passed through a wasting illness.
Tom learned of Huck's sickness and went to
see him on Friday, but could not be
admitted to the bedroom; neither could he
on Saturday or Sunday. He was admitted
daily after that, but was warned to keep still
about his adventure and introduce no
exciting topic. The Widow Douglas stayed
by to see that he obeyed. At home Tom
learned of the Cardiff Hill event; also that
the "ragged man's" body had eventually
been found in the river near the ferry-
этого проблеска дневного света и не пошел бы
дальше по коридору. Он рассказал, как вернулся к
Бекки и сообщил ей радостную новость, а она
попросила, чтобы он не мучил ее такими
пустяками, потому что у нее нет больше сил и она
скоро умрет, и даже хочет умереть. Он рассказал,
как уговаривал и убеждал ее и как она чуть не
умерла от радости, добравшись до того места,
откуда было видно голубое пятнышко света; как он
выбрался из дыры и помог выбраться Бекки; как
они сидели на берегу и плакали от радости; как
мимо проезжали какие-то люди в челноке и Том
окликнул их и сказал, что они только что из
пещеры и умирают с голоду. Ему сначала не
поверили, сказали, что «пещера находится пятью
милями выше по реке», а потом взяли их в лодку,
причалили к какому-то дому, накормили их
ужином, уложили отдыхать часа на два – на три, а
после наступления темноты отвезли домой.
Перед рассветом судью Тэтчера с горсточкой его
помощников разыскали в пещере по бечевке,
которая тянулась за ними, и сообщили им
радостную новость.
Оказалось, что три дня и три ночи скитаний и
голода в пещере не прошли для Тома и Бекки
даром. Они пролежали в постели всю среду и
четверг, чувствуя себя ужасно усталыми и
разбитыми. Том встал ненадолго в четверг,
побывал в пятницу в городе, а к субботе был уже
почти совсем здоров. Зато Бекки не выходила из
комнаты до воскресенья и выглядела так, как будто
перенесла тяжелую болезнь.
Том, узнав о болезни Гека, зашел навестить его в
пятницу, но в спальню его не пустили; в субботу и
в воскресенье он тоже не мог к нему попасть. После
этого его стали пускать к Геку каждый день, но
предупредили, чтобы он не рассказывал о своих
приключениях и ничем не волновал Гека. Вдова
Дуглас сама оставалась в комнате, следя за тем,
чтобы Том не проговорился. Дома он узнал о
событии на Кардифской горе, а также о том, что
тело «оборванца» в конце концов выловили из реки
около перевоза; должно быть, он утонул, спасаясь
landing; he had been drowned while trying
to escape, perhaps.
About a fortnight after Tom's rescue from
the cave, he started off to visit Huck, who
had grown plenty strong enough, now, to
hear exciting talk, and Tom had some that
would interest him, he thought. Judge
Thatcher's house was on Tom's way, and he
stopped to see Becky. The Judge and some
friends set Tom to talking, and some one
asked him ironically if he wouldn't like to
go to the cave again. Tom said he thought
he wouldn't mind it. The Judge said:
"Well, there are others just like you, Tom,
I've not the least doubt. But we have taken
care of that. Nobody will get lost in that
cave any more."
"Why?"
"Because I had its big door sheathed with
boiler iron two weeks ago, and triplelocked--and I've got the keys."
Tom turned as white as a sheet.
"What's the matter, boy! Here, run,
somebody! Fetch a glass of water!"
The water was brought and thrown into
Tom's face.
"Ah, now you're all right. What was the
matter with you, Tom?"
"Oh, Judge, Injun Joe's in the cave!"
бегством.
CHAPTER XXXIII
Глава XXXIII
WITHIN a few minutes the news had
spread, and a dozen skiff-loads of men were
on their way to McDougal's cave, and the
ferryboat, well filled with passengers, soon
followed. Tom Sawyer was in the skiff that
bore Judge Thatcher.
When the cave door was unlocked, a
sorrowful sight presented itself in the dim
twilight of the place. Injun Joe lay stretched
upon the ground, dead, with his face close
to the crack of the door, as if his longing
eyes had been fixed, to the latest moment,
upon the light and the cheer of the free
world outside. Tom was touched, for he
knew by his own experience how this
Через несколько минут эта весть облетела весь
город, и около десятка переполненных лодок было
уже на пути к пещере Мак-Дугала, а вскоре за ними
отправился и пароходик» битком набитый
пассажирами. Том Сойер сидел в одной лодке с
судьей Тэтчером.
Когда дверь в пещеру отперли, в смутном сумраке
глазам всех представилось печальное зрелище.
Индеец Джо лежал мертвый на земле, припав
лицом к дверной щели, словно до последней
минуты не мог оторвать своих тоскующих глаз от
светлого и радостного мира там, на воле. Том был
тронут, так как знал по собственному опыту, что
перенес этот несчастный. В нем зашевелилась
жалость, но все же он испытывал огромное чувство
Недели через две после выхода из пещеры Том
пошел повидаться с Геком, который теперь
набрался сил и мог выслушать волнующие новости,
а Том думал, что его новости будут интересны
Геку. По дороге он зашел к судье Тэтчеру
навестить Бекки. Судья и его знакомые завели
разговор с Томом, и кто-то спросил его в шутку, не
собирается ли он опять в пещеру. Том ответил, что
он был бы не прочь. Судья на это сказал:
– Ну что же, я нисколько не сомневаюсь, что ты не
один такой, Том. Но мы приняли свои меры.
Больше никто не заблудится в этой пещере.
– Почему?
– Потому что еще две недели назад я велел оковать
большую дверь листовым железом и запереть ее на
три замка, а ключи у меня.
Том побелел, как простыня.
– Что с тобой, мальчик? Скорее, кто-нибудь!
Принесите стакан воды!
Воду принесли и брызнули Тому в лицо.
– Ну вот, наконец ты пришел в себя. Что с тобой,
Том?
– Мистер Тэтчер, там, в пещере, индеец Джо!
wretch had suffered. His pity was moved,
but nevertheless he felt an abounding sense
of relief and security, now, which revealed
to him in a degree which he had not fully
appreciated before how vast a weight of
dread had been lying upon him since the
day he lifted his voice against this bloodyminded outcast.
Injun Joe's bowie-knife lay close by, its
blade broken in two. The great foundationbeam of the door had been chipped and
hacked through, with tedious labor; useless
labor, too, it was, for the native rock formed
a sill outside it, and upon that stubborn
material the knife had wrought no effect;
the only damage done was to the knife
itself. But if there had been no stony
obstruction there the labor would have been
useless still, for if the beam had been
wholly cut away Injun Joe could not have
squeezed his body under the door, and he
knew it. So he had only hacked that place in
order to be doing something--in order to
pass the weary time--in order to employ his
tortured faculties. Ordinarily one could find
half a dozen bits of candle stuck around in
the crevices of this vestibule, left there by
tourists; but there were none now. The
prisoner had searched them out and eaten
them. He had also contrived to catch a few
bats, and these, also, he had eaten, leaving
only their claws. The poor unfortunate had
starved to death. In one place, near at hand,
a stalagmite had been slowly growing up
from the ground for ages, builded by the
water-drip from a stalactite overhead. The
captive had broken off the stalagmite, and
upon the stump had placed a stone, wherein
he had scooped a shallow hollow to catch
the precious drop that fell once in every
three minutes with the dreary regularity of a
clock-tick--a dessertspoonful once in four
and twenty hours. That drop was falling
when the Pyramids were new; when Troy
fell; when the foundations of Rome were
laid when Christ was crucified; when the
Conqueror created the British empire; when
Columbus sailed; when the massacre at
Lexington was "news." It is falling now; it
will still be falling when all these things
shall have sunk down the afternoon of
history, and the twilight of tradition, and
облегчения и свободы и только теперь понял понастоящему, насколько угнетал его страх с того
самого дня, когда он отважился выступить на суде
против кровожадного метиса.
Охотничий нож индейца Джо лежал рядом с ним,
сломанный пополам. Тяжелый нижний брус двери
был весь изрублен и изрезан, что стоило индейцу
немалых трудов. Однако этот труд пропал даром,
потому что снаружи скала образовала порог, и с
неподатливым камнем индеец Джо ничего не мог
поделать; нож сломался, только и всего. Но даже
если бы не было каменного порога, этот труд
пропал бы даром, потому что индеец Джо все равно
не мог бы протиснуться под дверь, даже вырезав
нижний брус. И он это знал; он рубил брус только
для того, чтобы делать что-нибудь, чтобы какнибудь скоротать время и занять чем-нибудь свой
измученный ум. Обычно в расщелинах стен можно
было найти с десяток огарков, оставленных
туристами; теперь не было ни одного. Пленник
отыскал их и съел. Кроме того, он ухитрился
поймать несколько летучих мышей и тоже съел их,
оставив одни когти. Несчастный умер голодной
смертью. Поблизости от входа поднимался над
землей сталагмит, выросший в течение веков из
капель воды, которые падали с висевшего над ним
сталактита. Узник отломил верхушку сталагмита и
на него положил камень, выдолбив в этом камне
неглубокую ямку, чтобы собирать драгоценные
капли, падавшие через каждые три минуты с
тоскливой размеренностью маятника – по
десертной ложке каждые двадцать четыре часа. Эта
капля падала, когда строились пирамиды, когда
разрушали Трою, когда основывали Рим, когда
распинали Христа, когда Вильгельм Завоеватель
создавал Великобританию, когда отправлялся в
плавание Христофор Колумб, когда битва при
Лексингтоне была свежей новостью. Она падает и
теперь, и будет падать, когда все это станет
вчерашним днем истории, уйдет в сумерки
прошлого, а там и в непроглядную ночь забвения.
Неужели все на свете имеет свою цель и свое
назначение? Неужели эта капля терпеливо падала в
течение пяти тысяч лет только для того, чтобы эта
человеческая букашка утолила ею свою жажду? И
не придется ли ей выполнить еще какое-нибудь
важное назначение, когда пройдет еще десять
тысяч лет? Не все ли равно. Много, много лет
been swallowed up in the thick night of
oblivion. Has everything a purpose and a
mission? Did this drop fall patiently during
five thousand years to be ready for this
flitting human insect's need? and has it
another important object to accomplish ten
thousand years to come? No matter. It is
many and many a year since the hapless
half-breed scooped out the stone to catch
the priceless drops, but to this day the
tourist stares longest at that pathetic stone
and that slow-dropping water when he
comes to see the wonders of McDougal's
cave. Injun Joe's cup stands first in the list
of the cavern's marvels; even "Aladdin's
Palace" cannot rival it.
Injun Joe was buried near the mouth of the
cave; and people flocked there in boats and
wagons from the towns and from all the
farms and hamlets for seven miles around;
they brought their children, and all sorts of
provisions, and confessed that they had had
almost as satisfactory a time at the funeral
as they could have had at the hanging.
This funeral stopped the further growth of
one thing--the petition to the governor for
Injun Joe's pardon. The petition had been
largely signed; many tearful and eloquent
meetings had been held, and a committee of
sappy women been appointed to go in deep
mourning and wail around the governor,
and implore him to be a merciful ass and
trample his duty under foot. Injun Joe was
believed to have killed five citizens of the
village, but what of that? If he had been
Satan himself there would have been plenty
of weaklings ready to scribble their names
to a pardon-petition, and drip a tear on it
from their permanently impaired and leaky
water-works.
The morning after the funeral Tom took
Huck to a private place to have an important
talk. Huck had learned all about Tom's
adventure from the Welshman and the
Widow Douglas, by this time, but Tom said
he reckoned there was one thing they had
not told him; that thing was what he wanted
to talk about now. Huck's face saddened. He
said:
"I know what it is. You got into No. 2 and
never found anything but whiskey. Nobody
told me it was you; but I just knowed it
прошло с тех пор, как злополучный метис
выдолбил камень, чтобы собирать в него
драгоценную влагу, но и до сих пор туристы,
приходя любоваться чудесами пещеры Мак-Дугала,
больше всего смотрят на этот трогательный камень
и на эту медленно набухающую каплю. Чаша
индейца Джо стоит первой в списке чудес пещеры:
даже «Дворец Аладдина» не может с ней
сравниться.
Индейца Джо зарыли у входа в пещеру; люди
съезжались на похороны в лодках и в повозках – из
городов, поселков и с ферм на семь миль в
окружности; они привезли с собой детей и всякую
провизию и говорили потом, что похороны
доставили им такое же удовольствие, как если бы
они видели саму казнь.
Эти похороны приостановили дальнейший ход
одного дела – прошения на имя губернатора о
помиловании индейца Джо. Прошение собрало
очень много подписей, состоялось много митингов,
лились слезы и расточалось красноречие, избран
был целый комитет слезливых дам, которые
должны были облачиться в траур и идти плакать к
губернатору, умоляя его забыть свой долг и
показать себя милосердным ослом. Говорили, что
индеец Джо убил пятерых жителей городка, но что
же из этого? Если бы он был сам сатана, то и тогда
нашлось бы довольно слюнтяев, готовых подписать
прошение о помиловании и слезно просить об этом
губернатора, благо глаза у них на мокром месте.
На другой день после похорон Том повел Гека в
укромное место, чтобы поговорить с ним о важном
деле. Гек уже знал о приключениях Тома и от
валлийца и вдовы Дуглас, но Том сказал, что Гек не
все от них слышал, одного он еще не знает, вот об
этом одном им и надо поговорить. Лицо Гека
омрачилось. Он сказал:
– Я знаю о чем. Ты побывал в номере втором и не
нашел ничего, кроме виски. Никто мне не говорил,
но я понял, что это ты, когда услышал насчет
must 'a' ben you, soon as I heard 'bout that
whiskey business; and I knowed you hadn't
got the money becuz you'd 'a' got at me
some way or other and told me even if you
was mum to everybody else. Tom,
something's always told me we'd never get
holt of that swag."
"Why, Huck, I never told on that tavernkeeper. YOU know his tavern was all right
the Saturday I went to the picnic. Don't you
remember you was to watch there that
night?"
"Oh yes! Why, it seems 'bout a year ago. It
was that very night that I follered Injun Joe
to the widder's."
"YOU followed him?"
"Yes--but you keep mum. I reckon Injun
Joe's left friends behind him, and I don't
want 'em souring on me and doing me mean
tricks. If it hadn't ben for me he'd be down
in Texas now, all right."
Then Huck told his entire adventure in
confidence to Tom, who had only heard of
the Welshman's part of it before.
"Well," said Huck, presently, coming back
to the main question, "whoever nipped the
whiskey in No. 2, nipped the money, too, I
reckon --anyways it's a goner for us, Tom."
"Huck, that money wasn't ever in No. 2!"
"What!" Huck searched his comrade's face
keenly. "Tom, have you got on the track of
that money again?"
"Huck, it's in the cave!"
Huck's eyes blazed.
"Say it again, Tom."
"The money's in the cave!"
"Tom--honest injun, now--is it fun, or
earnest?"
"Earnest, Huck--just as earnest as ever I was
in my life. Will you go in there with me and
help get it out?"
"I bet I will! I will if it's where we can blaze
our way to it and not get lost."
виски; я так и знал, что денег ты не нашел, а то дал
бы как-нибудь знать мне, хоть и не сказал никому
другому. Том, мне всегда так думалось, что нам с
тобой этих денег не видать.
– Да что ты, Гек, я вовсе не доносил на хозяина
трактира. Ты сам знаешь, он еще был открыт в
субботу, когда мы поехали на пикник. Как же ты не
помнишь, что была твоя очередь стеречь в ту ночь?
– Ах да! Право, кажется, целый год прошел с тех
пор. Это было в ту самую ночь, когда я выследил
индейца Джо и шел за ним до самого дома вдовы.
– Так это ты его выследил?
– Да, только ты помалкивай. У индейца Джо,
наверно, остались приятели, – очень надо, чтобы
они на меня обозлились и строили мне пакости!
Если б не я, он бы, наверно, был уже в Техасе.
После этого Гек по секрету рассказал все, что с ним
случилось, Тому, который слышал от валлийца
только половину.
– Так вот, – сказал Гек, опять возвращаясь к
главному предмету, – кто унес бочонок виски из
второго номера – унеси деньги: во всяком случае,
для нас они пропали, Том!
– Гек, эти деньги и не бывали в номере втором!
– Как так? – И Гекльберри зорко посмотрел в глаза
товарищу. – Том, уж не напал ли ты опять на след
этих денег?
– Гек, они в пещере!
У Гека загорелись глаза.
– Повтори, что ты сказал, Том!
– Деньги в пещере!
– Том, честное индейское? Ты это шутишь или
взаправду?
– Взаправду, Гек; такой правды я еще никому не
говорил. Хочешь пойти туда со мной, помочь мне
достать деньги?
– Еще бы не хотеть! Только чтобы можно было ту
да добраться по меткам, а то как бы нам не
заблудиться.
"Huck, we can do that without the least little – Гек, нам это никакого труда не будет стоить.
bit of trouble in the world."
"Good as wheat! What makes you think the – Вот здорово! А почему ты думаешь, что деньги…
money's--"
"Huck, you just wait till we get in there. If
– Погоди, дай только нам добраться до места! Если
we don't find it I'll agree to give you my
мы их не найдем, я тебе отдам свой барабан, все
drum and every thing I've got in the world. I отдам, что у меня только есть. Отдам, ей-богу!
will, by jings."
"All right--it's a whiz. When do you say?"
"Right now, if you say it. Are you strong
enough?"
"Is it far in the cave? I ben on my pins a
little, three or four days, now, but I can't
walk more'n a mile, Tom--least I don't think
I could."
"It's about five mile into there the way
anybody but me would go, Huck, but there's
a mighty short cut that they don't anybody
but me know about. Huck, I'll take you right
to it in a skiff. I'll float the skiff down there,
and I'll pull it back again all by myself. You
needn't ever turn your hand over."
"Less start right off, Tom."
"All right. We want some bread and meat,
and our pipes, and a little bag or two, and
two or three kite-strings, and some of these
new-fangled things they call lucifer
matches. I tell you, many's the time I wished
I had some when I was in there before."
A trifle after noon the boys borrowed a
small skiff from a citizen who was absent,
and got under way at once. When they were
several miles below "Cave Hollow," Tom
said:
"Now you see this bluff here looks all alike
all the way down from the cave hollow--no
houses, no wood-yards, bushes all alike. But
do you see that white place up yonder where
there's been a landslide? Well, that's one of
my marks. We'll get ashore, now."
They landed.
"Now, Huck, where we're a-standing you
could touch that hole I got out of with a
fishing-pole. See if you can find it."
Huck searched all the place about, and
found nothing. Tom proudly marched into a
thick clump of sumach bushes and said:
"Here you are! Look at it, Huck; it's the
snuggest hole in this country. You just keep
mum about it. All along I've been wanting
to be a robber, but I knew I'd got to have a
thing like this, and where to run across it
was the bother. We've got it now, and we'll
keep it quiet, only we'll let Joe Harper and
Ben Rogers in--because of course there's got
to be a Gang, or else there wouldn't be any
style about it. Tom Sawyer's Gang--it
sounds splendid, don't it, Huck?"
"Well, it just does, Tom. And who'll we
rob?"
– Ну ладно, по рукам. А когда ты думаешь?
– Да хоть сейчас, если хочешь? Сил у тебя хватит?
– А это далеко от входа? Я уже дня три или четыре
на ногах, хожу понемножку, только больше одной
мили мне не пройти, куда там!
– Если идти, как все ходят, то миль пять; а я знаю
другую дорогу, короче, там никто не ходит. Гек, я
тебя свезу в челноке. Буду сам грести и туда и
обратно. Тебе даже пальцем шевельнуть не
придется.
– Давай сейчас и поедем!
– Хорошо. Возьмем хлеба с мясом, трубки, два-три
мешка, клубок бечевок для змея да немножко этих
новых штучек, которые называются серными
спичками. Знаешь, я не раз пожалел, что их со мной
не было.
Сразу же после полудня мальчики позаимствовали
челнок у одного горожанина, которого не было
дома, и отправились в путь. Когда они отплыли на
несколько миль от входа в пещеру, Том сказал:
– Видишь этот обрыв, он весь одинаковый – от
входа в пещеру до этого места ни домов, ни лесных
складов, и кусты везде одинаковые. А видишь
белое пятно вон там, где оползень? Это и есть моя
примета. Теперь мы пристанем к берегу.
Они высадились.
– Ну, Гек, с того места, где ты стоишь, можно
удочкой достать до входа. А попробуй-ка разыскать
его.
Гек обыскал все кругом, но так и не нашел входа.
Том с гордостью вошел в густые кусты сумаха и
сказал:
– Вот он! Погляди, Гек, такой удобной лазейки
нигде больше не найти. Ты только помалкивай. Я
ведь давно собираюсь в разбойники, да все не было
подходящего места, и где его искать – тоже
неизвестно. А теперь, раз оно нашлось, мы никому
не скажем, только Джо Гарперу и Бену Роджерсу, –
надо же, чтобы была шайка, а то какая же это игра!
Шайка Тома Сойера – здорово получается, правда,
Гек?
– Да, ничего себе, Том. А кого же мы будем
грабить?
"Oh, most anybody. Waylay people--that's
mostly the way."
"And kill them?"
"No, not always. Hive them in the cave till
they raise a ransom."
"What's a ransom?"
"Money. You make them raise all they can,
off'n their friends; and after you've kept
them a year, if it ain't raised then you kill
them. That's the general way. Only you
don't kill the women. You shut up the
women, but you don't kill them. They're
always beautiful and rich, and awfully
scared. You take their watches and things,
but you always take your hat off and talk
polite. They ain't anybody as polite as
robbers --you'll see that in any book. Well,
the women get to loving you, and after
they've been in the cave a week or two
weeks they stop crying and after that you
couldn't get them to leave. If you drove
them out they'd turn right around and come
back. It's so in all the books."
"Why, it's real bully, Tom. I believe it's
better'n to be a pirate."
"Yes, it's better in some ways, because it's
close to home and circuses and all that."
By this time everything was ready and the
boys entered the hole, Tom in the lead.
They toiled their way to the farther end of
the tunnel, then made their spliced kitestrings fast and moved on. A few steps
brought them to the spring, and Tom felt a
shudder quiver all through him. He showed
Huck the fragment of candle-wick perched
on a lump of clay against the wall, and
described how he and Becky had watched
the flame struggle and expire.
The boys began to quiet down to whispers,
now, for the stillness and gloom of the place
oppressed their spirits. They went on, and
presently entered and followed Tom's other
corridor until they reached the "jumping-off
place." The candles revealed the fact that it
was not really a precipice, but only a steep
clay hill twenty or thirty feet high. Tom
whispered:
"Now I'll show you something, Huck."
He held his candle aloft and said:
"Look as far around the corner as you can.
Do you see that? There--on the big rock
over yonder--done with candle-smoke."
– Ну, мало ли кого! Устроим засаду – так уж всегда
делается.
– И убивать тоже будем?
– Ну нет, не всегда. Будем держать пленников в
пещере, пока не заплатят выкупа.
– А что это такое – выкуп?
– Деньги. Заставляешь их занимать, сколько можно,
у знакомых; ну, а если они и через год не заплатят,
тогда убиваешь. Все так делают. Только женщин не
убивают. Женщин держат в плену, а убивать не
убивают. Они всегда красавицы, богатые и ужасно
всего боятся. Отбираешь у них часы, вещи, –
только разговаривать надо вежливо и снимать
шляпу. Вежливее разбойников вообще никого на
свете нет, это ты в любой книжке прочтешь. Ну,
женщины в тебя сразу влюбляются, а когда
поживут в пещере недельку-другую, то перестают
плакать, и вообще их оттуда уж не выживешь. Если
их выгнать, они повертятся, повертятся и опять
придут обратно. Во всех книгах так.
– Вот здорово, Том. Я думаю, это куда лучше, чем
быть пиратом.
– Да, еще бы не лучше! И к дому ближе, и цирк в
двух шагах, да мало ли что еще.
Теперь все было готово, и мальчики полезли в
нору. Том полз впереди. Они кое-как добрались до
конца прохода, закрепили конец бечевки и
двинулись дальше. Несколько шагов – и они были у
источника. Том почувствовал, как его с ног до
головы охватила дрожь. Он показал Геку остаток
фитиля, прилипший к комку глины у самой стены,
и описал ему, как они вместе с Бекки следили за
вспыхивающим и гаснущим пламенем свечи.
Теперь мальчики начали говорить шепотом, потому
что тишина и мрак пещеры угнетали их. Они шли
все дальше, пока не дошли до второго коридора, а
там и до провала. При свечах стало видно, что
никакого провала тут нет, а есть глинистый обрыв
футов в двадцать или тридцать высотой. Том
прошептал:
– Теперь я тебе покажу одну штуку, Гек.
Он поднял выше свечку и сказал:
– Постарайся заглянуть подальше за угол. Видишь?
Вон там, на большом камне, – копотью от свечки.
"Tom, it's a CROSS!"
"NOW where's your Number Two?
'UNDER THE CROSS,' hey? Right
yonder's where I saw Injun Joe poke up his
candle, Huck!"
Huck stared at the mystic sign awhile, and
then said with a shaky voice:
"Tom, less git out of here!"
"What! and leave the treasure?"
"Yes--leave it. Injun Joe's ghost is round
about there, certain."
"No it ain't, Huck, no it ain't. It would ha'nt
the place where he died--away out at the
mouth of the cave--five mile from here."
"No, Tom, it wouldn't. It would hang round
the money. I know the ways of ghosts, and
so do you."
Tom began to fear that Huck was right.
Misgivings gathered in his mind. But
presently an idea occurred to him-"Lookyhere, Huck, what fools we're making
of ourselves! Injun Joe's ghost ain't a going
to come around where there's a cross!"
The point was well taken. It had its effect.
"Tom, I didn't think of that. But that's so. It's
luck for us, that cross is. I reckon we'll
climb down there and have a hunt for that
box."
Tom went first, cutting rude steps in the
clay hill as he descended. Huck followed.
Four avenues opened out of the small
cavern which the great rock stood in. The
boys examined three of them with no result.
They found a small recess in the one nearest
the base of the rock, with a pallet of
blankets spread down in it; also an old
suspender, some bacon rind, and the wellgnawed bones of two or three fowls. But
there was no money-box. The lads searched
and researched this place, but in vain. Tom
said:
"He said UNDER the cross. Well, this
comes nearest to being under the cross. It
can't be under the rock itself, because that
sets solid on the ground."
They searched everywhere once more, and
then sat down discouraged. Huck could
suggest nothing. By-and-by Tom said:
"Lookyhere, Huck, there's footprints and
some candle-grease on the clay about one
side of this rock, but not on the other sides.
Now, what's that for? I bet you the money
– Так это же крест!
– А где у тебя номер второй? Под крестом, так? Как
раз тут я видел индейца Джо со свечой!
Гек долго смотрел на таинственный знак, потом
сказал дрожащим голосом:
– Том, лучше уйдем отсюда!
– Как же! А клад бросить, что ли?
– Да, бросить. Дух индейца Джо, наверно, гденибудь поблизости.
– Нет, не здесь, Гек, вовсе не здесь. Он там, где
умер индеец Джо, у входа в пещеру, за пять миль
отсюда.
– Ничего подобного. Он где-нибудь тут, бродит
около денег. Уж мне ли не знать все повадки духов,
да и тебе они тоже известны.
Том начал опасаться, что Гек прав. Предчувствие
недоброго томило его душу. Но вдруг ему в голову
пришла одна мысль.
– Послушай, Гек, какие же мы с тобой дураки! Да
разве дух индейца явится туда, где крест?
Довод был основательный. Он убедил Гека.
– Том, а я и не подумал. Это верно. Нам с тобой
повезло, что здесь крест. Теперь, я думаю, мы
спустимся и поищем сундук.
Том спускался первым, по дороге наскоро вырубая
в глине ступеньки. Гек за ним. Четыре хода
открывались из маленькой пещеры, где лежал
большой камень. Мальчики осмотрели три хода, но
ничего не нашли. Они увидели неглубокую
впадину в том ходе, который был ближе к
основанию камня, а в ней разостланные на земле
одеяла, старую подтяжку, свиную кожу, дочиста
обглоданные кости двух-трех кур. Но сундука там
не было. Они искали и искали без конца, и все зря.
Том сказал:
– Говорил же он, что под крестом. А это всего
ближе к кресту. Под самым камнем быть не может,
потому что он сидит глубоко в земле.
Они обыскали все еще раз, а потом устали и сели
отдыхать. Гек не мог ничего придумать. И вдруг
Том сказал:
– Послушай, Гек, с одной стороны камня есть
следы и земля закапана свечным салом, а с трех
сторон ничего нету. Как ты думаешь, почему? Помоему, деньги под камнем. Сейчас начну копать
IS under the rock. I'm going to dig in the
clay."
"That ain't no bad notion, Tom!" said Huck
with animation.
Tom's "real Barlow" was out at once, and he
had not dug four inches before he struck
wood.
"Hey, Huck!--you hear that?"
Huck began to dig and scratch now. Some
boards were soon uncovered and removed.
They had concealed a natural chasm which
led under the rock. Tom got into this and
held his candle as far under the rock as he
could, but said he could not see to the end
of the rift. He proposed to explore. He
stooped and passed under; the narrow way
descended gradually. He followed its
winding course, first to the right, then to the
left, Huck at his heels. Tom turned a short
curve, by-and-by, and exclaimed:
"My goodness, Huck, lookyhere!"
It was the treasure-box, sure enough,
occupying a snug little cavern, along with
an empty powder-keg, a couple of guns in
leather cases, two or three pairs of old
moccasins, a leather belt, and some other
rubbish well soaked with the water-drip.
"Got it at last!" said Huck, ploughing
among the tarnished coins with his hand.
"My, but we're rich, Tom!"
"Huck, I always reckoned we'd get it. It's
just too good to believe, but we HAVE got
it, sure! Say--let's not fool around here. Let's
snake it out. Lemme see if I can lift the
box."
It weighed about fifty pounds. Tom could
lift it, after an awkward fashion, but could
not carry it conveniently.
"I thought so," he said; "THEY carried it
like it was heavy, that day at the ha'nted
house. I noticed that. I reckon I was right to
think of fetching the little bags along."
The money was soon in the bags and the
boys took it up to the cross rock.
"Now less fetch the guns and things," said
Huck.
"No, Huck--leave them there. They're just
the tricks to have when we go to robbing.
We'll keep them there all the time, and we'll
hold our orgies there, too. It's an awful snug
place for orgies."
"What orgies?"
глину.
– Это ты неплохо придумал. Том, – сказал Гек,
оживляясь.
Том пустил в ход настоящий ножик фирмы Барлоу
и, уйдя на какие-нибудь четыре дюйма в глубину,
наткнулся на дерево.
– Что, Гек, слышишь?
Гек тоже начал рыть и выгребать руками землю.
Скоро показались доски, они их вынули. Там
оказалась расселина, уходившая под камень. Том
влез туда и просунул свечку как можно дальше, но
конца расселины все же увидеть не мог. Он сказал,
что пойдет посмотрит. Нагнувшись, он полез под
камень; узкий ход шел под уклон. Том свернул
сначала направо, потом налево, Гек следовал за
ним по пятам. Пройдя еще один короткий поворот,
Том воскликнул:
– Боже ты мой, Гек, погляди сюда!
Перед ними был тот самый сундук с деньгами, он
стоял в уютной маленькой пещерке; там же был
пустой бочонок из-под пороха, два ружья в
кожаных чехлах, две или три пары старых мокасин,
кожаный ремень и всякий другой хлам, намокший в
воде, которая капала со стен.
– Наконец-то добрались! – сказал Гек, роясь в куче
потемневших монет.
– Мы с тобой теперь богачи, Том!
– Гек, я всегда думал, что эти деньги нам
достанутся. Не верится даже, но ведь достались же!
Вот что, копаться тут нечего, давай вылезать. Нука, дай посмотреть, смогу ли я поднять сундучок.
Сундук весил фунтов пятьдесят. Поднять его Том
поднял, но нести было очень тяжело и неудобно.
– Так я и думал, – сказал он. – Видно было, что им
тяжело, когда они выносили сундук из дома с
привидениями. Я это заметил. Хорошо еще, что я
не забыл захватить с собой мешки.
Скоро деньги были пересыпаны в мешки, и
мальчики потащили их к камню под крестом.
– Давай захватим и ружья, и все остальное, – сказал
Гек.
– Нет, Гек, оставим их здесь. Все это нам
понадобится, когда мы уйдем в разбойники. Вещи
мы будем держать здесь и оргии тоже здесь будем
устраивать. Для оргий тут самое подходящее место.
– А что это такое «оргии»?
"I dono. But robbers always have orgies,
and of course we've got to have them, too.
Come along, Huck, we've been in here a
long time.
It's getting late, I reckon. I'm hungry, too.
We'll eat and smoke when we get to the
skiff."
They presently emerged into the clump of
sumach bushes, looked warily out, found
the coast clear, and were soon lunching and
smoking in the skiff. As the sun dipped
toward the horizon they pushed out and got
under way. Tom skimmed up the shore
through the long twilight, chatting cheerily
with Huck, and landed shortly after dark.
"Now, Huck," said Tom, "we'll hide the
money in the loft of the widow's woodshed,
and I'll come up in the morning and we'll
count it and divide, and then we'll hunt up a
place out in the woods for it where it will be
safe. Just you lay quiet here and watch the
stuff till I run and hook Benny Taylor's little
wagon; I won't be gone a minute."
He disappeared, and presently returned with
the wagon, put the two small sacks into it,
threw some old rags on top of them, and
started off, dragging his cargo behind him.
When the boys reached the Welshman's
house, they stopped to rest. Just as they
were about to move on, the Welshman
stepped out and said:
"Hallo, who's that?"
"Huck and Tom Sawyer."
"Good! Come along with me, boys, you are
keeping everybody waiting. Here--hurry up,
trot ahead--I'll haul the wagon for you.
Why, it's not as light as it might be. Got
bricks in it?--or old metal?"
"Old metal," said Tom.
"I judged so; the boys in this town will take
more trouble and fool away more time
hunting up six bits' worth of old iron to sell
to the foundry than they would to make
twice the money at regular work. But that's
human nature--hurry along, hurry along!"
The boys wanted to know what the hurry
was about.
"Never mind; you'll see, when we get to the
Widow Douglas'."
Huck said with some apprehension--for he
was long used to being falsely accused:
"Mr. Jones, we haven't been doing nothing."
– Я почем знаю. Только у разбойников всегда
бывают оргии, значит, и нам тоже надо. Ну, пошли,
Гек, мы здесь без конца сидим.
– Должно быть, уже поздно. И есть тоже хочется.
Доберемся до лодки, тогда поедим и покурим.
Скоро они вышли на волю в зарослях сумаха,
осторожно огляделись по сторонам, увидели, что
никого нет, и уселись в лодке курить и закусывать.
Когда солнце начало склоняться к западу, они
оттолкнулись от берега и поплыли обратно. Том
греб, держась около берега все время, пока длились
летние сумерки, и весело болтал с Геком, а как
только стемнело, причалил к берегу.
– Вот что, Гек, – сказал Том, – мы спрячем деньги
на сеновале у вдовы, а утром я приду, и мы их
сосчитаем и поделим, а там найдем в лесу
местечко, где их никто не тронет. Ты посиди тут,
постереги, пока я сбегаю и возьму потихоньку
тележку Бенни Тэйлора; я в одну минуту обернусь.
Он исчез и скоро вернулся с тележкой, уложил в
нее два мешка, прикрыл сверху старыми тряпками
и тронулся в путь, таща за собой тележку.
Поравнявшись с домом валлийца, мальчики
остановились отдохнуть. Только они хотели
двинуться дальше, как старик вышел на крыльцо и
окликнул их:
– Эй, кто там?
– Гек Финн и Том Сойер!
– Вот это хорошо! Идем со мной, мальчики, все
только вас и дожидаются. Ну, скорей, идите вперед,
а я потащу вашу тележку. Однако тяжесть
порядочная. Что у вас тут? Кирпичи или железный
лом?
– Железный лом.
– Так я и думал. В нашем городе все мальчишки
готовы собирать, не жалея сил, железный лом, за
который им дадут какие-нибудь гроши на заводе, а
по-настоящему работать не хотят, даже если дать
вдвое больше. Так уж человек устроен. Ну, живей,
поторапливайтесь!
Мальчикам захотелось узнать, для чего надо
торопиться.
– Не беспокойтесь, скоро узнаете, вот только
придем к дому вдовы Дуглас.
Гек сказал не без опаски (он давно привык ко
всякой напраслине):
– Мистер Джонс, мы ничего такого не сделали.
The Welshman laughed.
"Well, I don't know, Huck, my boy. I don't
know about that. Ain't you and the widow
good friends?"
"Yes. Well, she's ben good friends to me,
anyway."
"All right, then. What do you want to be
afraid for?"
This question was not entirely answered in
Huck's slow mind before he found himself
pushed, along with Tom, into Mrs. Douglas'
drawing-room. Mr. Jones left the wagon
near the door and followed.
The place was grandly lighted, and
everybody that was of any consequence in
the village was there. The Thatchers were
there, the Harpers, the Rogerses, Aunt
Polly, Sid, Mary, the minister, the editor,
and a great many more, and all dressed in
their best. The widow received the boys as
heartily as any one could well receive two
such looking beings. They were covered
with clay and candle-grease. Aunt Polly
blushed crimson with humiliation, and
frowned and shook her head at Tom.
Nobody suffered half as much as the two
boys did, however. Mr. Jones said:
"Tom wasn't at home, yet, so I gave him up;
but I stumbled on him and Huck right at my
door, and so I just brought them along in a
hurry."
"And you did just right," said the widow.
"Come with me, boys."
She took them to a bedchamber and said:
"Now wash and dress yourselves. Here are
two new suits of clothes --shirts, socks,
everything complete. They're Huck's--no,
no thanks, Huck--Mr. Jones bought one and
I the other. But they'll fit both of you. Get
into them. We'll wait--come down when
you are slicked up enough."
Then she left.
Валлиец засмеялся:
– Уж не знаю, Гек, мой мальчик. Ничего не знаю.
Разве вдова к тебе плохо относится?
CHAPTER XXXIV
Глава XXXIV
HUCK said:
"Tom, we can slope, if we can find a rope.
The window ain't high from the ground."
Гек сказал:
– Том, можно удрать через окно, если найдется
веревка. Окно не очень высоко от земли.
– Нет. Она ко мне относится хорошо, это верно.
– Ну, так в чем же дело? Чего тебе бояться?
Гек еще не успел решить этого вопроса, ум у него
медленно работал, как его втолкнули вместе с
Томом в гостиную вдовы Дуглас. Мистер Джонс
оставил тележку у крыльца и вошел вслед за ними.
Гостиная была великолепно освещена, и в ней
собрались все, кто только имел какой-нибудь вес в
городишке. Тэтчеры были здесь, Гарперы,
Роджерсы, тетя Полли, Сид, Мэри, пастор,
редактор местной газеты и еще много народа, все
разодетые попраздничному. Вдова встретила
мальчиков так ласково, как только можно было
встретить гостей, явившихся в таком виде: они с
ног до головы были выпачканы в глине и закапаны
свечным салом. Тетя Полли вся покраснела от
стыда и, грозно нахмурившись, покачала головой.
И все же мальчики чувствовали себя, куда хуже
остальных гостей. Мистер Джонс сказал:
– Том еще не заходил домой, я уже было думал, что
не найду его, как вдруг встретился с ними у моих
дверей и сейчас же привел их сюда.
– И отлично сделали, – сказала вдова. – Идемте со
мной, дети.
Она повела их в спальню и сказала:
– Теперь умойтесь и переоденьтесь. Вот вам два
новых костюма, рубашки, носки, – все, что нужно.
Это костюмы Гека. Нет, не благодари, Гек, мистер
Джонс купил один, а я другой. Но они вам обоим
годятся. Одевайтесь. Мы вас подождем, а вы
приведите себя в порядок и приходите вниз.
И она ушла.
"Shucks! what do you want to slope for?"
"Well, I ain't used to that kind of a crowd. I
can't stand it. I ain't going down there,
Tom."
"Oh, bother! It ain't anything. I don't mind it
a bit. I'll take care of you."
Sid appeared.
"Tom," said he, "auntie has been waiting for
you all the afternoon. Mary got your Sunday
clothes ready, and everybody's been fretting
about you. Say--ain't this grease and clay,
on your clothes?"
"Now, Mr. Siddy, you jist 'tend to your own
business. What's all this blow-out about,
anyway?"
"It's one of the widow's parties that she's
always having. This time it's for the
Welshman and his sons, on account of that
scrape they helped her out of the other
night. And say--I can tell you something, if
you want to know."
"Well, what?"
"Why, old Mr. Jones is going to try to
spring something on the people here tonight, but I overheard him tell auntie to-day
about it, as a secret, but I reckon it's not
much of a secret now. Everybody knows -the widow, too, for all she tries to let on she
don't. Mr. Jones was bound Huck should be
here--couldn't get along with his grand
secret without Huck, you know!"
"Secret about what, Sid?"
"About Huck tracking the robbers to the
widow's. I reckon Mr. Jones was going to
make a grand time over his surprise, but I
bet you it will drop pretty flat."
Sid chuckled in a very contented and
satisfied way.
"Sid, was it you that told?"
"Oh, never mind who it was. SOMEBODY
told--that's enough."
"Sid, there's only one person in this town
mean enough to do that, and that's you. If
you had been in Huck's place you'd 'a'
sneaked down the hill and never told
anybody on the robbers. You can't do any
but mean things, and you can't bear to see
anybody praised for doing good ones.
There--no thanks, as the widow says"-and Tom cuffed Sid's ears and helped him to
the door with several kicks.
"Now go and tell auntie if you dare--and to-
– Глупости, для чего это нам удирать?
– Да ведь я не привык к такой компании. Мне ни за
что не выдержать. Я вниз не пойду, так и знай.
– Да будет тебе! Вот еще пустяки. Я же не боюсь
ни капельки. И ты не бойся, ведь я с тобой буду.
Появился Сид.
– Том, – сказал он, – тетя весь день тебя
дожидалась. Мэри приготовила твой воскресный
костюм и все из-за тебя беспокоилась. Послушайте,
что это у вас все платье в глине и закапано
свечкой?
– Вот что, сударь, не лезь не в свое дело. Ты лучше
скажи, что это у вас тут затевается?
– Просто вечеринка у вдовы, как обыкновенно.
Сегодня – в честь валлийца с сыновьями, за то, что
они ее спасли тогда ночью. А если хочешь, я тебе
могу кое-что рассказать.
– Ну, что?
– Вот что: мистер Джонс собирается нынче вечером
удивить всю публику, а я слышал, как он
рассказывал по секрету тете Полли, да теперь это
уж не секрет. Все давно знают, и вдова тоже, хоть и
делает вид, будто ей ничего не известно. Оттого и
мистер Джонс непременно хотел, чтобы Гек был
тут, без Гека у них ничего не выйдет, понимаешь?
– Какой секрет, насчет чего?
– Насчет Гека, что это он выследил бандитов.
Мистер Джонс воображает, будто удивит всех
своим сюрпризом, а помоему, никто даже и не
почешется.
Сид радостно захихикал.
– Сид, это ты всем сказал?
– А тебе не все равно кто? Знают – и ладно.
– Сид, только один человек во всем городе
способен на такую гадость – это ты. Если бы ты
был на месте Гека, ты бы живо скатился с горы и
никому даже не пикнул про бандитов, Только и
можешь делать гадости, а ведь не любишь, когда
других хвалят за что-нибудь хорошее. Вот, получай
и не благодари, не надо.
И Том, оттаскав Сида за уши, пинками выпроводил
егоза дверь.
– Ступай, жалуйся тете Полли, если хватит
morrow you'll catch it!"
Some minutes later the widow's guests were
at the supper-table, and a dozen children
were propped up at little side-tables in the
same room, after the fashion of that country
and that day. At the proper time Mr. Jones
made his little speech, in which he thanked
the widow for the honor she was doing
himself and his sons, but said that there was
another person whose modesty-And so forth and so on. He sprung his secret
about Huck's share in the adventure in the
finest dramatic manner he was master of,
but the surprise it occasioned was largely
counterfeit and not as clamorous and
effusive as it might have been under happier
circumstances. However, the widow made a
pretty fair show of astonishment, and
heaped so many compliments and so much
gratitude upon Huck that he almost forgot
the nearly intolerable discomfort of his new
clothes in the entirely intolerable discomfort
of being set up as a target for everybody's
gaze and everybody's laudations.
The widow said she meant to give Huck a
home under her roof and have him
educated; and that when she could spare the
money she would start him in business in a
modest way. Tom's chance was come. He
said:
"Huck don't need it. Huck's rich."
Nothing but a heavy strain upon the good
manners of the company kept back the due
and proper complimentary laugh at this
pleasant joke. But the silence was a little
awkward. Tom broke it:
"Huck's got money. Maybe you don't
believe it, but he's got lots of it. Oh, you
needn't smile--I reckon I can show you. You
just wait a minute."
Tom ran out of doors. The company looked
at each other with a perplexed interest--and
inquiringly at Huck, who was tongue-tied.
"Sid, what ails Tom?" said Aunt Polly. "He-well, there ain't ever any making of that
boy out. I never--"
Tom entered, struggling with the weight of
his sacks, and Aunt Polly did not finish her
sentence. Tom poured the mass of yellow
coin upon the table and said:
"There--what did I tell you? Half of it's
храбрости, тогда завтра еще получишь.
Через несколько минут гости вдовы сидели за
столом и ужинали, а для детей были поставлены
маленькие столики у стены, по обычаю тех мест и
того времени. Настала пора, и мистер Джонс в
коротенькой речи поблагодарил вдову за честь,
которую она оказала ему и его сыновьям, и объявил
торжественно, что есть один человек, чья
скромность…
И так далее, и тому подобное. Он раскрыл тайну об
участии Гека в событиях с присущим ему
драматическим мастерством, однако впечатление
он произвел далеко не такое сильное, как могло бы
быть при других, более счастливых,
обстоятельствах. Тем не менее вдова очень
естественно изобразила изумление и наговорила
Геку столько ласковых слов и так хвалила и
благодарила его, что он и думать забыл про
нестерпимые мучения от нового костюма, потому
что вытерпеть общее внимание и похвалы было
уже совсем невозможно.
Вдова сказала, что хочет взять Гека на воспитание,
а когда найдутся на это деньги, она поможет ему
завести какое-нибудь свое дело. Тут пришла
очередь Тома. Он сказал:
– Гек в деньгах не нуждается. Он и сам богат.
Только памятуя о том, как полагается вести себя в
обществе, гости смогли удержаться от
поощрительного и дружного смеха при этой
остроумной шутке. Но молчание вышло довольно
неловкое. Том первый нарушил его:
– У Гека есть деньги. Вы, может, не поверите, но
денег у него много. И смеяться нечего, могу вам
показать. Погодите минутку.
Том выбежал за дверь. Все гости растерянно и с
любопытством поглядывали друг на друга и
вопросительно на Гека, у которого язык разом
отнялся.
– Сид, что такое с Томом? – спросила тетя Полли. –
Э… Он… хотя от него просто не знаешь, чего и
ждать. Никогда с этим мальчишкой…
Тут вошел Том, сгибаясь в три погибели под
тяжестью мешков, и тетя Полли так и не закончила
фразы. Том высыпал всю груду золотых монет на
стол со словами:
– Ну вот, что я вам говорил?! Одна половина Гека,
Huck's and half of it's mine!"
The spectacle took the general breath away.
All gazed, nobody spoke for a moment.
Then there was a unanimous call for an
explanation. Tom said he could furnish it,
and he did. The tale was long, but brimful
of interest. There was scarcely an
interruption from any one to break the
charm of its flow. When he had finished,
Mr. Jones said:
"I thought I had fixed up a little surprise for
this occasion, but it don't amount to
anything now. This one makes it sing
mighty small, I'm willing to allow."
The money was counted. The sum
amounted to a little over twelve thousand
dollars. It was more than any one present
had ever seen at one time before, though
several persons were there who were worth
considerably more than that in property.
а другая половина моя!
От такой картины у всех гостей захватило дыхание.
Они уставились на золото и с минуту не могли
выговорить ни слова. Потом все разом потребовали
объяснения. Том сказал, что сейчас все объяснит.
Рассказ был долгий, но очень интересный. Все
слушали как зачарованные, не смея вставить ни
слова. Когда рассказ был окончен, мистер Джонс
сказал:
CHAPTER XXXV
Глава XXXV
THE reader may rest satisfied that Tom's
and Huck's windfall made a mighty stir in
the poor little village of St. Petersburg. So
vast a sum, all in actual cash, seemed next
to incredible. It was talked about, gloated
over, glorified, until the reason of many of
the citizens tottered under the strain of the
unhealthy excitement. Every "haunted"
house in St. Petersburg and the neighboring
villages was dissected, plank by plank, and
its foundations dug up and ransacked for
hidden treasure--and not by boys, but men-pretty grave, unromantic men, too, some of
them. Wherever Tom and Huck appeared
they were courted, admired, stared at. The
boys were not able to remember that their
remarks had possessed weight before; but
now their sayings were treasured and
repeated; everything they did seemed
somehow to be regarded as remarkable;
they had evidently lost the power of doing
and saying commonplace things; moreover,
their past history was raked up and
discovered to bear marks of conspicuous
originality. The village paper published
biographical sketches of the boys.
Читатель может быть уверен, что находка Тома и
Гека вызвала сильное брожение умов в захудалом
городишке СентПитерсберге. Такая большая
сумма, да еще наличными, – просто невероятно! О
ней говорили без конца, завидовали, восторгались,
многие горожане даже повредились в рассудке, не
выдержав нездорового волнения. В городе и
окрестных поселках разобрали доска за доской все
дома, где было «нечисто», вплоть до фундамента, и
даже земля под ними была вся изрыта в поисках
клада – и не то что мальчишками, а
положительными, солидными людьми, далеко не
мечтателями. Куда бы ни пошли Том с Геком, за
ними везде ухаживали, восхищались ими, глазели
на них. Мальчики не могли припомнить, чтобы
раньше хоть кто-нибудь прислушивался к тому, что
они говорят, а теперь люди подхватывали и
повторяли за ними каждое слово; что бы они ни
сделали, все выходило у них замечательно; они,
видно, утеряли способность действовать и
говорить, как обыкновенные смертные; мало того,
раскопали их прошлое – и даже там оказались
налицо все признаки оригинальности и таланта.
Городская газетка напечатала их биографии.
– А я-то думал, что приготовил отличный сюрприз
для вас всех, но теперь он ничего не стоит. Должен
сознаться, что по сравнению с этим мой сюрприз –
сущие пустяки.
Начали считать деньги. Оказалось, что их немного
больше двенадцати тысяч долларов. Никому из
присутствующих еще не приходилось видеть такой
кучи денег сразу, хотя у некоторых гостей были
капиталы и побольше этого.
The Widow Douglas put Huck's money out
at six per cent., and Judge Thatcher did the
same with Tom's at Aunt Polly's request.
Each lad had an income, now, that was
simply prodigious--a dollar for every weekday in the year and half of the Sundays. It
was just what the minister got --no, it was
what he was promised--he generally
couldn't collect it. A dollar and a quarter a
week would board, lodge, and school a boy
in those old simple days--and clothe him
and wash him, too, for that matter.
Judge Thatcher had conceived a great
opinion of Tom. He said that no
commonplace boy would ever have got his
daughter out of the cave. When Becky told
her father, in strict confidence, how Tom
had taken her whipping at school, the Judge
was visibly moved; and when she pleaded
grace for the mighty lie which Tom had told
in order to shift that whipping from her
shoulders to his own, the Judge said with a
fine outburst that it was a noble, a generous,
a magnanimous lie--a lie that was worthy to
hold up its head and march down through
history breast to breast with George
Washington's lauded Truth about the
hatchet! Becky thought her father had never
looked so tall and so superb as when he
walked the floor and stamped his foot and
said that. She went straight off and told
Tom about it.
Judge Thatcher hoped to see Tom a great
lawyer or a great soldier some day. He said
he meant to look to it that Tom should be
admitted to the National Military Academy
and afterward trained in the best law school
in the country, in order that he might be
ready for either career or both.
Huck Finn's wealth and the fact that he was
now under the Widow Douglas' protection
introduced him into society--no, dragged
him into it, hurled him into it--and his
sufferings were almost more than he could
bear. The widow's servants kept him clean
and neat, combed and brushed, and they
bedded him nightly in unsympathetic sheets
that had not one little spot or stain which he
could press to his heart and know for a
friend. He had to eat with a knife and fork;
he had to use napkin, cup, and plate; he had
Вдова Дуглас положила деньги Гека в банк, а судья
Тэтчер по просьбе тети Полли сделал то же самое
для Тома. У каждого из мальчиков был теперь
просто громадный доход – по доллару каждый
день, а в воскресенье полдоллара. Столько, сколько
полагалось пастору, вернее, сколько ему обещали,
ибо собрать такую сумму он не мог. Времена тогда
были простые – за доллар с четвертью в неделю
мальчик мог иметь стол и квартиру, мог учиться,
одеваться да еще стричься и мыться за те же
деньги.
Судья Тэтчер возымел самое высокое мнение о
Томе Сойере. Он говорил, что обыкновенный
мальчик не вывел бы его дочь из пещеры. Когда
Бекки рассказала отцу по секрету, что в школе Том
выдержал ради нее порку, судья был заметно
тронут; а когда она стала заступаться за Тома и
извинять ложь, придуманную Томом, для того
чтобы розги достались ему, а не Бекки, судья сказал
с большим чувством, что это была великодушная,
благородная, святая ложь, достойная стать наравне
с хваленой правдой Георга Вашингтона насчет
топорика11 и шагать по страницам истории рядом с
ней! Бекки подумала, что никогда еще ее папа не
казался таким важным и внушительным, как в тот
день, когда сказал эти слова, расхаживая по ковру,
и топнул ногой. Она сейчас же побежала к Тому и
рассказала ему все.
Судья Тэтчер надеялся когда-нибудь увидеть Тома
великим законодателем или великим полководцем.
Он говорил, что приложит все усилия, чтобы Том
попал в Национальную военную академию, а потом
изучил бы юридические науки в лучшем учебном
заведении страны и таким образом подготовился к
той или другой профессии, а может быть, и к обеим
сразу.
Богатство Гека Финна, а может быть, и то, что он
теперь находился под опекой вдовы Дуглас, ввело
его – нет, втащило его, впихнуло его – в общество,
и Гек терпел невыносимые муки. Прислуга вдовы
одевала его и умывала, причесывала и
приглаживала, укладывала спать на отвратительно
чистые простыни, без единого пятнышка, которое
он мог бы прижать к сердцу, как старого друга.
Надо было есть с тарелки, пользоваться ножом и
вилкой, утираться салфеткой, пить из чашки; надо
было учить по книжке урок, ходить в церковь; надо
было разговаривать так вежливо, что он потерял
to learn his book, he had to go to church; he
had to talk so properly that speech was
become insipid in his mouth; whithersoever
he turned, the bars and shackles of
civilization shut him in and bound him hand
and foot.
He bravely bore his miseries three weeks,
and then one day turned up missing. For
forty-eight hours the widow hunted for him
everywhere in great distress. The public
were profoundly concerned; they searched
high and low, they dragged the river for his
body. Early the third morning Tom Sawyer
wisely went poking among some old empty
hogsheads down behind the abandoned
slaughter-house, and in one of them he
found the refugee. Huck had slept there; he
had just breakfasted upon some stolen odds
and ends of food, and was lying off, now, in
comfort, with his pipe. He was unkempt,
uncombed, and clad in the same old ruin of
rags that had made him picturesque in the
days when he was free and happy. Tom
routed him out, told him the trouble he had
been causing, and urged him to go home.
Huck's face lost its tranquil content, and
took a melancholy cast. He said:
"Don't talk about it, Tom. I've tried it, and it
don't work; it don't work, Tom. It ain't for
me; I ain't used to it. The widder's good to
me, and friendly; but I can't stand them
ways. She makes me get up just at the same
time every morning; she makes me wash,
they comb me all to thunder; she won't let
me sleep in the woodshed; I got to wear
them blamed clothes that just smothers me,
Tom; they don't seem to any air git through
'em, somehow; and they're so rotten nice
that I can't set down, nor lay down, nor roll
around anywher's; I hain't slid on a cellardoor for--well, it 'pears to be years; I got to
go to church and sweat and sweat--I hate
them ornery sermons! I can't ketch a fly in
there, I can't chaw. I got to wear shoes all
Sunday. The widder eats by a bell; she goes
to bed by a bell; she gits up by a bell-everything's so awful reg'lar a body can't
stand it."
"Well, everybody does that way, Huck."
"Tom, it don't make no difference. I ain't
everybody, and I can't STAND it. It's awful
to be tied up so. And grub comes too easy--I
всякий вкус к разговорам; куда ни повернись –
везде решетки и кандалы цивилизации лишали его
свободы и сковывали по рукам и по ногам.
Три недели он мужественно терпел все эти
невзгоды, а потом в один прекрасный день сбежал.
Сильно встревожившись, вдова двое суток
разыскивала его повсюду. Все приняли участие в
поисках; Гека искали решительно везде, даже
закидывали сети в реку, думая выловить мертвое
тело. На третий день рано утром Том Сойер
догадался заглянуть в пустые бочки за старой
бойней и в одной из них нашел беглеца. Гек тут и
ночевал; он уже успел стянуть кое-что из съестного
и позавтракать, а теперь лежал, развалясь, и
покуривая трубку. Он был немыт, нечесан и одет в
те самые лохмотья, которые придавали ему такой
живописный вид в доброе старое время, когда он
был свободен и счастлив. Том вытащил его из
бочки, рассказал, каких он всем наделал хлопот, и
потребовал, чтобы он вернулся домой. Лицо Гека
из спокойного и довольного сразу стало мрачным.
Он сказал:
– И не говори, Том. Я уже пробовал, да не выходит,
ничего не выходит, Том. Все это мне ни к чему, да
и не привык я. Вдова добрая, не обижает меня,
только порядки ее не по мне. Велит вставать
каждое утро в одно и то же время, велит умываться,
сама причесывает, просто все волосы выдрала; в
дровяном сарае спать не позволяет; да еще надевай
этот чертов костюм, а в нем просто задохнешься,
воздух как будто совсем сквозь него не проходит; и
такой он, прах его побери, чистый, что ни тебе
лечь, ни тебе сесть, ни по земле поваляться; а с
погреба я не скатывался лет сто! Да еще в церковь
ходи, потей там, – а я эти проповеди терпеть не
могу! Мух не лови, не разговаривай, да еще
башмаки носи, не снимая, все воскресенье, Обедает
вдова по звонку, спать ложится по звонку, встает по
звонку – все у нее по порядку, где же человеку это
вытерпеть!
– Да ведь и у всех то же самое, Гек!
– Том, мне до этого дела нет. Я не все, мне этого не
стерпеть. Просто как веревками связан. И еда уж
очень легко достается – этак и есть совсем не
don't take no interest in vittles, that way. I
got to ask to go a-fishing; I got to ask to go
in a-swimming--dern'd if I hain't got to ask
to do everything. Well, I'd got to talk so
nice it wasn't no comfort--I'd got to go up in
the attic and rip out awhile, every day, to git
a taste in my mouth, or I'd a died, Tom. The
widder wouldn't let me smoke; she wouldn't
let me yell, she wouldn't let me gape, nor
stretch, nor scratch, before folks--" [Then
with a spasm of special irritation and
injury]--"And dad fetch it, she prayed all the
time! I never see such a woman! I HAD to
shove, Tom--I just had to. And besides, that
school's going to open, and I'd a had to go to
it--well, I wouldn't stand THAT, Tom.
Looky here, Tom, being rich ain't what it's
cracked up to be. It's just worry and worry,
and sweat and sweat, and a-wishing you
was dead all the time. Now these clothes
suits me, and this bar'l suits me, and I ain't
ever going to shake 'em any more. Tom, I
wouldn't ever got into all this trouble if it
hadn't 'a' ben for that money; now you just
take my sheer of it along with your'n, and
gimme a ten-center sometimes--not many
times, becuz I don't give a dern for a thing
'thout it's tollable hard to git--and you go
and beg off for me with the widder."
"Oh, Huck, you know I can't do that. 'Tain't
fair; and besides if you'll try this thing just a
while longer you'll come to like it."
"Like it! Yes--the way I'd like a hot stove if
I was to set on it long enough. No, Tom, I
won't be rich, and I won't live in them
cussed smothery houses. I like the woods,
and the river, and hogsheads, and I'll stick to
'em, too. Blame it all! just as we'd got guns,
and a cave, and all just fixed to rob, here
this dern foolishness has got to come up and
spile it all!"
Tom saw his opportunity-"Lookyhere, Huck, being rich ain't going to
keep me back from turning robber."
"No! Oh, good-licks; are you in real deadwood earnest, Tom?"
"Just as dead earnest as I'm sitting here. But
Huck, we can't let you into the gang if you
ain't respectable, you know."
Huck's joy was quenched.
"Can't let me in, Tom? Didn't you let me go
for a pirate?"
интересно. Рыбу ловить – спрашивайся, купаться –
спрашивайся, куда ни понадобится – везде
спрашивайся, черт их дери. А уж ругаться ни-ни,
так что даже и разговаривать неохота – приходится
лазить на чердак, там отводить душу, а то просто
хоть помирай. Курить вдова не позволяет, орать не
позволяет, зевать тоже, ни тебе потянуться, ни тебе
почесаться, особенно при гостях (тут он выругался
с особым чувством и досадой)… и все время
молится, прах ее побери! Я таких еще не видывал!
Только и знай хлопочи да заботься, хлопочи да
заботься! Этак и жить вовсе не захочешь!
Пришлось удрать, Том, ничего не поделаешь! А тут
еще школа скоро откроется, мне бы еще и туда
пришлось ходить, – ну, я и не стерпел. Знаешь,
Том, ничего хорошего в этом богатстве нет,
напрасно мы так думали. А вот эта одежа как раз по
мне, и бочка тоже по мне, теперь я с ними ни за что
не расстанусь. Том, я бы не влопался в такую
историю, если бы не деньги, так что возьми-ка ты
мою долю себе, а мне выдавай центов по десять,
только не часто, я не люблю, когда мне деньги
даром достаются, а еще ты как-нибудь уговори
вдову, чтобы она на меня не сердилась.
– Знаешь, Гек, я никак не могу. Нехорошо
получается. А ты попробуй, потерпи еще
немножко, может, тебе даже понравится.
– Понравится! Да, попробуй, посиди-ка немножко
на горячей плите, – может, тебе тоже понравится.
Нет, Том, не хочу я больше этого богатства, не хочу
больше жить в этих проклятых душных домах. Мне
нравится в лесу, на реке, и тут, в бочке, – тут я и
останусь. Ну их к черту! И надо же, чтобы как раз
теперь, когда у нас есть и ружья, и пещера и мы уж
совсем собрались в разбойники, вдруг
подвернулась такая чепуха и все испортила!
Том воспользовался удобным случаем.
– Слушай, Гек, хоть я и разбогател, а все равно
уйду в разбойники.
– Да что ты! Ох, провалиться мне, а ты это верно
говоришь, Том?
– Так же верно, как то, что я тут сижу. Только,
знаешь ли, Гек, мы не сможем принять тебя в
шайку, если ты будешь плохо одет.
Радость Гека померкла.
– Как так не сможете? А в пираты как же вы меня
приняли?
"Yes, but that's different. A robber is more
high-toned than what a pirate is--as a
general thing. In most countries they're
awful high up in the nobility--dukes and
such."
"Now, Tom, hain't you always ben friendly
to me? You wouldn't shet me out, would
you, Tom? You wouldn't do that, now,
WOULD you, Tom?"
"Huck, I wouldn't want to, and I DON'T
want to--but what would people say? Why,
they'd say, 'Mph! Tom Sawyer's Gang!
pretty low characters in it!' They'd mean
you, Huck. You wouldn't like that, and I
wouldn't."
Huck was silent for some time, engaged in a
mental struggle. Finally he said:
"Well, I'll go back to the widder for a month
and tackle it and see if I can come to stand
it, if you'll let me b'long to the gang, Tom."
"All right, Huck, it's a whiz! Come along,
old chap, and I'll ask the widow to let up on
you a little, Huck."
"Will you, Tom--now will you? That's
good. If she'll let up on some of the roughest
things, I'll smoke private and cuss private,
and crowd through or bust. When you going
to start the gang and turn robbers?"
"Oh, right off. We'll get the boys together
and have the initiation to-night, maybe."
"Have the which?"
"Have the initiation."
"What's that?"
"It's to swear to stand by one another, and
never tell the gang's secrets, even if you're
chopped all to flinders, and kill anybody
and all his family that hurts one of the
gang."
"That's gay--that's mighty gay, Tom, I tell
you."
"Well, I bet it is. And all that swearing's got
to be done at midnight, in the lonesomest,
awfulest place you can find--a ha'nted house
is the best, but they're all ripped up now."
"Well, midnight's good, anyway, Tom."
"Yes, so it is. And you've got to swear on a
coffin, and sign it with blood."
"Now, that's something LIKE! Why, it's a
million times bullier than pirating. I'll stick
to the widder till I rot, Tom; and if I git to
be a reg'lar ripper of a robber, and
everybody talking 'bout it, I reckon she'll be
– Ну, это совсем другое дело. Разбойники вообще
считаются куда выше пиратов. Они почти во всех
странах бывают самого знатного рода – герцоги
там, ну и мало ли кто.
– Том, ведь ты всегда со мной дружил. Что же ты,
совсем меня не примешь? Примешь ведь, скажи,
Том?
– Гек, я бы тебя принял, непременно принял, но что
люди скажут! Скажут: «Ну уж и шайка у Тома
Сойера! Одна рвань! « Это про тебя, Гек. Тебе
самому будет неприятно, и мне тоже.
Гек долго молчал, раздираемый внутренней
борьбой. Наконец он сказал:
– Ну ладно, поживу у вдовы еще месяц, попробую;
может, как-нибудь и вытерплю, если вы примете
меня в шайку, Том.
– Вот хорошо, Гек! Вот это я понимаю! Пойдем,
старик, я попрошу, чтобы вдова тебя поменьше
тиранила.
– Нет, ей-богу, попросишь? Вот это здорово! Если
она не так будет приставать со своими порядками, я
и курить буду потихоньку, и ругаться тоже, и хоть
тресну, а вытерплю. А когда же ты соберешь шайку
и уйдешь в разбойники?
– Да сейчас же. Может, нынче вечером соберемся и
устроим посвящение.
– Чего это устроим?
– Посвящение.
– А что это такое?
– Это когда все клянутся помогать друг другу и не
выдавать секретов шайки, даже если тебя изрубят в
куски; а если кто тронет кого-нибудь из нашей
шайки, того убивать, и всех его родных тоже.
– Вот это повеселимся так повеселимся!
– Еще бы! И клятву приносят ровно в полночь; и
надо, чтобы место было самое страшное и
безлюдное – лучше всего в таком доме, где
«нечисто», только их теперь все срыли.
– Ну хоть в полночь, и то хорошо, Том.
– Еще бы не хорошо! И клятву надо приносить над
гробом и подписывать своей кровью.
– Вот это дело! В миллион раз лучше, чем быть
пиратом! Хоть сдохну, да буду жить у вдовы, Том;
а если из меня выйдет заправский, настоящий
разбойник и пойдут об этом разговоры, я думаю,
она и сама будет рада, что взяла меня к себе.
proud she snaked me in out of the wet."
CONCLUSION
Заключение
SO endeth this chronicle. It being strictly a
history of a BOY, it must stop here; the
story could not go much further without
becoming the history of a MAN. When one
writes a novel about grown people, he
knows exactly where to stop--that is, with a
marriage; but when he writes of juveniles,
he must stop where he best can.
Most of the characters that perform in this
book still live, and are prosperous and
happy. Some day it may seem worth while
to take up the story of the younger ones
again and see what sort of men and women
they turned out to be; therefore it will be
wisest not to reveal any of that part of their
lives at present.
Так кончается эта хроника. И поскольку это
история мальчика, она должна остановиться на
этом, а если ее продолжить, она станет историей
взрослого человека. Когда пишешь роман о
взрослых, то наперед известно, где надо поставить
точку, – на свадьбе; а когда пишешь о детях,
приходится ставить точку там, где это всего
удобнее.
Большинство героев, действующих в этой книге,
еще не умерли и до сих пор живут счастливо и
благополучно. Быть может, автору захочется со
временем заняться дальнейшей судьбой младших
героев книги и посмотреть, что за люди из них
вышли, а потому не следует рассказывать сейчас об
этой поре их жизни.
1 Доре Гюстав (1833-1883) – французский
художник-иллюстратор; большую известность
приобрели иллюстрации Доре к классическим
памятникам мировой литературы: к «Гаргантюа и
Пантагрюэлю» Рабле, к «Божественной Комедии»
Данте, к «Дон Кихоту» М. Сервантеса, к Библии,
«Потерянному раю» Дж. Мильтона и др.
2 Согласно библейскому сказанию, Давид был
пастух, убивший силача Голиафа. Первыми
апостолами Евангелие называет Петра и Андрея.
3 Слова из речи американского политического
деятеля эпохи войны за Независимость Патрика
Генри (1736-1799).
4 Первая строка стихотворения «Касабьянка»
английской поэтессы Фелиции Хименс (1793-1835).
5 Первые слова стихотворения Байрона
«Поражение Сеннахериба» из «Еврейских
мелодий» (перевод А. К. Толстого).
6 Выдающийся американский ученый, писатель,
политический деятель и дипломат Бенджанин
Франклин (1706-1790) был создателем
громоотвода.
7 Дэниель Уэбстер (1782-1852) – государственный
и политичес – кий деятель США, известный оратор.
8 Четвертое июля – праздник в Соединенных
Штатах Америки: годовщина Декларации
независимости (1776).
9 Имеется в виду английский король Ричард III
(1452-1485).
10 Так некоторые индейские племена Северной
Америки называли своих главных вождей.
11 Имеется в виду хрестоматийный рассказ о
детстве Георга Вашингтона, первого президента
США. Мальчик отличался необыкновенной
правдивостью; когда отец подарил ему топорик, он
подрубил вишневое дерево, но тут же признался в
этом отцу, хотя был уверен, что его ждет строгое
наказание.