А. Воробьев
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Санкт-Петербург
РЕНОМЕ
2013
УДК 821.161.1-3
ББК 84(2Рос=Рус)6-44
В75
В75
Воробьев, А. Н.
Следы на воде : рассказы / А. Воробьев. — СПб. : «Реноме»,
2013. — 512 с.
ISBN 978-5-91918-340-2
В сборнике рассказов «Следы на воде» собраны истории, фактически происходившие с автором и его друзьями, воспоминания о курсантских годах,
размышления о вчерашнем и сегодняшнем флотском бытие и его составляющих, веселых и не очень. Книга перенесет читателей в период от начала 70-х
до конца 80-х, когда еще корабли не ржавели и не гибли у причалов, а люди
служили, как положено. И это много значило…
«Следы на воде» — продолжение писательского дебюта А. Воробьева
после выхода в свет сборника «Дивизион № 17», ставшего, по выражению
А. Покровского, «его самостоятельным плаванием». До этого рассказы публиковались в ряде журналов, а также в сборниках «А. Покровский и братья.
В море, на суше и выше».
УДК 821.161.1-3
ББК 84(2Рос=Рус)6-44
Ограничение по возрасту 16+
ISBN 978-5-91918-340-2
© Воробьев А. Н., 2013
© Федорин В. П., художественное
оформление, 2013
© Оформление. ООО «Реноме», 2013
Веселый рассказ в кают-компании — великое
дело. Он отвлекает людей от повседневных
забот и огорчений корабельной жизни, украшает досуг и вообще помогает существовать
в обстановке далеко не всегда веселой.
Потому и процветает он на кораблях.
Потому и вспоминают моряки о множестве
занимательных происшествий и воспоминания
свои стараются излагать соответствующим
языком.
С. Колбасьев. «Джигит»
Человек, который уходит в море, какова бы ни
была его цель — бой или схватка с циклоном,
или со льдами, или с тупым береговым начальством — обязан поддерживать себя мечтой.
Приправой для мечты обязательно служит
юмор. Флот извечно стоял одной ногой на воде,
другой — на юморе.
Поводом для юмора всегда и везде служит
любая дурость в окружающей действительности. Этого вокруг навалом.
В. Конецкий. «Лети, корабль!»
Разрешите представиться: капитан 2 ранга запаса Воробьев Александр.
Детство и юность провел на питерских окраинах. А потом романтические герои
Соболева, Колбасьева и Конецкого привели меня в желтое здание бывшего Морского кадетского корпуса, ставшего ВВМУ им. М.В. Фрунзе, которое все называли
Системой. Пять лет провел под пристальным вниманием бронзового Крузенштерна
на самом веселом и боевом факультете под № 3, который и выпустил в 1978 г.
штучные изделия ФIII 73/78 ПЛО для Флота.
Получив диплом, стал именоваться минером, румыном, плошником и другими
малопонятными поначалу званиями, подчеркивающими больше не специализацию, а образ жизни. А потом пошло-поехало: Таллин, Приморск, Балтийск, Лиепая,
Кронштадт, Конакри, Ленинград.
Успел: отдать флоту лучшие годы, встретить, познать, обрести, простить.
Не успел: утопить ни одной ПЛ вероятного противника и лично присутствовать
при развале флота, что и к лучшему.
Уволен в запас, послан Родиной в тяжкие 90-е, как и многие мне подобные.
Если б начать сначала, то только так.
Желание положить на лист фрагменты беспокойной памяти пришло само, зацепило и не отпускало. Результатом стал второй сборник рассказов, хотя думалось,
что все закончится на первом.
«Следы на воде» снова объединяет флотские рассказы, которые происходили
фактически, частично или полностью с теми или другими героями, имевшими непосредственное отношение к Системе, ВМФ в 1970-е и 1980-е годы, и снова, ненадолго, к Дивизиону №17.
В основе рассказов лежат истории, в которых автор если и не был главным
персонажем, то посильно участвовал, а также поведанные от чистого сердца его
близкими друзьями и сослуживцами, которым у него нет оснований не доверять.
Всяческие совпадения имен, фамилий, кличек и географических названий
настолько случайны, что это не стоит брать в голову.
ПОСВЯЩАЕТСЯ ВСЕМ.
Как тем, для кого выражение «Не служил бы я на флоте, если б не было смешно» — не просто веселая поговорка, а реальный ломоть его автобиографии. Так
и тем, кто пусть и не знает правильного толкования аббревиатуры ВМФ, но способен со здравой долей юмора относиться ко всем жизненным катаклизмам. Все
остальные ограничения как-то: возрастные, социальные, половые и пр., сводятся
лишь к умению читать бегло.
Итак, снова:
— По местам стоять! С якоря и швартовов сниматься!
А всем остальным, не хлебнувшим соленой водицы:
— Добро пожаловать! Не стесняйтесь. Прошу вас. Будьте, как дома…
Автор выражает свою простую, но искреннюю благодарность всем,
принявшим добровольное и посильное участие в сборе средств
«в фуражку» на то, чтобы этот сборник стал доступен читателю в виде
привычной и дорогой сердцу и душе многих книге: А.В. Кондратенко
и ООО «Энерпред-Регион», Н.В. Нархову, Ю.Н. Козлову, В.А. Коробке,
В.В. Новоженину, В.А. Нечаеву, Н.А. Бобракову, А.В. Миронову,
С.В. Орлову, В.М. Лапочкину, Н.И. Савченко и другим своим друзьям
и сослуживцам, пожелавшим остаться неизвестными.
Следы на воде
ПРЕДИСЛОВИЕ
Флота нет. Или почти нет.
Нашего.
Того, который трепетал сотнями вымпелов в базах всех флотов и флотилий, грохотал пушками, пулял ракетами и торпедами в закрытых полигонах,
а главное — незатейливо давал понять всем хорошим и плохим соседям по
земному шарику, что он есть.
И с этим им придется считаться.
Пустые причалы Балтийска, Приморска, Кронштадта. Нет кораблей.
Только они не в море ушли, из которого должны обязательно вернуться.
Их просто нет, потому что они стали вдруг кому-то не нужны.
И их не стало.
Флот не смогла уничтожить даже Цусима. А вот перерождение Страны,
которую он испокон веку защищал, он пережить не смог.
Сказать, что он умер, было бы неверным. Ведь есть его День, и даже
что-то еще появляется на параде, этому Дню посвященном. Есть Штаб, от которого, правда, сегодня ничего не зависит. И даже есть люди с трехцветной
пуговицей на головных уборах, шевронами на рукавах и морскими званиями
в удостоверениях личности.
Их тоже немного, как и кораблей, да и выпускают их нынче какие-то «институты» маленькими быстрорастворимыми дозами, словно пасту из тюбика. Выпускники 21 века — это редкий, просто реликтовый продукт самого смутного для
Флота времени, когда вроде бы и зарплату платят, но ощущаешь себя работником музея, если не экспонатом. Деньги стали главной темой всего. Про остальное говорить бесполезно. Никто ничего не знает, не понимает или не верит.
Только думается мне, что если так и дальше пойдет, то служить в армию
скоро будут на две недели ездить, и не по повестке, а по путевке.
А на флот?
Не будут вообще. Ездить будет уже некуда.
Такой вид ВС просто тихо исчезнет, продолжая существовать в госбюджете, СМИ, кино, сувенирных лавках и памяти миллионов.
И какой-нибудь очередной правитель демократической России выйдет однажды на берег чего-нибудь морского-океанского в трусах, сделает разминку
и вдруг спросит своего умного помощника в костюме и при галстуке:
12
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
— Миша! А чего-то я кораблей не вижу на горизонте. Раньше в детстве,
помню, выйдешь купаться, а вдалеке стоит такой большой красавец или идет
куда. А?
— Так нету уже флота лет как пять. А «Аврору» Мише Абрапаске в прошлом
году продали, и все.
— Что ты говоришь? Жаль. Красивые были эти корабли. Глаз радовали…
И пошел человек обратно — государственные дела решать.
Флота, на котором служили мы, уже нет и никогда не будет.
А вот люди его еще остались.
Со своей памятью, характером, привычками, умением и даже им не
совсем понятной верой, что все вернется.
Не при них. Нет. Они же реалисты.
И хотят они всего-то: успеть дожить до настоящего, реального начала его
возрождения. Чтоб по-настоящему поверить, без разъедающей душу гангрены сомнений. Так поверить, чтоб спокойно уйти в свое последнее плавание,
захватив с собой немногое, но самое дорогое.
Кто сохраненный Флаг, кто свои медали, которые сами (вот дураки-то)
прозвали когда-то «песочными», кто сбереженную форму, а кто простой
застиранный тельник, которому всегда тесно под рубахой с галстуком.
Вот для них, их детей, внуков, а также для тех, кому Флот и Россия представляются единым самовосстанавливающимся организмом, я и пишу свои
незатейливые рассказы из нашей настоящей жизни, но, увы, прошлой
службы. Хотя не оставляет меня надежда, что и для тех, кто когда-то пойдет
служить в новый, мощный, организованный, обеспеченный кораблями, оружием, а главное — настоящими россиянами-романтиками Флот.
И дело не в какой-то бредовой мысли про «миссию» и «предназначение»,
которые могут вызвать даже у меня если не хохот, то ироничную улыбку
в адрес собственного «я». Но что поделать, если однажды вдруг захотелось
передать ту атмосферу, пусть иногда и хулиганскую, но по сути своей добрую,
простую и оптимистичную. Поделиться с кем-то незнакомым и далеким, что
есть для меня этот наш Флот, что это неотъемлемая часть меня самого, моя
юность, моя жизнь, в конце концов.
Флот живет во мне, но не отмирающими атавизмами прошлого, а тем
настоящим, которое дает энергию жизни, словно маленький, вживленный
в душу реактор. Позволяет быть, чувствовать и радоваться этому.
И пускай не обижаются на все это выпускники умирающих Систем
выпуска 90-х, кто сегодня по праву и заслуженно занимает командирское
или старпомовское кресло на выживших в вихре повальной утилизации
НК или ПЛ.
Это люди, навсегда обожженные временем тихого и методичного уничтожения Флота. И от того, чему были живыми свидетелями эти тогда еще лейтенанты и старлеи, им уже не избавиться никогда.
ПРЕДИСЛОВИЕ
13
Таково состояние дел на сегодня.
Такова обстановка. Конечно, на мой взгляд. Кто-то может с этим согласиться, кто-то нет. Но здесь мой Гайд-Парк, и я высказываю свое, наболевшее,
которое просто устал носить в никем не измеренном объеме с названием
Душа.
Грустно?
Ничего не поделаешь — таково настоящее первой четверти века другой
страны России. Но чтоб сменить настрой, вернуться в некогда столь дорогое
прошлое, насквозь пронизанное юностью, романтикой, непростым, но дорогим сердцу морским делом и памятью служения ему, я хочу пригласить
вас туда.
Почему «Следы на воде»?
Рано или поздно, но почти у каждого человека в жизни наступает время,
когда он, сам того не желая, начинает оглядываться назад, на дорожку из
собственных следов, длина которой меряется не в метрических единицах,
а временных.
У каждого это время свое. Но то, что оно когда-то наступает, — лично у
меня сомнений нет.
В младые годы или где-то посередке жизни вспоминается что-то большое
и важное, вроде поступления в детский сад, окончания школы, свадьбы, рождения детеныша, присвоения первого звания и подобное тому.
Но чем дальше уходит та дорожка, тем чаще память возвращается к эпизодам крохотным, маленьким и вроде бы совсем невзрачным.
Отчего?
Да оттого, наверное, что чем меньше песочка в верхней колбе часиков,
тем глубже броски памяти в прошлое, где уже всякая песчинка кажется
драгоценною, мерить которую надо каратами.
С чем же можно сравнить эти драгоценности прожитой жизни?
С падающими листьями, пролившимся дождем, убегающими навсегда за
горизонт облаками, кукушкиным кликушеством в лесу или чем?
Мне почему-то ближе следы на водной глади, не важно от чего: «блинчики» ли голыша, брошенного умелой рукой, плеск разгулявшейся рыбешки или
последний миг дождевой капли.
Даже круги на воде не бывают бесследными. Вода все помнит и надежно
хранит в себе, потому как вечна, как сам мир, и есть часть его.
Все помнит: от стоп Христовых и обводов Ноева ковчега до крика разинской княжны и предсмертного визга дворняжки Му-Му.
То, что всем доводилось хотя бы один раз в жизни ходить на веслах в
настоящей шлюпке или просто кататься в лодочке с теми же веслами, не
вызывает у меня сомнений процентов на девяносто семь.
Там, где есть вода, когда-нибудь обязательно появиться лодочка. Рано
или поздно. Для промысла, переправы или просто для души.
14
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
А вы, коллеги, помните командирское:
— Ве-есл-а-а! На воду! Два-а-а-Раз-з-з, Два-а-а-Раз-з-з!!
Пузыреобразные ладони, ягодичное филе и мечты о легкой жизни.
Но вот когда перестаешь «ловить щук» и заходиться в потных рыданиях,
вдруг начинаешь замечать, как за бортом в сторону кормы начинают уходить
красивые буруны с легким, как шлепок по детской попе, всплеском.
Или возьмем лодочную станцию как основу развлечений в Парке культуры с единственным непересыхающим прудиком.
Девушка или две на кормовой баночке в легком невидимом платье, с безумным от романтизма взором, ромашками, откуда-то торчащими, и те же
всплески, отсчитывающие каждый десятый удар вашего трепетного сердца.
Самое главное, что следы на воде от весел ли, ветра, рыбных шалостей —
вещь святая и незабываемая, несмотря на их скоротечность. К тому же без
них, этих следов на воде, просто нет движения по акватории жизни.
Вот и короткие истории флотской юности, которые всплывают в памяти
и снова пропадают, будто те самые весельные всплески, хочется объединить
этим словом, как названием.
Они не будут иметь какой-либо зависимости от времени, общей темы
и чего-то иного прочего. Когда вспомнится, когда напишется. И все.
Итак, следы на воде…
ЖИЛА-БЫЛА РОТА
Жила-была Рота.
Жила она, как положено, в училище военном. Да не просто военном,
а военно-морском, что Системой окрестили когда-то языкастые предшественники.
Быть она стала не сразу.
Поначалу по палаточному лагерю нарезали совершенно гражданские
пацаны, понаехавшие отовсюду. Пытались к экзаменам готовиться, а в основном пожары тушили, линию Маннергейма осваивали да приносили более
чем реальный доход в кафе лагерное «Ветерок».
Пацанов было много, а мест мало. Тем более, что в параллельных мирах
часть этих мест уже с боями делили доблестные внуки и правнуки Суворова
и Нахимова.
Но тем, кто дружил не только с головой, но и с Удачей и Везеньем, удалось
дойти до финишной прямой, оставив за спиной полтора десятка тех, у кого
с той самой дружбой не сложилось.
Награда за упорство была у всех одна: несгибаемая роба и картуз без
ленточки на свежевыбритую голову.
Так Рота отметила свое рождение.
ЖИЛА-БЫЛА РОТА
15
А потом начались сплошные радости и густой адреналин.
Плац, который имел начало, но не имел конца, что «взлетка» в Пулково.
Молотьба «гадами» до экстаза. Разноголосое: «Два-а-а-Р-а-аз», выпученные
в зенит глаза и прыгающие щеки, у кого они еще оставались.
Флажный семафор, клотик и сотни новых слов, которые не то что забить
в память, вымолвить поначалу было нельзя.
Ширстрек, нагель, бейдевинд и шкентель пытались пристроиться в голове
к Обязанностям матроса и диковинным буквицам от «Аз» до «Яко».
Озеро Комонь.
Красотища! Но до него еще надо добежать. И вот называют тебя по имени,
но с грустным подтекстом:
— Плохо, Рота. Очень плохо. Приготовиться к бегу!
Где ты теперь, мичман Киреев, весь нескладный, как собственная речь?
Но мы тебя помним.
Майор Цицей. Кто вспомнит, как его зовут?
Но «Чтоб по моей свистка ни одной голёва над водой не былё», — забыть
вряд ли удастся. Не человек, а гимн военной физкультуре. Всегда на боевом
двухколесном коне, жмет и жмет передним колесом рожденных не для бега.
А тут и те появились. Ну, которые со своими стульями. От имен героических предков они добровольно открестились и нарекли себя «питонами»
и «кадетами».
Стоят перед Ротой, свое на уме. Оказывается, свысока можно и снизу
смотреть.
Снова озеро. Снова Великие люди, достойные бесконечной памяти.
— Вы не военный человек, Андреев. Вы страшный человек.
Мозоли даже на тех местах, которые к гребле не имеют никакого
отношения.
И снова: «Два-а-а-Р-р-аз», но теперь из самой глубины души и на последнем вздохе. На лицах такие выражения нарисованы, куда там нынешним
Шнуру или Собчак. Хорошо, что спинами друг к другу.
А марш-бросок до станции Яппиля или под дождем ночью в Дубковую!?
Как вспоминаешь, сразу везде вода хлюпает, даже в карманах.
Все было непросто и не как у сегодняшних, но Рота вытерпела, выдюжила
и смогла. Оттого и вспоминается это все с оптимизмом. Оттого и вынесли
оттуда два чувства: собственного достоинства и голода, которое нас не покидало еще очень долго.
Система.
Это уж очень потом, на последних курсах она стала привычной, без особых
удивлений. А тогда…
Старинные коридоры, где бродили до нас такие люди, что…
Зал Революции, столовая, ротные помещения, объекты приборок. Не
просто помещения, а формы существования и живой деятельности.
16
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Рота училась, жила по внутреннему распорядку, выполняла приказания
командиров и начальников, ходила в увольнения, читала взахлеб все, что попадалось, несла наряды… Да всего и не перечесть. Откуда она брала время
на сон, одному Богу и Командованию известно.
Василий Николаевич Соколов и Смирнов Игорь Петрович.
Главные вершители судеб и реального сегодня. Весь диапазон чувств на
самых высоких частотах пережила Рота с ними. Как каждому хоть однажды
хотелось их убить, так сегодня сказать что-то вроде: «Cпасибо за все», с перехватом в горле.
А учителя-педагоги. Чего только они ни умудрились понасовать в наши
головы. И ведь все улеглось и пригодилось так или иначе.
Месс и Волопас, Монумент и Дзюба, Кеша и Индеец, просто Папп и очень
умный человек с неправильной фамилией Дурец.
А Жора Коноплев! Это же страх и ужас одновременно. Холодные конечности и остановка дыхания при встрече.
Одним словом, какие годы, какие люди, какие дела…
А потом БАЦ… и выпуск.
Поплавок и корочки о высшем образованием внутри. Красные и синие.
Можно было сделать еще и белые. Без оценок, но полностью соответствующие внутреннему состоянию некоторых.
Один кортик и пара погон с самыми маленькими звездочками, но двумя.
Потом…
Потом Рота перестала существовать. Потому что на ее место пришла другая.
Но существовать и быть — вещи разные. Вот и она. Была, есть и будет.
И так будет всегда. Или почти всегда. По крайней мере до тех пор, пока
в нас живет то, от чего очень трудно избавиться.
И зовется это просто и коротко.
Память.
Июль 2008 г.
ЗДРАВСТВУЙ, ОРУЖИЕ
Не для слабонервных.
Откуда взялось слово «туалет»?
Далее особо утонченные натуры могут не читать. Кроме них могут листать
до следующего рассказа также те, кто этим самым заведением не пользуется вообще в силу отсутствия воспитания или уникальных способностей
организма.
И какие соображения для оставшихся?
От французов, понятно. Только они могли придумать такое красивое
слово для не совсем красивого дела. И слово это до сих пор в шеренге
ЗДРАВСТВУЙ, ОРУЖИЕ
17
синонимов самого популярного заведения в человеческой (да и не только)
повседневности.
Остальные названия не столь поэтичны, потому и более востребованы
в среде российских пользователей.
Сортир, например, хоть и тоже французский продукт, но звучит уже более
грубо, особенно если не грассировать и не говорить «в нос».
Нужник скорее отражает срочность и безотлагательность желания, а не
самого, простите, процесса. И хотя человек во сне и пище нуждается не
меньше, никому не придет в голову использовать этот термин к спальне или
столовой.
Уборная — от излишней деликатности и врожденной интеллигентности.
Удобство — наследие тяжелого времени и коммунальных квартир.
Очко и параша пришли и вовсе из-за колючей проволоки, а потому для
сегодняшнего дня полного и беспросветного благополучия категорически
не годятся.
Но Саня Темнов обо всем этом многообразии толкований, скорее всего,
не знал. А может, и вовсе не задумывался. Особенно сейчас.
Не до того ему было, потому как висел он вниз башкой как раз над тем самым, ради чего и уборная, и туалет, и даже сортир были придуманы. А «этого
самого» под ним было очень много.
Не одно и даже не десять поколений предшественников сюда гадило,
справляло нужду вперемежку с естественной надобностью, ходило побольшому и малому, испражнялось, выделяло фекалии, какало и писало
(детством навеяло), «давило пасту», «выдавало на-гора» и «сеяло органику»…
Ну, вы поняли, о чем я.
Причем перечисления эти я делаю сознательно и не в пафосе и желании
поглумиться над психикой особо тонких натур.
Напротив. Вышестоящий перечень, пока вы его прогоняете через мозг,
позволит максимально понять, что частично думал питерский житель Саня,
справедливо считающий, что когда с грустью смотришь в унитазный бурун, то
расстаешься с частичкой самого себя.
Не мог же он предполагать, что все, с чем он легко на протяжении стольких
лет расставался в комфорте питерской пятиэтажки, неумолимо приплывает
сюда. Да и не надо было бы ему этого всего предполагать, если бы:
а) он не решил стать военно-морским офицером;
б) не стал бы поступать в ВВМУ им. М.В. Фрунзе;
в) просвистел бы парижской фанерой после очередного экзамена;
г) не заступил однажды дневальным по 31 роте;
д) не пошел бы «по нужде», будучи дневальным, из-за застарелых разногласий организма с перловой кашей;
е) не забыл бы про штык от АКМ, который имеет дурную привычку соскальзывать с ремня у бойца «в глубоком приседе», если его не зажать сразу
в паховой области, то есть между ног.
18
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Может, пункт «Е» выглядит не совсем прилично, но это жизнь. И кто его
выполнять воздерживался, то в самое «Г» и попадали с теми или иными
последствиями.
Потому-то Саня и висел теперь вниз свежестриженным «ежиком» в той самой дырке курсантского гальюна, над которой еще десять минут назад сидел
хищной и геройской птицей.
За ноги его держали Андрюха Ковалев, он же Мурзик, приземистый крепыш, и дневальный под номером «два» той же роты, да к тому же из того же
районного военкомата города на Неве. Он, кстати, и придумал этот вариант
с цирковой акробатикой.
А что было делать, когда в ротное помещение летнего лагеря нового
набора ВВМУ им. Фрунзе влетает недавно отлучившийся по нахлынувшей
внезапно пронзительной нужде его сменщик Санек Темнов без бескозырки,
в приспущенных грохочущих парусиновых штанах робы.
Его худое, заостренное во все стороны лицо выражало не страх и даже не
ужас, а какую-то дикую смесь эмоций, когда все пришитое к туловищу врастопырку, а наклеенное на лицо, наоборот, собрано в кучу.
Он не мог не только говорить, но даже дышать. Такое состояние земляка
весьма озадачило Андрюху, так как он четко знал, куда только что стремглав
улетал коллега.
Что могло произойти за столь короткий срок в замкнутом пространстве
дощатого, насквозь прохлорированного уличного гальюна на двадцать посадочных мест?
Что могло так его шокировать?
Что он мог этакого увидеть в темном загадочном овале?
А может, и вовсе кто-то глянул на него оттуда?
Или чего этакого мог прочитать на расписанной вдоль и поперек стене?
Древнее заклятие или государственную тайну?
А может, из него что-то лишнее выскочило, но очень нужное в организме?
Вопросов было много, но объектом приложения их мог быть только
один — курсантский туалет типа гальюн.
Времени-то прошло немного, туда-обратно. Просто в обрез, чтоб увидеть
что-то новое. Ну не Маркса же с Энгельсом он увидел парой на жердочке.
А тут вдруг самодвижущийся столбняк обрел голос. Сначала неразборчиво, с большими помехами, из одной шипящей согласной. Просто вылитый
патефон с заскоком:
— Ш-ш-ш-ши! Ши-и-и!
Будто предупреждал, чтоб не сильно шумели, чтоб не спугнуть кого-то нужного или не разбудить кого-то важного.
Потом звуков стало понемногу прибавляться:
— Ш-ш-и-и-т! Шш-и-и-т…
В переводе с дворового английского это как-то совпадало с местом, куда
он убегал, но так ничего и не объясняло.
ЗДРАВСТВУЙ, ОРУЖИЕ
19
И даже:
— Ш-ш-т-ы-ы-к-к в о-ч-ч-ко!
Звучало больше боевым лозунгом, вроде: «Смерть мировому Капиталу!»,
нежели объяснением чему-либо.
Все стало ясным после:
— Ш-ш-ш-т-ык-к в оч-ч-ко, это упал!! Прямо! Туда! Не успел я…
И что после этого было делать?
Хохотать как бешеному?
Бежать срочно куда угодно, чтоб не попасть в ненужные свидетели?
Донести радостную весть до всех, чтоб и им стало радостно?
Нет! Ничего подобного в голову не пришло.
Может, это прозвучит странно для сегодняшнего времени, но это было
именно так.
Кроме мысли, что надо срочно что-то делать, чтоб не попасть всей ротой
в дурно пахнущую историю, озвученную Главным Лагерным Начальником —
полковником морской пехоты Домниковым на общем построении.
Почему?
Поясняю для тех, у кого после прочтения этих строк просто зачесался, завибрировал сотовый телефон из-за упущенного супер-снимка сорокалетней
давности.
Родина доверила тебе оружие. Не то, которое ты с веселым азартом
разбирал-собирал на уроках военного дела. Свое, личное, с номером, заверенным твоей личной кривой подписью в ведомости выдачи оружия. Там же
числился и упомянутый штык-нож.
Выпустить из рук, уронить, а тем более потерять его ты не мог и даже просто представить такое права не имел.
Рванули, не размышляя в точку беды, прихватив по пути случайно пробегавшего куда-то Леху Вештеюнаса, служившего в этот день рассыльным
дежурного по лагерю.
Теперь все решало время, ведь субстанция внизу весьма нетвердая —
лето на дворе, а значит, промедление в виде разного: «плохо пахнет» и «а может, как-то иначе», «давайте подумаем» были смерти подобны.
Силу тяжести еще никто не отменял. И если устроить базар-вокзал, то
в итоге вычерпывать придется все, понятно ночью, понятно кому с очень
понятными последствиями.
В условиях секретности от всего можно отмыться. А вот при полной гласности прозвищами обклеят — скипидар не возьмет, народ-то уж больно языкастый и удалой на эти штуки. Причем Говноносец, к примеру, или Говнолаз
будут самыми приличными.
Короче — думать было некогда, а потому взяли Саню за ноги, перевернули, как Буратино, и опустили в недра отходов человеческой жизнедеятельности. При этом Мурзик, как говорят цирковые акробаты, был основным,
а Вештик страхующим.
20
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Страховка была просто необходима: замеры показали, что если Саня выпадет из Мурзиковых рук и даже зацепится за края «очка», раскинув боты
в стороны, то все равно уйдет в говно по самые лопатки. Железная хватка
Андрюхи вселяла надежду, а вот Лехины суетливые повизгивания удручали.
Чтоб как-то приободрить приятеля, так сказать, избавить от одиночества
и возможной клаустрофобии, Андрюха слегка встряхнул охапку чужих коленей и спросил:
— Ну, как там? Нормально?
Если бы в это время проводился международный конкурс на самые
идиотские вопросы, то он, вне сомнения, стал бы победителем с огромным
отрывом от остальных участников.
Как может быть ТАМ?!
И если бы Темнов вдруг пробубнил натужно снизу:
— А ты знаешь, замечательно! Красота такая открывается! Простор!
И опять же — воздух…
То занял бы однозначно второе место.
Пожалею-таки особо впечатлительных, которым не пришлось и уже никогда не придется быть штатными приборщиками факультетского гальюна или
училищной курилки, и сверну в сторону завершения.
Штык-нож успешно достали. Отмыли.
Саню Темнова тоже.
Два дня в кубрике просто шибало в нос и резало глаза от запахов одеколона «Шипр» и «Тройной».
Сама история была широко известной не один год спустя.
Кто-то сегодня из семнадцатилетних мечтателей «стать за не хрен делать»
Абрамовичем или Ваксельбергом, оставаясь при этом Васюкиным или Побегайло, решительно резанут:
— Да западло! Не полез бы, хоть…
И, наверное, будут правы.
А как иначе, если у тебя внутри, в отсеке под названием «человеческое достоинство», все затянуто паутиной, пылью, щемящей пустотой и постоянными
думами про «бабки».
У висящего когда-то внизу было все в порядке и с отсеком, и с ячейками
в нем. Да и не у него одного. Время было такое.
Старику Хэму роман «Прощай, оружие» принес известность. У Саниной
истории название было иное, но известности привалило не меньше.
Пути к славе могут быть разные, как и сама слава.
Но это уже узоры и хитросплетения жизни.
Февраль 2011 г.
МЫСЛЕТЕ
21
МЫСЛЕТЕ
У Мишки Андреева незатейливое лицо деревенского тракториста и практичный хваткий крестьянский ум, навсегда утраченный в городах, но сбереженный «про запас» и «на всякий случай» в русской глубинке.
Это самое лицо, широкое и скуластое, покрытое то ли веснушками, то ли
оспинками, было таким же мускулистым и крепким, как и весь он сам. Когда
он улыбался, то каждая складка простецкой физиономии становилась похожей на крохотного лилипута-культуриста.
Кличек он, как и положено человеку неординарному, имел несколько,
в том числе и Окунь за губастый широкий рот. Но прижилась и вросла в
негласный паспорт и биографию одна: Мыслете. То есть буква «М» из старославянского алфавита, которым Флот всегда пользовался в сигнальном деле
и знанием которого мы очень гордились и вечно выпендривались.
Почему?
Да просто клёвым казалось, особенно поначалу, что привычные заборные «б» или «с» могут звучать как «буки» и «слово»! Не говоря уж про «живете»,
«еры» и «добро».
И еще дело в том, что было у нас несколько однофамильцев как по простому совпадению, так и по близнячеству. Ну и, конечно, открывая классный
журнал или список вечерней поверки, любой командир-наставник, обнаружив повтор, вынужден был искать отличия в инициалах.
Так в нашей роте алфавитными кличками обросли Михайловы — один
стал Слово, а второй Веди. А были ведь в прошлой жизни Серегой и Вовкой.
Такая же петрушка и с Андреевыми случилась. Только Мишка стал Мыслете, а Серега с букваря старославянского соскочил и стал Кепой*. Теперь не
спутать, хотя они внешне и так были, словно булыжник придорожный рядом
с метелкой степного ковыля.
Вообще Мишка со своей фамилией самый «счастливый» в классе, потому
как первый в журнальном списке. С него начинают все педагоги, у которых
с выдумкой плохо, а с дурным настроением, напротив, хорошо.
— Курсант Андреев!
— Какой?!
— Мыслете — Наш (эм-эн то есть).
Оттого-то Мишка и привык ко всякого рода неожиданностям и бытовым
несчастиям. А как иначе, если тебя, что ни день, первым то на амбразуру, то
под бронепоезд.
Но взять его на испуг, морально заплющить, так сказать, мало кому удавалось, потому что в нем стержень правильный, шкворень, если хотите, или
целая оглобля для тех, кто про шкворень не знает.
* Рассказ «Ферро Кина».
22
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Человеку, рожденному в деревне Безобразовка Курской губернии, сам
черт не брат.
Безобразовка, хоть и не Прохоровка, но и там селяне не только соловьев
горазды слушать.
Если вспомнить о том, что Армия и Флот, по Ильичу, самые что ни на есть
народные, то Мишка в нашем классе был главным, ярким представителем
того самого колхозного крестьянства, которое вместе с пролетариатом
и тоненькой прослойкой вечно мечущейся интеллигенции эту «народность»
и образовывали.
Тем, что он «от сохи», Мишка гордится, а не комплексует, и этим вызывает
уважение. Я бы даже сказал, братскую любовь. Более того, он настолько колоритен в своей селянской непосредственности, что даст фору и центровому
москвичу, и томному от призрачной принадлежности к Петру Алексеевичу
ленинградцу.
Ну не может, в конце концов, тетерев страдать от того, что он не павлин.
Он и сам по себе хорош, а уж для знатоков и охотников тем более.
И чтоб это понять, достаточно вспомнить Мишкины любимые присказки.
Первая вопросительная, в назидание всем, чем-то его огорчившим:
— Ну, кто хочет отцовского безмена?!
При этом напоказ выставлялся крепкий рыжеволосый кулак, такой же
большой и выразительный, как и Мишкино лицо.
Наплыва желающих никогда не было, в очередь записываться тоже не
спешили.
Вторая выражала успех, триумф и радость победы или начало чего-то
важного и нужного:
— Погнали наши городских!
Тут отчего-то живо представлялась большая толпа мечущихся хаотично
в ужасе женоподобных патлатых юнцов в джинсах, которых настигает несколько крупных мужиков в телогрейках и сапогах с дрекольем наперевес.
Развязка массового забега сомнений не вызывала.
Третья присказка была общей для всех неотвратимо грустных дел, вроде
внезапного вызова на лобное место к доске или на «каркалыгу» к командиру:
— Пошли, мужики, в колхоз писаться…
Он, Мыслете, вообще, кладезь всяких деревенских прибауток. А каким
может быть курский мужичок из деревни с таким-то названием?!
Особо универсальной, с некой долей самокритики и скепсиса в собственный адрес была некая мать Прасковья. Не помню, а скорей, не знаю — был
ли это реальный персонаж и Мишкина мать, или собирательный из былинного эпоса черноземных земель.
Звучало это в тягучем раздумье, обычно заполняя случайную паузу:
— Мать Прасковья думает, что сын Мишка на офицера учиться, а он… —
Дальше шло продолжение темы по конкретному положению дел на данный
МЫСЛЕТЕ
23
момент: «винище трескает», «по общагам шастает», «двоешник голимый» и так
далее и тому подобное.
Но эти все прибаутки, «когда надо», «когда в тему» и кураж имеется.
А когда «не надо», умеет он и помолчать.
Уметь молчать вовремя — большой талант, дар, я бы даже сказал. Молчит
мудро, по-деревенски оценивая происходящее: «Не, лучше я в сторонке постою, целее буду. У меня папки первого ранга нет, да и не первого тоже…»
Мыслете — очень крепкий физически и с «дыбой»* на «ты». Но гири и гантели считает баловством. И когда приходит в кубрик, где качается народ, то
обязательно инсценирует бросок двухпудовки с криком: «Лови!» или вовсе
прикрутит кого эспандером к койке. Шутки, может, и не самые проходные
и тонкие, но беззлобные, как и сам он, по большому счету.
В общем, парень он позитивный, жестко заточенный на результат — лейтенантские погоны и зарплату.
А пока с деньгами у него неважно. Дом далеко, не подкормиться, а просить денег у родственников не позволяет гордость. Поэтому если есть возможность разжиться «денюжкой», он не сильно привередничает в выборе
способов.
Например, его земляк Толстый страсть как не любит стоять в очереди
в курсантском буфете.
Шум, гам, толчея. Это его унижает.
А Мишку нет. Он привык по жизни локтями работать: своими толкать, от
чужих уворачиваться. Все справедливо: пирожки, мороженое и коржики
мало купить, их еще добыть надо. И не сразу поймешь, кто тут важнее: у кого
трешка на кармане или кто к прилавку пробился, где старший курс запросто
может и «отпиявить»** за неуважение.
Но при всем при этом он не жмот, о чем красноречиво свидетельствует
его собственная история поездки домой в первый летний отпуск.
О чем я забыл сказать: к нам он пришел из студентов одного из курских
институтов с потерей курса. Вариант почти беспроигрышный, если в кадровую разнарядку вписываешься.
И вот сессия сдана. Впереди целый месяц вольной и красивой жизни вне
строя, дисциплины и казенной еды!
Мыслете весь такой шикарный: «грудь его в медалях, ленты в якорях», на
левом рукаве две «галки» невероятных размеров***, клеша полощут парусом,
* Спортивные перекладины — турники, расставленные в наше время по всем
закоулкам Системы.
** Разновидность «шалабана». Ладонь кладется на темя виноватого, оттягивается
средний палец, и…
*** Если две галки (курсовки) сделать широкими, как у комкора Буденного, то не
все поймут, что ты как был карасем, так и остался.
24
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
кошель прямо-таки рвет от денежного довольствия. Выписан отпускной билет до Курска.
И как вы думаете: куда он должен заехать в первую очередь?
Точно не в Безобразовку. А с триумфом закатиться в общагу бывшего родного института и устроить там такое, от чего «волны и стонут и плачут»!
Сказано — сделано.
Бывшие друзья-студиозы были заранее оповещены, а потому на ж/д вокзале Курска Мишку встречали как почетного жителя города, находящегося
в списке где-то между космонавтом Титовым и протоиереем Никодимом.
От избытка чувств главный моряк Курска и его окрестностей намертво
забывает подготовленную было речь и потому пользуется давно проверенным:
— Ура! Полундра! Погнали наши городских!
После чего дурашливо падает из вагона на руки институтской братии.
Объятия, восторженные возгласы, взлетающая в воздух бескозырка
и крики: «Носильщик!»
В результате на одной тележке едет Михин чемодан, а на другой он сам,
словно Ленин на броневике.
Гудели и загибали дым коромыслом двое суток.
Это сегодня 50 рублей — цена дешевого пива и шавермы из мяса друзей
человека, а тогда были серьезные деньги, особенно при студенческом подходе к выбору напитков и сервировке стола.
Ядреный замес водки «Посольская» и бальзама «Стрелецкая степь» курского ЛВЗ, музыка катушечного магнитофона, гитара, танцы, смена места
застолья…
Снова продукт ЛВЗ, гитара, магнитофон…
В Мишкиной форме не удалось сфотографироваться только вахтерше
Максимовне из-за несовместимости габаритов.
На третий день, когда деньги кончились и в коридоры общежития стала
потихоньку возвращаться трезвая жизнь, герой дня очнулся в одних казенных трусах в незнакомой комнате, совершенно не узнавая в зеркале «все
в слезах и губной помаде перепачканное лицо».
Собрали кое-как матросский вещевой аттестат, отыскали багаж и воинские документы. Не нашли только «хромачи»*. В какой-то момент загула он,
видимо, из них выпал, а где — установить не удалось. Как могли, отчистили
и отгладили брюки и форменку. Дольше всего пришлось работать над бескозыркой — ее смогли опознать только по ленточке: «ВВМУ им. М.В. Фрунзе».
Окинув размазанным взором окружающее пространство, Мыслете задумчиво, хотя и не без надрыва, произнес:
* Парадно-выходные туфли. Ботинки были яловые и хромовые. В первых можно
было месить бетон.
МЫСЛЕТЕ
25
— Мать Прасковья думает, что сын Мишка, весь из себя красивый, домой
героем едет. А он в общаге с друганами гужбанит…
Да-а-а… И возразить тут особо нечего.
Выход из всего этого, что звучит матерно, воняет табаком и перегаром,
полным безденежьем и улетевшими в никуда уже тремя днями отпуска, вырисовывался только один — самым полным ходом жарить к месту проведения отпуска, то есть в родную сердцу Безобразовку.
И даже не потому, что родня торчит третий день на дороге, приставив ладошки ко лбу. А потому, что если он еще на пару дней останется в бывшей alma
mater, то послезавтра будет петь жалобные морские песни в подземном переходе на улице Черняховского, чтоб заработать на обратный билет до Питера.
Один из друзей по группе согласился проводить бывшего олигарха до
дому — вдвоем оно и веселее, да и реакция встречающей стороны будет
не такой бурной при постороннем человеке.
Город покидали на последние копейки, а дальше пошли пешком. На палке
несли чемодан, который все норовил войти в резонанс со сбивчивым шагом
неопохмеленных лишенцев.
С попутками получалось не очень — больно уж вид у дуэта был неблагополучным. Мишка, так и не найдя ботинок, шел в чьих-то старых раздолбанных
кедах. Чтоб не позорить Флот затрапезным внешним видом, форменка и бескозырка были упрятаны в чемодан. Так что выглядели соответственно: то ли
жертвы далекого кораблекрушения, то ли анархисты после отсидки.
Состояние организма от долгих возлияний было соответствующим, да
и солнце градусов не жалело — лето же.
Где-то на полпути, совершенно измотанные, зашли в избу какой-то одинокой бабульки: водицы испить. Там же удалось обменять набор открыток
с видами Ленинграда на два стакана самогонки, чтоб как-то подрихтовать
расшатанное здоровье.
Но то ли самогон у бабки был сильно ядреный, либо здоровье после поправки просто смылось из тел от греха подальше, только уйти от места привала далеко не получилось. Первая же попытка форсировать с ходу огромную
дорожную лужу окончилась полным провалом, вернее, общим падением.
Прекратить грязевые ванны и выползти на твердую обочину уже не было
ни желания, ни сил.
Спасение пришло в виде той же старушки-самогонщицы, ценительницы
творений Трезини и Фальконе. Она в окошко увидела степень воздействия
поражающих факторов своего продукта и тут же бросилась к своему внучатому племяннику, обладателю колхозного самосвала ЗИЛ-130.
Вдвоем они извлекли тела и багаж из лужи, погрузили в железный кузов
и с благословением божьим повезли в отчий дом.
Это все рассказывал потом сам Мыслете со свойственными присказками, оборотами, жестикуляцией и мимикой. Насколько помнил, конечно. Мы
26
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
все от хохота просто валялись вповал. И все красивые и бравые рассказы
остальных про «как я провел отпуск» разом меркли на фоне его курских путевых заметок.
Но рассказ, сколь бы колоритен он ни был, рассказом и остается. А вот то,
что Мишка отчебучил где-то через полгода после того, видел не только весь
наш класс, но и независимые эксперты высокого ранга.
И опять маленькая предыстория вопроса.
С началом каждого учебного года мы переезжали в какое-то новое помещение класса. Обычно это были специальные учебные кабинеты. Так,
первый курс мы проучились в обнимку с приборами стрельбы торпедного
катера, а на втором курсе переместились в кабинет морской практики.
Небо и земля!
Обесточенные серые приборы, изучать которые нам только предстояло
лишь на четвертом курсе, были интересны первые два дня и то только тем,
что имели много разных маховиков, ручек, шкал и стрелок, которые можно
было покрутить.
Кабинет же морпрактики был не только огромен, но и нашпигован всякими красивыми штуками вроде огромной модели крейсера «Киров», стендами с морскими узлами, такелажным инструментом и прочими настоящими
и уменьшенными копиями морского дела. Но самой важной частью интерьера был небольшой, квадратов на тридцать, бассейн.
В определенные расписанием дни или во время прибытия разных любопытных делегаций в него наливали воду и запускали управляемый с настоящего ходового мостика кораблик.
Командир подавал команды, вахтенный офицер шуровал ручками машинного телеграфа, сигнальщик взвивал флаги, а рулевой крутил настоящий
штурвал. В результате всего этого спектакля кораблик должен был отходить
от стенки, совершать разные маневры, а потом и швартоваться. Зрелище
было не для слабонервных особенно на начальном этапе тренировок.
То есть воду в бассейн наливали довольно эпизодически. Хотя если подходить к этому делу с сегодняшних позиций повальной коммерции, то можно
было бы в свободный период разводить там карпов или форель.
Что еще необходимо пояснить, так это то, что кабинет этот находился на
самом лобном месте училища — в галерее Героев, в двух шагах от Компасного зала*.
А что из этого следует?
Совершенно верно! Ни один начальник не мог себе позволить пройти
простым прогулочным шагом бездельника-мажора мимо наших дверей с
табличкой: «322 класс».
Да разве только начальники?
* Самое понятное сравнение — Красная площадь для Москвы.
МЫСЛЕТЕ
27
Пёрли к нам все, кому не лень, из-за простого свинячьего любопытства:
«Ой, чего это у них там всякое разное!?» Из-за того и приходилось по вечерам просто непрерывно учиться, чтоб не засыпаться ненароком и не стать
вселенским позором родного факультета с отменой увольнения на неопределенный срок.
Такими важными, я бы даже сказал, «священными», были вечерние самостоятельные занятия, короче «самоподготовка», а еще короче «сампо».
Во время их проведения (от ужина до вечернего чая), кроме официальных
перерывов, перемещаться по старинной системе коридоров могли только
лица суточного наряда и откровенно больные «на голову».
Человек, не утоляющий жажду познания, был достоин только команды:
«Пли!» или добротного штерта на намыленную шею. Будучи застуканным
вне класса, в особо торжественные дни мог быть помилован и приговорен
всего лишь к выгрузке камбузной «параши». Правда, после таких работ он
бухался без памяти даже при виде камбузного меню, да и то от чрезмерной
впечатлительности.
И вот в один из таких ритуальных вечеров это и случилось.
До сессии оставалось катастрофически мало времени.
Самоподготовка была в самом разгаре. Все как обычно, только бассейн
полон воды: то ли не слили после прошедшего действа, то ли налили для завтрашнего. И этот аквапарк в миниатюре как-то отвлекает от трудов.
Огонь, вода и страницы журнала Playboy — вещи, на которые можно завороженно любоваться часами. Тут чего-то Мишку и переклинило:
— Купнуться что ли?..
Народ словно ждал этого момента.
Шустро побросали книжки, всякую канцелярию и замерли в ожидании
развития ситуации. Все уже знали — Мыслете просто так, ради мелочного
трепа, заводиться не станет.
А тот уже ходил вокруг уменьшенной копии мирового океана и даже пробовал клешней воду на градус. Все это означало, что пошел отсчет времени
качественной беспроигрышной подначки. У кого-то из зрителей должны были
сдать нервы, и как результат — попытка взять Мишку на «слабо».
И этот человек нашелся. Я могу стопроцентно ошибаться, но мне кажется,
что это был Леха Соколов, еще тот авантюрист*. Он реально понимал, что
пойти на такой фортель в нашей обстановке — чистое безумие. Проще было
на самой картушке Компасного зала сплясать телешом в одной бескозырке.
И смыться можно, и на галлюцинации от служебных тягот свалить.
— Миха, не выёдывайся! Кишка тонка у тебя для заплыва.
Но он забыл про Мишкин шкворень внутри, не говоря уж о стальном
кишечном тракте.
* Читайте: «Ехал поезд».
28
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
— Обижаешь, Ляксейка. Как насчет отцовского безмена?
— Да при чем тут твой безмен? Искупаться слабо?
— Спорнём?
— Да слабо…
И пошло-поехало, как обычно в пацанском споре.
Схлестнулись.
Но это уже не коса на камень, а бульдозер в валун уперся.
Пытался, правда, Мирон (старшина класса) между репликами втиснуться:
— Э-э-эй! Хорош там! На месяц без берега притухнуть захотели…
Но раззадоренные зрители вежливо оттеснили администрацию в глубокие тылы.
Через пару минут пари было заключено и «разбито» независимым судьей
Андрюхой Ипатовым (Он же Дед Ипат) с обоюдного согласия сторон.
Спорили, понятно, на деньги. Причем деньги бешеные — пять рублей! Синенькая бумажка такая, с надписями «пять карбованцев, беш сум, беш сом,
беш манат…».
Большая купюра, скажу я вам! Особенно если учесть, что получал тот же
Миха в получку, при полном отсутствии аванса, три рубля и восемьдесят копеек! То есть сумма спора равнялась его денежному довольствию в аккурат
за сорок дней.
Кроме главной цифры были еще исключительные условия, как-то: заплыв
в одежде и обуви, а также нахождение в воде не меньше минуты.
Не было ни барабанной дроби, ни обратного отсчета, ни выстрела стартового пистолета. Мыслете просто взобрался на борт бассейна, постоял секунду и рухнул ничком в воду, словно срубленная ядром мачта.
Эффект потрясающий!
Законы физики сработали, как положено. Ни один не подвел.
Тело, погруженное в жидкость, да еще и резко, вытеснило сколько надо
воды, и все на старинный паркет.
Вода, как жидкость несжимаемая, разлетелась во все стороны тысячами
огромных брызг.
Акустический эффект в виде огромного «булька» в замкнутом пространстве разнесся по всем ближним закоулкам ровно со скоростью звука.
Но был еще один закон, который к физике не имел никакого отношения —
это Закон Подлости. Он-то и переплюнул все предыдущие, потому как дверь
открылась и на пороге выросла фигура дежурного по училищу.
— Встать! Смирно!
Все встали и моментально «засмирнели».
Кроме Мишки. Тот старательно выполнял условия пари и на трибуны не
отвлекался.
Дежурный по классу засеменил к главному дежурному начальнику, стараясь встать между ним и бассейном:
МЫСЛЕТЕ
29
— Товарищ капитан 1 ранга! В 322 классе…
Но что происходит в названном классе, тот уже видел и сам.
Прямо посредине старинного петровского морского корпуса (!), в самой
его пуповине (!!), во время самоподготовки (!!!), в бассейне-тренажере морской практики (!!!!) живой курсант намахивает очень вольным стилем!!!!!
И не просто плавает, а старается стиль показать: то наяривает размашистыми саженками, а то изображает морскую выдру на отдыхе. В общем,
резвится вовсю.
Он, капитан 1 ранга, не так был бы изумлен, если бы увидел Джона Сильвера собственной персоной, с попугаем на плече, рисующего на доске элементы пиратского абордажного боя, или Миклухо-Маклая в роли дежурного
по классу.
Тут и Мишка, выполнив норматив, высунул мокрую голову над бортиком.
Их взгляды встретились.
Мыслете тут же перестал быть похожим на морскую выдру, а стал сильно
изумленным тюленем, впервые увидевшим человека.
Какое-то время они с интересом разглядывали друг друга.
Дежурный брал себя в руки, Мишка же тосковал и вспоминал мать Прасковью, а заодно и колхоз, в который теперь придется «писаться» однозначно.
— Вылазь, капитан Немо. Пошли со мной…
Торопиться было некуда. Поэтому, сидя на бортике, Мишка поочередно
вылил воду из ботинок, затем, как мог, отжал штаны.
— Давай побыстрее, воин! Перерыв скоро, вопросов будут много задавать.
Мишка спрыгнул вниз, посмотрел победно на Леху и двинул следом, щедро обтекая и оставляя за собой не капли воды, а целый кильватерный след.
Вопреки горестным прогнозам ничего страшного не произошло.
Мыслете был отпущен еще на переходе к рубке дежурного — переодеваться.
А потом должен был вернуться в класс, чтоб еще более упорно «учиться на
лейтенанта», но доложить старшине класса, чтоб наказание тот выбрал для
него на свое суровое усмотрение.
Бывало у нас и такое, особенно когда дежурили люди с флотским чувством
юмора, намотавшие сотни миль по корабельным палубам.
Представляю, как они потом всей командой ржали задорно и от души,
сотрясая рубку дежурного и пугая часового у знамени.
Такой вот человек Мишка Андреев по прозвищу Мыслете.
На старших курсах он понял, что веселой, бесшабашной жизни осталось
всего чуть, и распорядился этим остатком добротно и с пользой. Учиться все
равно уже было поздно.
Хорошая родословная, пища без излишеств, но и без эрзацев способствовали созданию добротной потенции, которая не требовала в качестве
партнерши Клаву Кардинале, Мишель Мерсье или Эдиту Пьеху.
30
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Дамы «от мартеновских печей» хоть и не имели каких-либо талий, зато
обладали хорошей зарплатой и набитым холодильником. За что и получали
сполна счастье в личной жизни и качественную «камасутру» в курском исполнении, пусть и не на всю оставшуюся жизнь.
А потом он и вовсе вступил в клуб полового культуризма под руководством главного тренера Голобороденко О.К. Целевой аудиторией членов клуба
продолжали оставаться женщины тяжелого физического труда, легкой души
и приличных заработков, с комнатой в общежитии квартирного типа.
Но это уже, как принято нынче говорить, совсем другая история.
P.S.
Долго искал присказки, поговорки, пословицы Курского края.
И знаете, нашел.
Правда, всего одну: «Куряне — те же дворяне, только сено в бороде».
Попытался представить Мыслете с бородой. Получилось не очень — с самого выпуска его не видел. Живет-то он нынче в Зеленодольске, что в Татарстане, и на наших встречах отчего-то не появляется.
И вдруг получаю от нашего однокашника Емели фото: стоит Мишка, рядом
его же копия, но помоложе. Ясно — сын. И оба с бородами!!!
Так что не мимо пословица пролетела. Нашла-таки своего.
От родины нигде не спрячешься!
Ну и ладненько.
Погнали наши городских — в колхоз писаться и испробовать, если что,
отцовского безмена!
Как и думала мать Прасковья…
Октябрь 2012 г.
ЗАМЫКАНИЕ ЗАМА
Утренний распорядок обычного дня в Системе выдержки 70-х годов был
незатейлив и суров:
— Встали, даже если не проснулись.
— Рванули плотным гуртом на зарядку, имея на теле, ногах и голове только то, что разрешил дежурный по факультету.
— Сняли с себя почти все, что до этого разрешил дежурный по факультету,
чтоб совершить обряд гигиены в умывальнике на …дцать или …сят «сосков»
(да простят меня дамы, речь идет не о роддоме или свиноферме, где с утра
и сразу к соскам, — приходится соблюдать натуральную терминологию), то
есть кранов. Минимум по пояс и только холодной водой, потому как другой
в тогдашних умывальниках никогда не водилось.
ЗАМЫКАНИЕ ЗАМА
31
— Всё заправили, надраили, почистили, взъерошили, настроили, разогнали, вздыбили, затянули, разгладили, подали вперед и выровняли по
ниточке.
— Проснулись.
Это я уже про утренний осмотр.
....................................................................
Дальше неинтересно, потому как не по теме: заурядный заглот казенной
пищи между приборками и учением. К тому же утро уже безвозвратно скончалось вместе с остатками сна и началом очередной реальности под названием «день новый», а с ним и утренний распорядок.
А у нас-то речь как раз пойдет об элементе третьем, если внимательно
сверху считать. И происходил он, скорее всего, на втором курсе, потому как
мы уже были слегка пришедшие в сознание, начали кропотливо приобретать
поголовное ЧЮ и ЧСД*. Медленно, всяк по-разному, но из «положения лежа»
мы в соответствии с системной эволюцией уже начинали подниматься на
четвереньки.
Дымясь и паря, вернулись с утренней зарядки. И вместо того, чтобы, как
нормальные, упасть на койку и, тяжело дыша, сожалеть о потерянном здоровье, зарысили в направлении умывальника, погоняемые бодрыми криками старшин.
Причем один из обеспечивающих старшин вгонял в нас бодрость непосредственно в кубрике, а другой стоял на выходе и заряжал дополнительной энергией выстреливаемые в дверной проем разнокалиберные тела
в «гадах»**, сатиновых «бермудах» времен зарождения РККА и РККФ, с вафельными полотенцами в руках.
Меня до сих пор как-то озадачивает размер тех наших полотенец: больше
носового платка, но меньше полотенца вообще. Может, они шли в формате
портянки штатного пехотинца, чтоб вовремя пригодиться. Ну, типа, в ходе
победоносной операции свежих онуч не подвезли, а на весы победы поставлено все. Тут полотенца и пригодятся. Но мы-то тут при чем?
Нет. Я, как обычно, не в претензии к антуражу военно-морской юности.
Все дело в умении и опыте. До сих пор могу качественно обойтись рюмкой
воды и салфеткой, чтоб быть чистым с головы до ног, закусить четвертинкой
«жвачки» под 300–400 капель и еще заначить часть этой «закуси» на завтра.
Но это при полном экстриме, вроде шестого дня ядерной войны. А так, почеловечески, хотелось и тогда несколько большего.
Так вот, второй курс и где-то зима, потому как мрачно, холодно и имеется
стойкое отвращение к утреннему омовению, тем более до пояса.
* Для очень дремучих: чувство юмора и чувство собственного достоинства —
вещи для первокурсника запретные и даже ненужные.
** Ботинки из яловой кожи, с кожаными же шнурками, по форме и весу напоминающие бегемотов-подростков.
32
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Умывальник военного образца не был явлением хаотичного зодчества.
Все когда-то и кем-то явно рассчитывалось. Просто не могло быть иначе, судя
по результатам. За минимально отведенное время все успевали намочить
выбранные части тела, надраить бивни порошком или отвратной пастой типа
«Лесная», и даже побриться, если было что. А «все» — это не десяток подневольно принужденных к чистоте, а целая рота, а то и две.
В то хмурое утро каждый входивший в храм личной гигиены не сразу замечал некие отличия нынешней обстановки от обычной.
А надо было бы. Слишком уж многовато было свободных мест у открытых
кранов и праздно стоящих по сторонам братьев по крову.
Но, повторюсь, это замечалось не сразу и далеко не всеми. Входящий на
полном автомате подлетал к свободной раковине, выкладывал на полочку
что было, опоясывался упомянутым полотенчиком и торкался отважно под
ледяную струю. А затем…
Затем его начинало безо всякого предупреждения шарашить электрическим током неприятного напряжения. Причем каждого в полном соответствии с индивидуальными особенностями организма, личной электропроводностью, сопротивлением изоляции и мокростью конечностей.
Кто-то отскакивал внаклонку кормой назад и продолжал движение скачками в этой позе до ближайшего препятствия.
Кто-то брал тайм-аут на личное понимание происходящего и примерное
определение вольтажа, пока его не оттаскивали силком.
А в основном это был рывок вверх с одновременным ударом о кран,
отскоком и взрывом внезапно проснувшихся безадресных эмоций.
Те, кто пришел первыми и уже побывал в электрическом поле воды, радостно встречали каждого причастившегося и тут же оценивали искренность
его эмоций и словарный запас.
Надо отметить, что во всем происходящем была некая странность: долбало током только в одном ряду казенных «мойдодыров». Но это не понуждало присутствующих к анализу особенностей природы электричества.
Зачем? Можно было и покуражиться, и помыться одновременно, а также
зарядиться на весь день в прямом смысле этого слова.
И все бы этим в то утро и закончилось, но провидению было угодно
поднять планку впечатлений до максимальной отметки, на которой слово
satisfaction все искрит и сияет ионными сполохами.
Дверь в очередной раз распахнулась, и в зябкую мокроту кафельной
кубатуры явился гость весьма неожиданный, но очень важный.
Капитан 1 ранга Гавриленко В.Г. по прозвищу «Поп Гапон».
Тем, кто даже кое-как знает историю отечества начала прошлого века,
разжевывать ничего не надо. Им сразу даже станет понятно, чем мог заниматься человек с таким, без сомнения, некрасивым псевдонимом.
А для темных и недогадливых поясню: был он заместителем начальника
нашего легендарного факультета по политической части. Главным марк-
ЗАМЫКАНИЕ ЗАМА
33
систом-ленинцем, смотрящим от партии за политико-моральным состоянием
нескольких сот разгильдяев, поставивших всю свою юную жизнь на рисковую минерскую карту.
Был он кряжист, в меру пузат, как все вскормленные на сале и галушках,
и густо волосат телом, по крайней мере той частью, которая предстала перед
взорами присутствующих. Причем волосат не щетинисто и местами, а кучеряво и повсеместно.
Откуда он нарисовался в столь ранний час?
Скорее всего, обеспечивал своим присутствием ночную жизнь факультета согласно тайному графику.
Что ему запрыгнуло в седеющую голову или приснилось минувшей ночью
и зачем его понесло спозаранку в курсантский умывальник для служивых
младшей возрастной группы, можно только гадать.
Самое вероятное, что в его календаре на этот день было записано: «Показ
чего-нибудь личным примером». Посему, несмотря на то, что его служебный
кабинет был оснащен индивидуальным умывальником, он и явился в народ
обнаженным по пояс и перепоясанный казенным рушником.
Жизнелюбие, титановая уверенность в завтрашнем дне, а также в мировой победе коммунизма во всем мире — все это было заглавными буквами
написано на его обширном, брылистом лице.
Почуяв некое замешательство в массах и явное отчуждение некоторых
от закономерного утреннего процесса, он чересчур уж бодрым голосом полкового агитатора ухнул с порога:
— Что, товарищи, не моемся? Не закаляемся? В здоровом теле — здоровый дух, как говорится!
Ответом было полное молчание под шипенье водных струй.
Сегодня я уверен, что в каждом мозговом отсеке билась одна и та же
мысль со знаком вопроса: «Предупредить?» Причем вне зависимости от того,
был ли он в команде «шибанутых» или нет.
И ведь предупредили бы, человеколюбы, если бы к первому революционному призыву не добавилось:
— Тот не моряк, кто холодной воды боится, а девка красная!
Желания предостеречь разом исчезли. И тоже у всех.
Все знали, что крепкая нога замполита сроду не ступала надолго на
корабельную палубу, а значит, не имел тот права вещать от имени будущих
«братьев по железу».
Самые осторожные рванули гуськом в дверной проем.
Безрассудные и склонные к правде жизни затаенно приготовились.
Товарищ Гавриленко решил довести начатую акцию до конца и стремглав
сунулся весь под самую толстую струю в пустующем ряду.
С возрастом, наверное, даже большая масса тела приобретает уникальную токопроводность и нулевое сопротивление. Это вмиг стало понятным
по ряду внешних признаков. Кучерявость торса враз сменилась на стойкий
34
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
ворс, который, как некоторым показалось, стал даже светиться голубым.
Глаза рванули было из орбит, но тут же белесо застыли шариками для пингпонга. Рот распахнулся, но слов в нем не оказалось.
Потом все замерло.
Время шло, а отваливаться от крана тело не спешило, словно аккумулятор, поставленный на зарядку. При этом позу высокопоставленного борца за
чистоту можно было бы назвать «глубокий восточный поклон».
Секунд через десять, когда, по-видимому, произошла полная зарядка организма, тело само по себе мягко отстыковалось от источника электроснабжения. Не меняя позы «слушаю и повинуюсь», на полусогнутых ногах оно проделало несколько шагов на выход и замерло. Потом натужно выпрямилось,
хотя руки остались согнутыми в локтях и прижатыми к торсу, словно несли
некий священный огонь.
Мокрый истерзанный хомячок, искавший спасения от дождика в чреве
трансформаторной будки со всеми вытекающими по законам электричества
последствиями, выглядел бы рядом с ним народным героем.
Эх! Как много интересных и новых слов могли бы мы тогда услышать на
чисто русском языке, а может, и на «суржике»*! Но не мог себе позволить
такой роскоши человек, знающий точное количество томов Ленина в полном
собрании сочинений и даты всех съездов партии. А что клокотало гневом
праведным в его голове в натуре, можно было только представить. Да и то
отрывочно.
Но последнее слово не могло остаться за расшалившимся потоком
электронов. Что-то все-таки вырвалось из ушибленного разрядом мозга по
причине высокого давления и даже в рифму:
— Мудаки! Позасовывали у жопы языки!
И затем прозой в качестве резолюции:
— Помывся, едрена мать…
А, может, это он произнес не вслух, про себя, а нам всем разом почудилось
или шумом воды навеяло…
Дверь хлопнула, но тишину не прервала. Хохотать сразу было явным перебором и пахло хамством с жуткой примесью неуважения к очень старшим по
званию.
Выходили быстро и, словно заговорщики, разбегались в разные стороны.
Молча, насколько у кого хватало выдержки.
Когда шли на завтрак, то не смогли не оценить отвагу и достойное чувство
юмора одного из нас, пожелавшего остаться неизвестным.
На двери умывальника красовался тетрадный листок с крупной надписью
фломастером:
ЭЛЕКТРОУМЫВАЛЬНИК
* Русский вариант украинского языка.
ЖЕКА ЛЕПЕШКИН
35
Ну разве не смешно?
Нам показалось, что очень. И мы продолжили тихо веселиться, насколько
это можно в строю, да к тому же на втором-то курсе.
Декабрь 2010 г.
ЖЕКА ЛЕПЕШКИН
Понятно, что на самом деле он был Евгением.
Но Жекой стал сразу, как только появился в роте, бесповоротно и навсегда.
Он был весь сам из себя, сам по себе и сам собою.
Не пустая, поверьте, это игра слов с единственной целью — загогулисто
выпендриться в свежевыпеченном каламбуре.
Он на самом деле был такой, по крайней мере для меня, на протяжении
тех пяти лет, за которые Система терпеливо выращивала из ничего не значимого нейтрального материала пусть и далеких от оригинала клонов Ушакова
и Нахимова, Крузенштерна и Колчака.
Он как-то непостижимо неоскорбительно «имел всех в виду»: от начальников разного размера до своих корешков по классу. Учебному, конечно.
А ведь если представить наше молодецкое сообщество в масштабе роты
или факультета, то это галдящая громко, часто невпопад, толпа, постоянно
норовящая притиснуться к центру. Что-то вроде пчелиного роя, где главной
жизненной идеей является общность, единение.
На фоне этой аллегорической зарисовки Жека выглядел особо отдельной
жужжащей точкой, описывающей замысловатые виражи на приличной дистанции от всех.
Самое главное, что это никого особо не удивляло и особо: не цепляло:
всегда и везде найдется на десяток-другой братвы один классический «индивидуй», как седой волос в смоляной башке или зуб мудрости в царстве
кариеса и стоматита. Тем более, что в делах общих по необходимости он был
как все: не норовил в строю идти боком или вприсядку, корнеплоды чистил
таким же тупым ножиком, и звук от удара его заснувшей головы о парту не
отличался от остальных знаний жаждущих.
Каким сквозняком его задуло в легендарное детище Петрово — опять же
неведомо: романтизма в Лепешкине было не больше, чем у опытного гинеколога сокровенных желаний. Более того, он имел за плечами воспитание,
идущее в явный разрез с флотским штучками.
Был он типичным «кадетом», то есть воспитанником суворовского училища то ли Минска, то ли Киева. И его пути-дороги в будущее были истоптаны
сапогами героических сухопутных предшественников, четко знающих, что
«пуля — дура, а штык — молодец».
36
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Но что-то, видимо, он разглядел, не взирая на младость, в запыленных
горизонтах армейского бытия, очень не подходящего для своего жизненного
кредо. После чего, приложив запредельные усилия, выпрыгнул из армейского эшелона прямо на палубу проходившего мимо корабля (О, как я!).
У Жеки отрешенно-счастливый взгляд начинающего наркомана, когда одновременно присутствует и кайф, и деньги на него. Черноволосый, с усиками
юного, неокончательно сформировавшегося бабника, и вечным желанием
«забить» на все, что мешает плавному течению его мыслей.
И вот даже такой забубенный отщепенец умудрился оставить свой след,
отпечаток на биографической глади ротной биографии в разделе: «Байки нашей юности». И первая из них появилась на свет буквально в самом начале
нашей «пятилетки» в Системе.
***
Что такое первый военно-морской отпуск?
Как и все первое на первом курсе, метко названном каким-то далеким
предшественником «приказано выжить».
Про первое увольнение и про подготовку к нему я уже как-то раньше
рассказывал*. Так по сравнению с ним первый глубокий и продолжительный вдох-выдох без моментального последующего перекрытия кислорода,
длиной в целых две огромные недели, был тестом на право гордиться самим
собой.
Как вы думаете, что самое главное в первом отпуске для еле ожившего
от первой же сессии и частокола нарядов «карася»**?
Погрязнуть в неумелом юношеском разврате и бесполезных попытках
прослыть несгибаемым пьяницей?
Нет.
Отожраться и отоспаться сразу за полгода и частично про запас?
Тоже не совсем.
Встретиться с друзьями по школе и осознать, что ты наслаждаешься
жизнью как-то не так, не с того конца вроде?
Может быть, но не главное.
Так что же тогда?
Отвечаю с полной ответственностью, в ясном уме и твердой памяти:
вернуться в родные ворота за полчаса до назначенного времени (17:00) и в
означенный в отпускном билете день.
Пересечь границу КПП ты был обязан в любом состоянии: своим ходом,
на буксире или эвакуаторе. А главным показателем того, что вы отдохнули
правильно, были отметки военкома, типа «пришел-ушел» и полное отсут* Рассказ «В корень». Сборник «Дивизион № 17». См. сайт: www.renome.spb.ru
(раздел «Наши авторы»).
** Синоним «салаги» в ВМФ СССР периода 70-х.
ЖЕКА ЛЕПЕШКИН
37
ствие отметок особых, вроде: «найден дружинниками в стогу сена пьяный
и в одном валенке» или «задержан нарядом милиции в женском отделении
бани № 7».
Все вышесказанное ты должен был лично подтвердить высокому присутствующему начальству четким докладом:
— Курсант Орлов из отпуска прибыл! Во время отпуска замечаний не
имел!
То есть браво, громко, молодцевато, со вкусом и запахом только что
оставленной воли. Даже если тебе не удалось родиться Орловым, а всего-то
Хрюнченко. В этом залог доброго настроения всякого разного факультетского начальства, а назавтра поутру и целого адмирала, а также получения
пригласительного билета для участия в следующем массовом забеге «на
лейтенанта».
— А если вдруг…? Ну, там непредвиденные обстоятельства: крушение
поезда, оползень, эпидемия ящура или безумство первой любви? — cпросите вы.
Никаких «вдруг»! «Вдругами» пусть студенты патлатые* занимаются на потеху Министерства образования и на горе собственных родителей. Потому
как тут вам не там. Но знать все должны твердо, что если…
Если опоздать с этим подходом-докладом хоть на секунду, то в обороноспособности страны сразу же образуется огромная пробоина. Даже не пробоина, а безразмерная брешь. И в нее тут же (только ведь этого и ждали!)
полезет разношерстной массой, глумливо похохатывая и сквернословя на
разных языках, всякая империалистическая сволочь.
Ну а дальше наступает полная полундра и кранты, т. е. кирдык.
Но даже если этого и не произойдет, то жить и учиться военному делу ты
сможешь с большим трудом и душевным надрывом. Про аппетит и потенцию
говорить и вовсе не приходится.
А потом к тебе во сне будут приходить суровые дядьки в буденовках
и длиннополых шинелях или в бескозырках, перехлестнутые пулеметными
лентами. Смотреть укоризненно, качать головами, мол, как же ты так, сукин
ты сын… А!?
Мы вот царизм под корень свели жестокой революционной рукой, у трона царского ножки пооткручивали, революцию из носового авроровского
выпустили. А ты?!
И с презрением начнут гасить самокрутки о твою неразумную голову.
Короче, из первого отпуска надо было вернуться вовремя и «как положено», даже если тебя четырежды переехало поездом, либо не возвращаться
вовсе.
Наскоро сшитый и не очень красивый, на носилках и пятками вперед, но
доставленный в срок — ты был героем. А понурый тип, с бегающим взглядом,
* На гражданке молодежь усиленно косила под «битласов».
38
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
имеющий официальное продление отпуска по чрезвычайным обстоятельствам даже от Главного военного коменданта Москвы*, не нравился никому,
включая его же соседей из мира двухъярусных коек.
В тот первый отпуск, кажется, все уходили с мыслями о скорейшем и своевременном возвращении.
Я вот практически не помню, как его провел. Думаю, что остальные тоже
избытком впечатлений не страдали. Но вот собираться в скверике перед
КПП начали, по-моему, еще с полудня, радостно встречая каждую новую
фигуру.
В 16:45 все добровольно осужденные отрапортовали, вернули временные мандаты на красивую жизнь и принялись бурно обсуждать недавнее
былое.
Все прибывшие. Кроме одного.
В 17:00 в кубрик с лобного места начали проникать слухи, что пресловутый «кирдык», он же «полундра с крантами» все же наступил.
В 17:10 это стало настолько очевидным, что всем захотелось срочно
податься в караул и на чистку картошки одновременно, лишь бы не присутствовать на общем построение «вонзивших ржавый штык в спину родного
факультета».
Кто был тот коварный «невозвращенец», пояснять не надо.
Жека Лепешкин, он же Боевой номер 311-16.
Команда на построение больше напоминала «Товсь» перед окончательным «Пли». Старшины смотрели на нас, как на врагов мирового человечества, только что уличенных в заговоре против всей цивилизации.
Потом перед строем появился некогда вечно бравый Жора Оганесян.
Выражение лица у нашего Командира было такое, словно он только что
получил личное распоряжение Главкома повеситься в кратчайший срок, используя только подручные средства.
В руке он держал какую-то бумажку, которая в сочетании с лицом вполне
походила на предсмертную записку типа: «…и в моей смерти прошу винить
собственное скудоумие и мягкотелость, несовместимую с высоким званием
командира роты».
Он долго мстительно молчал. И только когда в воздухе запахло массовым
обмороком, стал обреченно разворачивать бумажку, оказавшуюся бланком
телеграммы.
Когда он прочел вслух всего два напечатанных в ней слова, над строем
нависла тишина, которую можно было рубать только отбойным молотком в
духе стахановских рекордов. В ней шаги уходящего ротного показались всем
барабаном судьбы.
* Продлить счастливые минуты, часы и даже дни отпуска мог только местный
военком. Ну и, наверное, кто-нибудь из членов Политбюро ЦК КПСС.
ЖЕКА ЛЕПЕШКИН
39
Потом все рвануло хохотом. Да так, что закачались плафоны, и Иван
Федорович* с трудом удержал равновесие и не рухнул с постамента.
Ржали все, включая старшин.
А что прикажете еще делать, когда пресловутые два слова, заботливо присланные Жекой и нам, в том числе, звучали просто и доходчиво:
ЗАДЕРЖИВАЮСЬ. ЛЕПЕШКИН.
Как вам?
Я так до сих пор улыбаюсь.
Видимо, тогда не дохохотал.
***
И ведь ничего особого ему тогда не было, хотя в роту он заявился только
на второй день к вечеру.
На галеры не сослали, в подземелье не заточили, даже питание не урезали. Дали месячишко «без берега»**, в нарядах попрессовали и забыли.
Телеграмма же та в устном изложении облетела Систему и сделала
Лепешкина Е.Н. хлопцем известным, не без фантазий.
Все просто: повеселились, и баста! Новый семестр подкатил.
Подкатил, но опять не ко всем.
К наукам наш герой относился еще более прохладно, чем ко всему остальному вместе взятому. Грыз науки без фанатизма, только чтоб не пропускать
редкие увольнения и как можно реже слышать утробные стоны про сдохшую
вконец успеваемость старшины класса Добракова.
Да и зачем напрягать голову и крошить зубы? На чем тогда заламывать
красивую бескозырку и чем, как не белоснежной улыбкой, пленять запутавшихся в собственной девственности барышень в Зале Революции?!
К тому же трепетный Жекин ум чутко улавливал настроение сотоварищей,
всегда готовых бросить спасательный круг даже «пехотному сапогу», не говоря уж о своих, которые порой чужих похуже.
Помните фразу актера с президентским уклоном Р. Рейгана о диктаторе
Сомосе? Так, если ее слегка причесать для нашего случая, то в новой редакции она бы звучала так: «Лепешкин, конечно, гаденыш. Но это наш ротный
гаденыш».
Ну и чего, собственно, было излишне тужиться и напрягаться? Хотя и
поданной страдальцу горбушкой можно в лоб получить, вовремя не дога* Крузенштерн, вестимо. Легендарный первооткрыватель и ежегодный носитель
тельника от выпускников.
** В течение месяца имеешь право покинуть родные стены только на зарядку,
вечернюю прогулку или с метелкой наперевес в качестве военно-морского дворника.
40
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
давшись, что «подайте на хлебушек» — это не про голод, а безвозвратный
заем в валюте на личные нужды.
Отсюда и две следующие истории, тесно связанные с науками, вернее,
прощанием с ними, т. е. сессиями. Да, впрочем, с ними закручено много историй-баек, — мы ведь все-таки учиться в ВВМУ им. Фрунзе пришли, тем более
что «настоящим образом»*.
В тот раз сдавали экзамен по спецэлектротехнике корабля, сокращенно
СЭК.
О чем и про что там было, мы постарались забыть буквально сразу, кроме
двух прописанных жизнью жестких истин: «Не влезай! Убьет!» и «Не включать!
Работают люди». И на самом деле: зачем помнить то, на что недалече по соседству старательно затачивают корабельных механиков? Чтоб у них горький
военный хлебушко отнимать?
Но кроме электротехнических слоганов каждый специалист, будь он
красавцем-минером, умником-гидрографом или заурядом-штурманом, был
просто обязан вынести с вышеупомянутого экзамена и донести до даты, что
справа от тире на могильном камне, навыки работы с МЕГАОММЕТРОМ.
Для простоты его еще величали мегомметром или вовсе по-свойски
«мегером».
Долго об этом чудном приборе городить не стану — интересного немного**. Выразительными мазками набросаю, так сказать, суть.
Чтоб было понятно всем и сразу, включая офис-менеджеров и нынешних
выпускников электротехнического колледжа (читай ПТУ), эта штука была
чем-то средним между телефоном времен гражданской войны и подрывной
машинкой. И если первое сравнение доступно не всем, то второе, т. е. подрывную машинку, знает в нашей стране каждый. Такая уж у нас страна, где
АКМ может разобрать и собрать каждый, а осилить инструкцию утюга только
каждый десятый, да и то в городах-миллионниках.
В черной эбонитовой (к матерным сексуальным терминам ни с какого
боку) коробке находится динамо-машинка с ручным приводом. Если шустро
покрутить ручку, то по проводам, что из нее выходят, побежит электрический
ток со всеми своими веселыми особенностями, о которых всегда доходчиво
может рассказать простая розетка, если туда пальцы воткнуть.
Агрегат сей служит не для: «Барышня, дайте Смольный!», и не для Великой
рельсовой войны, а для простецкого замера сопротивления изоляции.
* Почему-то Ильич, он же Ульянов-Ленин считал, что молодежи надо: «Учиться,
учиться и еще раз учиться», а вот военным: «Учиться военному делу настоящим образом». Улавливаете разницу?
** Кроме одного: присоединить украдкой проводки к части тела ненароком заснувшего на практическом занятии и крутануть ручку. Шикарное зрелище! Называлось это «электробудильником».
ЖЕКА ЛЕПЕШКИН
41
Все. Кажись, приехали…
Но сделаем проще.
Пользователей паутины БГ отправим в Википедию.
Остальных молниеносно просветим.
Берем для примера пресловутый утюг.
Чтоб его внезапно не закоротило (этот термин знают поголовно), надо
убедиться, что ток правильно бегает по кишечнику проводов, не пытается
выскочить наружу и «к-а-а-к едануть!». Для этого один проводок «мегера»
надо приставить к корпусу утюга, а второй к вилке, которая еще и «штепсель».
Потом покрутить ручку и снять показания со шкалы.
Если это ноль, то скоро вам сидеть в темноте с обугленным бытовым прибором или валяться на полу в ожидании искусственного дыхания.
Если же стрелка показала нечто большее, то можно надеяться на лучшее,
хотя есть нюансы.
В общем и примерно вот так.
Теперь вы можете запросто заткнуть за пояс вашего участкового электрика или навесить наваристой лапши на уши любому агенту Электросбыта.
В отличие от вас, сегодняшнего, Жека Лепешкин тогдашний ничего подобного не знал. И вскрылось это вдруг на заключительном этапе сдачи
вышеупомянутого экзамена по спецэлектротехнике.
Два теоретических вопроса билета были завалены с завидной легкостью.
Ответ на третий, практический, перепугал даже его самого.
Истерзанный ответами преподаватель в чине капитана 2 ранга уже не
в первый раз задумывался о том, как половчее случайно долбануть* курсанта Лепешкина Е.Н. по башке тяжелым рубильником, лишь бы он перестал
городить бесконечный плетень из непролазной чуши.
Но всякий раз в самый последний момент в аудитории из ничего материализовывался наш ротный командир и останавливал пикирование кривой воинских преступлений в ЛенВМБ. Для большинства педагогов наш Жора был
своим парнем, к тому же обаятельным, как Джигарханян и Мкртчан вместе
взятые, хотя был простым Оганесяном.
Он быстро заставлял военного педагога поверить, что не все так плохо
у паренька со знаниями, как тому кажется. И говорит-то испытуемый то, что
надо, но немного на своем языке и под углом своего нестандартного мышления. Если бы он тогда знал о существовании детей-индиго, то непременно
воспользовался бы этой «идиотизмой».
После четвертого явления отца-командира «подполковник от электричества» был окончательно сломлен и полностью очищен от каких-либо принципов. На несколько секунд он представил курсанта Лепешкина в обугленном
* На самом деле в его голове билось несколько иное слово, схожее окончанием.
42
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
виде и с легким искрением от удара электрическим током, после чего окончательно посчитал свои претензии несправедливыми.
Но чтобы всем было хорошо, решили подкинуть дополнительный практический вопрос нулевого уровня сложности, после которого оставались только
попытка получить ответ на загадку: «Висит груша, нельзя скушать».
И что же это был за вопрос?
Совершенно, в пакетный переключатель, верно!
Вопрос был про «мегер». Точнее даже не про него, в смысле биографии,
а чего с его помощью можно вытворять.
Для чистоты обреченного на успех эксперимента Жеке великодушно отвалили десять минут дополнительного времени для шлифовки бенефиса
и отправили за самим прибором. После чего все как-то разом успокоились
и стали поглядывать на часы.
Только от опытного взгляда Оганесяна не укрылась повышенная подгибаемость Жекиных ног и густой туман во взоре. Он начал понимать, что так
долго выбираемый спасательный круг может оказаться отлитым из чугуна,
благодаря исключительному знанию предмета.
Варианты: «Зачеркните два неверных ответа» и «Звонок другу» — были
уже бездарно использованы. Оставалась только «Помощь зала».
Проходя к толпившимся за дверями знатокам, он незаметно помог отыскать страдальцу сам объект, что говорило о незаурядной памяти.
Консультация была короткой. Оставалось только выбрать правильный
способ передачи полученной информации, а времени оставалось всего чуть.
Лепешкин к этому моменту уже пять минут обреченно крутил ручку «мегера», словно убитый пропажей любимой деревяшки Папа Карло. Тоска, Безысходность и Мольба водили вокруг него свой печальный хоровод.
И вот тут-то вспомнилась отчего-то азбука жестов глухонемых. Скорей
всего это обстановкой навеяло.
Примостившись за спиной экзаменаторов, носитель информации условно
изобразил, что держит в каждой руке по проводку прибора. Затем один как
бы присоединил к стулу, на котором сидел, по его мнению, обозначавшему
корпус. Второй к собственной ноге, в данный момент обозначавшей «жилу»
или проверяемую линию.
И, о чудо!
Жека вдруг глазом черным моргнул, даже ручкой понизу показал, мол,
будь спокоен командир, понял я все, не дурак. Да и знал я это, но малость
подзабыл. Волнуюсь, как всякий нормальный человек.
После этого смотрит на «мегер» уже не как на осколок инопланетного
корабля, а как на предмет, знакомый если не с пеленок, то с детсада.
Потом резво докладывает о готовности.
А дальше происходит нечто поинтереснее его телеграммы…
ЖЕКА ЛЕПЕШКИН
43
Под сводами старинной аудитории голос курсанта Лепешкина звучит уверенно и торжественно, словно орган в руках профессионала:
— Значит так. Чтобы замерить сопротивление изоляции с помощью
мегомметра, надо…
Жека делает эффектную паузу, как бы поигрывая ситуацией, а затем
решительно и задорно рубит:
— ОДИН ПРОВОД ПРИБОРА ПРИСОЕДИНИТЬ К СТУЛУ, А ВТОРОЙ К НОГЕ!
Выдохнул остатки воздуха и эффектно подвел черту:
— Доклад окончен!
Это было самое потешное, что можно было придумать про электричество.
Даже если бы мы сдавали «Основы военно-морского юмора», а это была
бы реакция на практический вопрос «Насмеши объединенную комиссию особого и политического отделов», то было бы проще.
Повергнуть в тотальный хохот экзаменационную группу из умных механиков, которые впадают в транс при даже легком запахе мазута и поклялись
умереть в классовой борьбе за живучесть, смог бы только пофигист-гений.
Жека не был ни дураком, ни идиотом. Просто ему был настолько фиолетов, по барабану, до фени и пр. пр. сдаваемый предмет, что он был твердо
уверен, что отвечал блестяще. И не потому, что это было так на самом деле,
а потому, что мог бы и намного хуже.
Свой «трояк» он, конечно же, заполучил. Смелость берет города, а матерый «похеризм» перемалывает в пыль любые устои и принципы.
***
Но Жизнь — штука довольно коварная и изменчивая. Она не очень-то
привечает одиночек, пусть даже виртуозно кладущих на всех, если ты, конечно, не Перельман или Березовский.
Вот и нашему Герою она время от времени посылала весьма отчетливые
сигналы-предупреждения. После очередного посыла Лепешкин некоторое
время ходил с понурым видом безвинно осужденного на пожизненный срок.
Но потом все начиналось сызнова.
Сигналы, а вернее их последствия, становились для нас историями, а для
него не более чем легкими фортелями жизни, вроде триппера в наступившую
эпоху повального СПИДа.
И однажды Судьба решила-таки показательно высечь Жеку не без помощи
его же самого.
Очередная сессия то ли третьего, то ли уже четвертого курса.
Все общеобразовательное уже позади. Теперь все идет по теме подготовки настоящих противолодочников без всяких посторонних примесей.
Почти.
44
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Научный коммунизм, политэкономия и марксистско-ленинская философия затесались среди столпов главной специальности и насаждали бредовые
кошмары во сне и наяву. Выучить, а тем более понять их, не было никакой
возможности, а значит, надо было пройти мимо них с минимальными потерями, но с максимальными баллами.
Существовало для этого много разного, порой уходящего корнями еще
в кадетство Ушакова и Беллинсгаузена.
Сдать экзамен по предмету всеобщего непонимания было можно, причем
разными способами. К старшему курсу из всего многообразия хитростей
и подлогов одобрение большинства получили «бомбы», причем не в качестве
средства коврового бомбометания, а так, для исключения нежелательных
проколов. Мало ли чего.
Один переучился, второго переклинило так, что он и мамкино имя не помнит, третий весь семестр прополыхал невиданной страстью в дебрях Института культуры, а четвертый вдруг вовсе утратил рассудок и женился…
Почему «бомба»?
Понятия не имею. Может, знали это вышеупомянутые кадеты Беллинсгаузен и Ушаков, но за давностью лет затерлось. Суть не в названии, а в
технологии.
В отличие от вульгарной шпаргалки, которую надо было еще умудриться
спрятать и тайком прочесть, «бомба» была почти легальным делом, что-то
вроде ловко стыренного, но вовремя переписанного на жену и тещу.
Это полный ответ на все вопросы конкретного билета, на стандартном
листке, со стандартным штампом.
Листок мог быть в линейку или клетку. Штамп учебного отдела мог стоять
в левом или правом углу. Но это были пресловутые нюансы. Писали все четыре варианта, если не могли получить достоверные сведения от младшего, но
уже уважающего коньяк персонала кафедры.
Сложней было занести «бомбу» на лобное место и передать изрыдавшему
все свое нутро лишенцу, который уже притомился выводить бесконечные каракули и держать умное лицо (выражение на лице при полнейшем п…це). Но
светлые головы годятся ведь не только для того, чтоб интегралы покрасивше
загибать. Они могут придумать в этом деле тысячу и один способ, побольше,
чем в не раз помянутой Камасутре.
Наиболее красивым был способ «проноса» под матросским полосатым
воротником или гюйсом. Главное было: правильно и надежно закрепить,
а потом «спасение утопающих — дело рук самих утопающих». Далее уже
стратегия плавно перетекает в тактику. Куда деть листок с каракулями — на
выбор получателя. Хочешь — слопай по-тихому, либо засунь куда придется,
куда дотянется.
И вот перед одним таким непролазным экзаменом было принято большинством голосов коллективное решение: ПИШЕМ!
ЖЕКА ЛЕПЕШКИН
45
Дальше появлялась бескозырка или фуражка, в которой лежали номера
билетов. Каждый тащил не менее трех и принимался за письменное творчество, ведь писать надо было не только толково и кратко, но и разборчиво,
чтоб получатель не дешифровкой занимался, а затыкал пробоины в собственных знаниях.
За день до времени «Ч» материал сдавался комиссии, которая отбраковывала откровенную халтуру или нечитабельный почерк.
Самое странное и идущее вразрез логике заключалось в том, что наиболее качественные материалы выходили из-под пера тех, кто меньше всего
в них нуждался. То ли оттого, что они тестировали сами себя, то ли были просто ответственными во всем.
И наоборот.
Самые неряшливые опусы выдавали «на-гора» обычно пацаны, которые
беззастенчиво верили в госпожу Удачу и в то, что она своей ласковой, нежной ручкой скинет им непременно тот самый один из двух (трех, четырех,
пяти…) выученный билетов. Вера эта была порой куда сильней, нежели чувство ответственности перед теми, с кем ты по воле обстоятельств болтаешься
в одной лодке.
Вот и курсанту Лепешкину Е.Н., видимо, почудился однажды нежный шепот
в одно из ушей:
— Не тревожься, милый друг мой Евгений. Все будет в лучшем виде. Вытащишь ты свой билет счастья. Верь мне…
После этого Жеку только и видели.
При подсчете и приемке бомбового боезапаса его трудов обнаружено
не было, как и его самого.
На вечерней поверке саботажнику было поставлено на вид, на что тот
нервно и невнятно пообещал все представить к утру по причине жуткого дисбаланса в желудочно-кишечном контуре.
Поверили.
Но утром в банк знаний класса так ничего и не поступило, а потом про
то попросту забыли, т. к. экзаменационная машина пришла в действие и
понеслось:
— Товарищ капитан 1 ранга! Курсант… для сдачи экзамена… прибыл!
— Билет №… Вопросы, поставленные в билете, ясны!
— Товарищ капитан 1 ранга! Старшина 2 статьи… к ответу готов!
— Главный старшина… доклад закончил!
И все далее в таком же молодецком духе.
Как у нас в Системе говаривали:
— Балл за подход, балл за отход, два за знания, один за звание…
Шутка, конечно, но бравых, с харизмой, четким строевым и громким
командным любили, чего кривить дорожками памяти. Особенно если те не
теряли присутствия духа, даже находясь в полном анабиозе.
46
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Первыми обычно шли добровольцы из числа отличников, естественным
желанием которых было пошустрее отстреляться и начать чистить ячейки
памяти. Те же, для кого самопальная поговорка: «Лучше иметь синий диплом
и красное лицо, чем красный диплом и синее» была выражением стратегии
пребывания в училище, падали на амбразуру ближе к занавесу.
Все логично: караул, то есть комиссия, устал, билетов поуменьшилось,
а тут, глядишь, и парочку дежурный по классу «засветит».
В тот роковой день, когда Жека уклонился от исполнения общественного
долга, все шло по обычной схеме.
Те, кому вопросы билета не казались сигналами инопланетных цивилизаций, бились самостоятельно, попутно выматывая особо занудливых педагогов. Тем же, у кого не задалось либо с утра, либо с рождения, по секретному
знаку доставлялись «бомбы». И тут уже очень многое зависело от дежурного
по классу.
Он должен был мастерски суетиться перед глазами принимающей стороны, менять тряпки и мел, открывать «Боржом» и активно предлагать всякие
иные услуги.
Когда раздалось:
— Следующий!
И оно касалось конкретно Жеки, пошел обратный отсчет до решающего:
— Берите билет.
Он картинно выдержал паузу, пока снова не услышал девичий шепот:
— Верхний ряд, второй слева.
Может, он ничего и не слышал вовсе, но уверенно цапнул указанную
бумажку. Перевернул, просканировал номер и:
— Билет № 21. Вопросы, поставленные в билете…
И тут все присутствующие с нашей стороны поняли, что увидел он что-то
страшное, вроде того самого мегомметра, а может, и еще пострашнее.
А что могло быть страшнее цифры, которая не вписывалась в сознание,
потому как была изначально незнакома? Мало того, откуда-то виновато
раздалось:
— Прости, милый друг. Перепутала…
Жека оглядел окружающих глазами галчонка, медленно исчезающего
в горловине мясорубки, и, кому надо, поняли, что если немедленно не занести
«бомбу», то придется выносить тело Лепешкина.
Заглянули в архивный список, переглянулись и стали готовить очередную
акцию контрабанды чужих знаний.
Какое-то время спустя, когда Жекины штаны на ягодицах уже дымились
от трения о скамью, спасительный листок передали адресату.
Тот облегченно вздохнул, умелой украдкой изничтожил бумажку с каракулями и приготовился к экспресс-изучению науки в объеме отдельно взятого
ШЛАНГИ
47
билета. Успокоенно глянул на страницу и чуть ли не вслух прочел написанное
крупным разборчивым почерком в одну строчку:
— ЖЕКА! ЭТО ТВОЙ БИЛЕТ. ЧТО НАПИСАЛ, ТО И ЧИТАЙ. УСПЕХА!
Читал он это не один раз. Крутил листок, пытался посмотреть на свет в надежде, что остальное сейчас непременно начнет проступать. Но тщетно…
Все эмоции прошли через его лицо, не вытирая ног.
Все ощущения пронизали нутро, совсем не заботясь о нервной системе.
Все мысли вернулись в день вчерашний, не понимая ничего.
Так бы он и отсидел остаток времени живой иллюстрацией к медицинскому справочнику в разделе «Столбняк», но…
Но великодушие занимало не последнее место в сердцах будущих лейтенантов. И в очередной раз полетел спасательный конец в центр разбегающихся по воде кругов, где маячила поплавком почти безжизненная башка
виноватого.
Конечно, вытянули. Вожделенный трояк был сродни второму рождению.
После этого крайнего случая в Жеке Лепешкине что-то с хрустом сломалось. Может, он вдрызг разругался с подругой Удачей, а на ее вакантное
место с серьезными намерениями и надолго пожаловала госпожа Совесть.
Вполне.
И хотя он не кинулся с визгом, словно в сабельной атаке, молниеносно
со всеми дружить и непрерывно каяться, но на сигналы от коллектива стал
реагировать чутко, будто молодой кобелек бойцовой породы, вчера закончивший курсы собачьей дрессуры.
Это было скорее некой благодарностью за спасение, потому что после
выпуска лейтенант Лепешкин просто канул в мириадах человекомолекул
огромного мощного тела ВМФ СССР, не пытаясь никак обозначить свое
местоположение.
Не объявился он и ни на одной встрече однокашников.
Исключения из правил нужны для того, чтоб в нужный момент подтвердить верность этих правил.
Особенно, если за этими правилам стоит простая дружба однокашников.
Октябрь 2010 г.
ШЛАНГИ
Семельянов и Голобороденко были тезками: когда-то родители нарекли
их Олегами. Себя же сами, не сговариваясь, они называли Аликами, так,
видать, было принято в их теплых черноморских краях.
Первый был из Сочи, а второй из Николаева, то есть почти земляки.
48
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Оба крепкие, как баклажаны, спортивные (пловец и борец) и веселонахальные. Но на этом их сходство не заканчивалось.
Любили они время от времени «шлангами прикинуться», как у нас говорили. В общенародном понимании это то же, что и «косить под дурика», «прикинуться половичком», «включить дурака», «корчить идиота», «гнать дурку»,
то есть потребность человека в критичной ситуации всячески отвергать
действительность, молоть первое пришедшее в голову и валить с больного
на здорового.
Немалую роль в этом интересном деле занимала виртуозная мимика
и игра интонациями. Только первый, сочинский, при этом топорщил заросли
мощных усов и пучил глаза, тогда как второй, николаевский, начинал часто
моргать своей девичьей синевой и запускать тональность речи в режиме
страдальца-романтика.
В принципе, каждый человек, независимо от расы, пола и вероисповедания, хоть раз, да занимался подобным перевоплощением. Все зависело от
результатов, таланта и процентного содержания совести в организме.
В основном это было в дремучем детстве, либо уж в очень крутой безысходности. Наши же персонажи делали это из любви к искусству, просто
получая дозу адреналина от замешательства оппонента, роль которого практически всегда исполнял отец-командир или старший по званию.
Как это выглядело фактически, можно представить по нескольким особо
запомнившимся эпизодам, которых на самом деле в нашем всеобщем пятилетии было великое множество.
Окончание второго курса.
Сессия позади. На учебном корабле «Бородино» мы идем в первое морское заграничное путешествие вокруг матушки Европы по маршруту: Кронштадт-Севастополь, с заходом в самый что ни на есть иностранный порт
республики Алжир. Что мы должны были для этого почетного визита знать,
уметь, думать и чему соответствовать, описывать не стану: свои знают, иные
не поймут.
Новый суточный наряд экипажа и курсантских подразделений готовится
к построению на корабельном юте. Мероприятие ответственное и где-то
даже святое, опоздать на которое можно было только при условии похищения инопланетянами, да и то при наличии не менее пяти свидетелей.
В нашем кубрике гомон и свистопляска. Кто-то готовится в наряд, кто-то
просто валяет дурака, кто-то дрыхнет про запас перед ночной штурманской
вахтой.
Алик С. играет с кем-то в шахматы, напрочь позабыв, что он заступает
дежурным по роте, самозабвенно игнорируя все звонки и команды по корабельной трансляции. Видимо, что-то в партии (шахматной, ясное дело) не
заладилось.
ШЛАНГИ
49
Все напоминания своих друганов он мысленно посылает во все известные направления с предлогами «на» и «в». Так увлекся, словно на кон
в игре поставлена вся его недлинная жизнь вместе с вещевым и денежным
аттестатом.
Отсутствие в строю дежурного по нашей 32-й роте обнаружил наш же командир, заступавший в тот день дежурным по курсантским подразделениям.
За что тут же на разводе он был с большим удовольствием опозорен с головы до ног корабельным командованием и командиром похода, потому как
между экипажем и «пассажирами» всегда существовал сильный внутренний
антагонизм типа «хозяин — надоевший гость».
В кубрик наш командир обвалился по скобтрапу весь огнедышащий,
словно выпущенный из мартеновской печи. Все слова, что он нес в себе,
явно сгорели в пламени справедливого гнева. Но когда он увидел виновника, согбенно склоненного над клетчатой доской, то в воздухе запахло актом
самосожжения. Все явно слышали клокотание и бульканье его вскипевшей
нервной системы.
Кроме Семельянова О.
Из носика раскаленного ходячего самовара выплюнулось только нечто
слабо осознанное с иностранным окрасом:
— С-с-е-м-м-мельяноф-ф-ф! Что вы тут делаете!!!!????
Алик застопорил руку с занесенной над доской фигурой, досадливо сглотнул и с-о-в-е-р-ш-е-н-н-о спокойно, с невинной наглостью ответствовал:
— Товарищ командир, вы же видите — в шахматы играю…
Наверх за глотком свежего морского воздуха командира поднимали в восемь рук. И что примечательно: ничего особо изуверского и бесчеловечного
с нашим Бобби Фишером не произошло. Он даже остался при своей почетной
обязанности и начал нести службу, будто ничего и не было. А ротный, вернувшись в себя, решил, что ему это все причудилось.
Лихо? Мастерски?
Вне всяких сомнений!
Без всякого:
— Я… Это… Виноват… Забыл…
Без соплей, заикания, потных подмышек и испарины под бескозыркой.
Кажется, после этого Алик С. получил прозвище Шланг, к которому впоследствии с ростом мастерства Алика николаевского прибавилось почетное
числительное «первый».
Вторично он подтвердил свое первенство в ситуации, практически аналогичной рассказанному.
Курс уже четвертый. Система. Ротный кубрик.
Весь ротный люд с хрустом откусывает твердые куски от научной глыбы, которой осталось уже меньше половины. То есть тишь да гладь и благодать божья.
50
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Старшина 1 статьи Семельянов О.В. опять в роли дежурного по роте.
Он отправил всех за знаниями, обошел владения, предупредил кого надо
на случай «если что» и…
Сел читать Строевой Устав?
Не совсем.
Взялся конспектировать вождей?
Шутите?
Стал «кивер чистить весь избитый, кусая длинный ус»?
Держите себя в руках!
Он попросту запрессовал спиной койку в дальнем углу, взгромоздил ей на
спинку утомленные службой конечности, надвинул фуражку на усы и стремглав улетел к Морфею.
Где-то через полчаса на его беду целый дежурный по училищу (если что)
без особого труда преодолел все контрольные рубежи «шухера» в полном
недоумении от отсутствия внимания со стороны дежурной службы. Видимо,
предупрежденные «кто надо» отскочили в тот момент туда, куда «очень надо»
без ненужных преувеличений.
Пораженный безмолвием и нахлынувшим одиночеством, капитан 1 ранга,
плотно облаченный в полную ответственность за жизнь центровой Системы
страны, растерянно завернул в то самое помещение, где некий дежурный по
роте уже полчаса составлял знак = с казенной койкой.
На счастье ненадолго усопшего, человек с такими полномочиями не стал
палить от бедра из табельного по неподвижной мишени. Он был с какой-то
специальной кафедры, вроде радиоэлектроники, где жуткими являются только сам предмет и экзамен, ему посвященный.
Если бы на его месте был типичный представитель строевого отдела, кафедры морской практики или, упаси боже, кафедры тактики морской пехоты,
Алик так бы и остался навеки приклеенным к койке. Но ему свезло, как ныне
говорят, а потому проснулся он не от стрельбы или бронебойного мата, а вежливо-вкрадчивого:
— Товарищ дежурный! Хотелось бы на вас посмотреть вертикального
и даже что-нибудь услышать, по возможности…
Это он имел в виду грохот строевого шага навстречу и бравый доклад.
Человек-койка медленно раззявил правый глаз и вывалил его из-под
фуражки.
Сканирование наружной обстановки было необходимым, чтоб не стать
объектом дурацкой шутки и не выныривать стремглав из сладких глубин сна.
Как при резком подъеме с большой глубины случается кессонная болезнь,
так и торопливое пробуждение может привести к бессоннице, а это уже серьезный изъян, этакий производственный брак выпускника.
Результат оценки обстановки был ошеломляющим.
ШЛАНГИ
51
Первые суетливые попытки выполнить просьбу пришельца были провалены с треском: куда-то подевались ноги, а без них все напоминало родовые
конвульсии личинки тутового шелкопряда.
Потом Семеля вспомнил, что ноги он оставил на спинке койки и с третьей
попытки встал на них, но еще нетвердо, в режиме затухающих колебаний
гигантского Ваньки-Встаньки.
Но мастера-камнетесы, в просторечии отцы-воспитатели Системы, хлебушко свой, в основном, ели не зря.
Уже через пару-тройку секунд после последнего отклонения от вертикальной оси перед дежурным по училищу стоял образцовый манекен с витрины
центрального городского военторга, этакий книжный герой. А книжки те известно какие: Сборник Уставов ВС СССР и Корабельный Устав ВМФ.
И тут на капитана 1 ранга нахлынули сомнения.
Крепко задумался он: не бессонная ли ночь стала причиной некой мимолетной галлюцинации? Может, он как-то неправильно зашел, не под тем
углом посмотрел? А может, и вовсе это он кратковременно пребывал в другой системе координат?
На всякий случай он все-таки решился задать прямой и короткий, словно
штык-нож, вопрос:
— Спим-c?
Зря он это сделал, потому как со стороны выпученных от усердия глаз
и молодецких усов прилетело:
— Никак нет, ты-щ капитан 1 ранга! Разрешите доложить?! Обходя ротное
помещение, присел на койку и вдруг упал. За время моего дежурства происшествий не случилось. Дежурный по роте старшина 1 статьи…
И что ты на это скажешь?
Козырнул Большой Дежурный в ответ, мотнул головой, отгоняя наваждение, и удалился к себе в Большую дежурную рубку.
А Алик мстительно ринулся разборки чинить с братьями по службе, что
организовали ему незапланированный на сегодня стресс.
И все. Легкая рябь на поверхности нервной системы разгладилась.
Наступил снова полный душевный штиль.
И вот так, или примерно так, было всякий раз.
«Шлангизм», как окрестили это явление в наших кругах, у Алика Голобороденко был почти таким же, что и у Семельянова. Коренным отличием была
разница в объектах приложения. Если Шланг первый вектор своего таланта
направлял в сторону воинских начальников, то Шланг второй применял это
исключительно в корыстных целях, с четким половым уклоном.
Времени у военно-морского студента всегда в обрез, чего не скажешь
о желаниях. В этом плане у нашего второго героя все было проще: желание у него было всегда одно, а все остальное было сопутствующей мело-
52
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
човкой в интересах главного, вроде рыбешек-прилипал на мощном акульем
корпусе.
Тактика тоже была всегда одна.
Если не удавалось с ходу овладеть ситуацией, а заодно и подругой, которая в ней оказалась не случайно, Алик, не раздумывая, сворачивался
в круглую шланговую бухту, оставляя снаружи вкрадчивый голос с легким
заиканием, хлопающие синие глазки и выражение лица брошенного всеми
поэта-девственника.
Если находилась гитара, то ко всему перечисленному добавлялись полтора аккорда и тройка песен о тяжелой моряцкой доле на единственный
заученный мотив вагонных попрошаек.
Слезами непокорная жертва начинала исходить уже ко второму куплету
не столько от слов, сколько от жалости и сострадания к человеку с полным отсутствием слуха и голоса. Но озабоченный менестрель продолжал корежить
инструмент и декламировать:
— Над нами, как над упавшим камнем, следы расходятся по воде, подводная лодка в пучину канет — ищи ее неизвестно где…
Значит, время еще не пришло, градус страсти не дошел до нормы, когда
вконец утомленная подруга начнет сама рвать из его рук уже ненужный инструмент, а также клапан его штанов и собственные одежды.
И только тогда, когда все это происходило, «шлангизм» улетучивался и начинался форменный постельный беспредел, приемам которого могли откровенно позавидовать мастера вольной и классической борьбы.
Справедливости ради должен отметить, что сгоравшие в огне его неуемной страсти никогда не учились в консерватории, на филфаке ЛГУ и даже
в Институте культуры.
Голобороденко не любил быть первопроходцем-целинником и в основном
перепахивал некогда чужие поля, где почва помягче, да и урожайность повыше.
Крановщицы, вагоновожатые и шпалоукладчицы полностью соответствовали его требованиям к уровню доступности, практическим навыкам и финансовой состоятельности.
Однажды наш пострел попал в непростую ситуацию.
На день рождения очередной «огнеупорщицы» он никак не мог определиться с местом, где должен был подарить имениннице себя. То там, то тут
мотался хмельной люд, и все время приходилось натыкаться на умиленную
избранником дочери окосевшую мамашу.
В очередной раз, обходя дозором квартирные закоулки, он вдруг обнаружил пустующую ванную комнату, но в ней на дверях отсутствовал засов.
Использовать же в качестве запора руки он не собирался, потому как однажды жутко намучился, творя свое очередное черное дело в переходе между
вагонами.
ШЛАНГИ
53
В каждой руке по дверной ручке, грохот и качка!!!
Хотя был устойчивый ритм…
Хозяина, судя по всему, в доме отродясь не водилось, и потому от вопроса
залетного красавчика:
— Мамаша, что же у вас ванная вся нараспашку? Некультурно как-то и не
по-домашнему? — да и невинного небесного взора, хозяйка квартиры просто поплыла по волнам родственных перспектив, выдав «добро» на любые
действия.
Шланг второй сходил к соседу (!), взял у него (кто ж такому не даст!?) в долг
на полчаса (!) шпингалет, пару шурупов и отвертку. Ловко установил все на
место, затащил внутрь измученную простоем виновницу торжества, а «посля
того» воплотил все свои незаурядные фантазии с использованием в этом
заковыристом деле ванной, раковины и стиральной машины.
Затем свалил в кресло все то, что совсем недавно было жаждущей подругой, выкрутил шурупы, снял шпингалет и вернул все имущество соседу
(дело чести!).
Все успел, тихушник ясноглазый! И хозяйственность показал, и свое
хозяйство в тонус привел.
Такая вот правда шланговой жизни.
Иногда от братьев-шлангов перепадало и нам. Нечасто и только тогда,
когда либо мы расслаблялись, либо те неосознанно наглели.
Памятным в этом смысле стал случай с подготовкой к экзаменам в пору
летней сессии на излете четвертого курса.
Июль. Жара. Мозг плавится и все отторгает.
На какой-то недосягаемый и холодным-то разумом экзамен пишем «бомбы» со всей ответственностью.
Николаевского же Алика поймать никак не удается: он «готовится» на училищной крыше со своим земляком с гидрофака Васькой Черным.
В последний вечер «борзый шлангизм» коллективу надоедает окончательно и хлопчика с Сухого Фонтана берут, что называется, «за цугундер»,
справедливо требуя предоставить свою часть готового материала.
Бронзовый от загара отщепенец поначалу отмалчивался, бубнил что-то
про происки капитализма и общую нестабильность в мире, а потом в нем
сработал привычный инстинкт самосохранения, и он «врубил дурака» на полную, не осознавая последствий:
— Ну не написал! И что? Вам тут хорошо учиться в классе на холодке! А я
три дня на солнцепеке мучился!
И какие тут пригодны аргументы, кроме как наказать зарвавшегося хитрована по методу «а’ля Жека Лепешкин»?
Но до этого не дошло. Покаялся обугленный. Признал свою вину и до утра
строчил спасительный материал для общего блага.
54
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Так что сколь шлангу не виться, а за нужный конкретный кончик его всегда можно ухватить, если что.
Шланги шлангами, но про солидарность и системное братство забывать
не стоит. Выйдет дороже.
Да и войдет не дешево.
Так-то.
Январь 2011 г.
СТРАШНЫЕ ЛЮДИ
На самом деле, если уж положить руку на Корабельный Устав и поклясться
сожрать свою занафталиненную фуражку, при попытке закривить душой, то
заголовок безнадежно устарел.
Правильно было бы написать: «Бывшие страшные люди».
Но дело в том, что вспоминать-то мы будем о тех годах, когда он был, как
говорится, «не в бровь, а в глаз». Это сейчас, со склона своего жизненного
холма, на предпоследнем этапе восхождения, понимаешь, что юношеский
максимализм и вера в безоглядное человеческое братство остались далеко
внизу. Возвращаться за ними и еще более утяжелять постоянно растущую
ношу пройденных лет не имеет реального смысла.
Значит, пусть будет все как есть, и просто остановимся на передых, прикроем глаза, приклеим морщинистые веки к мешкам, в которых сконцентрировались лучшие дни и годы, и мысленно в плавном бреющем полете спустимся из-под самых облаков на землю военно-морской юности. Распахнем
ворота Системы и шагнем в то самое прошлое, которое так категорически
отказывается считать себя далеким и безвозвратным.
Страшные люди.
Для личности лагерного периода, болтающегося в грохочущей робе, словно веревка в колоколе, все, кто имел право зычно молвить:
— Та-а-ава-а-ришщ курса-ант! Ко мне! — уже были в этом племени пожирателей младенцев.
И первым носителем тихого ужаса был мичман Шура Киреев.
Он не был огромен, свиреп и волосат. Не имел пудовых кулаков, тембра
Кинг-Конга и взгляда генерала Хлудова.
Вовсе наоборот.
Худ, сутул, редковато блондинист и не богат на жгучий глагол. К тому же
он жутко заикался. Не так, конечно, чтоб слово из пяти букв (первая «б», последняя «ь») катать по кругу час, не слезая с первой. Но для мичмана Флота
весьма основательно.
СТРАШНЫЕ ЛЮДИ
55
По какой кривой он прополз в свое время медкомиссию — было неведомо. Но этот вроде бы пикантный дефект не располагал к состраданию или
иронии, а вгонял адреналин во все трубопроводы кровеносной системы,
включая канализационную.
Был он назначен к нам командиром взвода на период курса молодого
бойца, то есть если не отцом, то безумным от превосходства старшим братом.
Первое, что было им произнесено перед строем карасей без чешуи, звучало
примерно так:
— Я в-в-в-ас, б-б-биля-ть-ть, б-буду им-м-ме-ть-ть с утра и д-до в-вечера!
Ясно?
Чего неясного? Долго слушали, но быстро поняли, что впереди, а точнее
прямо сейчас, нас ждет круглосуточная, хоть и пассивная, но яркая сексуальная жизнь. От такой перспективы ой как жить хочется, а служить и подавно.
И ведь он нас не обманул.
Из всего многообразия богатого ассортимента строевых извращений он
предпочитал бег. Был он к нему как-то расположен, несмотря на ядовитое
курево типа «Прима». Бегал, словно лютый лось на пике инстинкта размножения, при этом и про нас не забывал.
Только мы не в ногу или с песней строевой не сложилось заливисто, как:
— П-п-плохо, р-р-рота! Оч-чен-нь плохо! П-п-риготовиться к-к б-бе-егу!
То есть спинку прогнули, локотки к бокам прижали и на носочки привстали. И если синхронность удалась, то незамедлительно следовало:
— Р-р-о-та! Б-б-бегом-м м-м-марш!
И больше ни одной команды.
До самого озера, где шлюпки стоят. Да все в гору.
Я теперь, когда по этому маршруту на машине еду, часто про него вспоминаю. С улыбкой. Потому что еду.
И вот такими простыми методами он довел дисциплину строя и исполнительность до армейского совершенства. Потому-то, когда при подходе шлюпки к причалу с чьей-то головы сдуло картуз и с берега прилетело:
— Б-бе-бе-лош-шапко! В в-в-воду! — владелец этой графской фамилии
сиганул за борт в чем был, будто голодный баклан за хамсой. Подплыл собачьим стилем к головному убору, захватил зубами и к берегу. Чисто спаниельпризовик. Человекообразный. Только что не гавкал от счастья.
В общем, к концу лагерного сбора не было в роте человека, который не
хотел бы Киреева задавить и устроить по этому поводу пышные похороны
с факелами и стрельбой в воздух.
Зато наша рота юных борцов с подводными лодками взяла без сомнений
высокого авторитетного жюри первое место за прохождение с песней и без.
Только всем, когда строй поравнялся с трибуной, вдруг почудилось, что сейчас вице-адмирал Хренов возьмет да и крикнет:
56
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
— П-п-плохо, р-ро-та! Оч-чень плохо! П-п-приготов-в-виться к бегу!
Больше мы с Шурой Киреевым не встречались, и когда на третьем курсе
пришли на свою «плошную»* кафедру, его уже там не было — перевелся кудато. Странные дела: два месяца вместе, а памяти — на всю жизнь.
Другим представителем жуткого племени в том же лагере был Владимир
Петрович Броневицкий, преподаватель морской практики. Родной, кстати,
брат того самого Броневицкого — мужа Эдиты Станиславовны Пьехи то есть.
По этому поводу он высказывался довольно просто:
— Было у папы Броневицкого три сына. Два умных капитана 1 ранга
и третий — музыкант.
Вот его-то излюбленная присказка про страшных людей и легла в заглавие, а может, и в сам рассказ.
Идут занятия на ялах. Броня в одном из них изображает командира шлюпки. Где-то в лагерном домике оставлена недописанная пулечка, и вообще
неплохо бы жахнуть хорошего коньячку. А он сидит тут…
— Курсант…
— Андреев!
— Ну так скажите мне, милейший Андрианов…
— Андреев, товарищ капитан 1 ранга!
— Один хрен, не Нахимов! Так поведайте нам, многоуважаемый, что это
за загогулина торчит из баковой банки?
И плавно указывал ухоженным пальцем на наметку.
— Это, э-э-э подлехарс, вроде.
— Вы не флотский человек, Андрюхин! Вы страшный человек… Подлегарсом вас, видимо, папа делал, в ночи с чем-то перепутав. Если вы, божий
промах, забежали на флот, чтоб девок на танцах тискать да борщ казенный
лопать, то зря.
Снял белоснежную фуражку, промокнул лоб таким же платком и увесисто
и неторопливо продолжил:
— Долбоедов сюда уже набрали впрок, лет на сто. Вы уже лишний. Подумайте об этом. А пока «неуд». И после занятий выдраить шлюпку, как мама
папин кошелек после зарплаты.
Все монологи (диалог ему претил) он произносил неспешно, глубоким сочным басом. Скучное выражение при этом не покидало его породистое лицо.
Покидая шлюпку, он не преминул вынести всем окончательный приговордиагноз:
— Страшные люди… Кунсткамера может гордиться…
А когда ему на одном из занятий случайно уронили увесистый реек прямо
на фуражку, он не стал психовать и терять лицо, а оглядел горестно свой головной убор и произнес в той же манере:
* От строгой аббревиатуры: ПЛО. Звучало подходяще: лихо и не обидно.
СТРАШНЫЕ ЛЮДИ
57
— Сэмтеладзе! Вы не военный человек… Вы страшный человек. Убийца!
Флот еще не раз ужаснется и вздрогнет от ваших подвигов.
Страшные люди, по его разумению, окружали его повсюду плотными кольцами. Даже было непонятно, как он во всем этом жил.
А вообще-то, думается теперь с большой долей уверенности, что в период
лагерного сбора «страшные люди» были завезены туда специально для усиленного тестирования нас на стрессоустойчивость.
Чего стоит тот же майор Цицей!
Я уже как-то вспоминал о нем. Но он достоин быть упомянутым не единожды. Его коронные фразы с непонятным акцентом до сих пор вызывают
приятные воспоминания.
Приятными они являются от констатации самого факта, что ты выжил. Непонятность же акцента вызвана тем, что «в миру» его величали Емельяном
Ивановичем.
Две его козырные фразы звучали примерно так:
— Чтоп по моей свистка ни одной голёва над водой не былё!
— Приходят ко мне курсанты и плячут, плячут…
Первая относилась ко всему наличному народу фестиваля «КМБ-73»*,
когда тот ровными голыми шеренгами, скользя и падая на подводных камнях, обреченно шел на очередные утренние погружения в сентябрьский Финский залив. Майор в это время стоял на обрыве с велосипедом, чисто Чапай,
и любовался организованным шоу. А любоваться там было чем!
Двести с лишком голых мужиков цепями уходят в водную даль, а затем
по пронзительной трели милицейского свистка разом тонут. Правда, потом
всплывают, но это уже видят пассажиры следующего автобуса, проезжающего в непосредственной близости. Таким образом, впечатления в двух разных
автобусах остаются разные.
Одни думают, что члены какой-то секты массово топятся, а другие, что заглянули ненароком за занавес сверхсекретной подготовки Ихтиандров. Но
больше всего везло не тем, кто видел, как мы заходим и погружаемся «по
свистка», а тем, кто застал момент выхода из знобливой пучины. Скользкие
булыганы в водорослях не позволяли плотно смыкать ладони в точке пересечения ног и туловища. Хотя прикрывать там после закаливания было особо
нечего. Все было закалено до размеров полной половой неопределенности.
Недаром гласила лагерная мудрость: «Минус сорок по Цельсию — это
плюс двадцать по Цицею», то есть купание состоится при любой погоде.
И вот еще такой пустячок: если в момент массового нырка чей-то синюшный небритый череп задерживался на поверхности, ломая однообразие,
нырок не засчитывался.
Фраза «два» относилась ко всем юродивым, кто не сдал какой-нибудь изощренный норматив. Из таких майор сколачивал группу «олимпийцев» и забы* Курс молодого бойца.
58
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
вал про еду и сон, отдавая себя без остатка перевоспитанию юных каторжан.
Подъем у них начинался на час раньше, а отбой (чтоб все по справедливости)
на час позже.
А спортгородок железных монстров? А ежедневные кроссы: километр
перед обедом и три перед ужином? Да в робе, да в обуви, достойной лучших
пытошных времен русской опричнины.
И как после всего этого не вспоминать майора Цицея с его причудами?
Но лагерь — дело временное, и люди, наводившие трепет, были тоже не
навсегда. Да и предрасположенность к испугам была типовая, одна на всех:
«А вдруг возьмут и выгонят? Так и не стану военным моряком. А как после
этого жить?» Мы же не знали еще, недозрелые, что самая качественная подборка настоящих «страшных людей» ждала нас уже в Системе.
Было их немного, но дело они свое знали, и обойти их не удавалось.
Часть из них была педагогами, и потому жуть и паника постепенно улетучивалась после сдачи экзаменов по их предметам. Но и этого хватало: некоторых самых отважных молодцов с экзаменов было впору выносить.
И бесспорным лидером среди них был, конечно, Волопас.
Звездный человек. Начальник кафедры Мореходной астрономии.
От доброго чудаковатого старичка в колпаке и шлепанцах, с телескопом
в нем не было ничего и в помине. А был маленький лысоватый злодей, перед
которым лишались рассудка разом целые роты.
Если Денни де Вито отбелить, научить добротному мату и парочке заумных
астрономических терминов, а потом сказать, что у него сперли Оскара вот
эти бандиты со второго курса, то можно получить весьма слабое представление фактуры.
Страх и обреченность начинали зарождаться в наших душах уже дня за
два до его лекций. Самый же пик ужаса приходился на начало встречи, когда
короткий палец Повелителя звездного неба начинал блуждать по раскрытым
на кафедре классным журналам.
Кто? Кто сегодня?
Все пригибались к плоскости столов, словно над ними кружил вражий
аэроплан с одной большой смертельной бомбой, и старались не смотреть
друг на друга. Выбирал он для настроя одну случайную жертву, но к смерти
каждый раз готовились всем сообществом. Атмосферу в аудитории можно
было пилить бензопилой на кубики, которые большей частью состояли из
продуктов человеческой жизнедеятельности.
Палец бродит по страницам, а все горько жалеют, что они не родились в Исландии* или среди десятка близнецов. Близнецы, кстати, у нас есть. Но в этот
момент и они желают друг другу плохого — попасть под волопасов палец.
* Большинство жителей этой прекрасной страны не имеют фамилий в привычном
нам понимании, а обозначаются по имени-отчеству. Магнус Карлссон — Магнус, сын
Карла. По нашему: Магнус Карлович.
СТРАШНЫЕ ЛЮДИ
59
Незначительно лучше других выглядят однофамильцы: Андреевы и Михайловы. У них есть надежда, что после объявления жертвы с такой же фамилией
и после одновременного вопросительного выдоха:
— Какой???!!! — их пронесет. Хотя пронесет всех, но кого-то в смысле
«не меня», а кого-то в неприятно-переносном.
И вот:
— Кондратенко!
— Х-х-у-у-у-у… — разом выдохнула аудитория. Фигуры начали обретать
объем и способность двигаться. На Кондрата смотрели с явным сожалением
и неискренне сочувствовали. Но тому уже было все равно.
Дело в том, что Волопас всегда выбирал только одну жертву, и у нее не
было никаких шансов, потому что Вселенная не изучена до сих пор, а значит,
вопросов может быть бесконечное множество. И даже самый элементарный
из них про параллакс светила должен иметь вот такой ответ:
— Параллаксом светила называется угол, составленный направлениями,
идущими от светила к центру Земли и месту наблюдателя, и представляющий
собой разность высот светила, усматриваемых из центра и с поверхности
Земли.
Всего-то. Коротко, просто и доходчиво. А главное, понятно.
Для больных аутизмом. Потому что выучить сотню-другую подобных терминов невозможно. Понять-то с большим трудом, прочесть не сразу — да.
А вызубрить…
В принципе, после объявления фамилии счастливца тому можно было не
даже не разевать рот и не напрягать мозг. С ним было все ясно.
Банан!
Уж такова была суровая правда теории вероятности. Закон Волопаса,
если хотите.
Только одному человеку однажды посчастливилось вернуться с эшафота
с головой на плечах, а не под мышкой. После чего ему так стало «катить»
и «переть» в жизни, просто на троекратное «ура».
В тот день Великий Звездочет стоял дежурным по училищу. В кителе и с
портупеей он был особенно страшен. И когда им было молвлено:
— Нечуев! — то над столом вставал уже Вовкин клон, без разума и воли
к жизни.
И тут:
— Товарищ капитан 1 ранга! Вас срочно вызывает начальник училища!
В дверях стоял его же рассыльный, взволнованный и полный решительной
молодцеватости. Над его головой сиял нимб, а за спиной белели бархатистые
крылья. Или, может, Чарли так показалось.
Каперанг-убийца вернулся минут через двадцать, весь озабоченный
правдой отношений начальник-подчиненный. На безвольное тело, бессознательно качающееся среди поникших голов, будто мухомор в пустыне, он даже
не глянул. Пронесся метеоритом на кафедру и рявкнул:
60
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
— Тема лекции…
Заботливые кореша приземлили Вована на стул и сунули в потные трясущиеся руки ручку и конспект, чтоб он слился с окружающей средой.
Так он и спасся. О чем помнит до сих пор и до сих пор искренне радуется.
После сдачи экзаменов по астрономии любые другие нам уже были не
страшны.
Неясным остается на сегодня один такой вопрос: отчего нет-нет, да и тянется порой рука к секстану, а взор непроизвольно выискивает в ночном
звездном небе что-то этакое вроде Альфа Волопаса?
Такие вот дела.
Неплохую конкуренцию Волопасу составил Миша Монумент, преподаватель ОРЭ — основ радиоэлектроники.
Предмет немногим более понятный, чем мореходная астрономия. Схемы
из всяких мудреных штучек, типа диодов, клистронов и тиристоров здорово
напоминали звездные фигуры далеких галактик, но романтизма в них было
куда меньше. Однако Монумент этой точки зрения не разделял. Он считал
эмиттер, коллектор и даже базу величайшими достижениями человечества,
а все остальное стойко презирал.
Не соглашаться с его точкой зрения было достаточно сложно. Во-первых,
он был также начальником кафедры и капитаном 1 ранга. А во-вторых, мужиком огромных размеров, хотя кличку свою получил не только за это.
Голос его не имел интонаций, а большое пуленепробиваемое лицо напрочь лишено мимики. Оба этих качества делали его действительно похожим
на монумент, ненадолго сошедший с пьедестала и заговоривший.
Свои клистроны он любил беззаветно и беззаветно ненавидел тех, кто не
рыдал от счастья, дотронувшись до настоящего асинхронного триггера.
Когда Никита Сергеевич объявил кибернетику, а заодно и электронику
продажной девкой империализма, Миша был уже достаточно взрослым
человеком, тупо влюбленным в детекторные приемники и ламповые схемы.
Это ему жутко не понравилось, но возразить лично и даже дать по лысине
клеветнику тогда не удалось, но обиду за любимые фишки он тайно пронес
в себе всю службу и жизнь до самой встречи с нами и нашими предшественниками.
И теперь ему было наплевать, что к кукурузному папе и знакомому кузькиной матери мы не имели никакого отношения. Не родственники и не почитатели. Ему бы к нашим коллегам из «военно-музыкального»*, но поездки
в Петергоф его, видимо, не прельщали. Поэтому он взялся за нас и реабилитацию науки с неистовством галерного старпома, у которого кнут служит
одновременно и для наказаний, и для поощрений.
* ВВМУРЭ имени А.С. Попова, как расшифровывали его выпускники: Высшее
военно-музыкальное училище работников эстрады имени Олега Попова.
СТРАШНЫЕ ЛЮДИ
61
Если Бучинский-Волопас ставил за занятие одну ритуальную «пару», то
у Михайлы Ивановича, чудо-богатыря и человека не зажимистого, можно
было «забананить» зараз полкласса. А с бананом только танцы на местном
балу и безвыходная ситуация. Простыми словами: без увольнения. Такая вот
была система выработки тяги к знаниям, если собственной не хватало.
Повысить балл сразу у самого Миши было по плечу только самому А. Попову, Маркони и председателю Гостелерадио. Поэтому к концу недели начинались массовые преследования его коллеги Леонова.
Однофамилец первого погулявшего по космосу мало того что был красавец-мужчина, так еще и слыл душкой. Потому и ходили за ним табунами,
поджидая в засадах у офицерского буфета, гальюна и даже на выходе из
Системы в святое время окончания рабочего дня.
Вообще-то, было бы неверным из-за одного Монумента клепать напраслину на всю кафедру РТС. Несмотря на жуткие схемы и стенды на стенах кабинетов, мужики там служили правильные, понимающие в глубине души, что
нам, минерам, своей лабуды хватит, а мастерить по вечерам в каюте лампы,
диоды и триоды, а также паять микросхемы будет некогда.
Это понимание лучше всего отражалось на таком примере.
Во время чтения лекции тот же капитан 1 ранга Леонов мог вдруг, словно
по какому-то внутреннему зову, произнести:
— Так! Минуточку…
И выйти из аудитории.
По прошествии трех-пяти минут он возвращался назад и продолжал свой
прерванный рассказ про модуляции. Так могло случиться раз несколько за
лекцию. Только потом, простившись с этой жуткой кафедрой, мы узнали, что
это они играли в шахматы с коллегой Басовым, и просто надо было сделать
ответный ход.
Но наличие только одного М.В. Кузнецова, еще одного типичного представителя сурового клана «страшных людей», превращало их веселую кафедру
в фильм ужасов протяженностью в год.
На старших курсах отрицательная реакция на неудачи и временные трудности с процессом обучения «настоящим образом» стала ослабевать, а у некоторых и пропадать совсем. Заряжать складки мозга знаниями тщательно
приходилось тем, кто сделал ставку на красный диплом. А те, кому кроме
темной синевы корочек не светило ничего, кроме возможности вздыбить по
максимуму остаток вольной жизни, уже начинали забывать чувство ледяного
вакуума в районе пуповины.
Но и в этот благостный период находились педагоги, которые имели
«счастливый талант» доходчиво напомнить некоторым, что смелость и отвагу
те обрели рановато.
Рахимов Ильдус Исламович таким талантом обладал.
В отличие от предыдущих героев он не разбрасывал бананы щедрой рукой
сеятеля и не рвал командный голос на высокой ноте, но страшней человека
62
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
на кафедре тактики ВМФ не было. И это при том, что все учителя здесь в разное время сошли с корабельных «мостов» командирами, а то и комдивамикомбригами.
Но люди везде и всегда разные, даже на такой серьезной дисциплине. Тот
же Мессойлиди в полном соответствии своей греческой фамилии был умным
красавцем-балагуром, а морской летчик Дейнеко был так же далек от требовательности и командирского нутра, как стратегический бомбардировщик
ТУ-16 от земли в разгар полета.
И на их фоне Ильдус Исламыч, он же Мерзавец, выглядел истинным Посланцем Преисподни. Свое прозвище он навесил себе сам благодаря любимому обращению к аудитории.
— Встать! Смирно! Товарищ капитан 1 ранга, в 342 классе на занятиях
присутствует…
— Здравствуйте…
— Здра-жла-м-тыщ-кап-тан-пер-ран!!!!!
— Мерзавцы… Садитесь.
Голос тихий и совсем без интонаций, как у хирурга перед решительным
взмахом скальпеля.
Мерзавцы настороженно присаживаются, единым коллективным мозгом
напрягаясь по поводу собственных перспектив. Вопрос один: как настроен
Исламыч на данный конкретный момент? А из ответа на него будут вылезать
другие вопросы.
Сколько участников будет в мозговой разминке?
По какой системе будут оцениваться ответы игроков: двух-, трех- или четырехбалльной?
Пятибалльной системы Мерзавец не признавал, справедливо считая,
что тактику на «пятак» может знать только он. Имена же всех остальных отличников давно увековечены историей на мемориальных досках, уличных
табличках, названиях кораблей, бюстах и памятниках.
— Та-а-к… В прошлый раз я вам, мерзавцам, толковал про корабельные
поисково-ударные группы. Так?.. Не понял!
— Да! Точно так! Мы помним! Конечно! Вот вам крест! Интерр-ресно!
Сразу хором гомонит народ, чтоб только не склонить вниз кривую настроения Повелителя. В негромких выкриках с места даже слышится:
— Мы слышим тебя, Каа!
Исламыч иронично молчит, пока лесть не начинает зашкаливать.
— Помните, значит… Это хорошо…
Ура! Ура! Вроде катит удача по ветру.
— Хорошо… Да не очень.
Ёпты-ыть! Чо такое? Куда понесло?! В чем дело?!
— Лекция была в субботу?
— Так точно! Тоже вторая пара!
СТРАШНЫЕ ЛЮДИ
63
— Тогда плохо. Думали-то вы не про временное тактическое формирование из надводных кораблей, а про девкины сиськи или мамкины пироги. Хотя,
глядя на ваши наглые мерзкие физиономии, пироги вас уже не интересуют.
Подросли…
Пауза. Куда кривая вольных рассуждений про субботу выведет? К добру
или к худу?
— Значит, только про сиськи. И мои труды были напрасны.
— Нет! Это же тактика! Главный предмет! Праздник! Потом и в город не
тянет! Если б не секреты, мы бы и ночью читали!
Кто сказал? Перебор! Сейчас начнется…
— Ночью спать надо. Или наращивать человеческую группировку. А вы
тээр* мусолите. Любопытно. Придется проверить. А ведь не хотел…
Едысь ты провались! Сами нарвались, мудаки!
— Курсант… Андреев! Чего тут выбирать…
— Какой!
— Какой? О! Так тут еще и два мерзавца Андреева! Братья?
— Нет.
— Нет? Тогда: слово иже**.
— Я!
— Чего такой худой? Глисты?
— Никак нет!
— А-а-а! Это ты, небось, тээр под одеялом тайком читал?
— Э-э-э… Ы-ы-ы… Н-е-е…
— Так расскажи мне, мерзавец Андреев, слово иже, про основные принципы построения КПУГ. Кратенько и без балды.
Серега довольно быстро зарабатывал высший балл по сегодняшней двухбалльной системе, после чего получал неограниченную возможность страдать по поводу фамилии и мутных перспектив этот балл исправить. Рахимов
не доверял сей занимательный процесс посторонним. Только сам. Стало
быть, Сереге было над чем сильно подумать.
Слегка заскакивая поперед батьки на паровозе, скажу одно: тактику
ВМФ мы знали крепко, что не раз в будущем доводило до бешенства наших
начальников, которые порой, ссылаясь на возраст и шеврон, пороли откровенно-вопиющую херню. Это дух Мерзавца бил набатом в наших бунтарских
душах.
Но учитель, как я уже говорил, человек временный: «неуды» раздал, на
сессии поглумился и ушел над следующими издеваться. Сессия — дело, конечно, жуткое, но не вечное.
* Тактическое руководство. Главный путеводитель на командирский мост.
** Старославянский алфавит был особенностью Флота. От Аз до Яко не только
традиции, но и тайный смысл.
64
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
А вот те, кто все пять лет только фамилией своей, даже в чужом произношении, заставлял целые роты пропадать сквозь стены, чтоб только не
встречаться, были истинными монстрами.
И начать тут надо с начальника строевого отдела Коноплева Георгия Борисовича, в просторечии Жоры, или КГБ. Естественно, капитана 1 ранга.
При опросе моих однокашников он с ходу вышел в лидеры с огромным отрывом от остальных, имея за спиной только одного соперника — нашего начальника факультета. Его мы точно не обделим вниманием, но чуть
позже.
Начальник строевого отдела Системы — должность сволочная. Она ненавидима и презираема всеми, в том числе и страшными людьми из педагогического клана. Строевое дело во флотской среде испокон веку было инородным, словно хобот у коровы, пришитый начинающим зоологом-наркоманом.
А если тебя все не любят только за должность, которую ты не сам придумал,
то каким тебе еще быть? Тут уж точно не до улыбок первому встречному с последующим: «Хошь конфетку?».
Поэтому Жора такой, каков он есть: сух, подтянут, прям спиной. Не человек, а памятник в натуральную величину, на постаменте которого высечено
краткое: «Ать-два!».
Лицом приятен: лоб не заужен, челюсть не торчит ящиком и уши не полощут по ветру. Ну, просто родной брат Харрисону Форду и Георгию Жженову
одновременно. Вот только располагающим его не назовешь из-за сурового
вопроса в глазах: «Почему нарушаете?» Касалось это всего, в том числе слов
и мыслей, если они вдруг откуда-то выпирали некстати. Тут поневоле подумаешь о некоем совпадении его инициалов с одной томной организацией,
сплошь состоящей из задумчивых и хмурых.
Вот уж кого не хотелось встречать внезапно в пустом и тихом коридоре
тет-а-тет…
Я думаю, что его побаивался даже адмирал. Где-то в глубине души он при
встрече с Жорой всегда ожидал внезапного вопроса, вроде:
— Почему «краб» неуставной?!
Или еще поотважней:
— Носки к осмотру!
И это состояние у него не было напрасным — в борьбе за дисциплину
и уставной порядок от собственного НСО можно было ожидать чего угодно.
Строевые занятия, смотры, построения торжественные и не очень, строевые прогулки… Ой, как много всего, что называли обычно емким и простым:
«Еданая строевщина»!
От случаев со смертельным исходом курсантскую братву спасало лишь
то обстоятельство, что Коноплев был все-таки из верхнего командования, так сказать, из Совета директоров Системы, и дел иных у него тоже
хватало. А вот если бы он занимался исключительно нами, выходя в глу-
СТРАШНЫЕ ЛЮДИ
65
бокие тыловые рейды по классам и кубрикам, то в Скворцова-Степанова
или на Пряжке пришлось бы открывать специальное отделение психов из
Фрунзе.
Они все были бы как на подбор: подтянутые и несгибаемые. Читали бы
без пауз взахлеб устав, наводили на пижамах стрелку, дергали на головах волосы (ножниц-то не положено) и без конца натирали тряпочками больничные
тапки и воображаемые бляхи. Диагноз у всех бы имелся один: рипофобия*милитари (с военным уклоном).
А уж если он проводил строевой смотр или тренировки парадного расчета,
то пощады не было никому: ни тем, кто в тельняшках, ни тем, кто в кителях
да с портупеей.
Но однажды случилось нечто из рук вон. Навскидку даже не знаешь, с чем
сравнить.
Ночные парадные тренировки — дело увлекательное и романтичное.
И пусть ночи не белые, но зато народу разного-всякого уйма, да и музыка
живая. Танцы там, правда, все ритмичные и все прямоугольно-перпендикулярные, но есть один главный кайф: когда-то они заканчиваются. К моменту
этого удовольствия ноги уже росли не из зада, а из головы да вдобавок гудели
и не гнулись. Автомат «от Калашникова» вызывал же клиническую ненависть
и желание прямо сейчас начать борьбу за всеобщее разоружение и мир во
всем мире.
Но само окончание массового строевого безумия было еще частью радостного грядущего: в Системе нас ждали горячие жиры, белки и углеводы
взамен растраченных на усердный строевой шаг. Не омары, а каша, хлеб
с маслом и горячий чай. Но привередливых не было, потому что к тому моменту мы могли уже жрать булыжники с самой Дворцовой, даже не запивая.
И вот в самый разгар фонтанирования желудочного сока в распахнутых
дверях столовой нарисовалась фигура Жоры. Жевательные движения, глотательные всхлипы, бряки и звоны непроизвольно затихали по мере его приближения к столам той или иной роты.
Что могли ожидать от его появления?
Что он еще задумал в четвертом-то часу ночи?!
А вдруг сейчас начнет отбирать ложки или еду у тех, кто щетиной покрыться успел или не сможет с ходу ответить: что такое строй?
Да хрен с ними, с ложками! Нам не до этикета. А вот продовольствия лишаться сильно не хотелось.
Но вместо всего ожидаемого Коноплев подошел к одному из затихших
столов, похлопал по плечу кого-то, разом окостеневшего, с застывающей
в горловине пшенкой и бодро-весело изрек:
— Ну что, зайцы!? Проголодались?
* Боязнь грязи. В простом понимании, мания чистоты и порядка.
66
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Может, так же начинал и дед Мазай, подгребая к острову. Но на первого
русского эмчеэсовца из стихотворения Некрасова Жора походил меньше
всего. Ни треуха тебе, ни бороды. Да и «зайцы» не так счастливы и веселы,
как на сопутствующих сюжету картинках.
Хотя и про вселенскую добродетель дедушки в лодке выдумали все мы
сами. Никто ведь полностью стиха не читал, а потому и держат дедушку за
доброго деревенского чудака с неистребимым желанием спасать лесных
зверушек днем и ночью в любую погоду. А между тем вовсе не таков он, этот
местечковый сельский Ной. Одна только строчка ставит все на свои места:
«Дня не проводит Мазай без охоты», а уж от чистосердечного признания:
«Я их не бью ни весною, ни летом: шкура плохая, — линяет косой», — так просто кровь стынет в жилах. Типа, повезло вам, ушастые, что весна на дворе!
А было бы дело зимой, так на порохе бы сэкономил.
Так что при более внимательном подходе Жора и дед Мазай — пареньки
сильно схожие, особенно в самой памятной строчке:
— Слушайтесь, зайчики, деда Мазая!
Но если деду это было надо обязательно произнести вслух для порядка
среди неразумных «трусохвостов», то Коноплеву достаточно было просто посмотреть в упор на курсанта, чтоб тот быстро начинал превращаться в один
переполненный мочевой пузырь.
Хотя в тот момент в разом притихшей столовой вряд ли кто-нибудь вспомнил отрывок из «Родной речи» в младших классах. Было не до того, а уж до
поиска аналогий и противоречий тем более.
Тем временем Жора подходил то к одному, то к другому столу, продолжая
дружеские похлопывания и несовместимые с его имиджем человеческие
вопросы:
— Горячее? Не остыло?
— Отогрелись, зайцы?
— Отсутствием аппетита никто не страдает?
— Чай да каша пища наша! Верно?
От всего этого волшебного видения участники предстоящего парада начисто позабыли про голодные спазмы. Даже если бы на столах не было ни
крошки, ради этого стоило занять места еще со вчерашнего дня.
Рассказы про начальника строевого отдела с человеческим лицом ходили
по Системе еще долго, принимая причудливые очертания доброй сказки про
заколдованного в чудовище доброго молодца. Верили в это не все, особенно
те, кто лично попадал под кузнечный молот Хранителя Уставного Порядка.
Хотя это было уже не важно.
Вот так однажды вдруг оказалось, что ничто человеческое не чуждо даже
страшным людям.
Бывает.
СТРАШНЫЕ ЛЮДИ
67
Но настоящим алмазом в коллекции, Паханом в клане страшных людей,
настоящим Акеллой в их стае для нашего факультета был его начальник —
Смирнов Игорь Петрович.
И о нем придется рассказать подробно и от души.
От Коноплева можно было уклониться, Волопас, Монумент, Цицей были
опасны только в период нашего появления в зоне их предмета. А вот этот
человек был с нами с первого до последнего дня, заставляя организм выделять адреналин постоянно и никогда не забывать чувства опасности.
Подробно описывать его внешность большой необходимости нет. Достаточно, для начала, отметить поразительное сходство с карикатурным изображением мира капитала. Помните таких злобных пузанов в черном фраке, цилиндре и с маленькой ручной ядерной бомбой? Вот если заменить фрак на форму
капитана 1 ранга, а цилиндр на фуражку или вовсе на мощную лысину «в складочку», то образ уже начнет убедительно вырисовываться. А если озвучить его
прозвище, метко и намертво приколоченное к нему народом, то человеку даже
с полным отсутствием воображения ничего больше описывать не надо.
Начальника третьего факультета звали Хряк.
Знал ли он об этом?
Скорее всего — да, и доброты к окружающему ему это не прибавляло.
В кличке, как в самой короткой характеристике, много чего скрыто. Это
своего рода аналог цепочки ДНК.
В мужском автономном сообществе без прозвищ не обойтись: много
имен-дублеров, чудных фамилий. Но обидные, оскорбительные клички прирастали только к соответствующим личностям. Можно распылить над человеком тысячи кличек, а прилипнет только одна и будет сопровождать его по
жизни, пока носитель либо не сменит среду обитания, либо не покинет этот
безумный мир вовсе.
За примером далеко ходить не надо.
Соколов Василий Николаевич, заместитель Хряка по учебной части, людоед и кровосос был еще тот. Разительного контраста со своим боссом он не
производил и был горьким овощем с той же грядки. Но, имея лицо солиста
военного хора и способность иногда улыбаться и говорить слова, похожие на
добрые, он так и не заработал ничего более ужасного, чем Птица и Вася. Согласитесь, что и то и другое — просто журчание лесного ручья и тихий шелест
кленовых листьев, а не прозвища.
По информации «для внутреннего пользования» Хряк когда-то командовал
артиллерийским крейсером. Возможно, это придумали наиболее сердобольные, чтоб хоть как-то оправдать его злобный характер.
Это ему (как и ему подобным в других ВВМУ) приписывали откровенное
признание:
— Все, кто командовал крейсером, или стрелялись, или становились
идиотами. А вот я выжил.
68
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
После подобного все вопросы и рассуждения были лишними.
Больше всего на свете он любил лично принимать результаты приборки,
особенно большой, и проверять увольняемых на их готовность украсить своим видом Питер. А система оценки у него была своя, крейсерская.
Особую, просто маниакальную страсть он испытывал к состоянию факультетских гальюнов. И, судя по накалу страстей, считал их главной точкой
отсчета, от которой начинается дорога в моря и океаны.
Идет большая субботняя приборка. Весь честной люд в благостном труде
готовит Систему к выходным, и нет такого квадратного метра, который не
подвергся хотя бы фиктивному взмаху швабры. Все шуршит и плещет, гудят
полотерные машины — уменьшенные копии Т-34.
Но все самое важное в стратегической битве за чистоту происходит именно в гальюнах.
Гальюн — это ведь не столько место душевного уединения и физического
облегчения, а еще и место постоянного общения. Потребности организма
могут загнать сюда в один и тот же миг друзей-приятелей с разных курсов
и факультетов, которым все никак не встретиться. К тому же это основное место для блиц-перекуров. Можно сказать, что это был клуб, только не «по интересам», а «по потребностям».
А потом: какой ты moreman, если не скреб старым столовым ножичком
унитазное нутро, не драил до блеска раззявленное орало писсуара, не лил
слез от едкого хлорного удушья? Понятно, никакой.
Начфак посещал любимые объекты последними, чтоб было куда вывернуть зрачок, запустить палец и дыхнуть настоящим факультетским духом.
Поэтому за час до конца приборки входные двери задраивались наглухо на
шваберные ручки, веревочные скрутки и прочие хитрые запоры. Никакие
душераздирающие мольбы, секретные пароли и высокие рекомендации не
могли растопить сердца приборщиков. Ведь стоит потеплеть душой и запустить одного такого, на все готового, как тут же пожалует ОН с контрольной
проверкой, начнет распахивать двери кабинок и обязательно наткнется на
счастливо распахнутые снизу вверх глаза.
А объект ведь им еще не принят!
А в непринятом объекте уже срут!
— Кто пустил?!
— С-с-т-ар-ш-ш-е-г-о сюда!
— А-н-н-н-архия, мать вашу!
А нам все это надо? Нет, не надо. Так что терпи, милый друг, кружи в танце
и пытайся запустить все накопленное на второй цикл переработки.
Заслышав его приближение по характерным воплям на смежных объектах, хором включался смыв, скатывалась вода на кафеле и тонким слоем
распудривалась хлорная известь.
СТРАШНЫЕ ЛЮДИ
69
Через считанные минуты раздавались таранные удары в запертую дверь.
Ее можно было распахнуть заранее, но команды по трансляции: «Объекты приборки к осмотру» — не было, а значит, была шикарная возможность проверить нервы Хряка, а заодно пощекотать и свои собственные.
Главное здесь было не переборщить, хотя бывали и казусы с трагическим
финалом.
Это если вдруг Петрович изменял привычке и решал наведаться к объекту душевной страсти в середине процесса, либо в команде приборщиков
появлялся новичок, не знающий еще всех тонкостей и слабостей Смирнова.
Результат обычно был один. На требовательный стук отправлялся ответ:
— Ты еще хером постучи!
— Рога отстегни да с разбегу!
— Помни присягу и стойко переноси!
И тому подобные дружеские советы. А как поймешь — кто там ломится?
Петровичу эти советы были сильно не по душе, и от того, что об этом он
громко думает, трескалась плитка и опорожнялись сами собой сливные бачки. После чего полностью контуженный диким матерным ором зарвавшийся
советчик оставался без берега на перспективу ближайших выходных.
Не было случая, чтоб гальюн был принят без замечаний. Всегда находился
в его неистощимом мозгу какой-то новый не учтенный нами пустячок, который немедленно обозначался короткой злобной репликой:
— Не блестит…
Это медный краник не так сильно отражает его большое багровое лицо.
— Говно…
Это где-то в глубине унитаза он увидел остатки окаменевшей органики.
— Гадюшник…
За батареей, куда залез его шустрый палец, грязь.
— Лермонтовы, бля…
Рецензия на удачные надписи на стенах кабинок.
— Устранить и доложить…
Это нам всем. Означает, что объект не принят и для нас приборка продолжается. И если с первыми тремя замечаниями более-менее ясно, то с последним полная беда. То ли красить, то ли мыть, то ли дописать. Но краски нет,
смыть невозможно, вдохновенья нет даже на критическую статью. Значит,
просто похерим.
Случалось, что он не принимал все факультетские нужники. И сразу наступал коллапс. Ведь весь народ, терпевший всю большую приборку, начинал
бегать по этажам и безрезультатно ломиться во все закрытые двери, постепенно сходя с ума от накативших естественных надобностей. В конце концов
приходилось из последних сил бежать на другие факультеты, проклиная Хряка и его крейсерские привычки.
70
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Но кто думает, что приборкой все и заканчивается, ошибается не просто
глубоко, а бездонно. Мытарства прошли только разминочную фазу, плавно
подводя факультет от адажио к аллегро, как принято в фортепьянных концертах. А наш пианист-виртуоз был большим мастером по части завершения
собственного же сольного выступления.
Таким завершением было факультетское увольнение на берег.
Чтоб понять святость сего действа простому, не запятнанному военной
действительностью человеку, а также дамам, короткое отступление придется
все-таки совершить.
Это ведь по сегодняшнему жизненному восприятию в слове «увольнение»
ничего хорошего нет и быть не может. Веет от него горем и концом света,
потому как речь, в основном, о потере работы, а значит, зарплаты, уважения
и хороших привычек. Хотя, по моим наблюдениям, молодежь сегодня любым
словом даже огорчить не получится.
Но мы-то говорим про «тогда», про то время, когда молодежью были мы
сами, и в слове том ничего, кроме мечты и желания, мы и слышать не могли.
Да и, как оказывается, по не раз с уважением упомянутому бывшему
гардемарину Далю В.И.*, закончившему Систему незадолго до нас (1814–
1819 гг.), а позднее сотворившему «Толковый словарь живого великорусского языка», также хороший смысл получается.
У него, патриарха русской словесности, слово «увольнение» имеет значения приятные: «освобождение», «отпущенье», «отпуск». Есть, правда, и «чистая
отставка», но в середине 70-х сие значение было неинтересным из-за большой удаленности во времени.
Увольнение на берег, особенно на младших курсах, было действительно сродни освобождению и отпущению. Явление редкое, выпадающее на
выходные и праздничные дни, да и то при наличии на него права. А права
этого тебя в течение недели играючи могли лишить упомянутые уже Волопас, Мерзавец, Монумент и иные страшные и не очень люди. И если хотя бы
один из них одарил тебя «бананом», то про увольнение ты можешь забыть
или читать про это слово у того же В.И. Даля в читальном зале училищной
библиотеки.
А вообще желающих заварить над твоей головой рубочный люк или сжечь
сходню было много: от Минного до Гаражного двора в затылок друг другу.
Просто очередь! Или, как выражаются грубые люди: «раком не переставить»! Даже милые дамы бальзаковского возраста, вещающие нам про
* Вы себе представить не можете, насколько приятно произносить нынче новым,
будучи представленным, или старым приятелям, будучи выпимши: «Да я с Далем
(Нахимовым, Верещагиным, Ушаковым…) в одной Системе учился! Он немного только
раньше выпустился». И ведь чистая правда!
СТРАШНЫЕ ЛЮДИ
71
таинства высшей математики и начертательной геометрии, в той очереди
присутствовали.
Про старшин, что чужих, что своих, и вовсе не говорю.
И вот еще что!
В пору нашего обитания в Системе розги и шпицрутены уже отменили, но
кое-что из крепостного права еще оставалось. Например, наказание от недели до месяца «без берега», а это, как ни крути, месяц внутри периметра.
Забеги на зарядку и упражнения с метлой на прилегающей территории не
в счет.
Короче, построиться на Минном дворе могли не только те, кто дружил
с плоской и некрасивой девушкой в очечках по имени Учеба, худой старой
девой Дисциплиной, но и с бесшабашной кралей с нехорошей репутацией по
имени Удача. А таких, сразу скажу, было не сильно много, особенно с первого
курса по третий.
Но третий факультет по количеству жителей, на самом деле, первым будет.
И даже если каждый из той гадкой очереди лишит глотка свободы одну юную
душу, а какой-то упырь и того больше, то все равно вывалится на двор человек триста.
Уже проверенных — перепроверенных.
Наглаженных во всех доступных утюгу местах.
С фамилией и номером военного билета на каждой тряпочке.
Имеющих волос на голове меньше, чем на всем остальном теле.
С двумя иголками и нитками в тайнике головного убора.
С чистыми носовыми платками и расческами, которые незачем.
.....................................................................
И многими другими внешними и внутренними штучками, что зовутся
в общем смысле: «готовностью к увольнению».
Но самое заветное и дорогое греет каждому его внутренний карман!
Это увольнительный билет или записка.
Но это не просто билет и не просто записка!
Это проездной в маленькое счастье, волшебный мир, если хотите.
Душевная вещь «Ticket to the moon»*, если ее просто слушать, а не пытаться перевести, как раз про это, про этот самый билет.
То есть у вас уже есть все. Надо только шагнуть за порог уже распахнутых
ворот. Уверенной поступью с левой ноги. А может, и с правой. Кто вышел из
учебной недели без потерь, имеет право с любой…
Но тут на Минном дворе появляется Хряк.
Взгляд маленьких глаз зол и беспощаден.
Крупные формы прессуют воздух до звона в ушах.
* Electric light orchestra. Альбом «Time» 1981 год.
72
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Ноги загребают широко, вразвал.
Руки замкнуты в районе кобчика.
Дежурный по факультету командует, разбегается для доклада, но тут же
разбивается о монолит слова и тела:
— Первую шеренгу…
— Первая шеренга! Два шага вперед! Шаго-о-о-м… марш!
Хрясь, хрясь.
Над двором повисло серое отчаяние. Огромное и тяжелое, словно бескрайняя железобетонная плита.
Вероятность уволиться для многих становится столь же призрачной, как
урологу или проктологу найти алмаз Куллинан* в рабочем месте пациента.
Хряку было бездонно и безбрежно наплевать на то, что тебя в течение
часа уже осматривали пристально командир отделения, командир взвода,
старшина роты, командир роты, дежурный по факультету. У него были свои системы оценки качества увольняемого. Исходя из них, тот должен быть сильно
лысым, до обморока уставным и стойко ненавидеть жизнь «за забором».
Между шеренгами образовался коридор, в который и ломанулся Петрович. За ним с похоронными лицами последовали обеспечивающие** рот.
Самым убийственным был отсев по прическе.
— Стрижка…
— Головные уборы… Снять!
Образовался длинный ряд скорбно склоненных затылков. Существовала
теория, что если голову наклонить, то волосы на шее меньше топорщатся. Но
для Хряка теорий не существовало. Он был убежденным практиком и ярым
нигилистом хороших манер. По известным только ему одному признакам он
останавливался за спиной жертвы и запускал указательный и большой пальцы в прическу. Если волосы удавалось защемить, то раздавалось короткое:
— Захватываец-ца!
В переводе на человеческий это означало примерно следующее: «Эта
прическа не соответствует требованиям: моим и Устава. Ее владелец должен
сдать увольнительную и отправляться в роту. Подстричься, как положено,
и готовиться к увольнению. Но уже завтра. Сегодня его поезд укатил с громким колесным перестуком».
Если захватывалось крепко, то какое-то время «неположеноволосатый»
тащился следом, наклонившись вперед и неловко вывернув голову до следующего преступного затылка.
Если толстые пальцы соскальзывали, то появлялся шанс.
* Звезда Африки. 621 грамм с копейками.
** Командиры рот или старшины, встающие у ротного руля с субботы до понедельника.
СТРАШНЫЕ ЛЮДИ
73
Через пальцы не проскакивало обычно человек десять. Норма.
Только напрасно радовались те, кто «прокатил» по прическе. Следующую группу «почти счастливых» проверяли уже на предмет бескозырки или
фуражки:
— Это что?
— Бескозырка…
— Писсуар это. Ясно?
— Ясно…
— Что тебе ясно?!
Петрович начинал заводиться. В данный момент он не принимал соглашательства.
— Это писсуар…
— Так и неси его в галью-у-у-н!!!! Чтоб все в него с-с-сцали-и-и!
Выкосив так еще с десяток, Хряк приступал к отеческим беседам. При
этом он подходил к бедолаге в упор, выставлял козырно ногу и так наклонял
голову к собеседнику, что его большое розовое ухо закрывало тому пол-лица:
— Курсант?
— Соколов, товарищ капитан 1 ранга.
— Куда собрался?
— Домой, товарищ капитан 1 ранга.
— Зачем?
Вопрос мог поставить в тупик любого, но не Леху.
— С родителями пообщаться!
— А сюда они прийти не могут? На КПП? Поболтали, и кранты. Ты учиться,
они к телевизору. А?
— Так на программу «Время» опоздают, товарищ капитан 1 ранга!
— Ну да. Могут. Ладно. Сходи.
У Лехи в каждом глазу по огромному приколу, а у Хряка все лицо задумчивостью затянуло: где же тот, кто идет в увольнение «не по делу», без ясно
видимой цели? А значит, может притащить грубый проступок.
— Курсант?
— Колесник, товарищ капитан 1 ранга!
— Местный?
— Никак нет!
— Какого рожна намылился?
— В библиотеку Академии наук, товарищ капитан 1 ранга!
Звучит потрясающе! Все дышать прекратили. Но Митька НЕ ВРЕТ! Потомуто в год выпуска только одна его фамилия будет украшать мраморную доску
в Картинной галерее.
— А в нашей все прочитал?! Ва-а-ня Жу-у-ков…
— Никак нет, но там…
74
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
— Молча-а-ть! Библиотека! Консерватория! Нахватались, б…ди, умных
слов! Еще скажи К-У-Н-С-Т-К-А-М-Е-Р-А! А? Ну скажи, скажи! Зоопарк, бля,
фонтаны! Сам водки в парадняке нажрется! Обрыгает все! Обоссцыт! И вонзит ржавый штык в спину факультету!
— Товарищ капитан…
— Сдать увольнительный! Старшина! Отвести его в библиотеку, поставить
рядом дневального! Пусть сидит, пока не начитается до обморока! А город
спит спокойно!
Митьке Колеснику можно только посочувствовать. Сам нарвался. Лучше
б сказал, что к бабам в общагу. 50 на 50, но, скорее всего, прокатило бы. Все
зависит от того, что в данный момент у Хряка под фуражкой. Но об этом никто
не знает. Даже он сам.
— Курсант?
— Миронов, това…
— Знаю!
— ?????
— Знаю, что капитан 1 ранга. Куда собрался?
— В кино.
Санек уже оценил ситуацию и выбрал самый безобидный, а потому и проходной вариант.
— А у нас не крутят?
— Это я смотрел.
— Американское небось! Буги-вуги, хиппи, жопы голые…
— Никак нет! Наш. Тут у нас в «Балтике». Называется «Помни имя свое».
— Не смотрел. Но название правильное. А то другие… Наепенятся и ничего не помнят! Даже имени. Сходи, сходи. Да и рядом это. Лучше в кино, чем на
танцы. Разврат, связи разные. А потом оп! Сифилис!
Последнее слово произнесено на весь Минный двор. Некоторые стали
лихорадочно вспоминать способы защиты в полевых условиях и первые признаки, на всякий случай. Тетки из секретной части, идущие на выход, резко
тормознули и заволновались.
— Ну, в кино его пока нет! Сходи…
По части отеческих советов и неожиданных решений начфак был большой
мастер. Вспоминается сюжет, тоже связанный с увольнением.
Командир братской минерской роты «азов»* Баранов принес на подпись
Петровичу увольнительные в будний день.
Увольнение в будний день можно приравнять к космическому полету
или участию в Синопском сражении. Правда, сегодня причины более приземленные.
* На каждом курсе факультета было две роты: противолодочная (31–35) и миннотральная (31А–35А).
СТРАШНЫЕ ЛЮДИ
75
— Та-а-ак! Этот Ирютин куда собрался?
— Дак по вашему распоряжению: унитаз для гальюна купить вместо
расколотого.
— Ну да. Помню. Сами толчок сломали, сами пусть и покупают. А этот?
— Курсант Андреев. Сестру встретить с Севера. Она с маленьким
ребенком.
— Андреев, у которого отец…
— Так точно! Он самый.
— Сестра — вещь святая. Надо встретить. Еще?
— Все.
— На хера тогда Ирютин? Пусть Андреев толчок и купит.
— А сестра? Магазин-то закроется.
— Думать не учили? Купит унитаз, потом встретит сестру. Сам дите взял,
толчок пусть сестра несет. Все за вас решать надо…
Все разумно. Женщина с унитазом в руках на улицах Питера для Хряка
дело пустяковое, заурядное, можно сказать. И все вопросы решены разом,
и количество увольняемых сократилось в два раза. Молодец? А то!
Но вернемся на наш Минный двор.
В оставшееся время еще надо проверить содержимое портфелей на отсутствие в них антисоветских вещей и предпосылок к прямой уголовщине.
Потом пара-тройка носков на нужный колер, трусов на «цветочек с горошком» и ременных блях на форму загиба. А как же?!
Дежурный по училищу, выпустивший на волю уже все факультеты, кроме
третьего, может хоть застрелиться из родного табельного, но «смирновский»
пойдет в город только проверенными рядами. С чистыми помыслами и нужным результатом!
Он сказал!
А сказать он умел! Ко всему прочему, это был еще тот оратор!
Если бы Цицерон, Авраам Линкольн и Троцкий могли хотя бы однажды
услышать его обличающие монологи, то получили бы на всю жизнь стойкое
отвращение к ораторскому делу и остались неизвестными миру молчунамизатворниками.
От его высказываний с трибуны на факультетских собраниях с грохотом
падали в обморок особо впечатлительные тетки из служащих. И, надо сказать, причины на это у них были.
— Теперь о главном. Курсанты разучились срать! (Звук двух падающих тел.
Проснулись все, даже Сэм.) Иду мимо факультетского гальюна, а навстречу
курсант. Сам мелкий доходяга, а тащит газетную подшивку, будто у него не
очко, а сопло реактивного самолета.
— Соколов, Михайлов и Лепешкин тут же полезли по черным углам заниматься черными делами. А этот Лепешкин вообще плод незрелого ума!
76
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
— Мы готовим минеров. Мы готовим противолодочников. Но мы не готовим алиментщиков! Забрался к подруге в трусы — доложи!
— Все, кто слушает под одеялом западную музыку, не знает, что между
строчками он жадно заглатывает буржуазную наживку!
— И то, что пуля часового не попала в окно санчасти и не убила там когонибудь — большая случайность! Не овладел, гаденыш, теорией вероятности.
(Пауза. Соскочил с мысли.) Не можешь стрелять, так бей прикладом!
— Курсантам можно хранить только фотоаппарат, а остальные шпионские
предметы, как магнитофоны, проигрыватели, нет. А у Широбокова находят
карманный телевизор и две банки окурков! Каждая по килограмму!
— У него уже на член ни одна фуражка не налезает, а ему из дома все
конфетки в посылках шлют!
Что говорили, о чем думали мы тогда — представить не трудно. Слова
непечатные, мысли и того хуже. А ведь запомнилось.
Да уж. Чего только за пять лет не было. Сколько миллионов клеток спалили в наших неустоявшихся нервных системах «страшные люди», осталось
неучтенным навсегда.
Но однажды ворота Системы закрылись за нами, четко разделив своим
грохочущим железом все на прошлое и настоящее. В гулких дворах остались
лишь россыпи сорванных курсовок и погончиков с якорем.
Никому это не показалось тогда ни грустным, ни трагичным. Мы просто
еще не знали, что лучших воспоминаний для многих из нас во всей нарастающей, набирающей вес и километраж жизни больше просто не найдется.
И в какой-то момент на очередной встрече «фрунзаков» на тех самых воротах
захочется наотмашь написать ярко и крупно: «И это не пройдет», словно вступая в молчаливый спор с мудрым царем Соломоном.
И вот ведь что интересно. Вспоминая сегодня на наших сборищах всех
тех «страшных людей», в который раз ловим себя на мысли, что жажда мести
им давно растворилась в годах последующей службы, на кривулях которой
встречались персонажи и похлеще, и пострашнее.
Первые лейтенантские годы мы еще при случайных встречах на тесных
флотах делились своими «подвигами», эпизодами лихого «бабострела» и корабельными мюзиклами на шильном настое. А когда поунялись и поостыли
в юношеском понтярстве, то стали частенько вспоминать наших учителей
и воспитателей. И как вы думаете, кого поперед всех?
Совершенно верно! Именно «страшных» людей!
Но в наших сбивчивых, импульсивных монологах не было ни капли не то
что ненависти, а даже неприязни.
А знаете почему? И я не знаю…
Простили? Конечно!
А к тому же еще и подумали: а что они от нас хотели?
ПРАЗДНИК ДЯДИ ЗУЯ
77
Может, выработать стойкий иммунитет на тех еще более «страшных
людей», которые нам обязательно, и не раз, встретятся?
Тогда у них это получилось. И без простого «спасибо» здесь не обойтись.
Апрель 2012 г.
ПРАЗДНИК ДЯДИ ЗУЯ
В человеке, как утверждают психологи и социологи, масса нереализованных талантов и скрытых способностей. И об их существовании этот самый
человек может так и не догадаться за всю отведенную ему Всевышним жизнь.
Как говорится: «Видимая часть Вселенной — это еще не вся Вселенная».
Бывает, что эти самые таланты и способности так и остаются внутри их
несведущего владельца под спудом и уходят вместе с ним в мир иной, чтоб,
возможно, раскрыться-таки в другой жизни. То ли не было для этого у человека искреннего желания, то ли не случилось нужного момента.
А бывает и так, что какая-то нештатная ситуация вскрывает тайное хранилище, и наружу вылетает все сразу или по частям, сильно удивляя как самого обладателя, так и его окружающих. После чего все выпорхнувшее либо
разворачивается во всю ширь и живет с хозяином в любви и согласии, либо
снова исчезает до следующего козырного случая.
Такова уж природа человека, до сих пор слабо изученная, а потому постоянно дарящая миру миллиарды сюрпризов, приятных, не совсем, а то и вовсе
омерзительных.
И вот как раз в этом имели мы возможность не однажды убедиться в нашей славной противолодочной роте набора 1973 года.
Скрытые качества и таланты в ту пору перли просто из всех, словно на соревнованиях, главным призом которых был высший балл отечественного IQ!
Может, отмычка для этого какая у Системы была припасена, а может, просто
благоприятная творческая среда добротного товарищества и братства.
У одного вдруг появляется тяга к золотошвейному ремеслу, и он начинает
шить такие «крабы», что фабрика в Торжке не просто отдыхает, а находится на
грани банкротства.
Другой из затерханного домашним воспитанием и обескровленного
собственными комплексами женоненавистника превращается в «мачо всех
времен и народов», безжалостно разбивающего нежные девичьи сердца
и идущего без оглядки, хрустя скорлупой от этих самых сердец и обрывая
крылышки слишком надоедливым «кудряшам» с луком и стрелами.
Третий начинает бить чечетку. Сначала тайно по ночам в ротном гальюне
на кафельном полу, а потом где ни попадя под собственный молодецкий посвист. И степ и фламенко в одном тазу!
Четвертый шаржи рисует.
78
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Пятый модельные стрижки «а’ля navy» за десять минут.
В общем, кого куда только ни разворачивала военно-морская повседневность на тернистом и ухабистом пятилетнем пути к лейтенантским погонам.
Но один случай был особым. Даже не просто особым, а особо выдающимся. Потому что произошел он с человеком, который ни в особые, ни в выдающиеся не только не лез, но и всячески запрещал себе глядеть в эту сторону.
Ему и без этого было все славно и замечательно.
Жизнь в том формате, который он использовал, устраивала его безо всяких эксклюзивов. Так устраивала, что он умудрился остаться на второй год,
чего в Системе случилось, скорее всего, во второй раз со времен Цусимы или
Февральской революции.
Звали человека Олегом Роговым, с домашним уютным прозвищем Мамуля*, а Шура Кудрявцев в пике хорошего настроя окрестил его еще более
ласково, но на «аглицкий манер» — Мэм.
Конечно, только за одно шестилетнее обучение в Системе того уже можно
было считать уникальным. Гагарин всего один виток вокруг Земли сделал,
а Мамуля вокруг первого курса целых два!
Но этот успех не мог быть засчитан, особенно в нашей-то отличной роте.
Никто человека подколками не мытарил, былыми «заслугами» не корил — не принято было, да и расспросами не доставали: надо будет — сам
расскажет.
Хотя рассчитывать на последнее особо не приходилось.
Мамуля жил в полной гармонии с самим собой и был этой взаимностью
очень доволен. Нет, отщепенцем и изгоем он не был, просто держался слегка
в стороне, подпитываясь общением со своими друзьями с гражданки.
На этой самой гражданке он, видимо, нехило провел свои младые годы,
за что и получил «пожизненное в ВМФ» от собственного батюшки.
Его отец, весьма уважаемый человек в БМП, был навечно сыт сынулиными проделками и шалостями, а потому твердо решил, что служба на гражданском флоте будет наследнику чересчур шикарным подарком, а самому флоту
на пользу не пойдет.
А вот в ВМФ — в самый раз. Там рихтовали и не такие дефекты мозговых
отсеков.
Авторитет отца был непоколебим, и Мамуля оказался в ВВМУ имени наркома М.В. Фрунзе на факультете № 3.
Военно-морская Система так поразила его своим резким отличием от
привычного образа жизни, что первый курс он провел в изумлении, близком
к анабиозу. Из состояния замороженного мамонтенка Юкки его вывело лишь
известие об отчислении по причине мощного отрыва в сторону от остальных
в вопросе успеваемости.
* Рассказ «Капитан Зурита». Сборник «Дивизион № 17».
ПРАЗДНИК ДЯДИ ЗУЯ
79
Исход был только один — буквы «СФ» на погон и два года «срочной»,
полностью свободных от вышмата с сопроматом и начерталкой.
Но снова на разломе ситуации появился отец, и в задаче с единственно
правильным решением вдруг появилось второе: Мэм был запущен на второй
героический круг, чтоб стать первым героем «шестилетки».
Бывшие капитаны не могли не найти общего языка с бывшими командирами. Только не надо резвых умозаключений про «бабло», «откаты» и прочие
атрибуты дня сегодняшнего! Деньги тогда были не в самом большом почете,
а про что-то другое врать я не буду.
И появился у нас в роте обладатель вечно последней папиросы.
Так его окрестили пораженные никотиновой зависимостью.
Не любил Рогов, когда у него стреляют курево, и сам не стрелял. И для
этого у него была припасена одна устойчивая «фишка».
Мамуля, как и многие «курцы» в нашей округе, смолил классический
«Беломор» фабрики Урицкого. Смолил крепко, на каждом перерыве. К тому
же папиросы хранил не в рваной деформированной пачке с надорванным
углом, а в настоящем портсигаре с тиснением то ли былинных богатырей, то
ли охотников на привале.
С одной стороны, это красивые понты, а с другой — глубокий экономический смысл. Пачку можно хранить где угодно, выкладывая по две-три папиросины, чтоб, когда тебе зададут простой и вечный вопрос: «Закурить есть?»,
с готовностью вытянуть портсигар из кармана, щелкнуть крышкой и молча
протянуть его «стрелку», вроде как:
— Угощайся! Какие дела, брат?
Дел-то, может, и нет, да кто возьмет ПОСЛЕДНЕЕ!?
Так и уживались вместе доброта и бережливость.
Но это так, штрих к портрету, в принципе, ничего не значащий, тем более
что красиво обыгранный. Да и стреляли у Мамули не часто — слишком он
взросло и вальяжно выглядел. Прямо актер театра и кино Громадский Р.Б.
в лучшие времена, правда, не столь разговорчивый и громогласный.
Напротив, говорит он негромко, вкрадчиво и при этом норовит взять
собеседника за локоток. Так обычно делают личные врачи, адвокаты и фарцовщики с «галеры». А в основном немногословен и предпочитает помолчать
в стороне.
Военная служба и он были несовместимы, как виагра со снотворным.
Даже у Люси, что заведовала чайниками на камбузе, командирских качеств
было куда больше. Он так и остался с чистым курсантским погоном до получения лейтенантских. А потом Флот, видимо, выдавил из него дурной пацифизм
и соглашательство.
Но вот чего-чего, а солидности у него хватало! Он мог этим даже с командиром роты поделиться. Выглядел он куда как постарше многих из нас.
80
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Годы, проведенные в компании юных питерских мажоров, в атмосфере,
насквозь пропитанной «бонами» и «чеками»*, шли, судя по нему, год за три,
как у партизан**.
А в остальном Рогов был такой же, как и все.
Жевал то же самое, что и мы «от Лукича»***, драил тот же кафель, что и
Соболев с Колбасьевым, и дневалил у той же тумбочки, что и все.
Более того: чтоб не ввалить всех в убийственный стресс, он так и не стал
отличником учебы. А это говорит о сильной психологической устойчивости
и прочных взглядах на жизнь.
Какими-то иными заслугами и способностями, с которых я начал сей рассказ, наш герой не обладал, но не сильно этим комплексовал, так как второй
год отсидки на том же курсе надо было провести абсолютно незамеченным,
я бы даже сказал, стерильным от соблазнов и искушений.
И может быть, он так бы и добрел до лейтенантов абсолютно ни в чем не
замеченным, в отблесках чужих подвигов и залетов, но…
Пошли мы после первого курса, который он наконец-то одолел, в поход
Кронштадт — Балтийск на легендарном крейсере «Киров».
Там все и случилось.
Поход был последним для корабля, а значит, как и положено: ветераны,
киношники, плановые стоянки и потери хода вне всяких планов.
Чем он нам запомнился?
Перловкой с подливой из свинячьих кусков со щетиной, трехъярусными
койками, крейсерскими крысами около двадцати сантиметров в холке и полным отсутствием страха перед человеком. Но главное: Мамулиным дебютом!
Кто-то проявил себя в качестве пятого дублера сигнальщика, кто-то
овладел-таки секстаном, кто-то тырил по ночам шильдики с кают и барашки
с иллюминаторов****. Тем или иным образом каждый норовил показать себя
в морском деле.
Один Мамуля по-прежнему ничем особым себя не проявлял. Он ждал своего часа, и этот час настал.
Случился однажды какой-то редкий момент в нашей практикантской
жизни, что мы вдруг оказались в дурмане свободного времени, в этаком
дисциплинарном вакууме.
Мы не драили пайолы, не сдавали зачеты по устройству корабля и книжке
«Боевой номер», не бежали опрометью по тревоге и даже не чистили гнилые
* Своеобразная «параллельная валюта», существовавшая в 1964–1988 годах.
** Выслуга лет для партизан засчитывалась, как год за три.
*** Бессменный шеф-повар Системы. Говорят, так и умер у котла.
**** Охотники за сувенирами срезали даже латунную табличку с каюты командира
крейсера. В ходе облавы на них был найден «нечейный» вещевой мешок с реликвиями, в т. ч. и эта злополучная: «Командир корабля».
ПРАЗДНИК ДЯДИ ЗУЯ
81
корнеплоды. Мы просто отдыхали, и над нами не нависала суровая тень военного образа жизни.
Даже ни одного начальника в непосредственной близости!
Наши Ленноны и Маккартни тут же схватились за гитары и начали преобразовывать три аккорда в романтическую вечеринку для юных морских душ:
Полночь, в городе фонари замерцали,
И по крышам дождь застучал,
Курили ребята и просто мечтали,
А в городе, может быть, кто-то не спал.
Потом:
Солнце незакатное и тёплый ветер с веста.
И штурвал послушный в стосковавшихся руках.
Ждите нас, невстреченные школьницы-невесты,
В маленьких асфальтовых южных городках.
А сразу без перерыва да в задор:
Не хочу я быть простым курсантом!
Не хочу учиться я на лейтенанта!
А хочу я быть пира-а-атом!
Грязным, страшным и лохматым!
...............................
И тут вдруг с нижнего рундука, где пользовалось моментом боевого затишья тело Нейтрального Человечища Рогова О.А., раздалось:
— Мне спеть что ли? А то какую-то повидлу гоните.
Все стихло разом, лишь в чьей-то гитарной деке резонировал заблудший
звук то ли в миноре, то ли в мажоре.
Народ принялся тихо стягиваться к месту возможной сенсации, а из межкоечных пространств стали прорастать всклокоченные головы.
Шура Кудрявцев, безошибочно почуяв приближение чего-то необычно
веселого, типа партийного собрания в бригаде кладбищенских землекопов,
как бы безразлично (не вспугнуть!) спросил:
— Мэм, а чего играть-то?
Тот долго и нудно ковырял память, но не найдя там ни Визбора, ни Окуджавы, ни, на худой конец, Городницкого, решил исполнять что есть.
То есть почти свое.
Снисходительная улыбка, легкое покашливание и из заникотиненных
легких раздалось:
— Праздник в доме дяди Зуя.
— Это чье? Кукин? Клячкин?
82
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
— Херачкин. Не знаешь?
— Не-а. Да ты начинай, а мы подстроимся…
Про «подстроимся» они сразу же здорово погорячились, но еще об этом не
догадывались.
— Ну, подстраивайтесь…
Не стал дожидаться Мамуля вступления, и:
Большой был праздник в доме дяди Зуя…
И неожиданно замолк. Строчку номер два, видимо, ловил да гитаристов
дожидался.
Шура с Мурзиком уши трубочками и по струнам не очень уверенно: бреньбрень… Как слабовидящий в переполненном и прокуренном зале дискотеки
пытается найти свободный столик.
А солист все молчит — память выжимает.
Наконец продул ячейки, вдарил ладонью по колену и снова кинулся в
громкую декламацию:
Сам старый Зуй сидел, как жирный кот.
За Ваську скубаря, буржуя, бля, буржуя.
Маруську замуж выдает.
Аудитория еще не поняла ни жанра, ни мелодии, но уже уловила в словах
мотивы социального неравенства и классовой неприязни при упоминании
буржуя. Может, песня-то про революцию? Ну, там про свободу, равенство
и братство…
Не тут-то было. Продолжение поставило все на свои места:
Маруська — баба при фигуре,
Ни дать, ни взять красавица была,
Сидела она в тюлевом ажуре
Пауза…
Пацаны по струнам дрын-дрын…
Ну, вспоминай, ра-адима-а-й!
И тут память, подорванная, видимо, приютским детством, дала сбой. Но это
Мамулю терзало недолго, а рифма в блатной песне — вещь необязательная:
На Ваську глаз кося кривой
Закончил он, здорово подгадив сим экспромтом репутации Маруськи,
которая только что ходила в фигуристых кралях.
ПРАЗДНИК ДЯДИ ЗУЯ
83
Ни ритм, ни голос, ни тем более рифма его не волновали. Судя по надрыву
и чувственности, он хотел донести обстановку, царившую в уголовном мире
Питера начала двадцатых годов.
Иногда послушать песню в исполнении человека с полным отсутствием
у того слуха, голоса, да еще и памяти, просто дороже дорогого!
Эффект просто безразмерный!
Это сродни явлениям удивительным своей несовместимостью, а от того
жутко интересными и веселыми до повизгиваний, типа сплава мужиков
по Вуоксе на резиновых бабах, соревнования по спортивному рок-н-ролу
среди пузанов-гаишников или пушкинских чтений в бригаде таджикских
гастарбайтеров.
Но зато наконец-то определился песенный жанр! В сыром, уже тесном
от народа кубрике, запахло романтикой, круто замешанной на уголовщине
и бандитизме времен последнего свержения самодержавия.
Наличный зритель просто дыхание перекрыл от неожиданности. Аккомпанемент снова принялся струны мять, но уже на манер блатной, потому как
второй куплет снял все сомнения. Стало как-то сразу очевидно, что речь пойдет не о морских походах, первом поцелуе и женском коварстве.
Хотя, стоп!
Про женское коварство все-таки нам тоже было поведано.
Именно поведано. Мамуля с первой строки еще пытался прицепить слова
к мелодии, но быстро бросил. Это мешало вспоминать сами слова и укладывать их в строки. Да и не его это дело, пусть гитаристы расстараются.
Так и продолжали они идти с песней по жизни, каждый своим путем:
Вдруг обстановка начала сгущаться,
Стал воздух тяжелее топора,
Пришел сам Васька-фармазовщик, фармазовщик,
Пришли с полбанкой два вора
Задумался, словно размышляя: всех ли перечислил?
И нашел-таки забытый персонаж:
Пришла та бабушка, что делает аборты.
Упомянутая бабуся-гинеколог, хоть и никаким боком не влезала ни в размер, ни в рифму, но не могла остаться неупомянутой. Этого требовала истина,
её героическая профессия и список приглашенных.
Вот тогда я понял, что такое «тихий хохот».
Зритель просто отползал в темные недра необъятного кубрика, чтоб не
спугнуть кураж солиста, а также дать место другим посмотреть на него, родимого, вживую.
84
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Голос и текст продолжали бегать от аккомпанемента, словно клопы от
прожектора. Но мимика, жесты и горевшие воровским блеском глаза покрывали все с лихвой. Будто сам исполнитель был на той малине лично и не один
раз, словно сам он тогда сидел в центре бандитского застолья.
В конце концов гитаристы бросили тщетные попытки как-то настроиться
на Мамулю, и каждый начал гвоздить что-то свое.
И сразу в этой жуткой какофонии песня нашла себя и даже зазвучала.
Вбежал мальчишка, шум перебивая,
И сообщил собранию всему,
Что Зинка — шкура, бля, косая,
Ведет облаву ГеПеУ.
Конечно, глупо было бы рассчитывать на: «Взвейтесь кострами, синие
ночи», или вовсе «Пусть всегда будет солнце!», но чтоб такое…
Идеологическая сторона была в явном противоречии с решениями
24 съезда партии, а с моральным кодексом строителя коммунизма и вовсе
в явных и неразрешимых «контрах». Кое-кто начал даже с опаской озираться
по сторонам.
Но Мамулю все это не волновало. Он закусил удила, сорвался с цепи, белены объелся и страх потерял. Будто он еще у Леньки Пантелеева бессменно
на «шухере» стоял да по форточкам с младенчества смыкал.
Как истинный солист, он выпусти наружу скрытый, придушенный Системой
темперамент и моментально преобразился: стучал кулаком по колену и рундуку и вел себя столь неадекватно, как артист в творческом экстазе, когда он
не видит ничего, кроме изумленных глаз сраженного зрителя.
Все гости, как сидели — ох…ли,
А старый Зуй совсем опиз…л,
Бутылки водки со стола летели,
И был Зуй бледен, словно мел.
Последняя строчка прозвучала с таким надрывом, что уплотнившаяся до
пределов аудитория поняла: эта песня закончилась. Так и не суждено нам
было узнать: чем-таки закончилась свадьба на «малине»: криками «Горько!»
или «Всем стоять! Лапы в гору!».
Мамуля же не стал ждать аплодисментов или осуждающего свиста, а без
перехода и перерыва, чтоб не остановиться, рванул дальше:
А где же ты, моя пацаночка!?
И кто тебя ласкает?
Начальник «УгРа»
Иль старый уркаган?
ПРАЗДНИК ДЯДИ ЗУЯ
85
А может быть, ты подалась налево?
И при попытке в тебя шмальнул наган.
Романтичный зритель настолько опешил (подобрал я самое безобидное
слово) от предложенного репертуара, что не сразу вспомнил про то, что даже
в самом экзотическом блатняке должно быть что-то вроде стихов и музыки.
Конечно, каждый из нас в то время знал пару-тройку блатных песен или их
вольные перепевы, но чтоб такое услышать! Да еще от человека, который до
этого производил загадочно-интеллигентное впечатление.
А может быть, лежишь ты под откосом?
С разбитой грудью у чужих ворот,
И по твоим, по шелковистым косам
Прошел чекиста кованый сапог…
Розенбаум, услыхав это, со своими неубедительными: «Гоп-стоп, мы подошли из-за угла» и «Нинка, как картинка, с фраером гребет», просто бы
остался в своей «скорой» навечно, проклиная некстати подвернувшегося
конкурента. Задним числом, используя бесполезное сослагательное наклонение, ему пришлось бы осознать, что надо было глубже ковырять пласты
российского «блатняка».
Более того: он никогда бы не подумал, что абсолютное отсутствие вокальных данных может дать такой обалденный эффект! Да при этом еще, когда
и аккомпанемент нарезает по струнам «кто куда», соревнуясь в общем бедламе с солистом.
Едва смолкли раскаты дикого хохота, как Мамуля затянул другую, более
оптимистичную и жизненную, оторвавшись, наконец, от криминала с бандитизмом. А главное, про любовь и чувства:
Сидели мы у речки, у речки-говнотечки
В двенадцатом часу.
Ты прислонилася ко мне корявой рожей
И пела, ковыряяся в носу,
Ты пела так, что выли все собаки,
А у соседей обвалился потолок,
И мне хотелася без шума и без драки
Обнять, поднять тебя и ёпнуть об пенек.
Песни обрывались так же неожиданно, как и начинались. Объединяла их
по-прежнему одна общая мелодия, которой не было.
Хранителям и знатокам урканской лирики скажу сразу: текстовку излагаю
так, как солистом было исполнено. Не больше, не меньше. Память отчего-то
86
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
настолько прочно зацепила именно ту трактовку. Видимо, впечатление было
сильное.
Сколько это безумство могло продолжаться, сказать трудно. Спасло нас
два обстоятельства: скромность Мамулиного репертуара и появление на
горизонте кого-то из пропавших было начальников. Тот не смог пройти мимо
всхлипов и рыданий, рвущихся из-под люка десятого кубрика.
— Смирно!
Все разом прекратилось, зритель начал торопливо рассасываться.
Вызова «на бис» уже не получилось.
Ржать попеременно продолжали то тут, то там, аж до вечернего чая. Только
Мамуля в веселье не участвовал, настолько сам был ошарашен и задавлен
обрушившейся на него славой.
Не знаю: что там на самом деле было у Зуя и насколько там удался праздник, но наш музыкальный вечерок «Киров-74» получился на славу.
Потом пытались не раз повторить этот короткий сольный концерт, но…
Больше такого праздника не получилось. Некие повторы были, но так
ярко и незабываемо наш шансонье уже не взлетал.
И опять не сдержался я и полез в архивы посмотреть: а что там говорили
про певцов и песни на Руси?
Оказалось, что не забыты они нашим мудрым и точным народом:
Отыскал: «У каждого соловья песня своя», «Поёшь по строкам — не гляди
по сторонам».
Или вот: «Голосу нет — душа поет» и «Красна сказка складом, а песня
ладом». Тоже ничего.
Но больше всего приглянулась: «Одна песня была у собаки, и ту у волка
переняла».
Прямо в точку! Особенно про оригинальное исполнение и небогатый
репертуар. Просто связь времен какая-то.
Сколько сразу разных мыслей, аналогий, умозаключений!
В том числе хрестоматийное: «какая кухня — такая и песня». К нашей,
уже помянутой кухне крейсера «Киров» исполненные песни подходили более чем.
И не тот ли это «волк позорный», которого у нас теперь так часто упоминают независимо от социальной принадлежности?
А может, «волк позорный» — это хреновый певец на «фене»?
Как вы сами-то думаете?
Послесловие
Совсем недавно удалось вдруг узнать одну очень интимную подробность
из гражданской юности нашего героя, которая меня поразила не меньше,
чем тот его «сольник» в далеком семьдесят четвертом.
Оказывается, он учился играть на фортепиано!
КОНЕЦ СВЯЗИ
87
Или его учили при полном отсутствии собственного желания.
Была в 60-х в моде такая особая форма издевательств родителей над собственными детьми. С использованием разных музыкальных инструментов.
Я бы назвал ее «музофилия».
Меня ведь самого пытались насильно научить игре на аккордеоне. Научить не научили, а вот инструмент этот я ненавижу до сих пор. И сегодня, когда я вдруг слышу мелодию «Аннушки», «Жаворонка» или, не дай бог, «Амурские
волны», то даже думать начинаю непечатно.
Возможно, у Мэма было то же самое. Только ему пианино досталось.
И он однажды, все-таки завязав с белыми и черными клавишами, назло
всем ударился в уголовный фольклор?!
Получил, так сказать, свободу, и тут же сложил на ее алтарь весь наличный
слух и голос, заодно дав пожизненный обет петь отныне только блатные песни. И то если сильно прижмет тяга к прекрасному.
Так это или нет — знает только он сам.
Прочтет — расскажет, если сочтет нужным.
Или промолчит.
Интригу лучше хранить во внутреннем кармане.
Причем собственном.
Декабрь 2012 г.
КОНЕЦ СВЯЗИ
Экзамен, как жизнь вещует, можно в муках сдать, благополучно завалить
или перенести, то есть трусливо покинуть поле боя, прикрывшись справкой
о временном помутнении рассудка.
Сдать экзамен можно, если:
— все добросовестно выучить. Путь простой, но самый неинтересный;
— сдуть все с натуры. Нагло и беспринципно, не думая о собственном
реноме;
— вытянуть счастливый билет. Но за счастье надо бороться;
— пойти по «засвеченному» билету;
— обладать недюжинными артистическими или гипнотическими способностями.
Как не сдать экзамен — писать смысла нет.
Для этого не требуется практически никаких усилий, кроме переживаний
по поводу собственной неполноценности и неловкости перед экзаменаторами, словно ты появился в Филармонии после третьего звонка, да к тому же
в одних байковых кальсонах и зимней шапке.
Перенос экзамена — вещь настолько редкая, что я о подобном примере
и вспомнить-то не могу, поскольку в Системе понятие «перенести» и «зава-
88
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
лить» — разницы не имели. И дело не в народном презрении у позорного
столба, а в отпуске, твоем собственном отпуске, который ты своими же трясущимися ручонками навсегда отправляешь в собственный зад.
А отпуск для курсанта невозможно свести к пошлому удовлетворению потребностей измученного организма. Нет, понятно, что вы будете есть до заворота кишок, спать до полной бесформенности лица и балдеть от вольностей
бытия, которые дарит «гражданка». Это вне сомнений, но это не главное.
Тридцать суток лета и четырнадцать суток зимы, ежегодно прожитых по
своему усмотрению, с фантазиями, романтизмом и настежь распахнутым
перед тобой миром, который немного стеснен государственной границей
и рублевой наличностью. А в остальном ты вольный покоритель жизненного
пространства, надменно парящий над рутиной дневного распорядка, «колючкой» воинской дисциплины и дремучими зарослями уставов. Этакий Икар
в тельнике.
А право на эту нереальную и яркую жизнь давал только каждый сданный
экзамен, независимо от кривизны пути и убогости средств, дающих этот
результат. Тут уж все афоризмы годятся: от «цель оправдывает средства» до
«победителей не судят». Тем более, что в некоторые, особо ударные сессии,
приходилось пропускать через себя до десятка экзаменов.
Летняя сессия третьего курса в этом плане ничем особенным не отличалась. Хотя стоп! Она отличалась от предыдущих тем, что, пройдя сквозь нее,
ты получаешь право навсегда снять с репы бескозырку и водрузить на нее на
весь оставшийся до заслуженной пенсии срок фуражку. И в ней уже уверенно
шагать в новое качество жизни под названием «старший курс».
То есть до новой жизни оставалось всего-то полистать конспекты, освежить знания и вывалить их тяжеловесное громадье на стол экзаменационной комиссии.
И все бы ничего, да был в оглашенном списке один предмет, который
вызывал если не ужас, то смятение чувств и сомнения в собственной вменяемости. Называлось это «политическая экономия капитализма», или сокращенно ПЭК.
Дисциплина эта, мало того, что казалась нам такой же нужной, как и изучение осенних маршрутов перелета дикого гуся, так и не давала возможность хотя бы слегка «припонять» ее. Проще было написать и защитить диссертацию: «Использование методов разведки и добычи нефти в акушерстве
и гинекологии».
Ну, ей-богу, не вру! Не потому, что у нас с IQ было неладно, не то чтоб он походил у нас на показания температуры по Кельвину, а просто эта наука имела
не изученный, но мощный побочный эффект.
Как только преподаватель открывал рот и произносил: «Как писал Фридрих Энгельс в своем труде…», так всю аудиторию заволакивало клубами
неизвестного усыпляющего газа без вкуса и запаха. От него не было защиты,
КОНЕЦ СВЯЗИ
89
даже если натянуть противогазы на все части тела или сожрать пару кило
активированного угля. Не могли спастись от него ни дежурные, ни старшины
классов, ни даже отборные отличники со стойким иммунитетом. Головы рушились на столы с грохотом очень больших биллиардных шаров. И если вовремя
не положить в качестве спасительной прокладки том немецких предков по
стилю Фиделя Кастро, то списывать казенную мебель в аудитории приходилось бы еженедельно.
Какие конспекты? Барометры и гигрометры в корабельных погребах с
боезапасом рисовали более понятные кривые про прибыль и добавленную
стоимость, нежели бесполезные шариковые ручки.
Даже такой Голиаф конспектного дела, как Кирюшенко В., он же Толстый,
не мог после лекции прочесть собственную немногочисленную убогую писанину, хотя носил на сердце модель красного диплома и был всегда готов,
как перезрелый пионер. Почерк у него был просто уникальный: стенография
с добавлением иероглифов, наскальных рисунков и азбуки Брайля. Никто
не мог читать его конспекты, кроме него. Но тут даже он сам не мог утоптать
в мозгу своей рукой написанное. От того-то, видимо, он на эту дикую авантюру и подписался.
Ну да уж давайте все по порядку.
Сдали мы чего-то такое параллельно-перпендикулярное и совершенно
не опасное для отпуска, вроде минного и противоминного оружия, стерли
излишки знаний в увольнении, а утром, поделившись впечатлениями от вчерашнего, открыли учебники. И…
Слова начинались исключительно на «о» и заканчивались на «и». Разные!
Но с началом и окончанием у них было неразрывное общее.
Начало всеобщей панике положил Дед Ипатов, запустив в могильную
тишину вечное:
— Не проссываемо!!!
Дискуссии не получилось — сказалось редкое единодушие во взглядах на
предмет возможного спора. Чтоб не показать испуга, все принялись заниматься срочными хозяйственными делами: копаться в ящиках столов, чего-то
натирать до блеска, писать прощальные письма на родину. А классный золотошвей Чарли достал незаконченный шедевр и со словами:
— Ладно. Напоследок хоть краб дошью — принялся нанизывать на иголку
золотистые пружинки.
И пока весь класс насыщал воздух одним и тем же русским вопросом,
к нам с Мироновым подвалил отчего-то очень счастливый Сэм, повис на плечах и тоном члена «Народной воли» произнес:
— Есть план… Сдаем все. Учить ничего не надо…
В воздухе запахло пироксилином и дымом от развороченных кабинетов
кафедры марксизма-ленинизма.
— Берем в заложники начальника кафедры?
90
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Это Толстый, как самый начитанный, решил так мрачно пошутить, тем
самым он проявил неожиданный интерес к заманчивому предложению.
Странно. Ему-то, идеально круглому отличнику, это зачем? Он, как показала жизнь, либо напряжется и поймет словесные выкрутасы борцов с мировым капиталом, либо просто засадит свой широкоформатный конспект в зрительную память, сдаст и тут же все в ней вычистит до блеска. Все зависит от
того — попадется или нет в это время ему интересный новый «дюдик» или нет.
— Ага. Связываем и читаем ему учебник по очереди и без перерыва, пока
билеты добровольно не согласится по порядку разложить. Ты-то чего встрепенулся? Иди учись, отли-и-ичник!
— А мне, может, просто интересно: на какую очередную хренотень ты своих корешей подбиваешь? Тут, если пожалеть мозг, без «бомб» не прорваться.
— Ты, Кирюха, умный-умный, а дурак. На этой кафедре, по данным разведки, так секут за этим делом, что даже столы для подготовки ставят по
центру аудитории, чтоб все на виду.
— Часовой на вышке, собаки и контрольно-следовая полоса.
Это Саня Миронов подключился. Тоже еще тот отличник, но способный
клюнуть на интересную идею, потому как, обладая «чайником» 62-го размера,
вдруг тоже понял, что этот предмет выучить невозможно, чтоб не облысеть
естественным образом в чистый ноль. А своей богатой шевелюрой он очень
дорожил.
Я оставался как бы последним, не прокомментировавшим предложение.
Пришлось моментально исправляться, не дожидаясь подробностей:
— И машина с этим, как его, с пеленгатором по кругу ездит и дудит в репродуктор: «Кто будет пойман со шпаргалкой, подлежит расстрелу на Парадном дворе».
— Ой, ой! Остряки-интеллектуалы… Все высказались? Хотя один из вас,
не буду показывать пальцем, близок к сути.
Каждый, конечно, подумал про себя. И сразу сложилась замечательная
картинка: связанный начальник кафедры общественных наук катается на
пеленгаторе с собакой среди сторожевых вышек, горстями разбрасывая
«бомбы» и шпоры.
Сэм, так и не дождавшись догадок, с сожалением глянул на троицу убогих
отличников учебы и торжественно по буквам произнес:
— Т-е-л-е-ф-о-н!
— Автомат? Опускаешь «двушку» и звонишь Каутскому, а то и сразу
Марксу, если у того не занято. Элементарно! Как я сам не догадался?
— Точно! И просишь сходить за тебя на экзамен и лично рассказать про
всю эту лабуду, а заодно и дать автограф!
— Представляете изумление комиссии! Он им на чистом немецком шпрехает, а они, кроме как: «Гитлер капут!» и «шнель» с «нихт шиссеном» не рассекают, а этих слов он не произносит. Спятить можно!
КОНЕЦ СВЯЗИ
91
— Ты спятишь еще в ночь перед сдачей. Не хотите — не надо, я вон лучше
тогда Мыслете предложу.
— Да ладно. Что тебе: сразу Ленинскую премию? Давай излагай!
Озвучивание «идеи» было недолгим. Все знали, что такое детский телефон
с двумя проводами на обычных батарейках. Детишки, живущие по соседству,
любили забрасывать провода через балкон и вести секретные от родителей
переговоры. Тема была та же, лишь с некоторой модернизацией.
— Микрофон берем от любого телефона — скрутим где-нибудь, потом вернем. Но динамик должен быть маленьким, чтоб в рукаве спрятать. Сечете?
— Есть такой для радиоприемников…
Сэм эффектно выставил свою увесистую кулачину:
— Алле гоп!
Разжал пальцы. На сковородообразной ладони лежал крохотный белый
микронаушник.
До сих пор не могу понять — отчего это мы тогда так быстро согласились.
Скорей всего, нам было все равно, чем заниматься, лишь бы не погружаться
в трясину прибавочной стоимости и признаков олигархического капитала.
План новоиспеченного Эдисона был прост в мыслях, но сложен в реалиях.
Прежде чем рассказать об этом, хочу умерить пыл самых изощренных
и невоспитанных приколистов, живущих в эпоху ежедневного обновления
семейства гаджетовых чудес. Заходиться в хохоте и сарказме смысла нет:
проводной телефон существует уже больше века и канет в небытие не завтра. Это раз.
Мы ведь не во ВВМУРЭ учились, и для нашего отравленного гексогеном
сознания триоды с катодами — большой вопрос. Длинный толстый провод
с подрывной машинкой КПМ на одном конце и подрывным патроном на другом нам больше по душе, тем более что экзамен по этим черным делам мы
сдавали этой же сессией. Это два.
За три наличных дня купить нужный комплект радиодеталей, собрать по
схеме, испытать и установить было просто нереально. Проще было затырить
в аренду две пудовые ламповые радиостанции на кафедре РТС, чтоб потом
с их же помощью и утопиться в бассейне кафедры физподготовки. Это три.
А нам надо было всего-то решить один вопрос: как сделать так, чтоб
провод телефона был невидим окружающим. Не каждому педагогу может
понравиться экзаменуемый с волочащимся за ним кабелем, уходящим
в штанину. Детская игрушка, типа луноход, во взрослом варианте. Подозрительно как-то…
Стали думать.
Нужен был какой-то разъем. Розетку отмели сразу. После долгих дебатов
остановились на точечных контактах, одна пара которых располагалась на
подошве ботинка, а вторая под видом шляпок гвоздей в паркете аудитории.
А!? Каково? Все гениальное просто!
92
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Оставалось только разобрать исторический паркет, подковать ботинки
металлическими кругляшами, чтоб не промахнуться при стыковке с гвоздями
контактной линии и прикрутить намертво стол, чтоб эта стыковка состоялась.
В общем, работы предстояло много, и было не до учебы. Толстый с Мироновым, правда, порой куда-то смывались полистать-почитать, но свое дело
делали.
К вечеру последнего дня все наши знания по политэкономии капитализма
были уложены, проверены и готовы к работе. Сияли блеском две пары штепсельных ботинок: 43 и 46 размеров. Первая для нас троих, а вторая исключительно для Сэма. Место диктора с микрофоном было спрятано за приборами
МР-103 в соседней аудитории. Провод от ботинка к наушнику монтировался
на теле сдающего с помощью медицинского пластыря.
Главным было четко услышать номер билета, чтоб не нести в микрофон
всякую «пургу» не по теме: обратной-то связи не было. Ну и не засиживаться особо, чтоб не лишить счастья непрерывного получения свежих знаний
остальными участниками телефонного проекта.
Ну а когда все готово, то отчего бы и не отдохнуть?
Волейбол! Любимая игра тех времен.
На площадке собрались те, кто все выучил, кто больше учить уже не мог,
и мы — кто не учил, но верил в технический прогресс и счастливое завтра.
Был, правда, план: после игры полистать учебник, чтоб иметь хилую возможность отвечать на дополнительные вопросы. Но на самом деле это был
чистый самообман.
То, что случилось потом, я до сих пор вспоминаю с содроганием и
трепетом.
Где-то в середине игры при постановке блока Серега Андреев обвалился
вдруг мне на ногу всем своим скелетным набором. Он со всего маху рухнул
мне на левую стопу своей нескладной фигурой и что-то в ней там сломал.
Отнесли меня в санчасть, из которой я вышел уже совершенно другим
человеком: с гипсом, на костылях, с поверхностными знаниями про пятую
плюсневую кость и широкими перспективами личной свободы.
Теперь побоку шли наряды и строевые развлечения. Я мог костылять единолично в любое время, в любом направлении, все нарушать и не нести за
это никакой ответственности. А знаете, как дорого ценилось это в Системе!
Уже почти закончились пальцы, загибаемые при подсчете грядущих радостей, когда прямо в темя долбануло вопросом:
— А как же я завтра телефонный ботинок на гипс надену?!
И сразу все угасло, перестало трепыхать, будоражить и рваться ввысь.
И было от чего. Если бы я, допустим, как обычно учился, то наличие костылей
пошло бы в плюс: и сесть можно в сторонке и сочувствие людское только
балл может прибавить. А тут ни знаний, ни телефонии. Хоть табличку на грудь
КОНЕЦ СВЯЗИ
93
вешай: «Пострадал в борьбе против олигархического капитала», или рассказывай всем, что я так наглядно изображаю хромающую экономику Запада.
И так бы я в великом отчаянии совсем ход потерял, если бы не:
— А если тебе Сэмовы боты померить? В них по мешку картошки
влезает.
Мысль! С трудом, но втиснули мою забетонированную левую, не шнуруя. Победа! Пойду вторым номером. Только бы из правого ботинка не
вывалиться.
Экзамен начался обычно. Только приколоченный стол немного озадачил
экзаменаторов, но им быстро пояснили, что это как раз зона, безопасная от
излучения стрельбовой РЛС, как и место их стола с билетами. Поверили.
Ответы Сэму оттарабанили в ритме чечетки, тот только знаки подавал, что
не успевает. Докладывал в стиле Леонида Ильича: не спеша и по тексту. На
дополнительные вопросы вежливо попросил время, мол, волнуюсь, и через
пять минут уже стенографировал ответы на них.
Миронов не только за себя ответы написал, так еще и Лехе Сигалу бросил
спасательный круг с надписью: «Анти-Дюринг». А Толстый так и вовсе жестом
отказался от трансляции. Выучил-таки, змей.
Меня переодевали сразу втроем для скорости, словно участника соревнования водолазов. Тут протянули, там скрутили, здесь приклеили, туда втиснули… Протестировать не успели. Открылась дверь и дежурный пригласил меня
к барьеру.
И вот захожу я в клоунских ботинках да на костылях — чисто последняя
стадия капитализма! Один к одному.
Доложился. Взял билет. Доложил, что вопросы ясны, хотя даже не понял,
о чем там. Зачем? Сейчас разберемся.
И тут мне один сердобольный:
— Так, может, нам проще с вами по вопросам побеседовать? Травма ведь.
Ну уж нет! Не для этого мы три дня паркет долбили:
— Благодарю вас! Я как все. Буду стойко переносить…
Но как все у меня не получилось. Связи не было!!!
В наушнике что-то жалобно хрюкало и хлюпало. Дежурный понял, что мой
билет запутался где-то в проводах и выскочил за дверь доложить о проблеме.
А тем-то делать что? Они начинают орать все громче и громче:
— Как слышно? Прием! Если не слышишь, то кивни головой!
Так я мотал балдой минут пять, а голос за дверью надрывался все громче,
пока этот содом не начал волновать экзаменаторов.
Тут все поняли, что связи не будет. Провод перебит шальным осколком,
и бойцу придется отстреливаться самому.
С тоски я принялся читать вопросы билета. И так увлекся, что не заметил сигналов издерганного дежурного. А тот предупреждал, что только что
94
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
зашедший Кондрат принес мне «бомбу» под гюйсом. Но как тот не извивался,
достать ее я не мог — мой стол-то был намертво привинчен!
Стоп-кадр!
Посреди аудитории сидел человек со сломанной ногой, без знаний предмета, без телефонной связи, без надежды на какое-то спасение извне!
Конечно, выход был. Можно было закатить глаза и забиться в конвульсиях по причине внезапных болей всех плюсневых костей разом. Но это была
явная пересдача, без друзей, поддержки и в счет собственного отпуска.
Значит, пойдем на амбразуру с песней.
....................................................................
Экзамен я сдал. Оценка «хорошо» меня устраивала. Но с тех пор я четко
знаю, что такое «общая эрудиция», подвешенный язык и скрытые человеческие способности. Про слова и мысли по поводу экзаменационного новаторства, посетившие за это время мою голову, говорить даже не стоит.
Забылось все быстро. Сессия не дает оглядываться назад. Остальные
экзамены я сдавал привычным способом, но пользуясь во всю «местами для
инвалидов» то за приборами, то за плакатами, а то и вовсе на отшибе экзаменационного пространства.
Перед самым отпуском гипс с меня демонтировали.
Все сняли в последний раз бескозырки, надели фуражки и разъехались
снова покорять и очаровывать родные места донельзя счастливые.
Как-то потом Юрий Антонов спел про третий день и про то, что «телефонная
связь — ненадежная связь, если нету любви…». Кому как, а мне так слова
в эту историю просто складом легли. И день был третий, и связь накрылась.
А все почему? Да любви вот не было. К предмету.
Как же я вам все красиво заитожил! А?
P.S. Где-то через полгода-год мы сдавали марксистско-ленинскую философию. То же, что и ПЭК, только видом сбоку.
Сэм тоскливо полистал толстенный учебник, посмотрел в тоненький полупрозрачный конспект, понял, что первое невозможно, второе бесполезно,
и изрек в пространство как бы ни о чем:
— Чуваки! А мне тут пообещали электронную схемку дать без проводов…
«Чуваки» посмотрели на правнука Маркони, переглянулись и ничего не
ответили поборнику технического прогресса.
Чужие ошибки — лучшее пособие для обретения мудрости. А вот грабли,
какими бы чужими ни были, все равно будут исправно лупить только по вашей голове.
Июнь 2013 г.
ТЕНИ ЛЕЙТЕНАНТА ШМИДТА
95
ТЕНИ ЛЕЙТЕНАНТА ШМИДТА
Начало севастопольской практики четвертого курса было грустным.
Нет, мягковато я как-то про это.
Было оно жутким и мрачным. Но были мы в том сами виноваты от того
самого и по самое некуда.
Сомнений нет. Сами, что называется, напросились.
Захотелось нам вместо боевой учебы «пузуху на пляжухе погреть», как
сформулировал нашу миссию Вовка Кирюшенко, неформальный мозг нашей
четверки.
Мы — это пятая часть нашего 342 класса, отправленного для прохождения практики на легендарный Черноморский флот. Квартет сей сложился сам
по себе и собрал пацанов, совершенно разных, как это обычно и бывает.
Упомянутый Кирюшенко, он же Кирюха, он же Толстый.
Шура Миронов, он же Башка, Калмык, Кострома и далее до десятка.
Сэмтеладзе, он же Сэм. Без многообразия вариантов.
Ну и я. Дающий себе право проходить без позывного, как рассказчик.
В соответствии, так сказать, с традициями родной страны. У нас кто пишет,
тот и прав. А кто уж пишет законы и правила, то так прав, что вообще может
их не исполнять.
Так вот, практика.
Сели в поезд, помахали ручкой остающемуся без нас Питеру и редким
женам, у кого они были, и родной Системе, у кого жен не было, чтоб полтора
месяца постояла без нас исправно, вне тоски и печали.
Первый день нашего путешествия мы неспешно поглощали домашнюю
снедь и оживленно обсуждали грядущую сладкую жизнь на Черном море
в разгар курортного сезона с нашим непосредственным участием, но на
средства Министерства Обороны.
А если учесть, что в это же время наши братья по оружию из первого класса ехали практиковаться на южный берег Кольского залива, где единственно
теплым было слово «южный» и название месяца «июль», то можно представить градус наших фантазий.
Именно в этом я и углядываю нынче причину того, что сразу все пошло
наперекосяк, сбилось с курса и повалило не туда.
Не надо считать себя счастливым, пока судьба не дала тебе на это отмашку, а уж злорадствовать над братьями по военно-морскому разуму — дело
и вовсе неправильное. А значит, наказуемое.
Но что случилось, то случилось.
На второй день наш руководитель капитан 3 ранга Шестаков Сергей Сергеевич решил-таки раскрыть карты и огласить весь список «горящих путевок»
на корабельные палубы.
96
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Но прежде чем поведать о самой процедуре распределения счастливых
и не очень билетов, не могу не рассказать о наших взаимоотношениях с ЧФ
и некоторых его эксклюзивных особенностях.
Чьих будете?
В те времена, о которых идет речь, нашего брата в Союзе штамповало
целых одиннадцать военно-морских Систем. И это только те, что готовили
лейтенантов с шевроном на рукаве.
А уж тыловиков, морпехов, флотских авиаторов, береговых артиллеров
и ракетчиков изготавливали методом простого перекрашивания из зеленого
в черное. Кроме морских наставников партии из Киева*, все остальные училища, понятно, располагались где-то на морском бережке или неподалеку.
Нашего брата-румына**, из-за жуткой популярности и востребованности
продукта, «собирали» не только на головном питерском предприятии имени
М.В. Фрунзе, но и на региональных площадках Владивостока (ТОВВМУ) и Севастополя (ЧВВМУ).
И нет в том особой тайны, что в первой Системе выстраивались в пятилетнюю очередь за кортиком и лейтенантскими погонами в основном добры
молодцы зауральских просторов, а во второй — гарные хлопцы с Украины
и Краснодарщины. То есть свои, местечковые, а значит, уже родные и безумно близкие.
Общими для всех, то есть ничьими, равномерно размазываемыми по необъятной стране, были только гидрографы, тральные минеры, корабельные
артиллеристы и флотские химики. И в этом плане им было проще: к ним одинаково относились на Севере, Балтике, море Черном и очень Дальнем Востоке. Нужны они были везде и в равной степени, а уж кому и сколько — это
от щедрот кадровских.
Зачем я вам об этом толкую? Только затем, чтоб вы понимали, что, несмотря на наш юношеский задор и полудетские мечты о красивой курортной
жизни в служебное время, мы понимали, что едем не к своим.
Да, именно так. И ничего с этим не поделаешь.
Были, и еще как, этакие легкие предпочтения.
Нет, не «белые» там и «красные», а скорее — территориально-земляческие
симпатии. Страна-то у нас длинная и широкая, и народ делился не по нациям,
а по сторонам света и территориям. Так проще.
— Откуда будешь?
— Да с востока. Дальнего.
* Киевский «Морполит» готовил проводников. Но не для тайги или железной
дороги, а для партии.
** Сленг. Человек с минно-торпедным настоящим, прошлым и будущим.
ТЕНИ ЛЕЙТЕНАНТА ШМИДТА
97
— Я вообще южный человек
— Уже двадцать лет на Севере живу и работаю.
И так далее.
Кому нравится поп, кому попадья, а кому попова дочка. И с этим аргументом из классики не поспоришь.
Своими или, по крайней мере, соседскими, мы были для северян и балтийцев, даже просто потому, что каждый второй, а то и первый командир или
старпом были из «фрунзаков», не говоря уж о «групманах» и «бычках»*.
Эти были нашими вчерашними непосредственными начальниками или
просто друганами-приятелями, учителями и наставниками в сфере антиуставной специализации, с вручением диплома о получении высшего образования в сфере хмельного молодечества и сексуального геройства. Недаром парольной была фраза: «Да мы с тобой на одной батарее «караси»**
сушили».
Это потом все притрутся и перемешаются так, что с трудом будут вспоминать: где, кто, как и на что учился. У Флота жернова правильные.
А вот погонять «молодняк» из чужой стаи, чтоб место знал, было своего
рода потехой от однообразия жизни. Что-то вроде игры «Зарница» для престарелых. Хотя попадались и такие, кто в эти штуки пожизненно заигрывался.
Таким был легендарный флагмин 128 бригады капитан 3 ранга Жилинскас. Без сомнения, литовец и одновременно «фрунзак». Так он страдал
просто маниакальной тягой к нашим коллегам из ЧВВМУ. Если он узнавал,
что те прибыли на практику или стажировку, то бросал все, отыскивал их
с настойчивостью заядлого грибника. Находил, срезал под самый корень
вопросами из «Правил минной службы», а потом до их отъезда мариновал
и сушил.
Те поначалу пытались выдать себя за наших. Но опытный глаз с ходу различал подделку, и охота продолжалась. Все заканчивалось обычно бегством
на другое соединение или уходом в глубокое подполье, но не попыткой что-то
выучить для приличия.
Но не только подобные чудачества огорчали.
Кроме системы опознавания «свой-чужой», плющило тонус и дробило позитив то обстоятельство, что впервые мы будем разбросаны на корабли по
3–4 человека, в зависимости от размеров и ранга парохода, в то время как
раньше мы «воевали» в составе класса, а то и роты. А на миру, как водится,
и смерть красна.
Теперь этот мир сжимался до минимальных размеров, и здесь уж кому как
повезет. Может, и придется узнать: каково погибать в одиночку.
* Командиры групп и боевых частей. Что-то вроде менеджера и старшего менеджера, если брать терминологию офисного «планктона».
** Снова сленг. Обычные носки.
98
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
За то самое везенье и стали мы бороться на второй день монотонного
железнодорожного перестука.
Сам расклад вакансий ничего не определял. С одной стороны, хотелось
попасть на БПК* первого ранга, где есть все, чему учили и даже чему нет.
Но с обратной стороны мы уже имели некоторое представление о безумной
любви черноморцев к «крейсерской организации».
Представление это мы довольно доходчиво получили от славного тандема
Голик — Братков во время первого похода на УК «Бородино» вокруг Европы.
Один был командиром, второй — старпомом. Оба со стойким черноморским прошлым, о чем постоянно взахлеб рассказывали всем по громкоговорящей связи, перебивая друг друга.
А уж в вопросах индивидуального глумления над массами они просто
шли ноздря в ноздрю, и сложно было определить лидера в кровожадности
и садизме. Было такое ощущение, что они начали жить, гнобить и кошмарить
окружающий люд еще со времен опричнины у Скуратова Малюты. Потом
крепчали и набирались пытошного опыта в застенках Ромодановского. А уж
в яркие профессионалы выбились в годы повальных репрессий и последующих карательных операций против диссидентов и сионистов.
Их мастерство по загибанию любого народа, слегка объединенного
в команду, произвело на нас такое убойное впечатление, что о службе на
ЧФ мы не мечтали наотрез. На нее были обречены только те, кому во время
учебы «на лейтенанта» думать было некогда, и по этой простой причине они
заняли прочное место на «шкентеле» ротной успеваемости. А раз так, то послать по распределению на Черноморье было кого, без права тех на какиелибо возражения:
— Ну что, Золотайкин?! Выбирайте место будущей службы! Вот вам, м-м,
к примеру, Донузлав.
— А что еще?
— А больше, пожалуй, ничего…
И было при этом даже какое-то смутное ощущение выбора.
Ну а сейчас мы и вовсе ехали туда совсем не по своей воле. Кто-то наверху, во ВМУЗах,** так решил, и мы колесим в сторону, противоположную милой
душе и сердцу демократичной Балтике с ее чудными названиями: Таллин,
Лиепая и даже Балтийск.
Потому и пытались отыскать яркий позитив грядущего в мечтах о ласковой голубой волне, хохочущих курортницах без комплексов и обязательств,
а также дарах крымских виноградников.
Про саму практику, планы, зачеты и прочие реалии не думали. Не до того.
* Большой противолодочный корабль. Заточен на подводные лодки, как фокстерьер на лис.
** Московская надзирающая структура над всеми Системами.
ТЕНИ ЛЕЙТЕНАНТА ШМИДТА
99
Зачем? Служба никуда не денется, ее впереди еще минимум лет на
двадцать.
И вот в этих непростых психологических условиях неизвестности надо
было шустро пульсировать мозгом, чтоб оказаться в условиях, максимально
приближенных к тем самым мечтам.
Рассчитывать на случайный «джекпот» могли только люди недалекие либо
закостенелые служаки. Таковых среди нас не было, а значит, на первое место
вылезала здоровая конкуренция. Соревнование такое нехитрое ума, шустрости и красноречия.
Все встрепенулись и стали разом объединяться в команды по интересам.
Так, например, сразу было понятно, чем будут заниматься Голобороденко,
Белошапко и Андреев Майк — тройка вольных стрелков по женскому одиночеству. За личную жизнь работниц ВОХРа, заводских изолировщиц и малярш,
работающих или живущих рядом с их пароходом, можно было не волноваться
все сорок суток практики. Это их подругам после прощания разного рода
волнения понадобятся.
Реальный выбор начинался с оценки местности.
Базироваться на «минке»* было удобно: центр под боком и все такое. Но
количество патрулей на метр квадратный здесь превышало многократно допустимые пределы. А что такое севастопольские патрули и севастопольская
комендатура, каждому курсанту из северных Систем становилось известно
еще на рассвете его карасевого младенчества**.
А вот северная сторона Севастопольской бухты была ими менее охвачена, являясь уже городской окраиной с буйными джунглями садов, частными
хатками и изрезанностью рельефа.
Дальше следовала оценка парохода, до потешного простая.
Он не должен быть слишком большим, чтоб не попасть под каток пресловутой «крейсерской организации».
Не слишком маленьким, чтоб не получить полную пазуху поручений и временных обязанностей: от лектора политзанятий до редактора газеты «Крымский торпедист», потому что первый и последний человек, которого ты будешь
там знать, будет замполит. Уж очень любили они нашего брата-гардемарина
бессовестно припахать.
Самыми аппетитными (в теории) были корабли 61 и 56 проектов, уже
не новые и без особых ракетных «наворотов». Обычно на них ссылали не
в меру пошаливших вдруг командиров (на исправление) или безнадежных
* Минная стенка, Графская пристань — паспортные данные Севастополя. Сошел
с трапа, и уже в центре.
** Понятия: «жалость» и «пощада» были навсегда вытравлены из мозга их работников на уровне генетики. Весь народ у них делился на недосягаемых гражданских
и военных преступников, в лице курсантов.
100
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
в своих непрекращающихся шалостях старших лейтенантов (для отбывания
срока).
Там можно было счастливо нарваться на братишку-фрунзака, сосланного
сюда ни за что, но навечно. Тогда за «отработку теоретических вопросов на
практике в корабельных условиях» можно было не беспокоиться. Максимум,
чем бы тебя нагрузил «третий бычок», — это:
— Слушай, Саня, сгоняй за пивом. Деньги на столе, портфель в рундуке.
Вахтенному сейчас звякну, чтоб выпустил. Валентине, продавщице, намекни,
что для Прони, чтоб из холодильника достала. Она знает… Затейница.
— Студент! Это предпоследний красивый период твоей жизни. Ты уже не
«карась» — кепку носишь, но еще ни за что не отвечаешь. Драть тебя в особо
изощренных позах начальство права не имеет: их самих Москва, если что,
поставит в позу усталой прачки. Так что гуляй, но ЖБП и формуляры* на тебе!
— Я, земляк, на пять дней в Питер отпросился. За старшего — мичман
Будыка, старшина команды. Пригляди, чтоб не борзел от полномочий и, если
потребуется, едани по загривку. Тактично, но чтоб понял. Да! Заму на зрачок
не налетай — затрясет херней всякой. Вернусь, организуем твою практику
в лучшем виде. По местам, так сказать, половой славы.
— Нам — фрунзакам, молодой еще Петр Алексеевич в Навигацкой школе
наказал вместе держаться и друг друга выручать. А потому: если я на сходе,
то ты за нашим минно-торпедным Интернационалом приглядываешь. Я на
«сидячке» — ты свободен, как крымский татарин. Куда ходить с пользой для
дела и минимумом затрат, тебе штурман расскажет. Наш удалец. Известный
местечковый спермозавр.
В таком или примерно в таком духе будут вести руководство в соответствии с программой практики на означенных фрегатах. Хотя от встречи
с ранеными под самую пилотку никто не застрахован. На Флоте без доморощенных идиотов жуть как скучно бывает.
Наш вышеупомянутый квартет имел некоторые реальные преимущества,
особо сильные для формального подхода: на нас четверых приходилось три
отличника учебы, а также один ГКС и два ГС**. Но самое главное заключалось
в том, что среди нас был один кандидат в члены партии. А этот козырь, как
поется, «не задушишь, не убьешь». Поэтому мы долго не стеснялись и выставили себя на конкурс первыми. А как известно: кто первый встал, тот первым
и ляжет.
По всем критериям оценки приглянулся нам БПК «Очаков».
Геройская революционная деятельность его «батюшки» к нашему выбору
отношения не имела.
* Журнал боевой подготовки и формуляры на оружие и технику. Писанина, до которой никогда не доходят руки. Так она и живет не заполненной до приезда курсантов.
** Главный корабельный старшина, главный старшина.
ТЕНИ ЛЕЙТЕНАНТА ШМИДТА
101
Главным минусом его была опять же крейсерская организация. Но главным плюсом, этаким ПЛЮСИЩЕМ, было нахождение его в доке, на Северной
стороне, неподалеку от пляжа Учкуевка.
И вот этот-то ПЛЮСИЩЕ разом затмил наши ясные мозги и затуманил
проницательные очи. Мы, выбивая для себя вариант красивой жизни, и подумать не могли, что знак — вещь обманчивая и непостоянная, что при
определенных условиях он может запросто превратиться в минус, а может
и в МИНУСИЩЕ.
От чего мечты так и остаются мечтами? Да оттого, что их иногда просто
сметает с дороги грубая и неуправляемая, словно КамАЗ без тормозов,
реальность.
Руководитель практики по достоинству оценил нашу реакцию, скорость
принятия решения и аргументы. «Очаков» был отдан нам без боя и возражений со стороны однокашников.
Остальные лоты были разыграны на удивление спокойно, словно их заказали под себя еще в Питере. То есть все остались довольны, а спорные
вопросы решил жребий с применением обычных спичек из города Чудово.
С этого момента фантазии и мечты приобрели более конкретную форму,
хотя так и оставались мечтами и фантазиями. Пока.
И это «пока» становилось все короче и короче с каждым колесным перестуком.
Практика начиналась.
За что боролись…
Встретили нас так, будто намедни мы сперли корабельную кассу с партийными и комсомольскими взносами, а сегодня нас взяли с поличным и ведут
к месту преступления.
Мы, понятно, не сильно надеялись на охапки степных цветов, выступление корабельной самодеятельности и трепещущего на ветру кумача с «Ура!
Дождались!», но чтоб так…
Сначала нас пристально морочила ВОХРа* на проходной.
Крепкотелые тетки с лицами маньячек-насильниц почему-то долго крутили наши мандаты, чуть ли не жевали их. Только что затворами своих винтовок
не лязгали и чемоданы наши не потрошили.
Причем, если бы мы приехали на арендованном бульдозере и стали
крушить заводскую стену в десяти метрах от проходной, а потом на той же
тракторной броне рванули через пролом, никто бы из них, уверен, гарной
черной бровью бы не повел. Их задача — обеспечивать пропускной режим
* Стрелок военизированной охраны МВД. Это по-умному. А фактически банда
неудовлетворенных по жизни теток с боевым оружием. Жуть и хохот.
102
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
туда-сюда, и все. А вот если привалит матерый фарт, то завалить из «винтаря»
парочку шпионов-диверсантов, которые «туда» пытались закатить тачку с динамитом, а «оттуда» вытащить что-то большое и очень секретное.
К слову, нам потом показали тропу, по которой шлялось ползавода, и дыру
в заборе, через которую те самые ползавода можно было вынести. Причем
и тропа и дыра отлично наблюдались с любой точки заводской территории.
Но, как говорится, каждому свое…
Потом за нами прислали какого-то лейтенанта-очаковца из дежурно-вахтенной отары, который молча отконвоировал нас до корабельного трапа.
Красавец БПК стоял весь на виду в огромном доке, словно подтверждая
своим обнаженным видом, что более красивых кораблей, чем наши, не строил никто и никогда. Но эти душевные гимны отечественному кораблестроению были последним позитивом в наших настороженных душах.
Потом мы час варились на юте под июльским южным солнцем, что палило
сверху, на раскаленной палубе, что жарила снизу. Стояли и отважно делали
вид, что это нас ничуть не раздражает, дело понятное — ремонт, а мы — хлопцы вполне конкретные и не первый год железо топчем.
И делали мы этот вид, пока не пришел старпом.
Фамилии я его не помню категорически, в отличие от фамилии командира.
Значит, так и надо. Память иногда дарит своим носителям большие подарки.
Она стирает в себе, независимо от нашего желания, самые гадкие воспоминания прошлого, которые уже давно не нужны и выброшены на помойку, но
могут неожиданно всплыть и перекособочить всю нервную систему. По поводу этого существа она когда-то сработала безошибочно.
Небольшого росточка, чернявый и со взглядом в никуда. Примечательно,
что говорил он без характерного базарного акцента.
А говорил он долго и затыкаться не собирался.
В гонке сперматозоидов к яйцеклетке в данном случае когда-то победил
не самый быстрый, а скорей всего, просто единственный. Такой диагноз я поставил после двадцати минут его гнилого монолога.
Запомнилось только про штормовые сапоги, что ему не дают уже третий
год, и про то, что только через него, мы, перхоть питерская, поймем суть настоящей морской службы.
Но и это нас не подкосило — старпом корабля 1 ранга с улыбкой голливудского киноактера, радушием родной бабушки и хлебом-солью в руках, образ
не просто несбыточный, но и неправильный.
Старпом есть старпом.
Он должен виртуозно материться, ходить в черных кожаных перчатках
даже в летний зной, появляться всегда не вовремя, пить шило в одиночку по
ночам и пропускать мимо себя «всеобщий гнев и презрение трудящихся».
Но глумиться над человеками «одной крови» из-за личных комплексов
подростка, писающегося в постели до 15 лет, и ловить от этого кайф, круче,
ТЕНИ ЛЕЙТЕНАНТА ШМИДТА
103
чем наркоман-профессионал от афганского кокаина, не является его основной особенностью, а скорее наоборот.
Еще через десять минут я почувствовал, как расплавленный мозг стекает
по спине и копчику в хромовые ботинки.
Первым не выдержал Сэм:
— Товарищ капитан-лейтенант, разрешите обратиться? Курсант Сэмтеладзе.
— Ну?
— Если мы такие идиоты и недостойны вашего прославленного корабля,
может, нам его покинуть и вернуться к руководителю, чтоб он подыскал нам
корабль похуже?
— ????????????!!!!!!!!!!!!!
Старпом смотрел на двухметрового Сэма снизу, словно прохожий в
небо, когда ему на голову ляпнулась птичья какашка. Гнев и недоумение
вперемежку с досадой, что адекватный ответ невозможен — в небо назад
не отыграть.
Пауза затянулась. Ответа у злобного карлика не находилось. Тогда он
начал тянуть время:
— Курсант какой?
— Курсант Сэмтеладзе.
— Грузин, наверное?
Вовке очень захотелось, прямо до зуда во всех местах большого тела,
ответить что-нибудь вроде: «Нет, негр-альбинос», но он сдержался:
— Так точно, грузин!
— Вопросы, товарищ грузин, задаю здесь я, и я же на них отвечаю. Есть
приказ командира дивизии, есть командировочное предписание — значит,
будете служить здесь от и до. А моя задача за это время сделать так, чтобы
эта практика запомнилась вам, херам плюшевым, на всю жизнь.
А ведь этого он, надо сказать, добился. Я ведь сегодня вспомнил о нем,
независимо от того: КАК вспомнил.
— Надо было тогда, грузин, тебе в Поти ехать, а не в город русских моряков. Что? Очко заиграло? Съе…ть решил?! Поздно. Служить будете здесь.
Корпус дрючить некому.
Тут не выдержал Кирюха, самый терпеливый из нас, но назначенный над
нами, раздолбаями, старшим. Он бы и промолчал, потому как, если дать ему
«дюдик» на каждый день, да столовую и гальюн под боком, да не кантовать,
так вы его до обратного поезда на Питер не увидите и не услышите.
А что касается изучения управляемых ракетных противолодочных комплексов, так он их вам об этом деле больше расскажет, чем кто-то на этом
БПК. Потому что дюже умный. И практика ему эта нужна, как австралийскому
аборигену полярное сияние, потому что не собирается он в ВМФ. Ему погранцы уже сделали приятное предложение, а это совсем другое дело.
104
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Но как только он уловил, что вместо детектива ему собираются всучить
в нежные ладони грубый ломообразный железный скребок, у него просто
вышибло предохранительный клапан:
— Главный корабельный старшина Кирюшенко, старший группы! Мы,
товарищ старпом, прибыли на специальную практику, а не на штрафные
работы.
Старпома слегка встряхнуло, но ответствовал он уже помягче:
— Кирюшенко, говоришь? Это хорошо. Это по-нашему.
Толстый, уже заранее оставленный без любимых привычек, начал звереть, причем таковым я его не видел ни в прошлом, ни в будущем:
— А где тут НАШИ или там ВАШИ?
Вот тут-то зарахитило нас всех в оплавленном зноем строю.
Чтоб Вовка так выступил против начальства, требовалось разом лишить
его покоя, сладкого, последних новинок убойной литературы и объявить
громогласно, что математика и физика — это жуткий обман человечества от
нечистого.
А уж если Толстый пошел «ва-банк» на амбразуру, то надо было спасать
ситуацию, потому как ситуация эта уже переходила в режим неуправляемой
цепной реакции.
Потому я и выступил по-простому, чтоб сразу все вернуть если не на место,
то в состояние максимальной безопасности для окружающих, а может, вызвать огонь на себя.
Мы, привыкшие, что вокруг нас постоянно вращаются отцы-педагоги
в званиях 1–2 рангов, для которых мы порой не столько подчиненные, сколько неразумные дети, только став лейтенантами, поняли, что на Флоте правят
капитаны и майоры.
Но это через год, а сейчас я в силу устойчивой привычки решил сделать
заявление:
— Товарищ капитан-лейтенант! А что вы так Питерских не любите? Или Ленинград вам не по душе? Город-герой, колыбель Революции все-таки. Может,
у вас личные счеты какие? Ну, типа дед у Петлюры служил, а отец у Бандеры?
Бывает. Так ведь сын за отца и деда не в ответе.
Новоиспеченный националист начал было шумно набирать внутрь воздух
для достойного ответа, как появилась фигура не менее импозантная, чем
злодей-лилипут, отчаянно страдающий от отсутствия штормовых сапог.
Капитан 3 ранга, тоже невеликий ростом, кубического телосложения,
с широким багровым лицом сельского агронома, да к тому же рыжий.
Заметив его, наш лектор-пропагандист решил использовать заготовленный вдох по иному назначению. Он крутанулся через плечо, взмыл руку к козырьку, непостижимым образом вырос на целую голову и рванул навстречу
пришельцу:
ТЕНИ ЛЕЙТЕНАНТА ШМИДТА
105
— Товарищ командир! Группа курсантов из Фрунзе (!?) в количестве четырех человек прибыла для прохождения практики. Проводится инструктаж.
Старший помощник…
— Вольно…
Человек, оказавшийся вдобавок к внешнему описанию еще и командиром корабля, занял место напротив середины нашего мелкого строя. Расставил ноги на ширину погон, скрестил руки на том месте, откуда расходятся
ноги, и стал молча покачиваться с пятки на носок и обратно.
Прищуренный взгляд его, блуждающий по нашим лицам, не сулил ничего
хорошего. Напротив, вспомнилась расхожая киношная сцена из взаимоотношений немцев и партизан:
— Грязний Иван! Ти путеш мне кофорить, где есть фаш штаб? Если не путеш кофорит, мы путем фас вешат. Поняль? Нихт?
Миронову же, как тот потом признался, он напомнил Муссолини. Этакий
дуче с Полтавщины.
Покачавшись перед нами где-то с минуту, он решил, что для знакомства
ужаса посеяно уже достаточно и можно переходить к выступлению:
— А-а-а, это те самые вундеркинды-фрунзовцы?! Самые умные которые?
Решили на настоящую службу побачить? Старпом!
— Я, тыщ-щ командир!
— С нашей программой их практики ознакомили?
— Так точно!
— И чего?
— Возражают. Особенно вот этот. Бандеровцами нас обозвал.
Палец старпома мстительно указал на меня.
— Фамилия?
— Товарищ капитан 3 ранга, главный старшина…
Завершить представление мне не удалось. Вождю это было ни к чему:
— Тр-рое суток ареста!
Здра-а-асте вам! Ратуйте, люды добрые! Здоровеньки булы!
Вот вам и песчаный пляж, шелест прибоя и романтика морских далей!
— Фамилия моя Рыженков. Имя, отчество вам ни к чему. Старпом!
— Я!
— Сегодня разместить, поставить на довольствие. Завтра на зачистку
корпуса, а после ужина пусть про свои ракеты читают. Сход с корабля запретить. Все.
Тут-то мы (а я, наверное, вперед всех) и поняли, что наш добровольный
выбор, за который мы были намерены даже отважно бороться, нам таким
бюстом вылезет, что судьба тех героев-очаковцев из 1905 покажется праздником жизни.
И мы не ошиблись.
106
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Поселили нас не в офицерские и не в мичманские каюты.
Куда?
Да в один из боевых постов БЧ-3. Пост этот находился в самых нижних
палубах на максимальном удалении от гальюна и кают-компании мичманов,
куда нас все-таки «прикрепили» на прием пищи в самую третью смену. Полномочий тихо уморить нас голодом не было даже у командира Рыженкова.
Принесли нам, правда, матрацы, подушки и простыни. Про одеяла речи быть
не могло: температура в посту была за сорок с плюсом и вентиляция не работала. Местных тараканов это не просто устраивало, а доставляло жуткое наслаждение. Они все разом рванули к нам, как бы в отпуск на Бали или Канары.
И началась наша курортно-каторжанская жизнь.
Чтобы как-то спать, мы поочередно бегали в матросский душ, мочили простыни и заворачивались в них до следующего высыхания. Потом все заново
повторялось.
С питанием все обстояло наоборот. Температура еды к нашему появлению
за столом всегда была уже не выше наружной. Все вкусное было сожрано
подчистую, а то, что щедро вестовые наваливали в наши тарелки, не стали бы
есть даже наши сожители — тараканы.
Не было проблем только с работами по очистке корпуса и моими периодическими арестами.
Уже на следующий день нам торжественно вручили здоровенные скребки
и отправили в док, где на корпусе уже были помечены границы наших трудовых рекордов.
Так начались наши пролетарские будни, такие, что буднее не бывает:
завтрак — док — обед — док — ужин. Все остальное время мы пытались или
поспать, или поесть с переменным успехом.
Что касается арестов, то они образовывались практически с каждым
появлением товарища Рыженкова в непосредственной близости.
Формулировки были разными, от простого: «за уклонение от работ» до
экзотического: «за вид, позорящий боевую часть». Если это расшифровать,
то в первом случае речь шла об обнаружении меня в береговом гальюне без
любимого скребка. В другой же раз он посетил среду нашего с тараканами
обитания и был оскорблен видом наших потных тел в одних трусах. Но если на
всех остальных были трусы однотонные, то на мне красные в белый горошек.
Ну была в то время такая мода на цветастый интимный сатин, а я старался
быть модным хотя бы в этом.
Самое же большое количество суток ареста мне вручили, когда на переходе из дока на палубу (или наоборот), я увидел мужика, который ловил крабов
со стенки сеткой.
Добрый человек дал мне возможность испробовать этот способ, и я
разом вытащил несколько штук. Сосчитать их я не успел. За спиной появился
главный рефери соревнований и выдал сразу «десятку».
ТЕНИ ЛЕЙТЕНАНТА ШМИДТА
107
Когда срок моих тюремных перспектив подкатил к пятидесяти суткам,
я понял: если так пойдет, то заканчивать высшее образование мне придется
на севастопольской «губе», а если неистовый Рыженков не образумится или
не найдет себе иное хобби, то провести там весь остаток жизни.
Надо было что-то срочно предпринимать. И не только из-за угрозы пожизненного заключения.
Так называемая «необрастайка», т. е. краска, которой покрывают подводную часть парохода и жарища под мокрыми простынями (чем не психушка?)
дали свои впечатляющие результаты.
У Сэма перекосило «фейс».
Мироновское пузо покрылось пятнами — просто конь в яблоках.
У меня раздуло глаз.
Киря щеголял в кашне из полотенца, прикрывая фурункулы на собственном загривке.
Все наши попытки как-нибудь связаться с «нашими» результата не давали.
Сегодняшние мобильники бы нам в то время! Но, думаю, что у нас бы их вмиг
конфисковали еще на проходной.
Оставался один выход — тропа к дыре в заборе.
Подробности о побеге с переодеванием, подстраховкой и легендой описанию не подлежит, чтоб сюжет не затягивать.
На следующий день на катере пришел наш руководитель и забрал нас.
Свои орудия труда мы не стали забирать на память.
Надо просто быстрей перелистнуть страницу, чтоб свою психику больше не травмировать неприятными археологическими находками и не обижать черноморцев, которые того уж точно не заслуживают. В цирке ведь
есть фокусники и акробаты, хищники и клоуны, а зритель идет на все представление.
Практика продолжалась.
Столичная жизнь
Еще завод не пропал за кормой катера, как нам было сделано предложение, от которого мы с Мироном отказаться не смогли.
Черноморский флот готовился к плановому сбор-походу.
Что это такое, пояснять подробно не буду. Об этом можно узнать из рассказа «По своим-2». Но на пальцах это выглядит так: все корабли однажды
по весьма секретному сигналу, но известному даже отдыхающим в Феодосии,
напролом вылетают из своих пунктов базирования, задыхаясь от стремительного бега, летят в свои точки рассредоточения, чтоб потом начать творить
чудеса согласно плану. Руководит этим обычно Командующий Флотом, а то
и вовсе Главком.
108
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Но самым главным является не сам сбор-поход, а подготовка к нему. Это
такой период на кораблях, когда на одного более-менее психически здорового приходится около пятидесяти временно умалишенных.
Для понятливости сравнить это можно с подготовкой к зимней рыбалке.
Готовятся все как в космос: за полгода вяжут крючки, проверяют валенки на
дырявость, ползают по Интернету за отзывами, а потом, прибыв на место,
страдают от бесклевья, после чего напиваются до состояния мороженого налима, и начинается уже другая история.
Так и в нашем случае.
Там, в море, потом можно всегда что-то придумать, если не «попрет», ракета не поймет сразу, куда лететь, торпеда своих узнавать не захочет, или
штурмана разбитные в Турцию наладятся. Но все случившееся потом по
своим конторам разберут, закачают виноватым куда надо, балласт, чтоб от
реальности не отрывались, звезды от одних пересадят на плечи других, потом «перетрут» все на уровне Штаб Флота — кают-компания корабля, и все
пойдет своим чередом до следующего раза.
Ну и снова про нас.
В чем же заключалось это вкусное предложение?
На флагманском корабле ПКР «Москва»* располагался штаб, который
уже не первый день колотился эпилептиком в режиме подготовки. Как всегда не хватало людей, которые не просто могли чертить и рисовать, но имели
к этому допуск и понимали, что малюют.
Поэтому вопрос: «Кто может чертить или рисовать?» не сильно застал нас
врасплох. После двух недель каторжных работ и такой же жизни мы готовы
были объявить себя Шишкиным и Куинджи, тем более что какие-то способности у нас все-таки реально присутствовали.
Была у нас только одна просьба — сутки на релаксацию. Это чтоб помыться, загрузить пищевод чем-нибудь более добротным, нежели холодная
перловка с небритыми кусками вареного сала, ну и поспать до отвращения
к подушке.
Особых возражений не было.
К громадине вертолетоносца мы подходили уже в сумерках.
Встретил нас шебутной, жизнерадостный флагмин в чине кавторанга.
Как оказалось, добрый друг Шестакова. Когда мы узнали, что ко всему он
тоже пять лет жил напротив Крузенштерна, то были готовы идти за ним куда
угодно.
— Коллеги! Я вас устрою во флагманской каюте. Старшина Морараш из
БЧ-3 будет вашим гидом, потому что если вы сами надумаете что-то здесь
* Противолодочный крейсер. Было их два: «Москва» и «Ленинград». Было, к
сожалению.
ТЕНИ ЛЕЙТЕНАНТА ШМИДТА
109
найти, то вас найдут, даст бог, к выпуску. Он хоть и молдаванин, но вместо
мамалыги имеет мозги в репе.
Все это он декламировал на ходу, стремительно тарахтя по коридорам
и трапам. В одном из переходных тамбуров, пропуская встречный поток на
трапе, озадаченный нашим молчаливым сопением, он оглядел наши некрасивые лица:
— О, бля! Это где вам такую пластику навели? Прям, персонажи из «Вия».
— У Рыженкова на «Очакове». Там только Гоголя и не хватало. Такое бы
продолжение написал — Хичкоку впору под поезд.
— Вопросов не задаю. Известный упырь-кровосос. Ему бы директором
тюряги, так выпускал бы только строителей коммунизма и добрых психов.
Но вы не огорчайтесь, за вас Серега (Шестаков) отомстил. Рыжего сегодня
так НШ* дивизии поздравил за организацию практики курсантов, что кровавый след до каюты тянулся. Ваша жизненная задача — не попасть к нему
после Системы. Мыло и веревку для вас он будет теперь носить в кармане
до пенсии.
Об этом мы и сами уже догадались.
В большой каюте с иллюминатором и белоснежными заправками коек
нас ждал высокий чернявый Морараш. На вид ему было за тридцать. Этакий
матрос Чижик. Он был в курсе всех дел и только уважительно посмотрел на
наши погоны.
— Так, Костя! Это, считай, мои земляки. Им, интеллектуалам, рыскать за
хлебом насущным некогда. Ты для них кормилец-поводырь. Сяве (видимо,
командир БЧ-3) я все скажу. Вас, Саньки, до завтрашнего обеда никто не
тряхнет. Закрывайтесь изнутри, и кроме меня всех можете сурово посылать
через металл. Душ и харч вам обеспечат. Все. Зависайте.
Когда за ним хлопнула дверь, у нас возникла проблема с речью. Было
такое остаточное ощущение, что нам года по три и мы ненароком отстали от
ясельного строя. Потерялись. Чуть было не померли от горя. Но сейчас снова
нашлись.
Неделю мы чертили, рисовали, подкрашивали и писали печатными буквами. К концу срока в глазах рябило от условных обозначений, таблиц и ссылок на руководящие документы, но в таких условиях обитания у нас не было
противопоказаний.
Мы успели к сроку.
Буквально через час после сдачи наших «веселых картинок» секретчику
все потонуло в звонком грохоте колоколов громкого боя. «Москва» начал
приготовление к бою и походу. К такому повороту мы были не готовы — выход
в море на неопределенный срок в наши планы не входил. На всякий случай
мы стали собирать свои пожитки.
* Начальник штаба.
110
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
И тут, словно черт из табакерки, в каюту влетел наш куратор:
— Так, орлы! Держите руку на пульсе! Через десять минут барказ с Северной у трапа. Документы готовы. Идете на «Сдержанный». Он в море не идет —
ходилка в ремонте. Там, кстати, вас ваши герои-очаковцы дожидаются.
Одновременно с монологом он принимал у нас зачеты по программе
практики, то есть дышал на печать, перелистывал страничку и смачно, с нескрываемым удовольствием шлепал по ней.
— Оценки себе сами поставите, исходя из воспитания и чувства меры.
Пропечатав все, а может и больше, расписался и, вручая нам официальный документ на полноправное дальнейшее безделье, напутствовал:
— На «Подержанном» ребята правильные, не «борзейте» только через
край. Гражданка есть?
Мы дружно закивали, влюбленно глядя на хорошего человека, с которого
жутко хотелось брать пример.
— Не сомневался. Но бдительность не теряйте. Здесь патрули и милиция — ближе родственников. Могут спросить документы. После этого вы
в родной комендатуре наслаждаетесь красотами бытия. Записали?
Мы кивали без остановки, потому как возражать было нечему. Как говорят виртуозы тюремной «фени», все в цвет.
— Ну, прощаемся! Сюда служить не зову, понял, что здесь вы уже наслужились с коэффициентом день за два года. Но шар круглый, а служба квадратная, глядишь, и встретимся.
Через десять минут мы отходили от борта второго корабля за практику,
чтобы направиться к третьему. В ушах все еще звучали напутствия старшего
товарища.
Сегодня я точно знаю, что спустя годы непроизвольно я ему не раз старался подражать. Ему и таким же, как он: грамотным, задорным, юморным,
а главное — душевным.
Практика продолжалась.
«Сдержанный» и «Бедовый»
То, что жизнь стала упрямо налаживаться, мы с Мироновым сразу поняли,
спустившись в мичманский кубрик БПК «Сдержанный».
На втором коечном ярусе в своей излюбленной позе (книжка в левой
руке, правая под головой) возлежал Кирюха весь в своем любимом деле —
читал «дюдик» и что-то жевал.
Полный покой и безмятежность.
Более убедительной приметы наступления добрых перемен и быть не
могло. Отсутствие Сэма только усиливало это ощущение. Если его нет в соседней койке, то он либо уже на пляже волны буравит, либо дрыхнет в ином
месте.
ТЕНИ ЛЕЙТЕНАНТА ШМИДТА
111
— Па-а-ррррр-оль О-о-очаков! Отзыв?
Проревел я в тишину уменьшенной копии читального зала для особо умных хомячков.
Наш старшой неспешно отлип от подушки, заложив указательным пальцем страницу, широко улыбнулся, отчего его круглое лицо превратилось и
вовсе в эллипс:
— Отзыв: над всей Учкуевкой безоблачное небо!
Из рассказа его мы поняли, что почти не ошиблись в своих выводах.
На Северной стенке собралась целая команда «наших». Кроме нас, виртуозов докового скребка, здесь нашли приют Семеля, Леха Соколов и Ник Нархов, получившие временную прописку на героическом эсминце «Бедовый».
А славен он, этот бедовый «Бедовый», был тем, что однажды на боевой
службе не выдержал собственной пролетарской ненависти к натовской военщине и долбанул с разгона в борт не какую-нибудь импортную шелупонь,
а достойного его куража английский авианосец «Арк Роял».
И ведь не посмотрел, задиристый, на разницу в весовых категориях в
15 раз! Р-р-аз, и башкой, то есть форштевнем, в бочину англосаксу.
Мы тогда никого не боялись, особливо тех, кто вперся в наши воды, вроде
пьяного соседа по коммуналке да еще с обрезом.
Бей по яйцам, а дальше как пойдет!
Короче, мы дома. У своих.
К моменту появления первой части «рыженковских крепостных», они уже
полностью освоились: с кем надо скорешковались, кому надо затуманили
мозг, от кого не надо научились мастерски прятаться.
Обычным состоянием их было полное отсутствие на борту.
По четным дням недели их «вызывал руководитель практики», а по нечетным «старшина класса», причем, если судить по времени отсутствия на борту,
их собирали то в Феодосии, то в Ялте. А потом…
А потом всем заинтересованным лицам просто надоело их искать, и восторжествовала политика мирного сосуществования. К тому же позднее стало
известно, что в основе сложившегося паритета лежал ход, достойный рыночных «наперсточников».
В условиях неформальной обстановки они предложили свои услуги, не
мелочась, сразу командиру корабля и старпому.
Дело не в том, что этих услуг ранее не было, наоборот: писари и смышленые пацаны из кубриков ходили под ними непосредственно. Но им все надо
было объяснять и контролировать.
А вот трое, на четыре пятых почти лейтенанты, математически дают результат целых двух полноценных. И потому выбор заранее был предопределен. Сделку сразу и заключили.
За неделю наши очень постарались и обязательства свои выполнили.
К тому же корабельный замполит был в отпуске, и обошлось без переписы-
112
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
вания всех трудов Маркса и Энгельса печатными буквами на причальной
стенке и чтения заклинаний на политических занятиях.
Так что к нашему появлению все возможные разногласия между случайными гостями и руководством были сведены в чистый ноль: корабль
продолжил доблестную жизнь в домашних условиях боевой и политической
подготовки, а практиканты получили возможность наконец-то заняться сами
собой. Тактика этого дела также была отработана. И не нами.
До не раз упомянутого пляжа Учкуевка было рукой подать: по тропинке
в гору, потом через дыру в «колючке», потом трошечки под уклон к морю —
и ты на месте. Чтоб не раздражать особо впечатлительных начальников, по
трапу мы сходили в рабочем платье, а потом переодевались в секретном
месте и двигали дальше полноценными пацифистами.
С этого святого дня жизнь приняла совсем иной оборот. Не без трудностей, но и без особых милитаристских извращений.
Главной проблемой была лишь одна: периодическое безденежье.
На сухое (и не очень) вино, кабачковую икру, белый хлеб, а иногда и пельмени, напоминающие вареных медуз, денег хватало не всегда.
Тогда в родной дом летели телеграммы и раздавались звонки, хотя для
этого и приходилось наведываться в опасную зону Главпочтамта, чтобы передать SOS или получить заветные денежные знаки.
В то же время экономия средств достигалась как-то, без сомнений, за
счет казенного «табльдота». Но это касалось в основном завтрака и вечернего чая. На обед и ужин мы ходили только в дни тяжелой финансовой несостоятельности. А уж ежели удавалось наскрести на пару больших белых
буханок хлеба и несколько железных банок кабачковой икры, которые напоминали по размерам маленькие железнодорожные цистерны, то условий
конспирации старались не нарушать.
Время от времени гуманитарную помощь в виде рыбной и мясной консервации нам подкидывали корабельные мичмана. Особенно Василий по прозвищу Вермут из-за устойчивой склонности к этому типу приятного народного
напитка.
Образцом дисциплины и порядка на фоне этой цыганщины и беспризорщины у нас был Толстый.
За очень редким исключением он вел оседлый образ жизни, порой не
покидая пароход несколько дней. По-моему, он прочел все, что было на корабле, за исключением подшивки «Красной звезды» и ленинской драматургии.
Вдобавок к обязанностям старшего на него автоматически легла почетная
миссия быть нашим полпредом по всем служебным вопросам.
Остальные наши тоже как-то обустроились, пообжились, чего-то сделали
полезного нужным людям и получили тот минимум свободы, который делает полезное еще и приятным. Время от времени мы пересекались там-сям,
делились нужными советами и разлетались в разные стороны.
ТЕНИ ЛЕЙТЕНАНТА ШМИДТА
113
Главным нашим правилом было: «Не буди лихо, пока оно тихо», чего не
скажешь об иных представителях питерских Систем, прибывших сюда за тем
же самым, что и мы, но проживающих каждый день как последний.
Об одном таком эпизоде рассказал Вовка Нечуев, покорявший высоты
противолодочного мастерства на БПК «Керчь», родной сеструхе незабываемого «Очакова».
В совместном подпалубном пространстве с ними проживали отважные
укротители электромагнитных волн и радиосигналов из ВВМУРЭ имени
Попова.
Своей официальной мурлыкающей аббревиатуре они сами дали свое толкование: Высшее военно-музыкальное училище работников эстрады имени
Олега Попова. И должен справедливо подтвердить, что за редким исключением они этому соответствовали.
Этим Электроникам было настолько тесно и неуютно в мрачном шаровом
мире, что они отсутствовали на борту напропалую, справедливо полагая, что
пароходов много, а жизнь одна.
Но в какой-то из моментов их отсутствия корабль отскочил от стенки
и встал на бочки по плану грядущего парада в честь Дня ВМФ.
В курсантском кубрике была срочно созвана сходка, на которой обсуждался один вопрос: делать тайное явным или нет?
Единственный «поповец», оставленный для прикрытия, колотился в истерике, заламывал руки и был не в себе.
Он намеревался немедленно идти и признаваться во всем, включая сдачу
Севастополя в 1855 году.
У «фрунзаков» же был единственный, но просто-таки титановый аргумент.
— Ну доложишь, а что изменится? Корешки твои не явятся мигом из «ночного» пред командирские очи. А вот шухер будет звонкий. На реях вешать нас,
возможно, не станут, но проверять и строить будут с пятиминутным интервалом, если вообще не заварят в кубрике наглухо.
Аргумент так сильно шарахнул страдальца, что он еще пару раз хрюкнул
и обреченно затих. То есть ситуация ушла в режим саморегулирования.
А тем временем...
Ночью к спущенному парадному трапу подгребло пять тел с закрепленной
на бесшабашных головах одеждой.
Вахтенный у трапа, как ему и положено, наглухо дрых, а у остальной корабельной службы и своих дел было невпроворот.
Группа беглых ихтиандров, оставляя мокрые следы на ступенях, в полной
тишине проследовала мимо него. Но последний не выдержал искушения ситуацией. В плавках у него вдруг засвербило: спит, дескать, собака, а мы тут
маемся.
Он похлопал спящего по плечу и вкрадчиво, «с металлом», прошептал
на ухо:
114
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
— Не с-сцы, моряк, свои!
........................?????????????????!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Тревогу на «Керчи» сыграли минут через десять.
Ровно столько времени потребовалось на окончательное пробуждение
бойца и его доклада во все дырки: «Диверсанты на борту!»
Пароход шерстили два часа. Чуть друг друга не постреляли.
Потом успокоились. Наградили паникера пятью сутками ареста за сон
на посту и ненужные сновидения. Потомки же русского изобретателя радио
в поисках самих себя участия, понятно, не принимали. Они оживленно решали главный вопрос: как высадиться на берег завтра?
Веселые ребята.
А мы там как?
Однажды нас срочно собрали и забросили на БПК «Красный Крым», который ненадолго выбегал в полигон, чтоб пульнуть глубинной бомбой и сразу
назад. Так как речь шла про «недолго», нас без лишних церемоний ссыпали
в кормовой погреб, предупредив, что на само действо отдельно пригласят.
Мы не стали сильно возмущаться, качать права и жечь нервные клетки.
Равномерно рассосались по объему, соорудили из подручных средств ломберные столы и начали чемпионат класса по покеру, тысяче и преферансу.
Увлеклись так, что и подзабыли о вечных ценностях противолодочного
дела.
Прерваться пришлось на саму стрельбу, хотя можно было этого и не делать. Улетающую реактивную бомбу все равно никому увидеть не пришлось:
мест на трибунах предложено не было. Но эффект личного присутствия в атмосфере добротных матюгов с легкой примесью команд и докладов позволял
считать миссию выполненной.
Мы вернулись к прерванному некстати занятию, искренне надеясь закончить турнир к моменту массовых игрищ с веревками, называемых швартовкой. Но…
Как обычно, в ВМФ ничего не бывает прямо, в срок, по плану, должным
образом и строго в соответствии.
Клянусь, что если бы это было, то нормальные позитивные романтики
обходили бы его, этот флот, по большой дуге из-за правильности и скуки.
Где-то в штабном кабинете кто-то передумал и решил отправить наш лайнер еще чего-то поделать. То ли лодку поискать, то ли турок бравым видом
огорчить — нам сказано не было. Как не было и сказано про прошедший
обед и грядущий ужин.
Отсутствие этого элемента распорядка дня в нашей жизни нас сразу
сильно расстроило. Заслали мы к начальству старшину класса, а сами продолжили грустить по поводу перспектив. И не ошиблись.
Двое суток нас проверяли на клаустрофобию, лечили голоданием и взбадривали бессонницей. Оставалось бодриться и тасовать колоду. Я, например,
ТЕНИ ЛЕЙТЕНАНТА ШМИДТА
115
с тех пор в карты не играю. Если только в «дурака», да и то понарошку, чтоб не
привыкать к этому почетному на Руси званию.
И вот еще удивительный момент!
Оказывается, спать на газете (нашли и «раздербанили» газетную подшивку «Известий». Спать на «Славе Севастополя» показалось как-то не очень
патриотичным) значительно мягче, чем просто на металле!
Короче, сходили мы по трапу, имея отменную осанку. Никакого сколиоза,
остеохондроза и признаков ожирения.
Сошли и врассыпную по своим кораблям, мигом ставшим роднее родных,
на отсып и откорм.
Постреляли... Едана мама.
Практика продолжалась.
Забытые службой (Сами мы не местные…)
Заслуженное право на отдых однажды было вдруг прервано совсем
неожиданным событием.
В этот день, кажется, порывы ветра в наших карманах достигли максимального значения, и флотский обед оказался просто необходим для поддержания основных жизненных функций.
Послеобеденный отдых, или «адмиральский час», мы встретили как истинные фанаты корабельного распорядка — в койках. Такое количество
нас на месте сильно удивило наших соседей-мичманов. Василий Вермут
счел это добрым предзнаменованием чего-то и отправился за домашним
портвейном.
А вот для нашего руководителя практики это редкое загадочное явление
оказалось очень кстати. Он возник, что называется, «на пороге» в самый святой час третьего сна за сутки.
Лицо его выражало если не расстройство, то некое недоумение вперемежку с любопытством.
У нас же, в свою очередь, вопрос вызвало время его визита, т. к. редкому
желанию полюбоваться на нас он отводил самое начало первой половины
дня. Поэтому некоторые предпочли принять облик безвозвратно зарытых
в глубокий сон.
Сергея Сергеевича, однако, некоторое игнорирование его появления не
смутило. Видимо, цель неожиданного визита была важнее. Он встал в центре
каютного объема и задал вопрос всем сразу:
— Куда делся остальной народ?
Вопрос был не просто бронебойным, а, я бы сказал, бронебойно-зажигательным. Все вокруг насторожилось.
Я понял, что нашего шефа интересует не весь народ земного шара или
отдельной страны, «где так вольно дышит человек». Речь, скорее всего, шла
116
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
об очень конкретной группе великовозрастных раздолбаев, носящей также более длинное обозначение: «остальные курсанты 342 класса ВВМУ
им. М.В. Фрунзе, проходящие корабельную практику в городе Севастополь».
Для начала от искреннего удивления смыслом вопроса я треснулся лобной
костью о подволок. Затем спросил такое, что могло родиться только в еще не
проснувшейся, но уже свежеушибленной голове:
— Что? Неужели всех в застенки комендатуры замели?! Да?
— Почему в комендатуру? Да нет. Я бы знал…
В свою очередь удивился руководитель.
— А куда еще может такая орава деться в этом чудном городе? Происки
космических пришельцев?
— Вот это меня сейчас больше всего и интересует.
Все стали еще интенсивнее просыпаться и расправлять ушные раковины,
понимая, что прямо сейчас перед ними зарождается главная сенсация севастопольской эпопеи.
Через минуту все напоминало самодеятельный театр: исполнитель главной роли в центре и два яруса зрителей вокруг.
И, на самом деле, случившееся того стоило.
Согласно плану, упомянутого выше сбор-похода, все корабли, базирующиеся на Минной стенке, вдруг засобирались на выход, да и не на один день.
И вдруг кто-то вспомнил, что где-то тут были питерские практиканты, которых
надо срочно куда-то сбыть, чтоб потом не выделять в море специальный пароход или, не дай бог, вертолет.
Куда им разом в спешке выписали командировочный и аттестаты, вспоминать не берусь. Но когда они всем табором, во главе со старшиной класса
Мироном Воробцом, посреди ночи прибыли туда, то этого самого «места прибытия» (этого самого «туда»), на месте не оказалось. То ли по плану действовал, то ли сам сбежал от греха подальше.
Как вам ситуация?
Что вы будете делать?
Могу предложить несколько вариантов:
— Разобьете лагерь беженцев на стенке?
— Явитесь прямиком в Управление военного коменданта?
— Двинете маршем по Нахимова под лозунгом: «Народ и Армия едины!»?
— Пойдете по автобусам и электричкам с признанием: «Мы не местные»?
— Кинетесь звонить домашним: «Заберите меня отсюда!»?
Нашим не подошел ни один из них.
Они выбрали свой.
Построились в маленький аккуратный строй с «флажковыми» впереди
и сзади (вылитые пионеры Артека, идущие на купание!) и убыли в город, где
и растворились без остатка.
ТЕНИ ЛЕЙТЕНАНТА ШМИДТА
117
Можно представить изумление отца, не нашедшего своих детей в детском
саду, зайдя за ними после работы.
К нам же сегодня он пришел, чтоб получить полную информацию об их
местонахождении и состоянии.
Не устаю до сих пор восторгаться его самообладанием и верой в людей!
У тебя на практике вдруг пропадает четырнадцать человек!!!???
Это условие задачи. Вопросов несколько больше.
Вместо того чтоб бить в самый большой корабельный колокол и густо посыпать голову пеплом, он выдерживает паузу, выясняет, что в сводках МВД,
Командования и местных газетах этот загадочный катаклизм не зафиксирован. После чего спокойно идет на встречу с теми, кто по его предположению
не только в наличии, но и может обладать некоей информацией по данному
вопросу.
Но что мы могли ему ответить?
Сегодня мы с парохода не сходили, а вчера на «большой земле» не были.
Как тут в очередной раз не подумать хорошо про «мобильники»?
И рады бы, да…
Наши невнятные:
— Первый раз от вас слышим, товарищ капитан 3 ранга…
— Мы это… Мы тут, а они на той стороне…
— Я их после приезда вообще не видел, — (последнее молвил Кирюха,
причем не соврал, как все остальные) его совсем не убедили.
Он недоверчиво окинул наши правдивые лица и объявил решение:
— Ну ладно. Я их вечером на «Ивушке» найду.
«Ивушкой» называлась большая танцевальная площадка в центре города.
Место не просто популярное, а своего рода центр слияния бешеных страстей приезжего люда и аборигенов юного возраста с невысокой финансовой
состоятельностью.
Найти здесь, действительно, можно было кого угодно, а уж военно-морских курсантов, местных или приезжих, тем более.
Но зачем заставлять уже вовсю уважаемого нами человека шастать по
танцулькам и играть в прятки-догонялки?
Мы переглянулись и приняли единое решение, которое я озвучил:
— Не стоит. Там не ваша возрастная категория. Сами найдем сегодня
и дадим вам знать.
— Добро! Жду. И узнайте: у всех ли есть зачеты?
После чего раскланялся.
Долго искать, действительно, никого не пришлось.
Встреча была бурной. Над рассказами наших бездомных мы хохотали,
словно обкуренные.
И ведь было над чем.
118
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Раствориться-то они растворились, но будь ты хоть Человеком-Невидимкой, Бэтмэном или Терминатором, спать и жевать тебе рано или поздно
понадобится позарез.
И чтоб решить эти главные вопросы, требовалось сменить одежду.
Тут возникла первая проблема — «гражданка» была не у всех. Стали
раскулачивать тех, кто имел лишние штаны или рубаху. Размер уже не имел
значения. А может, это его стиль?
С задачей как-то справились, хотя вместе напоминали досрочно освобожденных по амнистии.
Не могли никак переодеть только Саню Михайлова. Тот по своему облику,
выправке и походке, во что его ни одевай, был вылитым часовым у Мавзолея. На все попытки пришлось махнуть рукой, надеясь только на то, что
комендантский сыск примет его за человека с поврежденным опорно-двигательным аппаратом.
Вторая проблема заключалась в отсутствии близких родственников. Снимать угол, пусть даже один на всех, не было возможным. Ситуация вынудила
снизить планку «удобно-неудобно» до мизера. Кто мог, кинулись звонить
родственникам с вопросом: а нет ли у нас кого в Севастополе? А кто не мог,
двинули искать добрых людей самостоятельно.
И не безуспешно.
Так, доселе неизвестный то ли родственник, а то ли сослуживец отца
Сереги Орлова разместил на ночлег шесть человек.
Добрый сторож парка запускал с вечера до утра еще четверых в детский
кинотеатр «Малютка». На самом деле это был старый автобус, весь разрисованный мультяшными персонажами. Представляю ужас детей, случайно
видевших поутру вылезающих из их трогательного сказочного мира перекошенных и помятых дядек с искривленными в неудобных позах фигурами.
Но их испуг был все-таки несоизмерим с тем впечатлением, которое произвело на соседей появление поутру из квартиры жены капитан-лейтенанта
Кривцунова сразу семерых молодцев. Особенно если учесть, что сам хозяин
квартиры и его малый ракетный корабль находились там же, где и все, то
есть в море.
А все я, придурок.
Командир был троюродным братом моего школьного друга, и я просто
хотел попросить его приютить пару-тройку человек у себя на борту. Но коренная ленинградка Ольга не смогла остаться безучастной к судьбе великовозрастных голодных оборвышей. Мало того, что нас накормили, изведя все
запасы (сил казаться сытыми и галантными хватило на пять минут), так еще
и уложили спать даже не «валетом», а чисто пазлами по всей площади на надувных матрацах.
На свое счастье, я встретил Виктора только через несколько лет. К тому
времени жгучее желание задушить меня у него пропало.
ТЕНИ ЛЕЙТЕНАНТА ШМИДТА
119
А что было делать?
Надо было дожить до обратного поезда любой ценой.
Получив в обещанное время полную информацию об относительном
благополучии и наличии зачетов у пропавших во времени, наш начальник
произнес только:
— За час до отхода поезда встречаемся на перроне вокзала.
Вот все силы и были брошены на то, чтоб оказаться в условленное время
на вокзале, а не в каком-нибудь другом казенном месте. А про средства разговора вообще не было.
До отъезда оставалась целая неделя.
Но практика уже подходила к концу.
Учкуевское чудо
Вам когда-нибудь приходилось ночевать в пустых вагонах в отстойнике?
А в гардеробе местного театра?
А как вам вагончик пролетариев ритуальных услуг на городском кладбище?
Может, в кочегарке ночь коротали с пьяным оператором?
Нет? Не доводилось?
Тогда вы романтизма сиротской жизни не нюхали!
Именно за эту последнюю неделю в нас проснулся вкус к бродяжничеству.
Ничего странного! Это был своего рода противовес жизни, отрихтованной
распорядком дня, Уставом и разными наставлениями.
Последней «фишкой» в географии нашего присутствия стал дикий пляж
мыса Фиолент. Туда было непросто добраться, а значит, и нас найти. Спуститься вниз козьими тропами было еще труднее. Но чистая вода, глубина
мест и красота сделали это местом нашего постоянного проживания.
Я первый и последний раз слопал в то время такое количество мидий.
Жарили мы их на железном листе и хряпали без соли под вечную кабачковую
икру и дармовую зелень.
Зелень, а порой даже картошку и помидоры, добывал Семеля. Он умудрился потерять сандалии и ходил сначала в пляжных шлепанцах, а потом и вовсе
босиком. В таком виде он походил на собирательный персонаж обитателя
ночлежки, отверженного обществом, из пьес Максима Горького.
Дебют его состоялся на городском рынке:
— Денечек добрый!
— Здравствуйте, здравствуйте! Отдыхаете?
— Почти. А вас как звать-величать, извините?
— Надежда Васильевна, сынок.
— У меня бабушку так же звали. Надежда Васильевна, у вас самая лучшая
зелень на рынке. Я-то в этом разбираюсь, сам из-под Сочи, из села.
— Сынок! А чего тут-то делаешь?
120
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
— Да я, мать, от поезда отстал. Деньги украли, документов нет. Вот жду. На
вокзале жду поезда третий день. Друг армейский должен приехать.
Дальше в сумку обязательно складывалось то, чего у нас не было.
Пусть простят нас эти добрые люди. Ситуация ведь действительно была
непростая.
Ведь был поезд?
Был.
Должен быть поезд?
Конечно!
Значит, наполовину он уже не врал.
Облик погорельца, плюс незаурядные актерские способности делали его
закупки просто дармовыми. А потом он пошел дальше и, усилив драматическую составляющую жалости, стал получать дары природы бесплатно. Конечно — они же дары.
Зато мы были сильно загорелые, поджарые, как помоечные коты, и могли
сожрать все, что только можно было разжевать, и стырить все, что было плохо приколочено.
В один из последних вечеров наш оголодавший и одичавший отряд бессмысленно утюжил окрестности Северной стороны в поисках чего-нибудь
съедобного. Идти на корабль, чтоб заполнить пищевод, было самым простым
и логичным. Но должен был вернуться из отпуска корабельный замполит,
а это угрожало тем, что весь остаток времени придется писать и рисовать
круглосуточно такое, от чего аппетит может пропасть навеки.
Мы, ясный месяц, не собирались всей бандой душить запоздавшего жителя в темном проулке и в голодной ярости рвать на антрекоты его филейные части. Нападать на подворье, погреба и летние кухни также не входило
в наши планы. Но мы почему-то верили в какое-то волшебство, чудо, если
хотите.
Какое?
Ну, к примеру, нам навстречу валит пьянющая в пепел свадьба. Нас закручивает водоворот чужого счастья, несет прямо за разрушенные столы, где
уж мы инициативы и расторопности не теряем.
Или вдруг выходит из калитки сердобольная бабуля, что потеряла своего
деда во время Крымской кампании и, утирая слезы (а смотреть на нас к тому
времени без истеричного хохота или разрывающих душу рыданий было сложно), зазывает нас «поснедать, чем бог послал».
А может, группа студенток харьковского иняза, снимающих целый домик,
вдруг случайно обретают свое мимолетное счастье, тоскуя этим вечером у калитки. Ну, а уж мы, опять же, не теряемся и под шумок пожираем у них все их,
а заодно и хозяйкины запасы…
Короче, могло бы случиться всякое несбыточное продуктовое счастье
с участием посторонних людей. Но почему-то случиться оно не спешило.
ТЕНИ ЛЕЙТЕНАНТА ШМИДТА
121
Самым никчемным мечтателем оказался Сэм.
При его росте в 190, с весом в половину роста и вечной тяге ко всему
прекрасному, занесенному в самый известный каталог Молоховец Е.И.* он
уже был не в силах предаваться красивым, но совершенно бескалорийным
грезам. И когда мы поравнялись с каким-то забором, за которым смутно
вырисовывалось раскидистое дерево с висящими плодами чего-то, то он
решительно застопорил ход:
— Кто со мной? Остальные на «шухере».
Но записываться в участники простецкой садовой кражи никто не спешил. То ли еще имелись какие-никакие внутренние верблюжьи резервы, то
ли крепко засели в головах проделки Мишки Квакина и справедливое возмездие от рук команды тимуровцев. Все рассеянно смотрели то на ясные
звезды, то на дорожную пыль.
Отсутствие поддержки, размеры дерева, наличие забора и горящие вокруг окна, тем не менее, не изменили уже принятого его желудком решения.
Он только бросил короткое и назидательное: — Ладно. Заметано. Но грабли
к моему трофею не тяните потом…
И решительно прошел забор насквозь! Треска практически не было!
Если бы не дыра в штакетнике, с габаритом тяжелого немецкого танка
«Тигр», то его можно было принять за большое садовое привидение, очень
голодное и бескомпромиссное.
Но на простом проникновении на чужую территорию новоиспеченное
привидение останавливаться не собиралось. Взбираться наверх, судя по поведению, тоже. Да и представить этого Кинг-Конга уютно сидящим на ветвях
и с любовью срывающим плоды было верхом фантазии.
С яростью разбуженного голодом снежного человека он стал раскачивать
ствол, вцепившись ручищами в самую урожайную ветку. Дерево скрипело,
трещало, даже печально повизгивало, но не сдавалось.
Чтоб не превратиться из зрителей в свидетели, члены клуба добровольно
голодающих рассредоточились в темных закоулках, ожидая справедливой
развязки.
Но хозяева сада отчего-то не спешили с ликованием выскочить из дома
и покарать ворюгу. Понятно — дураков нет, или «дурних немае», как кому понравится.
Наконец раздался пронзительный треск, и большая часть дерева отделилась от корневой системы под удовлетворенное урчание.
Возвращался Сэм на дорогу тем же маршрутом, но уже с трофеем. Повертел его, пристроил поудобнее под мышкой и начал приятную буксировку.
* Елена Молоховец. Боец за православие, монархию, права женщин и хорошее
питание. Автор самой известной кулинарной книги «царского режима» на 1500 рецептов. Все остальное — нахальные перепечатки.
122
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Свободной рукой он отрывал плоды и забрасывал в рот. При этом его физиономия светилась счастьем, триумфом и превосходством, явно забивая свет
лунный.
Дерево на поверку оказалось сливой довольно приличной урожайности.
Но практическая ботаника быстро наскучила группе сопровождения. Все
потихоньку стали кучковаться вокруг плодов искушения, потихоньку сжимая
кольцо.
Сначала победитель выдергивал из-под них дерево и даже пытался
достать особо нахальных ногой, но по мере насыщения агрессия действия
перешла в негромкую ругань.
— Кыш, гнусное воронье! Едрён пирамидон. Стервятники!
Отпугивал словесно их герой-завоеватель, но в голосе его не было слышно злобы. Более того — некоторое снисхождение к неспособным добыть себе
пропитание в экстремальных условиях природной среды.
Короче, через пять минут дерево было обглодано целиком. Оно лишилось
не только слив, но и части листвы. Темно все-таки.
Можно было повторить налет уже с большим количеством участников, но
тут открылся взорам пляж Учкуевка, освещенный редкими фонарями.
Дул приличный ветер, и волна шумно накатывала на песок, доходя порой
до первой линии лежаков, на которых мы и собирались как-то скоротать
ночь.
Постояли. Посовещались и решили двигать в самый дальний угол, чтоб
лишний раз не маячить на виду.
Если грамотно сдвинуть лежаки и закрыться от ветра, то можно было
не особо дрожать и щелкать зубами. И вот только мы подошли к середине
пляжной территории, как увидели то, на что совершенно бессознательно
рассчитывали…
Сначала все стояли и просто оценивали реальность происходящего на
расстоянии. Потом стали потихоньку приближаться, но как-то порознь и совершенно неуверенно, словно по минному полю, как бы боясь спугнуть видение. Чисто дети в цветущем поле крадутся за бабочкой или кузнечиком.
В зоне освещения самого яркого фонаря на двух сдвинутых топчанах, на
расстеленных газетах, будто на скатерти-самобранке, грудились настоящие
продукты питания!
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!???????????????????????????
Нет! Не фазаны, конечно, не кабанятина на вертеле и даже не шашлыки
по-карски. Но нарезанный крупно хлеб, открытые банки рыбных и мясных
консервов, колбаса, огурцы-помидоры, еще какая-то простая, но такая желанная еда.
И все это в дополнении бутылок (хочется слукавить, но истина дороже)
с минеральной водой и лимонадом, словно невидимый хозяин этого изоби-
ТЕНИ ЛЕЙТЕНАНТА ШМИДТА
123
лия знал назубок, что «военнослужащие обязаны воздерживаться от употребления спиртных напитков». Да и было бы иное неким перебором.
Потом, опять же молча, сидели вокруг и держали паузу.
А вдруг сейчас из моря или из кустов с дикими воплями ринется толпа
неизвестных?
Включатся прожектора, заверещит «матюгальник». Может, съемка кино,
может, комендатурская засада «на живца», а то и еще чего жутко увлекательное, вроде стрихнина или цианистого калия против агентуры ЦРУ.
Потом пауза иссякла.
Активный губитель природы и зоритель садов-огородов опять оказался
первым.
— Лучше сытым ласты раскинуть, чем слюнями захлебнуться.
И смело запустил столовскую алюминиевую ложку в банку тушенки.
За результатом наблюдали недолго. Захлебываться никто не хотел. А вот
жрать…
Сегодня, услышав слово «халява», я зачастую вспоминаю именно тот случай. Верят в него не все, но это их личное дело.
Что это было?
Чье это было?
Так и осталось все тайной укутанным.
Были разные версии прямо над пустыми банками и газетами в крошках
и остатках. Но все предположения так ими и остались, потому как ясности в
них не внес никто. Никто не появился, не предъявил нам счет и не упрекнул
в мелкой краже.
А раз нет хозяина — значит, это ничье.
Дары моря!
О! Морепродукты!
Что-то вроде краба, тех же мидий или рыбешки.
А чье это все?
Народное, стало быть, наше.
Ощущение неловкости и вины тихо скрылись в зафонаренной темноте
следом за голодом.
Ночевать мы все-таки пошли на корабль. Чего дальше ждать-то? Чудеса
дважды в одно и то же место не попадают.
Практика заканчивалась.
Ё-о-о-хо-хо, и бутылка рома
Радостный визг вернувшегося из отпуска корабельного замполита застал
нас в аккурат за упаковкой багажа:
— Сколько? Семь человек? Отлично! Да мы сейчас за две недели весь
план политической подготовки заделаем! Где эти красавцы?
124
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Своей безумной и удивительной радостью он, по-видимому, делился
с командиром. И, судя по эмоциональному накалу, находился в высшей ее
точке.
Но лишить его девственной неосведомленности взялся старпом. Ну не
мог он пропустить свой шанс, свое законное право на бочку дегтя. Радостный
замполит был для него тем самым серпом для подпольной стерилизации.
— Владимир Николаевич, у вас дома есть машинка для закатки банок
с консервацией? Ну, в смысле, жена пользуется?
Зам все еще восторженно парил в багровых кумачах Главного Передовика ВМФ СССР, а потому стремглав влетел в силки прикола:
— Конечно, есть! Теща из Киева прислала. Зверь-машина. Закатывает
так, что ломом не открыть! Надо?
— Мне нет. А вот вы попросите вечером жену, чтоб она так же надежно,
как свои банки, вам губы закатала в исходное положение.
— То есть!? Валерий Викторович, ваши под…ки мне известны. При чем тут
моя жена и курсанты из Фрунзе? Какая связь?
— Ну, про связь ничего не скажу, не видел. А курсанты сегодня, простите,
уже тю-тю, то есть в город белых ночей и красавиц-врачей. Вечерним бронепоездом. Хотя стишок или песню хором они еще для вас успеют исполнить.
Все это мы услышали ненароком во время большой приборки через распахнутые люки и двери. Самого зама мы так и не увидели. До нас он, парализованный горем, так и не дошел.
Рейдовый катер с нашим уникальным руководителем пришел за нами
в назначенное время. Все остальные уже переминались на вокзале, оставив
за спиной обрадованных прощаньем родственников, детский мультавтобус,
будку путевого обходчика, кладбищенскую сторожку и даже работницу местного хлебозавода Любовь Гавриловну Перебзяк.
Встреча в полном составе, перронная беготня, посадка в поезд не доставили такой радости, как уходящие в хвост поезда военно-морские пейзажи
Севастополя. Прощались все, но не все навсегда.
Забегая очень далеко вперед, скажу, что наши «посланцы» на ЧФ «для
дальнейшего прохождения службы» там ничего похожего на военную карьеру
так и не сделали. В лучшем случае им удалось оттуда сбежать без расстрельной статьи или справки пожизненного сумасшедшего. Майка Андреева ищем
до сих пор.
Настроение у всех было не просто замечательным, оно просто зашкаливало за все возможные мерки душевного позитива. Всем было радостно, что
едут, а капитану 3 ранга Шестакову было радостно, что едут все.
Дела, так или иначе связанные с практикой, остаются позади. Впереди
летний отпуск и последний год самой красивой, беззаботной и безответственной жизни, которой не было до и не будет после. Красоту и почет офи-
ТЕНИ ЛЕЙТЕНАНТА ШМИДТА
125
церских погон и кортика мгновенно компенсирует обязанность отвечать за
все и тяжкое бремя быть во всем виноватым. Но это будет потом.
А пока можно было обо всем этом не думать, а лежать на полке, смотреть
на летящую мимо окон страну и вяло жевать изыски сухого пайка, выданного в дорогу. Им, конечно, лучше закусывать, чем питаться, но полученное
денежное довольствие большинством было потрачено на подарки с моря или
фрукты. Небольшой набор «колониальных товаров» был у каждого — моряк
из похода возвращается. Это вам не верблюд с гармонью.
Наша многострадальная очаковская четверка духарилась и безумствовала несколько больше остальных, и причины для этого были.
Дело в том, что поезд проходил и даже останавливался на станции Псел,
где проживали родители Толстого, да и сам он до своего ухода в Систему. Там
же проживала его невеста Таня. И если сесть там в поезд, а выйти на станции
Суджа, то целый перегон можно было купаться в романтической действительности.
Мы, конечно же, тоже были счастливыми, но в меру и по другой причине.
Самой можно сказать приземленной, но от этого не менее волнительной и
приятной.
Мы готовились к ответственной миссии — приему от благодарных
родителей сумок, авосек и пакетов с домашней выпечкой, дарами садаогорода и другими захватывающими дух штуками под общим названием
«домашние харчи». Мы уже мысленно терзали жареных курей, заряжались
пирожками и вылавливали пальцами из банок скользкие упругие помидоры. В общем, где-то на подъезде к заветной остановке мы уже не находили
себе места.
Сеток и сумок оказалось именно столько, сколько нам и хотелось. Снизу
их подавали Кирюхины родственники, а сверху заботливо принимали его
друзья, самому-то ему было никак, не до курей и домашней колбасы.
Каждому свое. И это правильно.
Иван Васильевич, отец влюбленного джигита, подвижный, словно ртутный шарик, оглядел нас, сирот, задумчивым отеческим взором, будто искал
срочный ответ на возникший вопрос. Потом хлопнул себя по лбу и решительно скомандовал младшему сыну:
— Саня! Иди сюда! На тебе… Пулей, туда-назад. На все… Понял?
О чем шла речь, мы не вникали, но Вовкин братан стерся с наших глаз
так же моментально, как и появился. Раздумывать над папкиными словами,
а тем более перечить, в этой семье, видимо, было не принято.
Мы же поутихли, всем своим видом показывая скромность и приличное
воспитание. В самом деле: не могли же мы начать потрошить припасы, словно безумные. Вот и сидели, будто десантники перед первым прыжком
Дядя Ваня тоже присел на край полки, широко улыбнулся и открыл тайну:
126
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
— О, дал маху! Принес морякам закуску да без бутылки. А не подумал,
старый, — поперхнуться на сухую-то, не ровен час…
Мы опять ничего не поняли, но закивали, заулыбались, словно живые
пособия при изучении студентами-медиками темы: «аутизм».
Долго улыбаться нам не позволило очередное мгновенное пришествие
младшего брата с двумя звонкими авоськами в загорелых руках.
Все сразу стало простым и понятным, как устройство столовой ложки.
Сразу на передний план вышла конспирация.
Мы с Сэмом подняли взбалмошную суету вокруг казенных матрасов, подавая их друг другу снизу вверх и обратно. А Миронов начал переправлять
весь этот стеклянный перезвон под нижнюю полку.
Поезд тронулся одновременно с укладкой последнего «пузыря».
— Это же другое дело! Теперь и поесть не грех пацанам, — подвел наш
благодетель итог блестяще провернутой операции.
Мы поняли, что прозвучала команда: «Можно!» — и кинулись стремглав
внедряться в дурманящее запахами продовольствие.
Марка принесенного напитка, правда, малость удивила: кубинский ром
«Havana Club», белый и коричневый. Не уверен, что это было самым популярным напитком на станции Псел, что все его жители не представляли себе наступление нового дня без глотка кубинского рома. Скорее всего, начитанный
Саня не был проинструктирован отцом на предмет выбора и сам включил
логику: моряки и ром неразлучны.
Ром так ром. Не в нашем положении было привередничать, помятуя про
зубы дареного коня. Почему-то решили начать с белого.
Иван Васильевич, реально понимая, что вынудил нас грубо нарушить
воинскую дисциплину, да еще во время следования от одного места службы
к другому, а потому занял удобную позицию для наблюдения за нашим руководителем.
Кивок головы означал: «Наливайте», — а взмах рукой… Понятно.
После трех отмашек стало просто невиданно как хорошо. Да это и понятно.
Едем мы домой.
Жуем вкусную домашнюю еду, которой много.
Попиваем заграничный пиратский напиток с острова Свободы.
И все замечательно, а будет еще лучше.
Впору было начать скандировать: «Patria o muerte»*, уж коль огненная
вода из кубинского тростника побежала по нашим кровеносным сосудам. Но
до этого не дошло — гость пошел просто косяком. Каждый за своим.
Один ударял по соленьям.
Второй по курям и колбасе.
* Родина или смерть! Главный лозунг кубинской революции.
ТЕНИ ЛЕЙТЕНАНТА ШМИДТА
127
А мужики серьезные, вроде двух Аликов, сначала прошлись по кубинщине
со своими полуведерными стаканами, а затем основательно заземлились
у сумок и сеток.
Если бы не Сэм, то быть нам голодными и самыми тверезыми, как в народе говорят. Он понял, что скромность и умеренность, может, и украшают
какого человека, но только после того, как он сам наелся-напился и что-то
заныкал на завтра.
Провели ревизию. Оказалось, что наши пришельцы «убрали» весь белый ром, а темный тихонько отвергли. С этой ситуацией решили поглубже
разобраться после ухода наших благодетелей, которые начали собираться на
выход под скрип тормозных колодок.
Время вышло, мы ненадолго прибыли на станцию Суджа, чтоб высадить
продотряд имени Кирюшенко.
Шум, гам, прощальные крики и приглашения в гости ко всем сразу и без
промедления. В этой чувственной свалке чуть не забыли проводницу, которой на подножке ускоряющегося вагона не нашлось места. Но обошлось.
Покормили с руки размякшего от любви Толстого. К нашему удовольствию,
аппетита у того не было. А к алкоголю он вообще был холоден, предпочтя ему
легкий сон.
Теперь можно было приступать к разгадке закона сохранения темного
рома.
Разлили, согласно классической схеме, на троих.
Тяжелый дух тростниковых уборочных бригад, словно мачете, резанул по
органам обоняния и вонзился в мозг. Пить уже не хотелось, но и пасовать
перед непонятными перспективами при честном народе было не к лицу.
На счет «три» зашвырнули в нутро, стиснули зубы и запрокинули головы,
чтоб ненароком не вытекло назад.
Ощущение было сказочным! Сказочка, правда, была страшненькой.
Я теперь точно знаю, почему маленькая Куба, несмотря ни на что, до сих
пор свободна. Уверен, что храбрый Фидель пригрозил америкосам запустить
ядовитое облако рома в сторону Флориды при попутном ветре. Или вернул на
родину пленных летчиков, доведенных ежедневными ромовыми вливаниями
до состояния гамбургеров.
Это через каких-то два-три года мы бы все это убрали за три тоста и попросили бы добавки, не особо привередничая в выборе закуски. Флот и друзьянаставники настроят наши организмы так, как этого потребует уже совсем
другая жизнь. А сейчас все наши упорные ухищрения больше напоминали
штучки из детства: «ложечку за маму, ложечку за папу…».
И не хочется, а надо.
Тем более, мы понятия не имели, как правильно его надо потреблять, чтоб
получить пресловутый букет и незабываемые ощущения. Каждый где-то что-то
128
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
слышал, но вместе все сводилось к романам Стивенсона, поножовщине и
стрельбе в потолок из мушкета.
Решение родилось в кудрявой голове Сэма и уместилось в одном слове:
— Коктейль!
Тут и нам из жизни настоящей на ум накатило это ласковое и манящее
слово. Про всякие там петушиные хвосты* мы знать не знали, а вот то, что
надо все сливать, месить и перед употреблением взбалтывать. Осталось
только понять: что месить и сливать. А списочек был явно небогатый.
Пайковый ассортимент годился только на зажевывание, занюхивание
и закрепление дозы во внутрях, чтоб не выскочила.
В гостевом наборе дяди Вани нашлась баночка вишневого компота и малиновое варенье, чудом спасенное от ордынского набега друзей-приятелей.
Замесили все в арендованном у проводницы чайнике. Разлили по ее же
стаканам.
Хлопнули без тоста — не застолье загульное ведь, а важный научный эксперимент с применением импортного материала.
Результат был обнадеживающим. Главный вывод заключался в том,
что чем меньше лить самого кубинского продукта, тем вкуснее получается
коктейль.
Но это шло вразрез с главной целью — выпить-таки весь продукт. Да
и компот с вареньем как-то сразу закончились.
Вспомнили про кофе и чай в меню проводницы. Послали к ней главного
охмурителя и сердцееда Голобороденко. А чтоб тот не завис на проводницком
теле, приставили сопровождающего.
Сопровождающий вернулся один, как и предполагали, но с половиной
банки (!) растворимого кофе. Такой шикарный презент мог означать только
две вещи: на щедрость проводницы мы можем рассчитывать и далее, но Алик
придет не скоро и ему надо оставить грамм триста на восстановление сил.
Потом мы добавляли ром в чай.
Затем разводили его кофе, кое-как растворенном в холодной воде.
А потом вошли во вкус, но не рома, а эксперимента.
Только что в нос из пипетки не закапывали и окрошку не мастырили. И победили-таки! К полуночи все было закончено.
Участники эксперимента застыли в живописных позах там, где сбил их
градус. Осиротевшая начисто посуда жалобно побрякивала под скамьей.
Сон и покой плотно накрыли всех участников ускоренных курсов подготовки флотских барменов с кубинским уклоном.
* Дословный перевод слова cocktail. Говорят, что привычка месить в стакан все,
что есть под рукой, появилась на петушиных боях. Выпить хотелось, а отвлекаться на
поход в магазин нет.
ТЕНИ ЛЕЙТЕНАНТА ШМИДТА
129
Утро было таким, каким и должно было быть.
Головы рвало на части. Во рту такое, будто вчера пришлось пережевать
делянку сахарного тростника на корню.
Проводница, поливая теплом во взоре утомленного вагонной качкой
Голобороденко, не успевала таскать кипяток и кочегарить титан.
Что примечательно. Наш Главный, что называется, бровью не повел. Не
пытался показать полное знание обстановки, а тем более применить власть.
Зачем?
Все ведь в рамках допуска. Без безумных шатаний по вагону, забегов по
перрону и настырных поисков приключений на родной копчик.
Все живы?
Все на месте?
И чего погонами махать? Это ведь тоже практика своего рода.
Когда перестали без страха заглядывать в зеркало, а при виде пищи из
тела прекратил вываливаться весь желудочно-кишечный тракт, то счет остатка вагонно-рельсовой жизни пошел уже на часы.
Часы эти были уже не в счет. Поезд назад не пойдет. А значит…
Значит, практика закончилась.
P.S. Когда добивал этот рассказ, стало сильно любопытно: а что же стало
с тем самым БПК «Очаков», с которого все началось?
О том, что стало с Севастополем, Крымом, Черноморским флотом, ни
говорить, ни спорить не хочется, да и не о чем. Без нас однажды в пуще Беловежской поговорили, причем без особых споров.
Долго искать не пришлось.
Сайт «Черноморский Флот» кратко и лаконично поведал мне, любопытному, много интересного.
Например, что в 1977 г. «Очаков» был объявлен лучшим кораблем ВМФ!
Хочется думать, что было это до нас. Но в 1991 году удача покинула корабль.
Навсегда. Его поставили в ремонт, из которого он уже не вышел.
Горел. После чего шансов на «выздоровление» вовсе не осталось.
Сегодня выведен из бесконечного ремонта и распадается на молекулы
у Троицкой бухты.
Жалко до соплей со всхлипами. Корабль ведь тут ни при чем.
Помните «Путь к причалу» Виктора Конецкого?
Корабли, как и люди, рождаются на земле. Частицей земного тепла, земной
радости и печали они уплывают в море. Будьте счастливы, люди и корабли!
И пусть кто уходит, вернутся…
Хотя бы в памяти.
Апрель 2011 г.
130
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
«СЛАВЯНКА» В СТИЛЕ КАНТРИ
Между прошлым и будущим
Система простилась с нами.
Она взяла и закончилась.
Ее ворота с грохотом закрылись за нашими спинами в последний раз.
Раз и навсегда.
В переносном смысле, а не фактически, как это происходит сегодня*.
Но перед прощанием она вручила нам дипломы, погоны, кортики, курс на
перспективу в виде предписания и первую лейтенантскую получку!
И сразу образовалась своего рода черная дыра в виде лейтенантского
отпуска, который надо было чем-то заполнить. Причем так заполнить, с хрустом, чтоб это дело запомнилось до самых проводов на пенсию, когда начнется третий и завершающий этап нашей жизни!
Это то состояние, когда курсантская дорожка закончилась, но офицерская
еще толком не началась, потому что начнется она по-настоящему только после:
— Товарищ капитан-лейтенант (для примера)! Лейтенант Кузякин! Представляюсь по случаю назначения на должность командира БЧ-3!
И вот тогда, как только растает в воздухе последний восклицательный
знак представления, вам сразу могут предложить перевернуть штаны ширинкою назад на срок не менее года, повторить представление громче и без
запинки, и много всего такого, чтоб вы сразу осознали лет на двадцать пять
вперед минимум, кто вы есть и где ваше место. Хотя после первого представления большинство командиров сомнений на этот счет обычно не оставляло:
— Ну что лейтенант!? Бля… Твоя сладкая жизнь закончилась. Предлагать
сиську и вытирать сопли (это самое приличное) тебе никто не будет! Понял?
— Так точ…
— Слова тебе никто не давал! Забудь такое красивое словосочетание,
как «сход на берег», и всех, кто там у тебя остался. Значит, так…
Дальше шел перечень на пару страниц первоочередных задач, без решения которых жить тебе пока будет не положено.
Но мы уже тогда про эту самую перспективу были в курсе. От того и стремились реализовать свои «тридцать суток плюс дорога» максимально красивым и радостным образом.
* Речь-то пойдет о далеком 1978-м, то есть времени прошлого века, когда ничего
еще не предвещало того бесшабашного разрушительного бардака, который поначалу
обозвали перестройкой, а затем и вовсе демократией. А как еще это можно назвать,
когда огромной стране, вечно мокнущей в сплошных морях и океанах, вдруг стал не
нужен Военно-Морской флот? В общем, давно это было. До этого самого вселенского
бардака.
«СЛАВЯНКА» В СТИЛЕ КАНТРИ
131
Кто-то стремглав бросился жениться.
Кто-то, напротив, кинулся к подруге, которая вышла замуж не за него.
Мстительно показаться во всей золотой красе и заодно наградить ее, глупую,
пожизненным комплексом про самую большую свою ошибку.
Кто-то махнул в турне по родственникам с задачей, примерно похожей на
предыдущую, но с добрыми целями.
Кто-то поставил личный эксперимент по скорости прожигания жизни.
А вот Андрюха Данилов, он же Нилыч, купил себе у фарцовщиков настоящий «Wrangler», модные бордовые шузы «made in Italy» от талантливых сочинских цеховиков и еще что-то. После чего деньги и закончились.
Ну, может, и осталась мелочь на дорогу да на всякие непредвиденные
обстоятельства. А отпуска еще много впереди. Не ехать же раньше времени
на службу по причине материальной несостоятельности, чтоб с порога командирской каюты доложить:
— Прибыл раньше срока по причине безденежья. Готов служить за еду!
Занимать же у родителей не позволяло воспитание в минувшей пятилетке.
Мы с ним знакомы были еще с военкомата, так как по случайности жили
с ним, что называется, «через улицу». Да и в лагерь добирались вместе, а потом жили в одной палатке. Но после поступления он попал в первый взвод*,
а я во второй, что и определило дальнейшую плотность нашего общения.
К тому моменту, когда к Нилычу подкатил личный финансовый кризис,
я уже побывал на двух свадьбах, встретился с однокашниками по школе,
показался всем немногочисленным родственникам и даже сходил в палаточный поход «за компанию». В личном плане оставалось одно важное мероприятие, такое, как поездка в вологодскую деревню к моей любимой бабане, где
я когда-то проводил все летние школьные каникулы.
Разве я мог не навестить ее, особенно в моем новом качестве?!
Тем более, что следующая встреча могла у нас случиться только через
очень неопределенное время по причине отсутствия летних отпусков для
лейтенантов, а бабулю свою я откровенно любил и уважал.
И вот, когда я уже паковал рюкзак и воспетый не в одной истории баул,
позвонил Андрюха с простым вопросом:
— Привет! Чего делаешь?
— В деревню собираюсь.
— Куда?
— К бабушке своей, на Вологодчину. Ты же знаешь.
— И что там делать собираешься?
— Здрас-с-сте! Природа, рыбалка, натуральный харч из печи, парное молоко и медичка из сельского медпункта.
— Ни хрена себе, какой выбор! И все в одном месте?
* Хотя мы, как настоящие «морячилы», предпочитали слово: «класс».
132
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
— Это еще не все. Вологодская деревня всегда полна экспромтами в самых неожиданных делах. Уж я-то знаю.
— Лихо! А можно я с тобой? Я сроду в деревне не был.
— Запросто! На пару-то оно веселее. Тогда два билета беру. Только там
это…
— Чего?
— Не как в кино показывают про асфальт, автобусы и колосящуюся рожь.
— Неужели лапти, землянки и кулачье с обрезами?
— Нет, это уже перебор. Дорог бывает, что нет, комары и простота существования. Одеться нормально есть во что?
— Конечно!
На том и расстались.
Но последнее бодрое подтверждение готовности я понял неправильно,
в чем и убедился в день отъезда.
Дураки и дороги
На остановке автобуса, что ехал в аккурат до Московского вокзала, я в
назначенное время обнаружил очень интересного субъекта, просто-таки
рожденного для терний деревенской жизни. Этакого чистопородного селянина, только что вылезшего из-под неисправной молотилки.
Туфли и джинсы, про которые я уже упоминал, дополняли яркая пакистанская рубашка, сумка Adidas через плечо и зеркальные очки «Polaroid». То есть
как раз тот набор экипировки, который всегда выгодно выделял современного деревенского жителя от зачуханного урбанизацией горожанина.
Судя по сумке, он был явно настроен на медичку.
Тот, кто носит «Адидас»… Ну, вы помните.
Посмотрел я на этого Элвиса, и как-то сразу мне стало интересно жить.
Перспективы, типа, намалевались интересные из библиотеки Джека Лондона. То я его от волков отбиваю оглоблей, то прикрываю бледным телом от
жирного комарья, то тащу на себе по непролазному лесу…
А что сказать этому нарядному человеку с хорошим круглым лицом да
без капли наигранности? Это как новорожденному, что сразу не поглянулся,
грубо крикнуть:
— Брысь! Обалдел? Назад давай!
Понял я, что одно большое приключение я уже с собой везу по акции
«В Тулу с самоваром!», но промолчал, так как подлетел автобус, а сюрпризы
еще закончились не все.
Странный предмет за спиной корешка-фрунзевца я заметил, подталкивая
его в закордонную джинсовую корму еще при посадке:
— Нилыч! А это у тебя что? Клюшки для гольфа?
— Да ты чего? Ружье!
«СЛАВЯНКА» В СТИЛЕ КАНТРИ
133
— !!!???
— Дед у меня сторожем же работает на складе, вот у него на время
и одолжил. На два пузыря раскошелиться пришлось! Ты же сказал про охоту.
Я долго смотрел в честные Андрюхины глаза, которые в тот момент очень
подошли бы первому пионеру-ленинцу или Павке Корчагину. Столько в них
было веры в охотничий успех и мои выдумки! Оставалось только надеяться,
что в сумке все-таки лежат теплые носки, а не связка тротиловых шашек как
следствие моих слов про рыбалку.
Пока ехали до вокзала, я все больше и больше корил себя за то, что так
натурально и буднично воспринимаю вологодскую деревню, а особенно путидороги к ней. Даже стало стыдно, глядя на человека новой прогрессивной
формации.
А вот когда мы выпали из ночного поезда (остановка две минуты, перрона
нет и рассвет не проснулся), а потом проехали тридцать две морские мили на
местном автобусе, то я понял, что волновался зря.
Ничего не изменилось!
И дождь, недавно пролившийся, был тоже на моей стороне.
Остаток пути, всего-то в десять «кэ-мэ», выглядел, как и положено!
Не хватало только торчащих из грязи остовов тракторов и повешенных
председателей колхозов по обочинам.
Вышли.
Автобус пошел на следующий круг в отголоски цивилизации.
На раздолбанной железной остановке, исписанной вдоль и поперек не
цитатами из «Мцыри» и даже не строками «Капитала», мы сидели, раздербаненные тряской, и вглядывались в манящую даль.
Вернее, вглядывался мой оторопевший двадцатипятитысячник*, а я деловито менял кеды (натуральная Эстония) на резиновые сапоги.
Может, это было как-то и не по-товарищески, но сближение города с деревней надо было начинать с чего-то кардинально пробивного.
А потом один сапог его бы так и так не устроил.
Так и пошли, кто в чем был.
Вы видели, как балерина, выскочившая из-за кулис на родную сцену,
вдруг обнаруживает на ней сплошные коровьи лепешки? Партия ее, зритель
уже все либретто изжевал в ожидании, а тут такое!? Но великое искусство
тем и велико, что ему нет преград.
Так же и Андрюха начал свои «па-де-де» по вологодской земле. Жалко
было, хоть и мнимую, но Италию, сразу безжалостно окунать по самые шнурки в настоящую Россию. А что делать? Не охранять же ему остановку до моего
возвращения с дедовым ружьем!
* Заводской человек, посланный партией для коллективизации деревни в двадцатые годы того века.
134
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Тем более, я-то знал, как могут отнестись к его фигуре посреди дороги
толерантные вологодские парни, идущие с танцев, которые не задались,
где в неказистой драке буцкались всего-то двадцать человек, включая
участкового.
Но в русской деревне к страдальцу всегда придет благодать, даже если
он мается душой с добротного похмела, а не от привалившего раскаяния во
всем.
Благодать эта явилась в виде простой русской женщины, спешившей на
автобус, который вот-вот должен был отправиться в обратный путь до станции Кадуй. Лет пятидесяти, с простым лицом и добрыми, живыми глазами.
Одета она была так, как обычно одеваются жители деревни — празднично,
но практично, с учетом дороги, погоды и еще тридцати трех случаев, которые
могут произойти по божьему недогляду.
Когда до нас оставалось метров десять, она остановилась, приложила
ладонь ко лбу, чтоб получше рассмотреть необычного для данных дорожных
условий скачущего «кенгурой» чудака. Такого смешного «турыста» она видела
только в журнале «Экран», да и то в разделе «Их нравы».
К этому моменту шикарные американские штаны моего земляка были заляпаны грязью до самых заклепок. А с такой бедой красивая душа простого
сельского человека равнодушно разминуться не могла:
— Здравствуйте, парнёки! Куды правдаетесь?*
От непонятного вопроса, но заданного женщиной, воспитанный Нилыч
прервал скачки и учтиво замер прямо посреди лужи средних размеров. Мне
же пришлось взять на себя роль толмача с местного диалекта:
— Здравствуйте! На Илемное.
— А к кому?
Пошло славное просторное «оканье».
— К бабе Маше.
— А ты не Колин ли сын?
— Он самый.
— Уж больно похож! В отпуск?
— Да. Решили вот с другом в деревне погостить.
Пошел я тоже упирать на «о».
— А чо дружок-то не в дорогу оболокся? Не больно доб. Такой уж баской,
буди в клуб на танци (именно «и»).
— Так он в деревню первый раз приехал. В Ленинграде живет безвылазно.
Это окончательно повергло женщину в пучину сострадания. Что можно
взять с человека, который ни разу не был на селе?!
— Так он чо, и коровы не видал, чо ли?!
* Краткий глоссарий вологодских слов давать не буду — сами догадаетесь по
смыслу.
«СЛАВЯНКА» В СТИЛЕ КАНТРИ
135
Тут из лужи донеслось с нотками легкой обиды:
— Ну уж… Видел я корову и не раз.
— Ага! На банке сгущенки! И думаешь, что она его так в банках и выдает.
Тетка на мое остроумие отреагировала весьма своеобразно:
— Розмер обувки у тя какой? А, гороцькой?
— Сорок первый…
— А сапоги у меня сорок второй! Подёмте-ка быстрей на остановку, пусть
мои сапоги обувает.
— А вы?
— У меня туфли в сумке, переобуюсь. Я надолго в Череповець к дочке да
внучатам.
— А как вам их вернуть-то?
— Так в Копосово (соседняя с нашей деревня) спросите дом Смирновой
Тамары, да и оставите на крылечке, если не будет кого…
И с этих простых слов Анрюхина душа начала усиленно генерировать: восторг, удивление, умиление и любовь ко всему живому в разных пропорциях,
но одновременно и непрерывно. И процесс этот было уже не остановить до
самого возвращения в Питер.
Тяготы гостеприимства
Простившись с доброй колхозницей, мы легли на прежний курс и прибавили ходу. Теперь-то мы могли не выписывать кривые, а уверенно форсировать лужи. И было для чего: в русской печке уже доходили до кондиции пироги
и всякое разное в крынках и чугунках.
Нет, на мобилу я никому не звонил. Бабушка просто знала, что я должен
приехать, и все. В этом состоянии она жила до этого дня и после отъезда.
И как обычно, когда мы вдруг повысили свою проходимость и вездеходность, сзади послышалось гудение автомобильного движка, и меньше чем
через час мы уже выпрыгивали из забрызганного кузова, массируя ягодицы,
так как ехать по ухабам на пустых молочных бидонах дело непростое.
Личное участие в броуновском движении, вперемежку с крупной алюминиевой тарой, еще тот аттракцион! Непрерывно прыгая и уворачиваясь,
быстро начинаешь сомневаться в правильности закона, что «лучше плохо
ехать, чем хорошо идти». А уж если ты ко всему в штатовских «джинах», то это
делать приходится гораздо шустрее.
— О! Глянь! Вот и бабуля уже в окошке. Приготовиться к встрече!
Нилыч понял это буквально, достал носовой платок и начал полировать
свои туфли, утратившие было заграничный глянец.
Встреча была, как обычно, сдержанной — вологодские вдовы ВОЙНЫ
не привыкли вываливать свои эмоции по поводу и без. Тут все натуральное,
как воздух, молоко и сама жизнь. Чмоки-чмоки не в чести. Целоваться здесь
136
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
чаще начинают мужики перед самой пьяной дракой и сразу после нее, когда
вытрут рваными рубахами обильную кровищу на мордасах.
Сухая, высокая, с добрыми проницательными глазами. Прямая, как матерый офицер-строевик. Платок в горошек, нарядная кофточка и босые ноги.
— Ну вот, добрались, слава богу!
Было такое ощущение, что она точно, до минуты, знала о нашем появлении. Как бы ненароком глянула на Андрюху — кто такой, пора представить.
— Бабушка, это мой друг по училищу, Андрей. Первый раз в деревне.
— Ондрюша, дорогой, проходи, проходи!
И уже мне:
— Больно парнёк хороший, баской. Гороцького сразу видать.
Как мог не понравиться такой модный парнишка пожилой женщине, которая, в отличие от него, никогда не была в городе? Да и на той же станции
Кадуй она была, когда провожала мужа своего на фронт. Второй раз, чтоб его
встретить, съездить туда ей было уже не суждено.
— Мария Алексеевна! Спасибо. Я вас именно такой и представлял, мне
Шура много про вас рассказывал.
После «Марии Алексеевны» Андрей сразу стал родным и любимым. На
деревне не очень было принято по имени-отчеству. Этого высокого обращения удостаивались люди уровня не ниже агронома, председателя сельсовета
и так и не раскулаченного пчеловода Туманова.
— Вешши заносите в зимовку, ополоснитесь и к столу. Я ужо самовар
поставила. С дороги поисти надо.
Классический вологодский дом мало чем отличается от себе подобных на
русском Севере.
Это три-четыре рубленые избы, поставленные «паровозиком» и соединенные переходными тамбурами — «мостами». Первой идет летняя изба, затем
«зимовка», а далее скотный двор с сеновалом. Русские печи в каждой избе.
Зимой можно из дома вообще не выходить — все внутри. Только дрова и вода
из колодца являются причиной для расчистки снега во дворе. Да в баню,
которая всегда стояла отдельно, ближе к колодцу или реке. Логистике, экономии тепла и практичности могут до сих пор завидовать любые ЖЭКи.
К чему я так подробно? Ностальгия и восхищение многовековым мастерством русских крестьян, которое практически утрачено и если и будет существовать, то уже только в музеях под открытым небом.
Вот в такой, только настоящий, действующий музей, которому уже тогда
было больше ста лет, мой дружок и попал по собственному желанию.
Пока я потрошил рюкзак, выкладывая гостинцы, он с интересом изучал
ткацкий станок, на котором бабуля ткала дорожки, настоящую прялку, огромные пивные горшки, иконы в окладах, резные диваны, толстые «сенники» под
цветастыми лоскутными одеялами. По его выражению лица было понятно,
что не соврал и в деревенской избе первый раз.
«СЛАВЯНКА» В СТИЛЕ КАНТРИ
137
Да я и сам после долгого отсутствия любил пролезть по всем закоулкам,
в которых никогда ничего не менялось, но всегда этим самым и вызывало
простой и искренний интерес.
От индивидуальных экскурсий нас отвлекла приятная команда из летней
избы:
— Робята, к столу. Шти стынут!
На вопросительный взгляд товарища я утвердительно кивнул:
— Давай к столу. Тут все прощается, кроме опоздания к самовару. Вокруг
самовара крутится вся застольная жизнь. Только убогие могут позволить
себе электрочайник при гостях.
— Сань! Я себя чувствую, как жертва неисправной машины времени.
Изба, самовар, прялка…
— Припаси свои эмоции, а то Флот не дополучит одного офицера-дезертира. Толстовец. Береги удивлялку, чтоб не лопнула. На мосту рукомойник.
Мария Алексеевна не любит немытых. Заодно узнаешь, как обходиться без
тарелки.
— Рукомойник — умывальник. А мост — это что?
— Это коридор, где в избу заходили.
— А почему «мост»?
— Василич! «Почемуйки» тоже не трать. Делай, как я.
— Слушай! А эти слова смешные такие! Баской — это как?
— Комплимент тебе. Красивый, ладный значит. А какой ты еще можешь
быть в таких штанах и ботах?! Завтра, если не успеем слинять на рыбалку, то
нагрянет корреспондент местной газеты «Сельские зори», чтоб всю передовицу тебе посвятить. Как тебе заголовок: «Вранглер против фуфайки»?
— Да пошел ты…
— Вот это уже дело. Так держать! Команде руки мыть!
— А ты?
— Так там пипка всего одна, да я еще одно место не проверил.
— Гальюн что ли? А как он по-вологодски?
— Забыл. Ты у бабани спроси.
— Иди ты! Обязательно!
— В родном доме уже второй раз посылают. Вали за стол. Время пошло!
Когда я вышел к столу, там шло полным ходом психологическое слияние
города с деревней.
Друг крыл пространство вопросами, не забывая: «извините», «спасибо»,
«я не совсем понял» и «я правильно делаю?», с той же формой обращения по
имени-отчеству. Причем сидел он на самом почетном месте, которое обычно
занимал мой батюшка на правах старшего сына.
Значение такта и политеса еще никто не отменял!
Даже в деревне, где еще до сих пор телега и сани — главное средство
внутреннего передвижения, а «елестричество» пришло всего семь лет назад.
138
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
— Мария Алексеевна! А вот этот диван, неужели…
— Так это, Ондрюшенька, моего Вани ешшо дед делал…
— Мария Алексеевна! А самовар тоже сапогом раздуваете?
— Пошто сапогом-то? Через трубу печную. Сапоги-то, поди, на ногах носят...
И все в таком духе.
Андрюха сыпал вопросами и познавал сельский быт из первоисточников,
а баба Маша наслаждалась культурой слова и прелестями обращения. Ее лет
за пять таким их количеством никто не баловал.
А как еще?
Дети — мама.
Внуки — бабушка, бабуля.
Свои, деревенские — Марья.
А тут такое! Да и не прекращается.
— Да уж. Мне хоть не появляйся!
— Дак, где пропал? Товаришш твой и не исты ничего.
— А зря. Я думал, что уже ничего не осталось.
— Батога тебе…
Шутка это была.
Даже если бы я привез весь наш класс, то проблема была бы в посадочных местах, но отнюдь не в еде.
Стандартная деревенская печь была рассчитана человек на пятнадцать
по производительности, работая и плитой, и микроволновкой, и бойлером.
На льняной домотканой скатерти томились в ожидании свежие пироги,
вареные яйца, соленые грузди, ноздреватый хлеб. Середину украшало эмалированное блюдо парящих зеленых щей с бараниной*.
Бабуля, как обычно, сидит в стороне, на стульях венских и смотрит за
результатом.
Вдруг вскочила заполошно:
— Ой, дура-то старая! Про винцё-то забыла!
И унеслась стремглав в зимовку.
— Винцо? Из чего тут вино делают? Яблоки, смородина?
— А увидишь сейчас…
Прилетела хозяйка и выставила из-под передника на стол передо мной
поллитровку зеленого стекла:
— За приезд, за встречу.
В тех краях продолжали величать водку вином. А то вино, что завозили
в магазин в бутылках или молочных бидонах «на розлив», именовали просто: «бормотуха», «портвей» или «красненькое», независимо от фактического
цвета забойного напитка. Причем местом хранения «казенки» (самогон там
* Пишу, а организм, взорванный ячейками памяти, требует прекратить этот мозговой продовольственный садизм!
«СЛАВЯНКА» В СТИЛЕ КАНТРИ
139
никогда не гнали) всегда была одна из русских печей: зимой в летней избе,
летом — в зимней. От того она была всегда прохладной.
Как и все люди того времени, пережившие многое, все бралось с запасом: крупу и муку мешками, хлеба буханок по десять, курева коробку…
Так и водка заполняла немаленький объем печи до самого горизонта.
На столе появились фирменные меры объема вологодской Палаты Мер
и Весов — граненые стопки на 75 граммов веселой жидкости. Самым востребованным для мужской компании был, конечно, граненый стакан, но за
столом, да при столичных гостях, он был моветоном. Из этих стопок, уверен,
пили еще, провожая сыновей на русско-японскую.
Без шуток!
На донышке чайных чашек мы еще в детстве обнаружили царского орла
и номер какого-то завода-изготовителя.
На правах близкого родственника (старший внук, как-никак!) снял я с посуды череповецкого розлива «бескозырку», разлил по экспонатам истории
царизма на Руси, и:
— За тебя, бабуля!
— Ой, спасибо те господи, приехал!
— Мария Алексеевна! Ваше здоровье и мир вашему дому!
— Ой, Ондрюшенька, больно добро скажет-то! Как в телевизере!
Прямо-таки народный конкурс любезностей.
— Давайте, закусывайте! У меня не лесторан поди, но…
И дураку вестимо: в каком же ресторане вам такие щи сварят?!
Блюдо опустело минуты за три. Опустело и моментально исчезло, а на
смену материализовался густой и жирный суп с перловкой.
— Так ешшо-то наливайте! Угошшайтесь!
Наливали, угощались, пока в животе не сработал какой-то предохранительный клапан и заблокировал подачу жратвы снаружи. Но водка еще проходила, видимо, у нее была своя горловина подачи.
До чая мы так и не дошли.
Дорога, натуральная обильная пища и две «череповецкой» сделали свое
дело. Нилыч разрывал веки, делая вид, что разглядывает фото на стенах
и пытается раздвинуть ветки нашего генеалогического древа. А мне изображать было нечего, и я стал просто расползаться прямо там, где сидел.
После некоторого времени изучения космического сюжета «Пятые сутки
в невесомости» баба Маша подала команду:
— Давайте в зимовку. Отдохните досыт. А то потом робята придут, дружкиприятели, опять выпить-то надо будет.
Команда дадена, планы определены, задачи поставлены, исполняйте,
товарищи!
Василич сразу определился на полу, на свежем сенном матрасе, для
полноты проникновения в деревенский уклад, а я отправился в спальню,
140
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
которую обычно занимали люди семейные. Время-то, кстати, было еще «детское» — около полудня.
Погружался в сон я уже под плавные раскаты мелодичного храпа утомленного впечатлениями и «винцом» гостя.
Дебютный дубль сомелье
В гостях у Морфея я довольно долго задержался, можно сказать, загостился даже. Когда я вырулил из спальни, ходики на стене показывали начало
шестого.
— М-да. Сильно я отличился с устатку…
Это я себе, чтоб окончательно встряхнуться. Ведь ничто так не бодрит, как
себя, любимого, вовремя похвалить.
И только я окончательно проснулся, как увидел на полу, на том самом
месте, где оставлял своего корешка, какое-то раздрызганное тело, лежащее
ничком с разбросанными по сторонам конечностями!?
Наверное, так выглядят неудачники, у которых не раскрылся парашют.
Самое примечательное, что тело не издавало никаких звуков, свойственных
живому организму.
Если б не пресловутые джинсы, я бы обошел этот живой наматрасник
и пошел бы интересоваться у хозяйки, чем занят «Ондрюша», где он и кого это
из местных они успели так накачать винцом? Но подобные штаны могли быть
только одни на всю округу, и обознаться было невозможно.
Кстати, когда года два назад баба Маша узнала, что такие штаны стоят
около ста очень трудовых рублей, она долго крестилась в красном углу. Но
даже Смоленская божья матерь не смогла ей объяснить: от чего вдруг простые портки могут стоить как десять центнеров сена или полкоровы.
Понять этого она так и не смогла, но человек в «мериканских жинсах» стал
для нее кем-то вроде пропавшего в волнах коллективизации купца Бронзова, в чьем доме и находился нынешний сельский медпункт.
По замысловатой позе и дыханию закрытого цикла нетрудно было догадаться, что за время моего долгого сна что-то произошло. Но вызывать
свидетелей, щупать пульс, посылать нарочного за участковым не пришлось.
Все оказалось просто, словно печной ухват.
Нилыч успел напиться повторно, что называется «на старые дрожжи».
Как это произошло?
Излюбленное словцо одного из моих сослуживцев подходит лучше всех.
Ляментарно!
Проспаться он успел раньше меня. Это его и сгубило.
Он заглянул ко мне, но будить не стал, чтоб чего не услышать.
«СЛАВЯНКА» В СТИЛЕ КАНТРИ
141
Походил, побродил и направился к Марии Алексеевне. А куда ж еще?
Та, в аккурат, все полуденные дела переделала и только загрустила от скуки, как на пороге нарисовался гостенек дорогой, собеседник милый.
— Ондрюша встал! Поисти не хочешь? Пироги вон на столе. Молочка?
— Мария Алексеевна, так недавно же ели. Спасибо, не хочу.
— Голова не болит?
— Есть немного…
— Так похмелись!
— Да нет, не надо.
— Как не надо!? Вино пили? Пили. Значит, надо похмелиться. Было бы
пиво, так больно добро. Ковшик* бы дунул и радостно! Да варить буду тольки
в августе, на Смоленскую**.
— Ну, если так надо…
Друг не хотел лезть с корабельным уставом в чужой монастырь, а потому
быстро согласился жить по местным устоям.
Так в беседе да под свежие пироги с зеленым луком и яйцом он и нарезался в тихую хламину. Да так, что, если судить по чудной позе спящего, ему
«правдаться» помогали какие-то внешние силы.
Саму беседу он помнил смутно, но один вопрос прочно засел во вторично
подпорченной «винцом» голове:
— Слушай, а что такое на местном «лонись»?
— В прошлом году. «До лоньского» — в позапрошлом.
— А «в третьем годе»?
— Три года назад. В 1975-м.
— Мудрёно…
После этого случая Нилыч раньше меня больше не вставал.
Вечером пришли мои местные друзья — братья Андреевы: Сашка и Вовка.
Посидели, но не сильно, так как им с утра на конные косилки, а косить
с бодуна — дело рисковое: заснешь, свалишься под пилу или под лошадей.
Хотя были такие старшие профи, у которых кони (пара) сами знали, куда идти
и где поворачивать. Но это был высший пилотаж.
Договорились завтра пойти на рыбалку на заброшенный хутор Черный
берег. Мы в передовом отряде, а они вечером «верхи» приедут, то есть на
лошадях.
* Настоящее деревенское пиво, на чистом ячменном солоде да хмеле бабушка
варила лучше всех в округе. Когда, как обычно, спрашивали: «Чей? Куда?», то после
пояснения с уважением говорили: «А, знаем! Пиво у нее больно скусное!» И пиво это,
густое и коричневое, бабы пили стаканами, а мужики ковшиками.
** День Смоленской Божьей Матери отмечали с 10 по 12 августа в этой деревне.
Любой человек мог идти в любой дом и потом просто не выйти, накачанный пивом и
«вином». Драки, само собой. Праздник!
142
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Андрюхе этот план здорово понравился: лошади, седла, дикие места, костер и загадочное дыхание природы. Особенно ему понравились пять километров до места, где не будет Марии Алексеевны со спасительными рецептами
и древними обычаями.
Звериными тропами
Встали рано. Вместе с русской печкой.
Хочешь свежего, да с пылу с жару, так будь готов встать в шесть, когда
скотину выгнали, и все хозяйки начинают свои «печные чудеса».
Описанию это не поддается. Это надо видеть.
Как калится огромная сковорода на печных угольях, как быстро делается
в корчаге тесто для оладий, как смазывается сковорода одним движением
ароматным постным маслом, как тесто точными движениями профессионала-спецназовца плюхается на ее раскаленную поверхность, а потом она
длинным сковородником загоняется в печь!
Секунды, поворот сковороды, еще секунды, и пышные оладушки сыплются
на чистое, специально постеленное льняное полотенце.
А дальше ты просто неприлично жрешь их, макая то в одну, то в другую
миску с разными вкусными штуками и запиваешь холодным молоком или
простоквашей, которую можно резать ножом.
Это не передать. Как больше нигде и не попробовать.
После всего этого идти куда-либо нет ни сил, ни желания. Поэтому на пару
часов пришлось снова уподобиться двум удавам, для которых процесс переваривания вкусной пищи не менее важен, чем само чревоугодие.
Словом, поели, можно и поспать.
От продолжения формулы сладкой жизни: «поспали, можно и поесть» —
пришлось отказаться в пользу грядущих родео, сафари и фишинга, как это все
пытался мудрено обозвать Нилыч. Тем более план уже был вчера утвержден,
а перед друзьями-аборигенами опозориться двум истинным лейтенантам
было никак нельзя.
Начали с ловли живца-карася в деревенских коровьих прудах. Запустили
мы его туда еще пацанами, и теперь можно было не тратить время на реке для
его ловли: начерпал сачком, погрузил в ведра, и ты готов к ловле хищника!
Тащить, конечно, воду с карасями на рыбалку со стороны покажется местным тестом для заезжих придурков, но дело того стоило.
Поиграли поочередно в Дуремаров. Это когда одеваешь химкомплект,
берешь огромный сачок и тралишь галсами мутную акваторию, не останавливаясь, чтоб не увязнуть. Занятие непростое, особенно после похмельного
вчера и обжорного сегодня.
— А чего бы нам их в сметане не приготовить? — вдруг извлек из глубин эрудированной памяти Дуремар под номером два. — Помнишь, как ни
«СЛАВЯНКА» В СТИЛЕ КАНТРИ
143
писали про буржуев да помещиков, так везде то ананасы с рябчиками,
то вот эти, золотистые. Да обязательно в сметане! Ску-у-усно, поди, как тут
говорят.
— Полиглот-сказитель! Тебя с этой рыбой бабуля на порог не пустит да
еще ведром по шее отоварит.
— Это почему? Не четверг?
— Тут едят не по дням недели, а от того, что у тебя на дворе кудахчет, мычит
и блеет. А рыбу эту считают поганой, потому как в пруду водится, откуда скотина пьет и куда, некультурная, свою скотскую нужду справляет. А вот щуке
и окуню это до фени. Тем более, что карась на крючке может жить сутками.
Понял?
Прочел я краткую лекцию о невкусной и нездоровой пище. Слушатель
отчего-то сразу отошел от ведра на два шага. Наивный. Будто я это все понесу…
Сами сборы в дорогу были уже давно отработаны.
Залезаешь на чердак и начинаешь метать оттуда вниз резиновые сапоги.
Когда внизу набирается десятка полтора-два, приступаем к процессу осмотра и примерки. Какой-то может быть прожжен, проколот, а то и попросту
прострелен в вечернем кураже у костра в последний приезд.
Пока мы устраиваем дефиле в честь «Красного треугольника», хозяйка
лично подбирает нам «куфайки», штаны и портянки. С появлением последних
у моего напарника по забросу в дальние вологодские тылы глаза из уже привычно круглых становятся овальными по вертикали.
Нет, он знал по фильмам и книжкам про красноармейцев, что это за разноцветные тряпочки с легким запахом утомленного путника. Но что с ними
делать конкретно, так и осталось для него между строк и за кадром. Тем
более что все пять лет мы наперегонки изощрялись в самодельном юморе
по поводу наших коллег, предпочитающих зеленые тона в одежде. А тут на
тебе!
— Василич, ты бы глаза свои пожалел. А то растопырил их, будто тебе вериги, рубище да колодки каторжанские вручили. Решил к пашне прижаться
щекой, так будь добр — соответствуй. Можно тебя, конечно, в чухасах янковских запустить, но опасаюсь, что рыба от зависти утопнет.
— Дались тебе мои джинсы! Завидуешь просто. Логически (!) я процесс
наматывания онуч представляю. Но с практикой есть проблема.
— Браво за такое кондовое слово! Но онучи, мил человек…
Последовала историческая справка по классификации портянок в зависимости от времени года, финансового достатка, местной моды и личных
предпочтений.
Затем сразу перешли к практическим занятиям. Баба Маша тут же вызвалась на роль личного «Ондрюшенькиново» инструктора по портяночной
подготовке. И не напрасно.
144
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Уже через час нас было не отличить от крестьянина среднего звена, особенно со спины. Но Нилыч не мог выглядеть как заурядный тракторист или
пастух. Он выцыганил у бабани черный платок в мелкий горошек и повязал
его на пиратский манер, что нынче банданой зовется. В сочетании с видавшей виды телогрейкой, сапогами, тельником и двустволкой, общий вид был
просто отпадным. Вылитый ударник передовой бригады сплавщиков с охотничьим уклоном.
Про ружьецо дедово следовало бы сказать отдельно.
Стволы этого исторического «карамультука» я осмотрел еще в поезде.
Просто кишечник с холестериновыми бляшками, словно из него кирпичами стреляли. Самодельный же приклад говорил о том, что его героический
хозяин ходил на расхитителя соцсобственности в основном врукопашную,
экономя казенные порох и соль.
У меня, ясное дело, боеприпас был. В те времена его можно было купить
по военному билету, а по удостоверению личности офицера — тем более. Так
что поделимся, если что. Вот только трусовато как-то от легкого недопонимания: в какую же сторону будет пулять этот соратник стрелецких бунтов?!
Но, даст бог, до стрельбы из него дело не дойдет. А по банкам-бутылкам
мы и из моей одноствольной «тулки» настреляемся. Когда-то я ее на «пузырь»
у мужика местного выменял. Здесь это нормально. Настоящий охотник весь
по правилам, а такие, как мы, считаются баловством и обычным явлением.
Но если участковый встретит — заберет.
Если, конечно, у тебя под рукой не окажется «винця».
Короче, не прошло и пары часов после тральной добычи карася, как мы
были готовы к старту: одеты-обуты, снабжены продовольствием, обеспечены
снастями*, и…
— А поисти на дорожку? А по стопочке-то?
Андрюха начал тревожно оглядываться, застыв в полуприседе. Но разве
мы не волевые парни, которым нечего бояться самих себя в правильном
принятии решения!?
— Бабуль, с тобой спорить — себя не уважать. Только по одной, на удачу,
и под пирожок. А то мы так до отъезда никуда не уйдем.
Стопочка легла на вчерашнее исправно.
Как надо легла.
Через четвертинку часа оторвались под бабушкины напутствия, которые
я помнил наизусть лет этак с десяти. Главным из них было:
— Утонуть там не удумайте! К омутам близко не суйтесь.
И не волнует ее, что нам уже за двадцать и мы как бы моряки. Знаю, что будет смотреть на свои ходики, креститься и бормотать за делами, что-то вроде:
* Это был закон: покидаешь деревню — все приготовь на следующий приезд,
перемотай, чтоб все было в БГ №1.
«СЛАВЯНКА» В СТИЛЕ КАНТРИ
145
— Все ли у них там ладно, Господи?
И он ей что-то, наверное, отвечал.
А мы уже идем по маршруту. Даешь Черный берег! Ура!
Настрой, дай бог каждому! Мой — от встречи с прошлым, Андрюхин — от
встречи с настоящим, которое еще недавно было несбыточным будущим.
Место, куда мы шли, имело название, но уже лет пятнадцать не имело жителей. Сгубила некогда цветущий хутор не война, не коллективизация и, тем
более, не нашествие пришельцев из космоса, а простая тяга людей к лучшей
жизни.
Так человек устроен: всегда готов привычное и хорошее, без раздумий,
поменять на призрачное лучшее.
Вся беда была в том, что на хуторе до тех пор жили при керосинках —
тащить линию с вольтами считали нецелесообразным делом. Вот и двинул
народ к телевизорам, холодильникам, к свету во всех смыслах. А что делать?
«Кабачок 13 стульев» и «Четыре танкиста и собака» вся страна смотрит, а мы
что, рыжие?
Уехали и дома увезли. Остались только постройки, не годные к перевозке,
вроде старой конюшни и пары сараев. То есть условия для любителей «дикого» отдыха были идеальными. Самой большой проблемой была дорога, по
которой когда-то можно было проехать на велосипеде, а нынче некоторые
участки больше напоминали засеки от непрошенных гостей.
Но нас ничего не пугало.
Первый подарок дикая природа преподнесла где-то в середине пути.
Только мы вывернули на прямой участок дороги, как обнаружили метрах
в пятнадцати по курсу сидящую посреди пути небольшую рыжую собаку.
— А что тут собаки делают, если людей нет? — обратился в лесное пространство мой спутник.
Да уж. Вопрос, конечно, интересный. Собаку, а тем более хозяина, в лесу
всегда издаля слышно. Одна брешет на всю округу, а второй или орет на нее
некрасивыми словами, или палит, куда ни попадя, при наличии ружья.
А тут тишина полная, да и «кабыздох» какой-то необычный — худой, клочкастый, с лохматым хвостом и острой мордой.
И тут до меня докатило!
— Нилыч! Так это же лиса!
Сначала его поразил качественный столбняк, словно и не рыжую лесную
бестию он увидел, а сбитого чьей-то меткой рукой птеродактиля, еще бьющегося в судорогах.
Я свистнул. Патрикеевна неспешно, типа: «носит вас тут», встала и засеменила сначала по дороге, а затем свернула в кусты.
И вот тут-то Андрюха внезапно ожил, да так, что от его старта с места меня
попросту откинуло в сторону.
— Лиса, лиса, лиса…
146
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
С этим заклинанием он пронесся метров десять, срывая с плеча свою
пищаль и путаясь в лямках рюкзака. Потом резко тормознул, сбросил балласт на землю, взял ружье наизготовку и начал очень яростно всматриваться
в заросли. Мне даже показалось, что он сейчас рухнет на четвереньки, возьмет след и поспешит в погоню за будущей шапкой.
Но, видимо, у «старого охотника Хенка» было лучше развито верхнее чутье,
потому как он вновь сорвался с места и исчез. Какое-то время слышался
только треск кустарника и холостое щелканье курков бывалой двустволки,
которое свидетельствовало о том, что в нем проснулся сильный инстинкт
охотника-промысловика. Такой сильный, что даже отсутствие патронов в
стволах его не смутило.
А откуда им было там взяться, если они лежали в моем рюкзаке?
Потом и трещать перестало. Значит, убивец перешел от тактики погони
к тактике засады. Только бы не заплутал. Ищи его потом на пару с лисой.
На всякий случай я применил командный голос:
— Э-э-эй! Чингачгук! Возвращайся! Я отдам колбасу…
Услышал в ответ что-то невразумительное издалека, успокоился и принялся собирать карасей из опрокинутого одержимым ведра.
Вы спросите:
— А ты чего? Умный такой?
Вроде того. Я это уже проходил. Даже стрелял сдуру. А умный человек посмотрел тогда на меня с укоризной и молвил:
— Ты чего с ней делать будешь? Есть что ли? Так, псина — псиной. А шкура
только для чистки обуви — не зима.
Сами же лисы об этом прекрасно осведомлены, потому и не боятся за
свою шкуру до самого снега.
Вернулся, наконец, Зверобой, огорченно сопя. Весь в листве, хвойных
иголках. Мокрое лицо цвета вишни излучало восторг и азарт погони:
— Понимаешь, бля, патроны забыл! Я в нее прямо этим… как его…
буклетом!
— Чем?
— Дукатом!
— Дуплетом?
— Во, им самым, к-а-ак жахну! А забыл, что не заряжено. А то бы первый
трофей! Чучело бы сделал…
— Ага. Прибываешь в город Балтийск с предписанием и чучелом облезлой лисы под мышкой. Командир корабля обрыдается.
Андрюхе уже самому весело, он подхватывает:
— В кают-компании бы поставил, а внизу шильдик: этот зверь добыт командиром БЧ-3 лейтенантом Даниловым…
— …в ходе слежения и атаки ПЛ вероятного противника. Нет! Лучше: при
посещении ресторана «Дружба». Или «Волна» тебе больше по душе?
«СЛАВЯНКА» В СТИЛЕ КАНТРИ
147
— Все равно.
— Ну и хорошуленьки. Давай ход увеличивать, пока живец не передох,
лисоненавистник!
Ковбоево горе
Собрались, дали полный ход и где-то через полчаса вышли из леса на
огромное поле, спускающееся плавно к реке Шулме.
Элемент неудавшейся охоты настолько взбодрил моего другана, что его
приходилось даже тормозить после прорыва на оперативный простор.
Ночевать на хуторе, по ранее утвержденному плану, мы не собирались.
Километрах в трех ниже по течению стояла избушка сплавщиков, рядом
с которой бил из земли шикарный родник. Туда-то и лежал наш путь. Но тащить на себе ненужную поклажу смысла не было — наша задача: ставить по
пути к стойбищу жерлицы, а по-местному «крюки». Делать это надо, имея на
руках только живца, сами «крюки» и топор для вырубки шестов.
Так и поступили. Сложили под кустами на берегу рюкзаки, одно ведро с карасями, сменив в нем воду, передохнули и занялись тонким делом по патриарху Сабанееву. Я ставлю, Нилыч живца подает. Настроились, как конвейер
в Детройте.
Но ведь роль второго номера кому понравится?
— А можно я?
— Валяй!
Щука брала что называется, влет. Просто «Челюсти» в миниатюре! Не успеешь тронуться дальше, как речной хищник, истосковавшийся по импортному
деликатесу, начинал заглатывать бедного, беззащитного карасика. Рогулька
прыгает — жилку разматывает, и тогда уж главное не щелкнуть клювом, а вовремя подсечь! Запутает так, что придется вспоминать другой фильм: «Человек-амфибия», а речка-то холодная, даже хариус водится!
Примерно через час мы уже имели на кукане пять барракуд вологодской
породы и одного приличного окуня. Моего друга просто полоскало от восторга — рыбу-то он видел обычно на витрине рыбного отдела, да и то в не
лучшей ее форме. А когда я доверил ему процесс вываживания, он проникся
к себе таким невероятным самоуважением, что стал делать мне (старожилу!)
замечания, материть и даже командовать.
Как потом оказалось — напрасно. Но потом.
Река в самом уловистом месте шла серпантином, просто поворот за
поворотом. К тому же во время лесосплава здесь оставалось самое большое количество бревен, что превращало ходьбу по берегу в полосу препятствий высшей категории сложности. Местные называли этот участок
Кривули и просто срезали напрямую. Именно потому здесь всегда жировал
хищник.
148
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Пока мы добрались до конечной точки маршрута, с нас сошло шесть потов, и вытек не только вологодский градус, но даже тот, который мы в себя
залили после вручения кортиков и погон.
Избушка была на месте. За прошедшее время не нашлось, слава богу, залетных негодяев с постоянным желанием что-то развалить, спалить или просто нагадить. Рядом также бил ключ, образуя небольшое хрустальное озерцо
с белесым донным осадком. Местная вода отличалась высокой жесткостью.
Поставили две последние жерлицы чуть ниже, расстелили телогрейки
и устроили заслуженный привал. И опять я умудрился сильно удивить напарника. Взял и достал из сумки для снастей металлическую флягу с самогоном — дар Украины. Дело в том, что младший сын бабули, а мой дядька Леонид Иванович рубил уголек в Донбассе и, будучи в отпуске, всегда привозил
этот диковинный для вологодчины* напиток. Что-то уходило в кровеносную
систему гостей, а что-то оставалось для оплаты наемного мужского труда,
вроде доставки во двор стога сена.
Каждый опытный турист скажет, что в мизер походного «эн-зэ» должны
входить бинт, йод и нечто спиртосодержащее. Мазать и бинтовать было пока
нечего, а вот отметить массовую постановку жерличных заграждений следовало.
Развели костерок, приняли под местный пряник по сто и стали ждать моих
деревенских друзей-приятелей. А чтоб время бежало скорее, соорудили пару
удочек и начали дергать мелочовку для первого навара ухи.
То есть привели себя в благодатное состояние воедино с природой, которое в народе любят называть «л-е-п-о-т-а»**.
Братья Андреевы приехали почти вовремя, начав еще издалека свистеть,
орать и всячески показывать, что они уже здесь. Лошадей под ними я хорошо
знал: Соколик и Марта. И с того и с другой я в свое время немало синяков
и шишек набил в процессе шлифовки езды «по-деревенски»***. А тут…
Обе заседланы. Растет благосостояние русской деревни! Хотя это здесь
ни при чем. Когда мы были пацанами, нам просто не очень доверяли: забудешь, потеряешь, сопрут. Седло — вещь недешевая. Как хорошая резина или
импортные «дворники» на «Жигулях».
— Как шшука нынче? О! Уже пять штук напазгали! Жор, поди.
— Похоже.
— Как дошли?
* Там действительно не гнали самогон. Было как-то не принято. Варили пиво,
ставили бражку и ставили рекорды по поглощению казенной водки и бормотухи, которую закупали бидонами и ведрами.
** В.Даль: Лепота — краса, баса, красота, пригожество, великолепие. Но Даль
сберег, а Гайдай заново подарил народу это слово устами Ивана Васильевича.
*** Без седла, на самом лошадином хребте, самым нежным местом.
«СЛАВЯНКА» В СТИЛЕ КАНТРИ
149
— А я чуть лису не подстрелил…
— Пошто?
— Что «пошто»?
— Ну, зачем то есть.
— Так это… Азарт!
— Патронов, поди, много?
На том разбор ближних событий закончился. Надо было принимать
решение на «сейчас».
— Кто из косилки?
— Марта. Этот до сих пор не хочет. Ездовой.
— Давай тогда и сгоняю на нем за вещами, а вы пока по хозяйству. Андрей
картоху чистит как настоящий профессионал. Почти пять лет тренировки.
— Не гони — бревна.
— Не мудак вроде…
Но тут внезапно то ли на «мудака», то ли на «пять лет при картохе», среагировал Василич:
— А можно я сгоняю?
Зависла пауза.
Братья впялились на меня, а я принялся любоваться вечерним небом.
А думать было о чем.
Вариантов было два: плохой и хороший.
Плохой — Верная Рука свалится с коня, и мы получим нетранспортабельный объект, проблемы и бабулины матюги. Ясно, что в мой адрес.
Хороший — Верная Рука не свалится, но не справится с управлением и уедет туда, куда захочет Соколик. А мест таких много. Про бабулю не
повторяюсь.
— Да вы чего? Думаете, я не справлюсь? Это же не прерии.
— Дались тебе эти прерии. Лошадь с тобой не знакома…
— Так мы же не на танцах или там еще чего.
— Настаиваешь?
— А то. Быть в деревне и не ездить верхом!?
— Скажешь всем, что все лошади района участвовали в забеге Череповец—Владивосток. Или их забрали на армейскую переподготовку, тачанки
таскать.
— Да мы пока тут болтаем, я бы уже съездил.
В Андрюху вселился какой-то упертый бес. Даже не бес, а носорог. Он
уперся категорически и наотрез.
— Да пусть едет. Не падет, поди. Да и ё…ся разок, эко дело.
— Повод пусть на руку намотаёт.
— Марту тольки возьмет. Рыжий чужих не любит.
Вступились оба брата. Как тут было не вспомнить Верещагина с его: «Уж
больно мне твой Петруха по душе»?
150
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
— Так ваши лошади, а я еще накатаюсь в магазин да обратно.
На том и порешили.
Подсадили ездока. Подтянули стремена, чтоб ровно сидел, без всяких там
фантазий из вестернов.
— Не ори только от восторга — не поймет. «Тпру», «но» и никаких вольностей. Тем более задушевных бесед. Как трамвай: туда и назад. Рюкзаки
свяжешь и поперек. Ведро в руке. Ясно?
— Саня! Ты меня как Гагарина в космос инструктируешь! Это просто
лошадь! Она везет, я еду. И все! Надеюсь, светофоров и гаишников не будет?
Когда Нилыч начинал сердиться, в нем вдруг взлетало чувство юмора.
— Давай-ка трогай, ковбой. Время идет. Хуже нет в темноте ерундить по
хозяйству. Ждем. Целуем нежно.
Как сейчас вижу эту картину. Спина прямая, локти высоко (неправильно)
вздернуты. Даже задница лошади преисполнена великой обиды.
Ну, уехал и уехал.
У ребят с собой было. И «череповецкая», и домашний закусь.
Они сразу за удочки. Соскучились.
Потом сходили и проверили ближние крюки. Результат: еще два аллигатора в сумку нашего рыболовецкого колхоза!
Время идет. Причем исправно, без замедления.
Ждем-с.
Сначала без напряга. Сплошная арифметика: туда-назад, плюс время на
поиск и погрузку.
Но сначала одна цифра на часах отщелкала, затем еще одна…
Вечерело. Над рекой поднимался легкий туман. Тишина. Где-то на быстрине бил хариус. Клевало. В основном плотва, мелкий голавлик…
На уху уже хватало с лихвой.
Все делали вид, что ждем телегу на сельской остановке.
Поорали. Потом посвистели.
Треснули по рюмке, по другой.
Посвистели. Потом поорали.
Послушали эхо. В нем ничего от Нилыча не было.
Потом ребята не выдержали и пошли варить уху.
Они ушли, а вопрос остался. Самый наш. Самый русский. Тот самый.
Что делать?
Остальные: Что случилось? Где он? И какого хрена? — цеплялись к главному автоматически и порожняком.
Ну вот я встану, рвану стакан и пойду. Куда?
Даже самая идиотская мысль про три партизанских костра, хорошо видимых с воздуха, казалась более здравой, нежели любая другая.
От избушки донеслось:
— Давай сюда! Все готово!
«СЛАВЯНКА» В СТИЛЕ КАНТРИ
151
— Подожду! Чтоб мимо не прошел!
И ведь только я это проорал, как послышался какой-то подозрительный
шум. Будто усталая недоеная корова на последнем месяце беременности
ползла по-пластунски. Надрывное сопенье, утробные вздохи, шелест и треск.
Да! Она еще немного говорила, но невнятно и в основном матом.
И все это явно приближалось.
— Василич! Ты, наконец, что ли? Отзовись!
— Я… Ы-ы-х-х.. Бля-а-а… Ах-х-ха… Ёп-п-п… У-ф-ф…
— Ты лошадь что ли на себе везешь?
Но этот вопрос остался без ответа.
А потом раздался треск ивняка, который обходить у ходока уже не было ни
сил, ни желания. Он его просто проломил на автопилоте.
И вот на полянку вывалился долгожданный герой сегодняшнего вечера.
Согнутый, пышащий отрицательной энергией. Я уже сегодня видел его
таким. Только там был первобытный азарт добытчика, а тут злость и досада
полярника, понявшего, что уже давно просвистел мимо Полюса.
Он поставил на землю полупустое ведро с карасями, скинул с плеч рюкзаки и тут же с размаху шмякнулся на них с таким выдохом, словно он был
последним на сегодня.
— Эй, гусар! А кобылу где потерял? Съел что ли?
— Не-а…
— Сзади идет, курит?
— Ха-ха… Смешно.
— Обхохочешься! Это колхозное имущество, между прочим.
— Ну…
Заслышав голоса, подошли братья. Чтоб они не начали с тех же самых вопросов, на которые я только что получил три неясных междометия, пришлось
перевести стрелки с горестей на радости.
— Ну, что я говорил! Вот он, живой, здоровый! Даже вещи не продал, не
прогулял.
— Ондрюха! А Марта-то где?
Вопрос был задан конкретно, и пыхтение со всхлипами уже не проходило.
— Да, ребята. С конем как-то неправильно получилось…
— Поссорились?
Это я в попытках все-таки сгладить ситуацию.
— Да нет. Туда ехали замечательно. Я даже немного рысью проехал, но
трясет, зараза. Все очко отбил.
— Про обратно, глядя на тебя, тоже все понятно. Давай середину, как вы
с ней расстались.
— Так я и говорю. Доехали. Место я сразу нашел. Ну, спрыгнул и пошел за
рюкзаками.
— А привязать!?
152
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Это деревенские хором.
— Дак я подумал, как в кино про ковбоев: он спрыгнул, а лошадь стоит,
как вкопанная, или за ним ходит. А она взяла да и пошла, а потом бегом.
Я звал, догнать пытался…
— Так Марта-то в кино сроду не была. Откуда ей про ковбоев знать?
— Что-то я не подумал.
Но братья как-то перестали расстраиваться:
— Значит, уже домой припазгала. Хуже было б, если ногу поломала или
еще что. Придется вдвоем на Соколике завтра ехать. Хорошо, что ты за ней
в деревню не побёг…
Нилыч с ходу уловил смену обстановки, понял, что бранных слов в его
адрес не предвидится, колхозу он не должен, а значит, можно расслабиться
и снова погрузиться в таинства дикой природы. Потому и заявил нахально:
— Съел бы я чего-нибудь из большой миски.
— Можешь даже выпить из маленькой кружки. Пока ты там прогуливался,
хлопцы ужин забацали. Так что ты вовремя.
Потом были длинные посиделки под уху, печеную картошку и, ясное дело,
все ту же водочку под псевдонимом «Винцо». Когда голод был ликвидирован,
расстелили фуфайки и залегли вокруг костра. Чисто «Охотники на привале»,
ночной вариант.
Из темноты доносились разные звуки ночной жизни. Плескалась рыба, зудел комар, вздыхал глубоко Соколик, видимо, от одиночества. Время от времени истошно голосил дятел-желна, будто кого-то в ночи некрасиво душили.
Каждый звук требовал разъяснений и комментариев для нового натуралиста. А поговорить под водочку, да у костерка, да под звездным небом — что
может быть шикарней, особенно когда у компании есть общее доброе прошлое и присутствует один любопытный слушатель.
Рано утром ребята быстро собрались, взяли улов и уехали, не особо размышляя: выдержит ли «Боливар» двоих. А мы продолжили прессовать на
деревянных нарах сено, добирая пару часов самого вкусного утреннего сна,
не сильно расстраиваясь, что пролетаем утреннюю зорьку. Расставленные
снасти обязательно принесут нам добычу и без нашего участия, оттого их
и называют пассивными. К тому же не было особого смысла будить очарованного красотами природы утомленного странника.
А скорее всего, это было попросту невозможно.
Выспались. Позавтракали крепким, словно чифир, томленым в закопченном чайнике чаем. И потом отправились собирать жадного до сладкого
карася-хищника.
Так и прошел день: ловили на удочку для интереса, периодически проверяли жерлицы, снимали улов, меняли живца. Даже пытались кого-то подстрелить, но зверь и дичь, видимо, уже прослышали о заезжих чудаках и ушли
в лес, легли на дно и взлетели повыше, чтоб не нарываться.
«СЛАВЯНКА» В СТИЛЕ КАНТРИ
153
Думали мы даже остаться на другую ночь, но не хотелось тревожить бабулю, которая запросто могла сюда прийти, не пугаясь темноты, леса и плохой
дороги. В детстве мы это уже проходили.
Вернулись домой уже почти в темноте. Получили витиеватый выговор от
Марии Алексеевны:
— Пошто днем правдаться сулились?! Сотонята…
Потом ели, пока не стало высыпаться обратно. Ондрюша делился впечатлениями до тех пор, пока пирог с луком и яйцом не стал ему казаться самой
лучшей подушкой в мире.
Доползли до душистых сенников и моментально лишились сознания.
Так прошел второй деревенский день.
Наберезовики
Пару дней мы отдыхали от активного отдыха.
Нилыч въедливо осваивал азы сельской жизни.
Пытался косить местной косой — горбушей, изучал архитектуру древних
овинов, гонял на велике в магазин, колол дрова, был покусан пчелами,
парился в бане и даже пытался доить корову. В общем, изучал эту жизнь
изнутри.
Вечерами же мы набирались опыта грядущей жизни от соседского зятя
Шурки Крылова — выпускника Ленкома, уже три года исправно потребляющего лодочный паек в Западной Лице. Он дослужился до отпуска в июле, чем
очень гордился перед нами — молодыми да зелеными.
Где-то на третий день заурядной деревенской жизни Василич вызвался на
сильный поступок, я бы сказал — подвиг: вычистить хлев. Не учел он одного — удельной плотности продукта и коэффициента вязкости.
Он куда-то рулил мимо коровьих апартаментов на освоение очередного ремесла, когда там с вилами в руках разминалась бабуля. Та-то давно
«в теме», выбросит с десяток навильничков, и хорош! Фитнес своего рода.
Все равно приедут сыновья и разом все вычистят. Но наш мистер Хэлп этого
не знал, а меня поблизости отчего-то не было.
Обычно на такую работу отряжали мужиков за всякие грешные дела,
вроде загула с дружками на пару-тройку дней с полной утратой аванса или
случайной помывки в соседской бане вместе с соседкой.
Короче, нашел я скотника Данилова лежащим на траве у крыльца рядом
с всаженными в землю вилами. Был он весь обессиленный и ароматный.
Просто последний результат клонирования навозного жука.
Сдержаться я не смог:
— Ты чего там потерял? Смысл жизни?
— Е-а.
154
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
— Понял! Лавры ковбоя тебе покоя не дают. Сегодня ты решил погрузиться в самую суть коровьего существования. Так?
Андрюха приподнялся на локте, критично осмотрел себя ниже пояса
и философски изрек:
— Только поковырявшись в дерьме, можно ощутить истинный вкус
жизни…
— Ну и как? Судя по тебе, ты сейчас переживаешь самые сладкие мгновенья. Тебя как будто не доели или не до конца переварили.
— Чистку хлева я бы приравнял к урановым рудникам и присуждал за
хищение соцсобственности в особо крупных…
— Что осталось в твоем списке? Копка колодца имени себя самого?
Шестимесячная завивка овец?
— Я вот что думаю… Давненько мы на рыбалке не были. А?
— Ура! Эксперименты закончились. Жители деревни могут выходить из
леса и возвращаться по домам! Лейтенант Данилов перестал осваивать
сельский быт. Гуляем!
— Я серьезно. Ты же говорил, что можно и на день сходить в другое место.
— Не вопрос. Завтра затемно и пойдем.
— А чего затемно?
— Чтоб тебя, душистого, девки не похитили.
— Дак тут, вроде, с девками неурожай?
— А-а-а! Так это ты ночью по избам с фонарем шастал?
— Да нет. Сам говорил.
— Ладно. Этот вопрос уже не по теме. Или навоз, или бабы. Третьего не
дано. Поэтому идем на рыбалку. У нас всего-то три дня осталось.
Сказано — сделано. Дневной поход за промысловой славой — дело
совсем другое. Сборы короче, запас провианта другой, да переживаний
бабулиных меньше в разы. Хотя, как показывает жизнь, — раз на раз не
приходится.
Шли мы на ту же реку, но, как бы это сказать, в другое место. Ведь она, хоть
и ширью не блещет, но длиной берет. И если продолжать идти той же дорогой,
какой мы сюда прибыли, то километра через четыре попадешь в большую
зажиточную деревню Красное, которая стоит на той же Шулме, только выше
брошенного в глуши падким до красот цивилизации людом хутора.
С дорогой до Красного я слегка приукрасил. То есть она как бы была, но
иногда лучше бы ее вообще не было. Было как бы честнее и понятнее. Дело
в том, что весной-осенью или во время щедрых летних дождей по этому условному направлению могли с относительным успехом передвигаться только
танковые армии генерала Рыбалко, да и то, если шла речь про «быть или не
быть стране Советов».
В самую распутицу сообщение с большой землей осуществлял пьяный
круглосуточно до неистовой отваги тракторист «беларуси», бывший финн
«СЛАВЯНКА» В СТИЛЕ КАНТРИ
155
Сулло*, которому свыше и навсегда была отведена святая миссия: возить
ежедневные надои в райцентр. Колхозным буренкам было невозможно
внушить, что на период бездорожья они обязаны набраться терпения и либо
не есть, либо выделять сухое порошковое молоко, либо все направлять в
органику.
Хотя думаю, что порой привозил он сливки, а то и вовсе чистое сливочное
масло.
Вот по этой самой колдоебистой и уехабистой дороге мы и двинули очень
ранним утром, а то и очень поздней ночью следующего дня. Причем следует
быть объективным — в этот описываемый период дорога была почти сухой,
и если бы не колеи-окопы полного профиля, в которые человек нормального
роста запросто погружался по плечи, оставляя наверху только колобок головы, то это был бы просто «хайвэй».
Багажа у нас было немного.
Неизменные караси в ведре, рюкзак с сухим пайком и снастями, спиннинг с удочкой в чехле и, конечно же, ружья. Без них любой поход больше ста
шагов в сторону от дома превращался в бездельную прогулку. А нам нужен
был героизм, поединок с опасностями и вызов, если хотите. Так что группа
отстрела диких и кровожадных животных была в полной боевой готовности
и жаждала только победной схватки, если случится.
Обочина была хорошо утоптана жителями, оттого и ход был на уровне
малого и даже среднего. Что-то болтали, к чему-то прислушивались, чем-то
откровенно любовались. Один раз Нилыч даже шарахнул от пояса в лесную
темень для самоутверждения. Выстрел взорвал предрассветную немоту, будто самый главный калибр крейсера.
— Ты предупреждал бы что ли. Запасных штанов-то не брали.
— Так там кто-то зашевелился вроде.
— А если это легендарный финский тракторист-молочник? И уже сегодня
народ увидит молочные реки?
— Да ладно. Чего ему там делать?
— Рекогносцировку проводит перед первым утренним заездом…
Так и топали, дурачась, болтая несусветное, не подозревая, что тот самый
подвиг уже не за горами, а проснулся и спешно протирает заспанные зенки
в каких-то полутора верстах прямо по курсу.
Чтоб выйти к реке, не надо было заходить в деревню. Лес заканчивался, и с обеих сторон дороги открывалось огромное поле-пастбище, плавно
сползающее до самой воды. Вдалеке, слева от дороги, уже прорисовывались
очертания старого скотного двора, покинутого молочно-мясной братией,
опять же, как и в случае с хуторянами-дезертирами Черного берега в погоне
* После финской «зачистки» в 39-м на Красное «переехали» несколько финских
семей Сулло и Кокконен.
156
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
за лучшей долей и рекордными надоями. У самой реки несколько лет назад
был построен новый комплекс с автопоилками и доильными агрегатами, резко превративший заурядных доярок в операторов машинного доения. А это
уже совсем другое дело.
Если название это произнести скороговоркой да невнятно, в контексте
шагающей индустриализации, то не сразу поймешь, о какой области ядерной
физики идет речь.
Обо всем этом, как и положено старожилу, я поведал на ходу в тональности опытного экскурсовода. Однако Андрюху стремительный размах животноводства в отдельно взятом Кадуйском районе отчего-то не впечатлил.
Видимо, синюшные мослы за 2.50 на витринах питерских магазинов оставили в его душе неизгладимое впечатление. Вот он и взвился:
— А что, нельзя и тут коров оставить, и там завести?! Объект простаивает,
понимаешь ли! А рабочие места?
— Ты это серьезно?
— Почти.
— «Почти», потому как вчера в говне вилами поковырялся. Так это на
своем дворе. А так дураков нет, чтоб в этом самом сутками, без выходных
и поправок на времена года.
Даниловский прорыв в животноводстве был свернут мгновенно. Автор
проекта лишь сопел за моей спиной, не выдвигая никаких контраргументов.
Дорогого стоил щербатый черенок навозных вил в собственных руках! Сюда
бы надо было возить всех этих помощников комбайнеров, авторов перестройки, интенсификации и гласности.
И тут от философских размышлений меня оторвал Андрюхин же громкий
вопрос:
— А я ведь прав! Там какая-то скотина бегает!
— Только сразу стрелять не надо. Животновод-мечтатель. Глюки, батенька, не помогут план по мясу и молоку перевыполнить.
— Сам ты «глюки»! Смотри слева от двора.
И ведь больно убедительно сказал!
Пришлось напрячься в указанном направлении, вынашивая в себе очередной прикол. Но чем больше я пялился в серую муть туманного рассвета,
тем меньше мне хотелось хохмить. Как-то уж очень быстро это желание уступало место чувству собственного очка.
От двора кратчайшим путем к лесу улепетывало семейство кабанов:
мамаша и трое «полосатиков». Тут же поправлюсь — улепетывали не все.
Примерный семьянин и верный супруг, весом в центнер, максимально
возможным ходом летел в нашем направлении, вероятно собираясь поделиться ближайшими планами в личной жизни. А судя по тому, с какой легкостью он просадил своим торсом осек из серьезных жердей, желание это было
весьма искренним.
«СЛАВЯНКА» В СТИЛЕ КАНТРИ
157
— Нилыч! Ё…! Это же кабан!
— Настоящий?!
— Нет! Друг Винни-Пуха!
— Здорово! А как мы его дотащим?
— Счас это не главное!
— А что главное?
— Березы видишь?
— Вижу! Так серьезно?
— Нет! Просто обнять их… На прощанье.
И диалог этот происходит на бегу. Сначала хаотичном: зигзаги и круги,
а потом четко спланированном — к двум ближайшим березам, белевшим за
придорожной канавой.
В каком-то диком приседе, с вывернутыми коленками, мы диковинным
гусиным шагом скоренько продвигались к возможному спасению.
Мне за период учебы в школе, а затем и в Системе приходилось неоднократно решать задачи встречи пешеходов, поездов и даже торпед, но задачу
встречи психически неуравновешенного кабана с придурком-охотником, да
в чистом поле, мне решать не очень доводилось.
Но в отличие от всех предыдущих, это решение было самым быстрым, причем почти одинаковым со вторым участником математической олимпиады.
Он еще, правда, какие-то секунды постоял внизу с видом отважного
укротителя неправильных свиней, но инстинкт победил «понты», и через
пару секунд мы разом покачивались на одном уровне понимания дикой
природы.
Математика стала плавно переходить в зоологию — надо было срочно
вспомнить: лазают или нет эти большие озверевшие «пятачки» по деревьям?
Точно установить этот факт из мира животных нам не удалось: лохматый
дикий болид вдруг резко, в заносе с разворотом, остановился, словно получил телеграмму: «Добрались благополучно. Догоняй. Целую. Хаврюша». Он
выразительно хрюкнул раза три, порыл копытом, потом вздохнул утробно
и неспешно потрусил к родным и близким.
Даже не оглядываясь!
Будто знал, что никто за ним не погонится с криком:
— Ах так?! На, получи! Свинина дикая!
И ведь он был прав. Слезать мы пока не собирались.
Висели на ветках и вели свободный, ни к чему не обязывающий разговор:
— Чего это он, мерзавец? А?
— Ты это у него спроси. Молодой отец семейства. Горячий и не очень воспитанный. Ты, кстати, свинину как?
— Если именно сейчас, то я мусульманин-вегетарианец. А вообще…
— Тихо! У кабана слух исключительный. Подумает еще, что ты ему угрожаешь…
158
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
— Да нет, я ведь совсем про других…
— А бердана-то твоя где, убивец-свинострел? А?
Тут Нилыч, поняв, что рукопашная с диким вепрем все-таки откладывается, не преминул съехидничать:
— Так она там внизу, с твоим стволом в обнимку к бою готовятся…
— Один-ноль! Экстремальные ситуации обостряют чувство юмора.
— То есть весь день хохочем?
— А то!
Так и веселились мы над землей, пока клыкастый ревнивец не скрылся
в лесу. Потом неспешно, с достоинством (хлебом не корми, дай на березах
посидеть) спустились на родную землю.
Собрали осыпавшиеся с нас вещи и оружие. Не сговариваясь, оглянулись
дуэтом и пошли пылить по проселку с каким-то яростным воодушевлением.
И вот с этой точки отсчета день как-то здорово удался!
Опять ставили жерлицы, ловили хариуса в одном проверенном месте,
валялись в густой траве у маленького родника, пекли картошку, немного выпивали. Потом возвращались назад по реке, собирали жерлицы и неплохой
улов, даже купались перед обратной дорогой.
Все замечательно, в общем, сложилось!
Короче: «Если ты по дороге на рыбалку встретил нервного кабана, то клев
будет хорошим»! Насчет распространения этой приметы на другие стороны
жизни не ручаюсь, но догадываюсь, что если встреча не обошлась без рукопожатий и тесного общения, то результаты могут быть совсем иными.
Пришли, как писали в учебнике «Родная речь», усталые, но довольные.
Сели ужинать.
Разлили победную.
Потом удачную.
Затем радостную.
И вот тут пошли чудеса.
Череповецкая водка, кроме завышенного градуса, имела какой-то побочный эффект, который вдруг сказался на Нилыче в весьма своеобразной
форме.
Он вдруг ни с того ни с сего вывалил интересную, даже для себя, новость:
— Мария Алексеевна! А мы сегодня чуть кабана не ухлопали!
И заявил это мой недавний сосед по березе!
— И чо бы вы с им делали?
— Так и мы так подумали…
Ай, молодца! Мне даже удивиться внезапному нахальству вроде бы приличного человека не удалось — разлили по трофейной. Рыбу-то мы все-таки
не только изловили, но и принесли.
ЗНАКОВАЯ ВСТРЕЧА
159
Прощание и встреча
Потом был последний день.
Обошли окрестности. Получили последние наставления «как служить» от
соседа-подводника. Посидели с братанами Андреевыми под липами в бывшей пасеке того же купца Бронзова, сгинувшего где-то в двадцатых годах.
Он сгинул, а красивое место, засаженное липами, яблонями, вишней (для
разного медосбора) осталось. Там и водочка проходила как-то по-особенному.
Потом мы уезжали из Илемного. Я на три года, а Нилыч навсегда.
А бабуля моя вспоминала его до самой смерти. Всех спрашивала:
— Как там Ондрюша?
И сама же делилась с присутствующими:
— Больно уж доб парнёк! Вежливый. Все называл: Мария Алексеевна да
Мария Алексеевна. И модный такой…
Это Андрюхины «чухасы», что по цене средней коровы были куплены, ей
сильно запомнились.
Но из деревни уехать можно, а уже удалить ее из своей памяти новых ощущений, оценок уже нельзя. Вот что значит для рафинированного городского
жителя одна-единственная случайная поездка на село!
Результаты?
Повсеместные рассказы мы опускаем. Это не главное.
В реальном остатке было иное.
Наш герой по приезде в родной Питер тут же познакомился с девушкой.
Да не простой, а продавщицей газированной воды! И не просто продавщицей, а студенткой на практике, а значит, девушкой перспективной!
Это легкомысленный фармазон попил бы водички и был таков, а у лейтенанта ВМФ СССР Данилова А.В. тут же появились новые взгляды на будущее.
Такая вот оказалась поездка.
Чистота обновленных русской глубинкой мыслей порождает полезные,
а главное — смелые поступки!
И благодаря этим поступкам ты всегда сможешь свою прожитую жизнь
свести к положительному сальдо.
Плюс — это уже хорошо. Даже если он очень маленький.
И кто бы, скажите, с этим не согласился?
Март 2013 г.
ЗНАКОВАЯ ВСТРЕЧА
А кто помнит свой первый день лейтенантской службы?
Не тот, который выпускной, когда ты сначала опасаешься стрелку на штанах потерять, а к концу дня кортик. Когда утром тебя насквозь больного вдруг
160
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
начинает неодолимо тянуть в Систему, а к обеду ты наконец осознаешь, что
шестого курса не будет и штаны с клапаном тебе уже никогда не носить.
Усё. Крандец…
Красота и кураж, замешенный на безответственности, закончились. Такое время, по сути миг, тот самый, что «между прошлым и будущим», бывает
у флотского офицера раз в жизни.
А вот что будет дальше, проглядывается с трудом, в общих чертах и без
особого веселья. Плясать вприсядку и торопить дальнейшие события могли
только те, кого на конкретном корабле уже ждали с караваем на рушнике
с петухами. У кого же впереди абсолютная теория вероятности, да в самых
худших ее вариантах, тому не до плясок с песнями. Но заглянуть за неизвестность все равно не получится, так нечего и нервы на дыбы ставить.
Хотя были и такие кренделя, которые затаптывали отпуск в бессознательном порыве и ехали занимать очередь за теплым местом, чтоб потом ночевать
на ступеньках отдела кадров, положив под голову чемодан с аттестатом. Тест
на карьеризм для них обычно заканчивался назначением на какой-нибудь
трофейный немецкий СБР* с деревянным винтом**, который еще у «Тирпица»
магнитные поля мерил.
Так что оставалось всем тем, кто без каравая и без дурной спешки, выгулять себя в отпуске так, чтоб помнить потом это, как прием в пионеры
и первую тренершу по коечным боям без правил.
Подавляющее большинство так и поступало, и я был в их числе.
Когда в рынду отбили последний миг жизни в непонятном статусе, чемодан был утрамбован, баул укомплектован вещами первой необходимости,
а в мигом опустевшую душу пошли ломиться без спроса истомившиеся
в ожидании казенные мысли и вопросы. Общий их смысл можно сформулировать так:
— Лет двадцать, возможно, придется потерпеть, а там и до пенсии пара
шагов… Главное, не забыть формулу торпедного треугольника… А смогу
ли я бегло перечислить метеобаллистические поправки, вводимые в прибор 1-РБ?
Присел на дорожку, благословил сам себя на пороге родительской квартиры и лег на курс в новую жизнь, как положено, с левой ноги.
С этого момента, пока ты куда-то перемещаешься в непонятном ожидании
чего-то, не покидают ощущения некой потерянности, одиночества и личной
ненужности.
Хотя, как оказывается, это не совсем так.
Ты и не подозреваешь, что, получив информацию от кадровых органов,
тебя очень многие ждут с сильным нетерпением: разминается командир
в предвкушении, потирает грубые шершавые ладони старпом, замполит сует* Судно безобмоточного размагничивания.
** На этот прикол нас зацепил однажды командир СБРа из Локсы.
ЗНАКОВАЯ ВСТРЕЧА
161
но бегает по каюте и путает от счастья политзанятия с политинформациями,
которые проводить, один хрен, тебе.
Ну и коллеги тебя ждут, хоть и по иным причинам. Даже если ты ступишь
на палубу и тут же спятишь навсегда, то стол с тебя все равно вытрясут, сиди
себе во главе в рубахе с очень длинными рукавами и хохочи себе на здоровье, ведь «простава» от этого не стухнет и не закиснет.
А уж как тебя ждет твой предшественник! С книгой учета оружия и вооружения, девственным ЖБП и прочей документацией, не говоря о полууголовном, с массовым роскосом на лицах личном составе!
Это просто сказка: Доброго молодца с чистыми мыслями от Ивана дурака
ждут одновременно Кощей, Соловей, Горыныч и Баба-Яга.
Да, забыл! Еще и Леший в лице командира БЧ-5, которым отчего-то так
любилось лейтенантов в машинах да котлах жарить, завернутых в зачетный
лист, как армянский долма. В общем, перспективы сказочные…
А ты в это время едешь такой трогательно-наивный и ругаешь на себя,
что плохо учил приборы управления стрельбой, а на вопросы ремонта оружия и технических средств вовсе когда-то забил. Страшно горюешь от того
и злишься на самого себя.
Какой он, первый командир? Если как Рыженков*, то лучше сказать, что
обознался и бежать вприпрыжку в леса к дезертирам.
Что скажет? Как примет? Вопросов, как у невесты-сироты перед домом
богатея-свекра.
Через несколько дней я уже стоял на перроне вокзала города Таллина
с командировочным предписанием в кармане, с ручной кладью в обеих руках
и прикидывал: на каком языке мне начать общение с населением, чтоб на
свой секретный вопрос получить не менее секретный ответ.
Суть тайных переговоров сводилась к количеству остановок и номеру
трамвая, который должен был доставить меня на БСРЗ**, где в ремонте стоял
«СКР-68», на котором открылась вакансия с перспективами неслыханного
карьерного роста.
По непонятным для меня причинам в отделе кадров кроме командировочного мне не выдали ни русско-эстонского разговорника, ни карты, которую
требовалось заглотить, не прожевывая, если что, ни даже пароля. Про ствол
с глушителем и дорожный набор цианидов я вовсе молчу.
Надо спросить. А как?
— Ду ю спик?
Или все-таки:
— Говорите ли вы по-эстонски?
Во мне вдруг куда-то исчез международный интернационал, а ему на
смену привалил националистический шовинизм. Он где-то глубоко сидел на
* См. рассказ: «Тени лейтенанта Шмидта».
** Балтийский судоремонтный завод.
162
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
генном уровне, а тут почуял прибалтийский ветер и вылез. Потому я и решил
заменить способ определения места с «Опроса местных жителей» на метод
«Проб и ошибок».
Увидел трамвай и двинул в его сторону в поисках остановки. И не знаю,
как долго бы продолжались мои наблюдения с анализом обстановки, но тут
вдруг прямо над ухом раздалось:
— Товарищ красивый лейтенант! Вы тут не вражьи лодки ищете? Или
теток красивых и сговорчивых? И с тем и другим здесь непросто!
Я резко повернулся на задорный голос.
Это был Витек Филатов.
Худой, ироничный блондин-оптимист, человек со стойкой жизненной потенцией. Энергичный, шебутной и почти всегда веселый, в здоровом смысле слова.
Был он у нас на втором курсе командиром отделения. И бойцам этого отделения сильно повезло, потому что был Витька разгильдяем-реалистом, этаким нигилистом тоскливой жизни. В отличие от некоторых своих коллег, он не
вырабатывал командный голос и не был хранителем огня воинской дисциплины: назначили — пошел. Когда он делал злобное лицо и командовал, его
отряд начинал подло улыбаться, а все его лекции перед строем на тему «Что
такое хорошо, и что такое плохо» сопровождались безудержным весельем
и оживлением. Настоящие «строевики» могли держать подчиненных в стойке
и равнять до полного достижения идеала, но Филатову это быстро надоедало,
о чем он мог откровенно сообщить подопечным:
— И хрен с вами! Стойте, как можете, в соответствии с интеллектом…
А это как?
Если не «грудь колесом», а больше похож на плакучую иву, то самый умный
или вовсе наоборот? А пока над этим думаешь, то и не до разгильдяйства
и порядок в строю наведен*.
И вот он стоял сейчас передо мной весь позитивный, в неизменном
«грибе»** и полощущих на ветру клешах, словно встречающий.
От неожиданности меня сподобило только на нелепый вопрос:
— А ты чего тут делаешь?
— Родине служу! Беззаветно, но за зарплату. А ты, судя по узлам, тоже не
за местным этносом прикатил?
— Ну да. Вроде того. К новому месту службы, так сказать.
— И пока пассажиром трамвая?
* Врожденный оптимизм не помешал Филатову В.М. долгое время командирствовать на палубах, а затем дослужиться до замначштаба дивизии и капразовских звезд.
** Гриб, грибан. Правильная белая фуражка курсантов и младших офицеров. Ручная работа. Действительно напоминает гриб. История создания и сам создатель мне
неизвестны.
ЗНАКОВАЯ ВСТРЕЧА
163
— Точно! Здорово, Витя!
— Привет! Смотрю: что-то очень похожее на курсанта-фрунзенца в отставке Воробаева Аз!
Поручкались, приобнялись. Стрелка душевного барометра медленно поперла с «Пасмурно» на «Ясно». Самая колоритная фигура — это лейтенант,
прослуживший год! Звезды и шеврон те же, а выражение лица и манеры
совсем другие.
— Тебе куда надо-то, сиротина? В штаб базы?
— Да нет. Пароход тут мой в ремонте.
— Так ты на «полтинник» в БСРЗ?
— Откуда знаешь???
— Шифровку получил. Из Центра. Шутка!
— Ты как всегда, в своем репертуаре.
— На том и стоим. Другого завода тут просто нет. Реставрируют ржавых
рыбаков и исторические раритеты пятидесятого проекта.
— Да уж, не «Альбатрос»…
— И что?! Не спеши стреляться, я вот «пэкашкой» 201-й командую*. Не
линкор, да и сколотили его не вчера, но…
— Сам себе хозяин!?
— Вроде того. До адмирала не вырастешь, но из моря не вылезаем. Так
что, если тебе все-таки на авианосец, то я не знаю, где он тут стоит.
— Да ла-а-адно. Будем служить, куда Родина послала. Если папки с дядькой нет, пойдешь на старенький корвет…
— Именно так. Слова потом дашь списать. Значит, тебе все-таки в Копли — район такой тутошний. Но для начала развернись на 180 градусов!
— То есть?
— Так ты рылом в центр нацелился, а тебе на пролетарские окраины.
Это вроде местного Бронкса. Зато родная среда. Почти Купчино с Ульянкой.
Трамваи 1 и 2, до конечной. Да сдай ты пока свой чумодан! Будет причина
еще в город выскочить.
Пошли снова на вокзал, сдали моего черного монстра в камеру хранения,
купили мне талоны на проезд. Витька все пояснял, а я молча всасывал.
Через какое-то время я понял, что на сегодня похищения меня эстонскими
лесными братьями отменяется и все гораздо проще.
Вернулись на ту же остановку.
— Товарищ старый лейтенант, а ты куда сейчас?
— Куда-куда, в «минку», на родной «пе-ка». Так что по пути.
* Противолодочный катер проекта 201, славный сын семейства морских охотников. Очень маленький (водоизмещением около 200 т, длиной 42 м), но очень злой
(4 РБУ-1200, 2 однотрубных 40 см. ТА, 2 БСУ).
164
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Пока болтались в маленьком чешском трамвае, Филатова вдруг посетила
неожиданная мысль:
— Слушай! Ты приедешь там, представишься, но думаю я, что на борту уже
нет никого — суббота. В ремонте только у отпетых идиотов со сходом беда.
Скажешь, что вещи забрать, тещу проводить в обратный путь, которая не может без тебя ни дня, или с проводницей попрощаться, на которой жениться
обещал… Да мало ли чего! Придумаешь.
— И чего?
— Да просто прогуляемся по старому городу, зайдем куда-нибудь.
— ????????????
— А ты думал, что тебя сразу в каюте наглухо заварят? На Флоте, Саня,
мудаки не редкость, но они в большинстве своем тоже системы заканчивали,
а потому сразу кровь твою проливать не станут. Особенно партийные опричники. Ты еще никто…
— Совсем?
— Да не в том смысле. Дел не принимал, на допуск не сдавал, шило
с коллегами не пил. Подарок в коробке с бантом! Тебя сразу на «каркалыгу»
наденешь, а ты утром в политотдел с доносом рванешь или за борт сиганешь.
— И такое бывает?
— Всякое бывает, когда в стакане убывает. Так что держись уверенно,
чтоб приезд твой за большой подарок посчитали. Если что — вспоминай нашего начфака Игоря Петровича. Страшней его уже не будет. Усек?
— Да вроде бы.
— Короче, так! С 18 до 19 я буду тебя ждать на остановке у вокзала. Поихнему это называется Балти Яа-ам. Раньше получится — найдешь меня сам.
Давай, ни пуха! Моя остановка.
— К черту!
Потом на конечной остановке трамвай заложил вираж, развернулся.
Приехали.
Заводскую проходную ни с чем не перепутаешь, даже если она находится
в Гваделупе. Куда идти, тоже понятно: вон оно, море морщится от ветра за
забором с колючкой.
Тихо. Выходной.
Девахам из ВОХРы мой приход так просто в радость. Документы мои до
дыр затёрли — делать-то им нечего, а тут такой петушок на палочке залетел.
Если бы я не сопротивлялся, то ближе к вечеру пришлось бы жениться. Еле
отбился и прямиком в двери.
Распахнул…
Сверху от проходной открывалось шикарное зрелище.
Вот они стоят, красавцы, постройки моего года рождения!
Все такие разные! Один как только что из Цусимы, второй в коричневых
и оранжевых пятнах сурика, третий, как на парад…
ЗНАКОВАЯ ВСТРЕЧА
165
Нет более душераздирающего зрелища, чем корабль в разгаре ремонта.
И первая встреча с ним. Это словно ты готовился к встрече с девушкой, мыл
шею, выдумывал слова, представлял этакую Джульетту, а дверь открыла нечесаная лахудра в мятом халате и с папироской в зубах.
Целых четыре корабля. Где же мой дом родной? Попытаюсь угадать…
Этот, который хоть в бумажку заворачивай, скорей всего уже из ремонта
выходит.
Тот, который как из боя, наоборот: встал недавно.
А вот тот, что в пятнах, будто ветрянкой болен, скорей всего мой.
Но будем читать по парусине обвесов на сходнях, чтоб сдуру не попасть
служить в какую-нибудь Ара-губу. Такие минеры, поди, там нарасхват*.
И вот я стою у сходни моего первого корабля. Ошибиться нельзя: на обвесах синим — «СКР-68». Наверху маячит подозрительная фигура с повязкой
«К». Вылитый браток из старых фильмов про анархистов, только без пулеметных лент с гранатами.
К сходне фигура стоит спиной, вернее, не стоит, а полувисит на цепях
кормового леерного ограждения, а это явно говорит о том, что ждать угрозы
качественного «вздрюка» ему неоткуда. Я для него что-то вроде прохожего
в окошке родной хаты: пусть себе маячит, а у нас все дома.
Окликать его смысла не было, чтоб не начать службу с нелепого диалога,
вроде:
— Вахтенный! (Иные варианты: «эй на юте», боец, служивый, хлопец, дружок и «там наверху»).
— Я! (Лучший вариант. Или: чо, а, ну…).
— Командир на борту?
— Да. (Или нет)
А дальше что? Если «да», то:
— Вызови сюда, представляться буду?
Если же «нет», то тяжко вздохнуть и уходить? А куда?
Поэтому я надвинул фуражку поглубже и начал решительное восхождение
на ют.
На грохот каблуков и внезапное изменение обстановки Апостол Петр
срочной службы отлепился от лееров и даже принял позу утомленного крестьянина, озирающего озимые.
У флагштока мы встретились.
В идеале, понятно, хотелось услышать:
— Товарищ лейтенант, командир вахтенного поста на юте… Кому и как
о вас доложить?!
Но год ремонта сильно упрощает требования, превращая матросов в полувоенных пролетариев, а офицеров в бригадиров и прорабов. Поэтому:
* Самоирония.
166
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
— Товарищ лейтенант, вы куда?
Меня здорово устроило. Все лучше, чем:
— Кто такой? Куды прешь?!
В коротком теплом диалоге удалось быстро выяснить, что командира нет,
старший на борту помощник с замечательной фамилией Верещагин.
Бывает. Значит, пойдем выяснять, дает ли нам таможня добро.
До того на «полтиннике» бывать не приходилось, но и просить проводить
до начальства было проявлением малодушия и скудоумия, чай не лайнер —
разберемся. Корабельное устройство носило типовой характер, почти как
и в архитектуре жилищного строительства: проживая в «хрущевке», и в других
стенах не заблудишься. Главное попасть в кают-компанию, именно туда и оттуда ведут все корабельные тропки, а у вестовых имеется полное досье на
всех, включая командира.
Двинул по правому офицерскому.
Так-с, пушечка какая. Почти авроровская. Не учили таких.
Рубка дежурного. Пусто. Видимо, ушел на базу.
Шум, пар, гомон. Кубрик.
О! Вот он, мой родимый! Трехтрубный, пятьсот тридцать третий. Не прощаюсь…
Тамбур. Кажется, мне сюда. Точно. Распашные двери и шильдик: «Каюткомпания». Справа деревянная дверь. Можно не читать — командирский
люкс.
В выгородке вестовых шумела вода и грохотала посуда. Значит, кто-то
есть. Тут обращение можно не выбирать:
— Кормилец! Где найти помощника?
Не отрываясь от кухаркиных дел, моряк молча указал большим пальцем
в дверь кают-компании.
Ясно. Где ж ему еще быть?
За столом на диване сидел человек, похожий на классического Верещагина, как Чарли Чаплин на Мерилин Монро.
Небольшого роста, плотненький кругляш с румяным лицом и белесыми
вихрами. Такой повзрослевший Колобок или пергидрольный Карлсон. Ему
было бы куда уютней в халате детского доктора или в поварском колпаке,
а не в растегнутой синей «хэбэшке» с каплейскими погонами. Но судя по его
виду, обнаруженное мной несоответствие его ничуть не волновало. Он пил
чай и смотрел в экран телика.
— Товарищ капитан-лейтенант, разрешите?
— А чего не разрешить? З-з-заходи!
Настал мой звездный час на все четыре моих скромных лейтенантских:
— Лейтенант Воробаев. Представляюсь по случаю назначения…
— Тормози! Это ты командиру послезавтра расскажешь, а то два раза
такое не произносится. Минер?
ЗНАКОВАЯ ВСТРЕЧА
167
— Так точно. Фрунзе, плошник.
— Мы с тобой одной румынской крови. Фрунзак с товмудянином братья
навек. Андрей Глебыч я.
— Александр Николаевич. Так вы ТОВВМУ заканчивали?
— Было дело. Саид, кстати, тоже.
— Кто?
— Имяреков Валерий Иванович, твой командир и папка родной. Увидишь — поймешь сразу.
— У вас тут просто «Белое солнце пустыни»: Саид, Верещагин…
— Это точно. Так иногда хочется послушаться Сухова и уйти с этого разобранного баркаса! Да не стой ты, садись. Вестовой!
— Ой!
— Чаю сделай. Да есть чего пожевать? Человек с дороги! А мы тебя только
завтра ждали. Кто ж в выходные служить припрется. Ошиблись. Не терпится
на личном торпедном аппарате покататься?
— Так в командировочном…
— Ладно. Приехал и приехал. Это весь багаж? Не густо. Прогулял
аттестат?
И тут я понял, насколько дальновиден был Витька.
— Не успел. А чемодан, это, на вокзале.
А дальше все случилось само:
— Ну так сходишь прогуляешься, город посмотришь. Тебя еще как бы нет.
Да и селить тебя пока некуда. Пока гуляешь, что-нибудь придумаем, не к мичманам же.
Да уж. Как-то все по-человечески, с юмором и пониманием. Это я, видимо, себя так накрутил, настроил, напугал. Может, все еще впереди? А это
психологическое тестирование?
Словно уловив мои сомнения, Глебыч начал совсем просто:
— Не сцы, минер! Не ты первый, не ты последний. Все уже началось. Саня
Миронов тебе передаст мешок с проблемами. Документация у него на уровне
пункта приемки макулатуры, но не выпендривайся — принимай. Ремонт. Начинай с нуля. Как сам все сделаешь, так и служиться будет. В ремонте время
есть. А жизнь идет. Усекаешь?
— Вроде да.
— И внуши себе, что твое сегодня — это только для тебя. Другим тебе уже
не быть после Системы.
— Как это?
— Да просто. Инженер, что будильник утром — гудок заводской — серые
будни технического прогресса. И все. Засерятина! Тоскливые вечера и внутренний стон. Ну, два выходных — это козырь! Но на что они ему, бескрылому?!
Приедается, как икра моему однофамильцу.
— Андрей Глебыч, а тут, простите, что?
168
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
— А тут у тебя: Побудка! Подъем Флага! И каждый день не похож на другой.
Потому что на Флоте никто и никогда не знает, что произойдет через час, не
говоря уж про день или, не дай бог, месяц! Не жизнь, а хлопушка с сюрпризом.
Правда, сюрпризы очень разные, но в этом и есть великий кайф службы в ВМФ.
От этих простых слов стало если не радостно, то спокойней: я снова среди
своих, и как бы то ни было, первый день уже состоялся.
Разве я мог предвидеть, что именно в паре с этим человеком в недалеком
будущем мы будем сотрясать корабль розыгрышами и приколами на грани
сумасшествия?*
— Перспективы уже обнадеживают.
— Что ты! Адреналин свой будешь на хлеб намазывать толстым слоем! Так
что давай, пока тебя юридически почти что нет, мотай на первый сход, потому как со следующими могут уже возникнуть трудности. Баул можешь пока
у штурманца оставить. Тоже недавно прибыл из вашей бурсы.
— В тему. Как фамилия?
— Прохоров Олег. Знаешь?
— Увижу — узнаю.
В общем, через полчаса я уже наворачивал обратно в гору на свой первый
офицерский сход. А так как шел я с опережением графика, то пришлось зарулить в Минную гавань, где в поисках Витьки посмотреть и пощупать вживую
самые мелкие противолодочные корабли в мире во главе с прославленным
«Марсианином»**. На одном из них меня таки приняли за свежего претендента на должность командира. С трудом с трапа сиганул.
А еще через час мы уже челночили по узким улочкам в поиске злачного
местечка без надписи: «Свободных мест нет», причем исключительно на русском языке. Как оказалось, если сразу не попал в «Глорию»***, то можно так
и проболтаться трезво-неприкаянным. Но в этот день такое гадство случиться просто не имело права.
Вдруг Витек сделал таинственный жест рукой и нырнул в какую-то дверь
под святящим неоном «Норд». Случилось это столь молниеносно, будто он иногда служил здесь по четным дням. Ничего не оставалось делать, как ожидать
последствий этого стремительного нырка.
А что? Тоже неплохо! Первый день корабельной жизни, а я уже провожу
вечер около ресторана в одной из столиц Прибалтики. Еще вот послужу пару
недель и сподоблюсь внутрь попасть.
* Рассказ «Папашка Мачалов» из сборника «Дивизион №17».
** МПК-425. Флагман 14 ОГДПК. Сотворен в начале 80-х из одновинтового
СРТМ-821 «Марсианин» Запрыба МРХ СССР. Настоящий раритет в единственном экземпляре всего ДКБФ. Имел парадную скорость хода около 10 узлов, за счет чего и
прославился при кормовом бомбометании, т. к. не мог толком убежать от собственных глубинных бомб. В Таллин пришел с контуженной задницей.
*** Место встречи и отдыха палубного брата.
ЗНАКОВАЯ ВСТРЕЧА
169
Но не простой это был день, чтоб так бездарно закончиться. Тяжеленная
дверь, словно украденная с врангелевского бронепоезда, снова открылась.
Теперь уже конкретно для меня.
Потом мы сидели за маленьким столиком в полутемном зале с завлекательным и непонятным названием «Фондю». Трепыхало маленькое синее
пламя горелки, играла тихая музыка, неслась разноязыкая речь. Все это
создавало впечатление какой-то иной жизни и в то же время приносило душевный покой и умиротворение.
А ведь не так все и плоховато. И дело было не в выпивке и экзотической
еде, а в явных ощущениях нового качества и старого братства двух выходцев
из одной Системы. Какая тоска с грустью, когда напротив тебя сидит целый старый лейтенант, который уже год топчет службу, тянет лямку и очень этим доволен? И как здорово слушать его рассуждения на тему грядущей службы, молчать
и только мотать умиротворенно башкой. А из полумрака напротив доносится:
— Специальность? Да фигня! В Системе все ни о чем и ничего обо всем,
а тут конкретно. Ремонт — время есть.
Где-то я уже это слышал.
— Не боись, чего делать — тебе скажут. Уж чего-чего, а здесь этих желающих много будет. Навалят полную шапку! И руководитель группы политзанятий, старший в кают-компании и… комиссии всякие, типа по переписи
тараканов. А потом сам разберешься. Что надо, что в мозге держать, а что
и вовсе сразу посылаешь на максимальную дистанцию, пока не вспомнят.
— Маленький пароход — это совсем другое дело. Над тобой никого, а потому процесс идет быстрее. Я вот только пришел, зачеты, туда-сюда. Был
какой-то дядька, который с такими, как я, в море выходил старшим. А однажды он взял и запил. Кто пойдет? Сам и пойдешь…
— Личный состав — вот чему тебя не учили! На гражданке списал и все.
А тут или в дисбат его, или к Макаренко. Это как с теткой первый раз: или ты
ее, или она тебя. А потом уже ничего не поменять. Только койку.
— Да пошли ты их… Наслужишься еще. Отпустили, значит, ты уже на сходе.
Тем более суббота. Не пятый день войны. Имеешь право.
И вот, может, тогда я первый раз понял, что пять лет назад очень правильно поступил, что в Систему взял и поступил, что теперь дает мне неотъемлемое право быть «одним из», гордо отвечать на тестовый вопрос: «что заканчивал?», а главное — не иметь никакого морального права чувствовать себя
одиноким и лишним.
Потом мы поймали «мотор», чтоб не портить вечер тяжеленным чемоданом.
Потом я тащил его через проходную завода и по дорожке вниз к причалу.
Но этот путь, пройденный вторично всего лишь за несколько часов, был уже
совершенно другим. Я шел к себе на корабль. И во мне не было ни волнений,
ни тревог.
Наверное, и в этой ситуации не лишним было бы утверждать, что как начнешь службу, так ее и проведешь. Судя по моей, я ее начал правильно.
170
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Кто помнит из вас, как провел свой первый день после прибытия на
корабль или в часть?
Так и вспоминайте, когда особо мерзко на душе.
В большинстве случаев это не повредит.
P.S. Отчего-то сегодня Филатов Виктор Михайлович не в силах вспомнить
эту самую историю. Видимо, много добрых дел по долгой жизни натворил —
всего и не удержать в памяти.
Что ж, остается только порадоваться за него такого.
Август 2012 г.
ХОТЕЛОСЬ БЫ МНЕ…
Один из последних выпускников Морского кадетского корпуса Сергей
Колбасьев, писатель-маринист, знаток джаза и вообще, всесторонне развитый человек с непростой, но счастливой судьбой, написал когда-то в повести
«Арсен Люпен»:
«Хотелось бы, чтоб пришел ко мне живой гардемарин шестнадцатого года,
к примеру, тот же Сергей Колбасьев из четвертого отделения или Леня Соболев из пятого.
Чтоб был этот гардемарин, как полагается, в черном с золотом мундире
и в недозволенных уставом, но все же непременно носимых в отпуску манжетах, восемнадцати лет от роду и преисполненный всей соответствующей
ему мудростью.
Чтоб он сел вот на этот стул перед моим письменным столом, взял у меня
папиросу и был бы со мной откровенным…»
Как же это справедливо звучит и сегодня, будто и не было между нами
шестидесяти лет разницы во времени!
От того меня, как бы в ответ, так и тянет продолжить подобно ему:
— И как бы я порой хотел, чтоб пришел ко мне живой курсант выпускного курса нашей противолодочной роты, образца семьдесят восьмого года,
к примеру, тот же Митя Колесник из моего класса или Шура Кудрявцев из
первого.
Чтоб был этот, без пяти минут лейтенант, как полагается, в отутюженной
«трешке», в недозволенных уставом, но все же непременно носимых погонах
с нейлоновым кантом, в таких же «нерекомендованных» клешах и фуражке
грибом, двадцати с небольшим лет от роду и преисполненный всей соответствующей ему мудростью и грустью грядущего расставания.
Чтоб он сел вот на этот стул рядом с моим компьютерным столом, посмотрел бы с любопытством на экран монитора и был бы со мной откровенным
и чертовски родным...
Дивизион № 17. Возвращение
ОБЫЧНОЕ ДЕЛО
Швартовка на флоте — дело обычное. Даже, сказал бы, заурядное.
Это как для простого человека: встал с дивана, походил, снова лег. Ну, может, не совсем уж аналогия, особенно если дует сильно, но где-то близко к тому.
Пришли, привязались, отвязались и опять «прощай, любимый город».
Вы машину водите? Тогда и нудных терминов вам не надо про носовыекормовые, отжимной ветер и работу «враздрай». Когда первый раз о ворота
собственного гаража крылья плющили, помните? Как парковались весь
потный и в собственных запахах, зачищая свое авто от особо выступающих
частей тоже?
То-то и оно.
Вы помните, и все участники веселой ситуации под названием «страховой
случай» не забывают. А ведь речь ни о чем. Не тот масштаб, да вдобавок:
четыре колеса, обзор, тормозная система и даже «парктроник», что настойчиво блажит и семафорит, когда до тарана осталось всего ничего.
А у парохода колес нет, масса в тоннах с нулями, обзор как придется и сила
трения не работает.
Тормоза? В переносном смысле, так до половины экипажа, особенно если
мало в моря ходят. А в прямом, так лучше и не объяснять…
Парктроник какой-никакой даже есть, в просторечии командир ютовой
швартовной команды, но и он не бог, не Ури Геллер, взглядом убрать причальную стенку подальше от греха не может. Я, по крайней мере, о таких
кудесниках швартовного дела не слыхал.
Все зависит от погоды, законов физики (динамика с кинематикой), якорьцепи с веревками да человеческого фактора, который во множественном
числе беснуется на верхней палубе в горячем желании тормознуть и привязаться поскорее с наименьшими потерями. Даже фактор тот самый на первое
место можно поставить, но о нем дорогом слегка попозже.
А в общем-то, швартовка по-взрослому — это не что иное, как «маневр
подхода корабля (судна) к береговому причалу (пирсу) или к другому кораблю
(судну) в целях прикрепления к нему швартовами.»
Трактует нам об этом замечательном действе военно-морской словарь
прошлого века. Коротко и просто, как и все на флоте, кроме самой службы,
конечно.
174
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
И сразу понятно, насколько это все элементарно до жути. Просто подход
с целью простого «прикрепления», и баста. Цель ясна, участники очевидны,
а вот сам процесс и его последствия ну как-то не очень. Не зря нас учили этому в командных системам с младого курса в теории и на практике. Но учили
всех, а научились избранные.
Как и везде по жизни: учат говорить правильно, писать метко в горловину,
писать грамотно, а что на деле? В основном бормочут невнятно через «бля»,
«как бы» и «типа», пишут где ни попадя о том же, а уж гадят и вовсе всему
вопреки.
А так как, по всеобщему определению, Флот был, есть и будет плоть от
плоти народный, то и результаты обучения пресловутой швартовке были не
всегда успешными. Морей и рек у нас было много, тех самых кораблей (судов)
чуть меньше, и потому процесс того самого «прикрепления» был практически
бесконечным в реальном режиме времени, а значит, не без издержек. Даже
если каждый по разу в стенку носом, кормой или бортом бухнется, то по всему Флоту такой перестук…
Едануться со всей дури в стенку, пирс или кучку подводного булыжника
было делом обычным, как сбивание столбов и дорожных знаков теми же
авто в переулках ночного Питера. Ну, может быть, чуть пореже, чтоб не расстраивать бывалых марсофлотов. Да и в масштабах есть разница, ясно-понятно, и в терминологии.
Называлось это неблаговидное действо у военных моряков скромно
и красиво: «навигационное происшествие». А по аналогии с ДТП можно было
бы назвать ВКП — водно-корабельное пришествие. То есть шел боевой
корабль к родному причалу, но что-то ему помешало вовремя остановиться,
причал вдруг вырос во все стороны, а акватория водная, напротив, к всеобщему удивлению и сожалению, закончилась. И вот оно, это самое:
— Здрас-с-сте! Я тут к вам как-то не так зашел…
И все зажмурились, напряглись, за всякие выступы позацеплялись и ждут,
когда мимо них пронесет ларек военторга и на бак прекратят сыпаться с деревьев обалдевшие коты.
Были даже случаи выхода парохода на берег с одновременной отдачей
обоих якорей в самый кульминационный момент, с грохотом якорь-цепей под
топот разбегающейся швартовной команды и случайных прохожих.
Что было, то было — скрывать нечего. Сборники происшествий иногда
до дыр зачитывали — так неординарно и замысловато исполняли этот пресловутый процесс «прикрепления» отдельно взятые «оборотни в шевронах».
Черноморцы в силу своего извечного апломба по поводу традиций и славной истории отличались в этом деле в лучшую сторону. Наследники Ушакова
и Корнилова очень уж об этом конфузились и переживали. А может, у них
провинившихся сразу топили, чтоб позору меньше, или пользовали вместо
кранцев за любую вмятину-царапину на шаровой бочине.
ОБЫЧНОЕ ДЕЛО
175
Стеснялись они сильно народного гнева и осуждения. У них ведь где ни
швартуйся — везде курортный люд, гости города, да родственники с домочадцами. Хочешь не хочешь, а воздержишься от поездок на родном железе по
лежакам и просто расслабленным тушкам пред их восторженными взорами.
В более прохладных средах и суровых пейзажах Балтики и Севера было
несколько попроще, но с теми же последствиями, под такие же громкие
всхлипы и проклятия непосредственного начальства. И звезды сыпались
с погон, и подламывались ступеньки карьерных лестниц, и мутился разум от
ненароком содеянного.
Про упомянутую физику, погоду, магнитные бури, критические дни начальство в данном случае слышать не хотело. Ему, начальству, надо было непременно кого-то в жертву принести. А кто, кроме виноватого по определению
подчиненного, более всех подходит для шампура?
Командир, старпом, вахтенный офицер, механик для комплекта и еще пара-тройка участников, чтоб остальным было не так скучно слушать, терпеть
и переживать, чтоб было кому контуженных выносить, тронутых вязать да
звездочки с шевронами с пола в совок подмести.
Улавливаете, к чему клоню?
То есть после самого происшествия, суеты, воплей трансляции на разных
языках, грохота и скрежета все явления уходят в сторону, а на передний план
выходит удалой и весь собой гордый Человеческий Фактор. Время его пришло, час его пробил и момент настал.
Теперь-то модно говорить про упомянутый Фактор. Он, мол, виноват во
всем. А что это, а кто это конкретно — неизвестно.
Ведь до появления Фактора (а корень слова-то каков!) было все очень уж
незамысловато:
— Где эта сволочь Сидоров, что вовремя не…
— Это все мудаки из боцманской команды…
— Едальником на мостике меньше щелкать надо…
— А на юте у вас бардак-с несусветный. Одни членистоногие…
Только эмоции, зубной скрежет и плевки ядовитой слюной. Нет логики
и конкретики в вынесении справедливого вердикта.
И ведь совсем другое дело, когда Фактор присутствует в деле. Сразу
ясность и легкость во всем образуется, хотя, как обычно, не очень веселая.
Фактор этот, судя по сообщениям с мест совершения всяких нехороших
событий, несет с собой только гадости. Не знаю почему, но посудите сами.
Хряпнулся самолет, соскочил с путей поезд, сошлись в лобовом таране машины на трассе — все он, человеческий фактор.
Вы хоть раз слышали, чтоб он кого-то спас, от чего-то избавил, помог?
Нет? Ну вот так. И я не слышал. Отсюда и мысли мрачные.
У Фактора нет званий, возраста, образования и даже половой принадлежности. Есть у него набор стандартных человеческих частей тела, органов
176
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
разных и даже мозг. И в принципе каждый человек может им стать. Главное
условие — это наличие группы людей и ручки управления в ненадежных руках,
чтоб эту самую группу угробить или напугать до нужды во всем ее диапазоне.
Да… Везуха шоколадная да малина фартовая теперь служить на флоте
военном. Чуть что — вали все на Фактор, ни в чем себе не отказывая. Но про
зависть, пусть и белую, речи нет. Если настроить на прием свою собственную
машину времени, то Человеческий Фактор правил бал и играл первую скрипку в аналогичных ситуациях и в наше реликтовое время.
Где?
Да в том же Дивизионе под номером 17.
Был там такой яркий, словно старый червонец, пример, когда с фактора
все началось, да им же, причем без пыток святой инквизиции, тихо закончилось. Слабо верится?
Согласен. Но тем не менее историй с громким началом, но тихим концом
было более чем предостаточно. «Happy end»-ов хватало, как и справедливых
командиров, что знали про Фактор много раньше, но молчали, чтоб человеколюбцами не прослыть. А теперь за сроком давности и отсутствием самого
Дивизиона не поведать об этом было бы несправедливо и даже преступно.
Вот послушайте сюда, как гутарят в святом городе Одессе.
Приморск. Лето начала 80-х.
Легендарный ныне сторожевой корабль проекта 50, по-простому «полтинник», возвращается с моря к родному причалу. Спешит, не жалея узлов, на
запах берега. Даже скотина домашняя до родного дома нарезает с заливных
лугов, копыт не жалея, а уж корабль тем более.
Все: от сигнальщиков до трюмных, — ноздри раздувают и секут из палубы
голубую искру. Про атмосферу на «мосту» говорить не приходится вовсе. Там
просто ламбада, ча-ча-ча, лезгинка и прочие индейские танцы праздника
полнолуния.
Причин для неограниченного ликования масса: суббота прямо завтра,
лето все еще чудит и беснуется на приморских просторах, а главное, что
через какой-то месяц бежим в Кронштадт для постановки в док, что просто
комментировать не стоит.
Но…
В данном случае это не просто противительный союз, а способ реального
усиления всего далее происходящего.
Но, кроме всего прочего оглушительно радостного, ситуацию усугубляли
иные счастливые пустячки.
Корабль именовали «Россомахой». А зверь сей всегда отличался изощренным умом на всякие неприличные выходки, что не замедлило таинственным
образом передаться и всосаться во все отсеки и надстройки.
Командовал же этой шустрой зверушкой капитан 3 ранга Верещагин А.Г.,
псевдоним Глебыч, не запятнавший себя унылой и грустной жизнью.
ОБЫЧНОЕ ДЕЛО
177
Человек с энергетикой каучукового мячика, в душе которого на двухъярусной койке гармонично сожительствовали черт с ангелом. Причем последний
постоянно старался свалить на сторону, опасаясь за свою жизнь.
Верещагин обожал все, что с избытком, включая маневры корабля.
В этом ему неустанно помогал изобретатель инквизиторских приколов, по
совмещению главный электромеханический начальник Макс. И чтоб в маневрах корабельных не было какого подвоха, Макс до такой степени заточил
своих маневристов, что старушку «Россомаху» можно было порой спутать
с дымящим гоночным болидом.
О маневристах хочется особо пояснить для тех, кто СКР от трамвая не
отличает, но от этого не страдает, а просто хочет слыть просвещенным.
Несмотря на задорность и красоту слова, к стильным гонщикам Формулы-1
они никак не прислонялись. Отбирали в маневристы сразу мясных детин с хорошей мышечной массой, 52–54 размера, пятого роста, с отличным слухом
и отменной реакцией.
Для чего?
Да чтоб в жаре под 40–60 градусов он был способен четыре часа вахты
увлеченно и с бешеной скоростью крутить два стальных колеса в заданном
направлении. Колеса небольшие: переднего хода метр в диаметре, а заднего и вовсе сантиметров 60. Причем их, маневристов, двое и свои баранки
они порой должны крутить синхронно, что наши пловчихи с прищепками на
носу. Работа не для рэперов и панков, но смотреть на профи во время той
же швартовки — это просто зкстаз, похлеще мужского стриптиза портовых
грузчиков глазами девственниц-ветеранок.
Для пущего антуража все чарующее действо проходит на запредельном
пороге шума, когда всяк механизм гордится своими децибелами, и при нижнем уровне освещенности.
Наши механики всегда не дружили с тишиной. Где тишина и где устройства
и механизмы образца 50-х годов? А чего переживать: вставил в уши лампочки от фонарика — и полный покой в больничном морге.
Что нужно будет, мы услышим. Для этого на ГКП было полно дублирующих
средств: трубы переговорные, звонки разные, «матюгальники» дистанционные. Не сразу, но что-то когда-то по ним дойдет по поводу вперед-назад
и стоп обе машины.
Доходить это может очень долго, а то и вовсе не доходить. Все зависит от
протяженности коммуникативной цепочки, количества участников и их способностей адекватно реагировать на внешние раздражители. Все чисто конкретно по академику Павлову: неправильно среагировал на проблеск — жди
неприятностей, в лучшем случае будешь голодать, а в худшем — исключен из
эксперимента.
Так вот: цепочка пресловутая тем длиннее, чем пароход древнее, и все
дистанционное управление твердо стоит на слухе, реакции и правильной
дикции. Да-да, именно дикция и слух. Ведь фразу:
178
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
— Ют! Выньте мамкину титьку изо рта, перестаньте рожать в муках и давайте дистанцию до стенки как положено, е-едана мама!!!!!
Можно вполне истолковать как-то не так, с легкими заблуждениями, отклонениями, домыслами. И вследствие этого так ничего из-за щеки и не вытащить.
А что касается чего-то дистанционного или автоматического, не зависящего от человека, то с этим механический народ торопился расправиться сразу.
Это они удаляли сразу, как стоматолог лишние зубы. Они ее, эту автоматику,
отвергали, а она — их. Так и жили они сами по себе. Она с логикой не дружила
и вообще неверною была. Потому и относились к ней, как к результату случайной связи мировой науки и отечественного кораблестроения.
Центральным местом цепочки, ее главным нервным окончанием был,
есть и будет машинный телеграф* — устройство, находящееся на эволюционной кривой развития мореплавания между компасной стрелкой и первым
теплым корабельным клозетом.
Именно его исступленно дергали на мосту «Титаника», когда у вперед смотрящего не задалось со зрением и дикцией, но было, как говорят в Тбилиси,
«поздно пить Боржоми». Кстати, классический случай, известный теперь всем
и без наличия мореходных «корочек».
Или вот вам простейший пример в режиме on-line.
Действующие лица:
— Ответственный за выдачу дистанции до чего-либо этакого, с чем встречаться никому не хочется. Обычно это командиры баковой или ютовой команды, реже штурман, сигнальщик или метрист.
— Главный на «мосту». Командир или старпом. Иногда большой начальник,
ранее не наигравшийся в командира или старпома.
— Человек на ручках машинного телеграфа. Ранг, должность и поза определяются корабельным расписанием.
— Механик или его боевой заместитель. Отличается от начальника более
замасленным шевроном и бездонной тоской в очах.
— Маневристы №1 и №2 со своими безразмерными колесами.
— Неодушевленные корабельные гребные винты, именуемые пафосно
«движителями».
Такая вот не самая длинная в истории корабельных расписаний цепочка.
Все на сцене согласно действию и списку в программке.
И заметьте, что в указанной труппе одни видят все, но сделать ничего
не могут, другие видят частично и могут на что-то повлиять, а третьи ничего
не видят, но все в их мозолистых руках. И вот тем, последним, совсем даже
неинтересно: куда и зачем. У них, маневристов, окошек или ЖК-экрана нету.
* Устройство для передачи команд о скорости хода с ходового мостика на пост
управления двигателями.
ОБЫЧНОЕ ДЕЛО
179
Вот и на рвущейся к родной стенке «Россомахе» все без исключительных
отличий, то есть один к одному. Только все роли имеют совершенно конкретных исполнителей. Каждый отмаркирован званием, должностью, фамилией
и бременем обязательств при швартовке. И все ровно, без суеты и кичливых
понтов. Все как обычно.
Осталось только позвонить, чтоб быстрее открывали, чтоб стремглав влететь «в распахнутые двери».
Но сегодня решили по какой-то забытой напрочь впоследствии причине
позвонить и влететь особо отвязно. Как говаривал Глебыч, «всех замочить».
Не в сортире, понятно. Эта «фишка» пришла попозднее. А в смысле ошвартоваться на полном ходу и окатить морской водицей всех участников группы
встречи на причале.
Для этого нехитрого чудачества нужен всего лишь один пароход, высвистанный с моря, неуравновешенное лицо на мостике и упомянутая не один
уже раз цепочка участников с чисто конкретными лицами.
Дистанцию до стенки (был пресловутым парктроником) мерил прищуренным глазом минер Боря Копцев.
Командира БЧ-5 Макса не было. Он убыл в центр для согласования вопросов постановки в док. Ну и его зам с трудной фамилией Иванов, понятно,
верховодил в ПЭЖе.
Фамилий маневристов в корабельной летописи не осталось, а потому их
можно обозначить как угодно: «иксом» и «игреком», Чипом и Дейлом, Чапаевым и Петькой…
О главном на «мосту» мы уже сказали.
А вот кто оказался на машинном телеграфе в тот судный день? Угадайте
с пары раз!
Точно! Зам Бондарчук! Причем как раз тот самый, что патроны ел и любил поговорку про прелести комиссарского тела*. Он два дня как вернулся
из отпуска, который в силу специфики тяжкого ремесла всегда проводил
летом.
Каким лукавым ветром его туда надуло?
Занесла та самая нелегкая, что покоя ему никак по жизни не давала,
а именно стойкое желание чем-нибудь поуправлять после изнурительного
отдыха. И вот вместо того, чтобы по отсекам партийно-политическую работу
творить, он у тумбы телеграфа намертво примерз как бы случайно.
Глебычу бы следовало опасность учуять, но, как я говорил ранее, был
кураж. А кто на ручках вместо мичманка-комсомольца — было как-то совершенно «пофигу».
А зря. Ему бы еще загодя, пока крутились на внешней акватории да нацеливались задницей на стенку, обратить пристальное внимание на замовские
телодвижения во время двиганья рукояток.
* Рассказ «Патроны». Сборник «Дивизион № 17».
180
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Дорвавшись до главного аппарата назначения хода, тот впал в состояние
детского ликования, этакого боевого экстаза. Дать этому состоянию точное
определение можно было только архимедовским: «Дайте мне точку опоры,
и я переверну весь мир». Вот только с той самой точкой был какой-то непорядок, а точнее — с координацией замулиных движений.
Когда раздавалась бравая команда по поводу режима работы правой
или левой машины, он поначалу почему-то приседал на полусогнутых нижних
конечностях, словно «пацак» перед «читланином», какое-то время замирал
в этой кенгурячьей позе и лишь потом двигал рукоятки как приказано.
Спрямление ходулей происходило одновременно с докладом о содеянном.
Эти полуприседы Глебыч роковым образом не заметил, потому как метался с правого крыла мостика на левый и обратно, выцеливая пароходным корпусом узкую щель между чужими бортами. А надо бы, потому как прискоки
эти тырили драгоценное время перерождения командирского святого слова
в реальные корабельные телодвижения.
Но кроме странности позы в действиях Бондарчука присутствовала некоторая «тормознутость», как вполне оправданное следствие вчерашнего
представления по возвращении из иной жизни. А «тормозить», в смысле затягивать процесс, приветствуется только в сексуальных игрищах. Сегодня же
был кураж, драйв, стойкое желание пощупать себя за самое нутро, и вялость
чьего-то мозга во все это явно не вписывалась.
А тем временем действо чудное вступило в заключительную фазу. Отдали правый якорь и начали пятиться к месту швартовки. Сначала неспешно,
а потом:
— Обе средний назад!
— Есть обе средний назад!
Зам приседает, жмет стопора на рукоятках. Щелк! Ставит их на «Cредний».
— Обе работают средний назад!
Маневристы вж-ж-ж-жик, — шуруют свои колеса, как Папа велел.
Полтинник начинает разгон, якорь-цепь в клюзе частит «тр-р-р-р».
С юта спокойно минер чалдонит:
— До стенки 90… 80…
— Обе полный назад!
— Есть обе полный назад!
Снова присед, стопора, рукоятки на «Полном».
— Обе работают полный назад!
Маневристы вж-ж-ж-жик… Якорь-цепь «тр-р-р-р» уже пулеметом.
Минер с некоторым волнением в голосе:
— До стенки 70… 60… 50… 45…
Глебыч застыл статуем, глаза в точку, губы в стрелочку, момент ловит, чтоб
кульминацию, значит, не пропустить…
Все! Вот оно!
— Обе вперед полный!
ОБЫЧНОЕ ДЕЛО
181
И вот тут пароход должен забурлить винтами, затрястись в негодовании
и за несколько метров от стенки встать как вкопанный, стрельнуть бросательными концами на нее и…
И бурные аплодисменты со всех сторон!
Но не тут-то было!
Зам после ритуального приседа не может перевести рукоятки телеграфа
из крайнего заднего в крайнее переднее положение. То ли клешни ослабли,
то ли увидел на горизонте родительскую хатку, но рукоятки остались на прежнем месте, потому как стопора их не пустили.
С юта уже как последние секунды пребывания на этом свете:
— До стенки 25… 20… 15…
Зам хренеет лицом, белеет кистями, усиливает хват и на выдохе кидаеттаки обе до упора вперед!
Его молодецкий доклад сталкивается в звенящем воздухе с кошмарным
набором слов и звуков от Глебыча и тонет в истошном с юта:
— …10… 5… Стенка-а-а-а!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
....................................................................
Удар был такой силы, что счет прикушенным языкам сразу пошел на десятки, а бак и ют моментально превратились в боулинг.
Это был даже не удар, а какое-то большое физическое явление вроде диффузии, то есть проникновение молекул одного вещества в другое. Помните?
Так вот, в результате проникновения корабельной кормы в стенку получилось нечто весьма интересное. Просто цветной муляж огромных размеров
для студентов-медиков «Геморрой. Пик воспаления».
Завершающим аккордом стала глубинная бомба, сорванная со стопоров
и вылетевшая через разинутый вдруг правый лацпорт. Она ударилась о стенку и покатилась, подпрыгивая. Все вокруг застыло в ожидании неслабого
взрыва центнера на полтора в тротиловом эквиваленте.
Взрыв был бы очень кстати. Лучше бы она не прыгала, а рванула. Нет кормы и нет вопросов. Но бомба прыгала и катилась, а вместе с ней катились
и прыгали одни и те же мысли: послезавтра приезжает высокая комиссия из
Питера, а тут пароход с полностью разбитой жопой. Вот уж им будет интересно! Вот уж позабавятся и поглумятся!
Описанный как-то ранее извечный русский вопрос ЧТО ДЕЛАТЬ? закрыл
два других из флотской троицы, потому как ответы на: ЗА ЧТО? и ЧТО БУДЕТ?
были сразу всем известны.
От варианта «затопить к такой-то маме» отказались сразу — корабли-то
были все считаны. Не то, что в ловких 90-х, когда целые авианосцы растворялись в Бермудском треугольнике столичных «паханов» от власти и флота.
Посему все головы дивизионного люда в званиях и без оных, синхронно,
словно подсолнухи за ясным солнышком, развернулись в сторону ПМ.
Нет, хоровой тяги к суициду через самострел с помощью одного большого пистолета имени Макарова не случилось. Под столь известной аббре-
182
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
виатурой не стволы-волыны укрывались, а некая плавучая конструкция,
которую в обычные дни старались обойти стороной, а вот сегодня именно
на ней затаился тот единственный шанс, который мог дать такой ответ
на первый вопрос, что другие оба-два можно было бы сразу списать за
ненадобностью.
Плавмастерская.
Пэ-э-м-ка*.
Гениальное изобретение флотских инженеров еще в стародавние времена зарождения парового флота. Своего рода волшебный чемодан сантехника, в котором, если правильно поставить вопрос, есть все нужное, чтоб не
утонуть в трудную минуту. Только чемодан немного большой, плавучий и внутри на разных диковинных станках и приспособлениях военно-морские пролетарии срочной службы под руководством своих начальников что-то точат,
куют и пилят во благо всеобщей технической готовности.
Пролетарии эти — ребятки непростые, на ударников-краснознаменцев
не тянут, заступать с песней на трудовую вахту не очень хотят. А вот зайтись
в пролетарском буйстве после впрыска в нутро — это запросто, и потом:
«выше знамя классовой борьбы».
Серп и молот подходил им как нельзя кстати, хотя жатвой колосовых они
не занимались ни в прямом, ни в переносном смысле. Просто командовать
этой бригадой молотобойцев было, что называется, как серпом по этим
самым, правому и левому одновременно. И кто прошел кривой этап командования «пээмкой», мог накалывать где угодно и любых размеров портрет
любого вождя мирового пролетариата, а то и всех сразу.
Сегодня в качестве командира срок отбывал Серега Мезенцев, в недавнем мирном прошлом совершенно ручной и домашний студент Военмеха. Но
со студентами ВМФ поступал всегда одинаково безжалостно: топил, простите, в говне и рвотной массе военной службы, и дело с концом. А уж кто там
вылезет из дырки отборочного нужника, а кто там во всем и останется, мало
кого встряхивало — студентов у нас на все хватало: от сбора корнеплодов до
развития фарцовочного движения.
Те, кто все-таки, воняя поначалу, вылезал, менялись просто на глазах.
Джекил и Хайд, вампиры, ведьмы и прочие злобные оборотни очень подходили для понимания случившихся в них перемен. Это были совсем другие люди,
для которых все нравственные устои человеческих отношений остались там,
откуда им удалось выбраться.
Разбуженный бешеным ударом, Серега выпал на верхнюю палубу. Уже
без дрожи и волнения загнул матерный интеграл, присвистнул и… тут же стал
* Судно обеспечения, предназначенное для ремонта кораблей (судов)… в районах, удаленных от основных пунктов базирования. П.м. имеют необходимое оборудование… и укомплектованы квалифицированным (!?) личным составом. Это все тот же
Военно-морской словарь 1990 г.в.
ОБЫЧНОЕ ДЕЛО
183
считать нормочасы и расход металла. После того как пальцы на руках закончились, он сделал вывод:
— Не-а. Шила на всем Дивизионе не наберут.
Позагибал пальцы в ином порядке, заморщил лоб, еще раз окинул развороченный корабельный анус и изменил излишне категоричный вердикт:
— Ну, если в рассрочку, то…
После чего вернулся в свой кабинет, настроил лицо на деловой режим
и стал готовиться к визиту главных дивизионных аксакалов.
А те и не заставили себя долго ждать, нахлынули толпой во главе с комдивом Яковом. Лишними были каждый второй, но всем хотелось узнать: во что
обойдется «обычное дело» на этот раз, да еще с адмиральским визитом на
ближайшей перспективе.
Не так уж давно был случай тоже не из простых.
Бежал на рысях РКА-141 Жоры Лукьянова в Кронштадт для чего-то. Торопился цивилизации хлебануть по полной и в рекордно короткий срок. Уже
шеи намыли и носки вывернули на свежую сторону, ан не вышла встреча.
То ли решили по околице фарватера не ходить, а огородами срезать, то ли
чего-то переглючило-переклинило, но в камни подводные влетели, хода не
сбавляя и очень решительно. На полное «Ура-а!».
А когда стали морды от палубы отлеплять и по способности приходить
в вертикаль, то тоже не сразу поверили, что теперь у них напрочь отсутствует
нос, а точнее — носовая часть по самое некуда. И все сразу дико загоревали,
правда, каждый о своем.
Матросы о накрывшемся медным тазом увольнении со всеми двумя удовольствиями. Боцман об исчезнувшем форпике, где сокровищ было разных
немерено, и еще кое-что, о чем даже командир не знал. О чем думал сам командир Жора, лучше и не догадываться. Сегодняшняя «чернуха» из газетной
«желтухи» по сравнению с этим просто колыбельная на ночь.
А уж стыда нахлебались до того, что уши плавились и, капая, прожигали
стальную палубу. Мимо-то нет-нет, да и пароход гражданский пронесет. То
наш отечественный, а то и вовсе заграничный.
А ведь там живые люди! Им ведь тоже все интересно. А тут под бортом
такое диво! Сидят понурые военные верхом на корабле совершенно невиданной конструкции, неподвижном, словно памятник, и даже убежать не пытаются. Головы потупили, будто натворили чего. А вокруг атмосфера таинства
и природных катаклизмов.
Но закончилось-то все благополучно. По классической формуле флотского братства, круговой поруки и доброго раздолбайства.
Сдернули с камней. По-тихому отбуксировали в Кронштадт. Разослали
гонцов по заводам с незатейливым вопросом:
— У вас совсем случайно носа от проекта 205 нет?
И где-то получили положительный ответ, потому как заводов в ту пору
было немало, и все работали. Старый нос отрезали, новый приварили и побе-
184
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
жали дальше крепить обороноспособность по максимуму. В те времена это
было проще, чем свой хобот подправить у хирурга-пластика.
Вот так.
Но эти воспоминания хоть и грели душу, четкого совета, что делать сегодня, не давали. А посему все сразу решили коллективно задуматься. Но когда
число думающих военных превышает двух, обстановка становится просто
невыносимой. Думать молча, хоть и сообща, нас никто не учил. Вот Серега
и не стал всю эту жуть слушать, а рванул на визуальный осмотр. А по мере
полного расходования мыслей за ним потянулись и все остальные на место
происшествия.
Бомбу уже обратно занесли. Веревками привязались. Разогнали особо
любопытных. Спустили шлюпку для осмотра мест, особо подвергнутых сплющиванию. И все так деловито, будто ничего и не происходило. Будто не они
полчаса назад с распахнутыми настежь очами и раззявленными оралами
гранит стенки буравили. Будто у них это явление записано в недельном распорядке и плане БП: по четным дням кормой хряпаться, а по нечетным носом
буцкаться. Выходные и праздничные дни не в счет.
Осмотр показал, что хоть целился Глебыч точно, но, так сказать, правая
ягодица пострадала больше левой, а это уже несколько снижало градус тоски и печали. Во-первых, меньше работы, а во-вторых, было куда прислонить
сходню.
Выбор был невелик. Полтинник не Жоркин катер, и новую задницу за
сутки отыскать, а тем более притащить на место невозможно. Потому-то этот
вариант прошел как не самая веселая шутка. А вот «парикмахерский» подход
пришелся по душе всем: выпуклости отрезать, впуклости прикрыть, а потом
все яростно и толсто закрасить.
Сказано — сделано. Уже через час в районе Россомахиной кормы все
искрило, плевалось сваркой и грохало металлом. Металлом не металлом,
а скорее фольгой, потому как настоящая толщина металла 15–20 мм, к тому
же специальной закваски по бронированию*. А шить начали чем было, да
ведь что на коленке под формы красивые можно согнуть?
Металл самой отстойной марки СТ3 и толщиной в 1 мм подошел очень
кстати. Другого, кстати, все равно не было, а красоту надо было наводить без
дураков — адмирал начинал служить на полтинниках, принимал и обкатывал
головные, а значит, знал в родном силуэте каждую морщину в самом дальнем
закоулке корабельной промежности.
Работать, как ни странно, в те времена умели. А для того чтоб скрыть
что-то в целях упомянутого флотского братства, то вовсе не покладая рук.
К утру «Россомаха» колыхалась у стенки просто свадебной красавицей. Если
смотреть со стенки аккурат в самое женское сокровенное, то просто группа
* Высокопрочная низколегированная сталь марки СХЛ-4 и броневая марки
48 ПМ.
ОБЫЧНОЕ ДЕЛО
185
«Виа Гра» во всех составах одновременно, когда они к зрителю самым что ни
на есть талантливым.
Трюмные потом судачили о какой-то мелодии в ее потаенных местах.
А ведь и правдой может быть. К тому времени от момента спуска на воду
стукнуло ей 28 годков, что для флота его Величества СССР было на пределе.
Даже если взять щадящий коэффициент 1/2 к возрасту человечьему, то до
пенсии всего четыре календаря. А если тебе в этом возрасте после «мордой
об асфальт» на утреннем гололеде новую харю наведут за казенный счет, не
только запоешь, чего не знаешь, но и спляшешь, чего не умеешь. Спросите
у сегодняшних звездарей и звездулек. За такую халяву они и не то сделают.
А вы про песню души измученного железа.
Алексеевский прибыл, хоть часы сверяй. Задорно-унылая свита семенила
сзади, вяло приглядывая объекты для расправы за возможное поощрение.
Над Дивизионом висела такая тишина, что приморские селяне стали на
подсознательном уровне стягиваться ближе, предполагая, что после такой
тишины должен заговорить Левитан, ну на крайний случай будут передавать
«Лебединое озеро».
Причиной рухнувшей на повседневный дивизионный беспредел тишины
была вещь (для не какавших в качку) мутная и недостижимая.
Адмирал увидел, что сходня установлена с ЛЕВОГО БОРТА!
Я не стану вас окунать в священные тонкости настоящих законов морской
практики и таинств красоты корабельной службы, но увиденное плюнуло
в самое яблочко настоящей адмиральской души, воспитанной на устоях крейсерской службы.
Заходить на борт своих любимцев с левого борта он никак не привык. Но
настоящий адмирал не станет развязно скандалить на стенке с видом сильно оскорбленного. Потому, взойдя на ют и приняв доклад Глебыча о том, что
Бобик жив и дела мирового империализма хуже некуда, он решил провести
свой тест старого марсофлота, а для этого, поотстав слегка, спросил вахтенного на юте старшину 2 статьи Симоняка:
— А чего сходня-то с левого борта?
?????????????????
Пел и не устаю петь хвалебные песни находчивым пацанам по третьему
году службы (молодых просто на эту вахту не ставили)!
Мои коллеги с «вышкой» за пазухой и дипломом цвета пролитой над ним
же крови, запросили бы время на ответ, но наш паренек дипломами не был
отягощен, а потому ответил просто:
— Чтоб товарищам офицерам было ближе от КПП, товарищ адмирал!
Алексеевский оглядел бравого старшину. Понял, что дурят, но не подал
виду и шагнул по кратчайшей диагонали на правый борт, а на то рассчитано
не было.
Шагать по палубе в любом ее и твоем состоянии — дело родное после
тридцати-то годков, но чтоб она под тобой не качалась, а прогибалась…??
186
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Но и тут наш пострел-вахтенный поспел. Зацепил крендельком адмиральскую ручку и:
— Разрешите, товарищ адмирал… Палуба скользкая. Только с морей.
Ну, тот на давление повышенное все и списал. Доктор потом сидел огорченно-пьяный и все не мог понять, за какое-такое давление его «оттрахали».
Но принял еще сверху и списал все на стариковские капризы.
И ведь все состоялось!
Не просто срослось-заклеилось, а просто в ритме и экстазе самбы!
Таких счастливых адмиралов не видели ни до, ни после.
А потом через две недели был плановый завод. Все сделали по высшему
разряду. Только работяги дивились Серегиному ремесленному мастерству
и тому, что донесли свои накладные прелести до заводского причала.
Вот так и в жизни. Не все красивое бывает настоящим. Но со временем
все меняется. Надо только потерпеть и не подавать виду.
Октябрь 2008 г.
НЕ МОГУ УПРАВЛЯТЬСЯ…
…Не бросай одного его.
Пусть он в связке с тобой одной…
В.С. Высоцкий
Есть такой сигнал в сборнике БЭС*. Не самый оптимистичный по своему смыслу, но тоже нужный, как и все, что имеет малейшее отношение
к ВМФ.
На Флоте вообще ничего ненужного не бывает. Я это знаю по себе. Попробуй только вынести что-либо из закромов корабельных на стенку в период
проведения там сварных или покрасочных работ.
На час, на минуту!
Искать б-е-с-п-о-л-е-з-н-о!
Вахтенный на юте будет надувать глазные яблоки и напирать на полтергейст. И клептоманы здесь вовсе ни при чем. Не для себя, а для родного
парохода стянут. Правда, другого, на котором всегда все нужней. А ты потом
ждешь момента: когда это же самое у них назад затырить. Вот так.
Так же и с сигналами — лишних нет.
Все в сборнике было по теме и возможным искривлениям обстановки.
А главное, с тех самых незапамятных времен, когда только через флаги
и можно было понять: чего там, в дыму баталии, творится.
* Боевые эволюционные сигналы. Любимая книга корабельного офицера перед
сном.
НЕ МОГУ УПРАВЛЯТЬСЯ…
187
Это сейчас дай волю новоиспеченным флотоводцам, так они такого от
себя напридумывают! Введут новые сигналы, типа:
— Пиндец. Приехали.
— Стрелять нечем. Приглашаю на абордаж.
— Челноков вожу по четным, экскурсии по нечетным.
— Курс доллара ведет к опасности.
Или вовсе флаг на гюйсшток: «Последний корабль на флоте».
Да уж…
Когда-то мы даже в такую игру играли: один придумывает ситуацию, а другой должен подобрать соответствующий боевой эволюционный сигнал из
сборника.
Например:
— Шел штурман домой, но вдруг случайно встретил старую знакомую,
которая сообщила, что совершенно одна до самой пятницы.
— «Люди» до половины!
Что значит: готов повернуть налево.
А однажды что-то похожее на подобную игру, но уже по-взрослому произошло летом 81-го в месте постоянной дислокации Дивизиона № 17 городевесельчаке Приморске.
Дивизионным пушкарем дослуживал у нас человек-предание капитан
3 ранга Корк Эрнст Густавович*. Именно «дослуживал», потому как все свое
прошлое в клубах порохового дыма он провел на Северном флоте, в самом
экзотическом его месте с названием Лиинахамари.
Весь срок. С новорожденных лейтенантов.
А это дорогого стоит, как любят нынче говорить.
Для него это стоило карьеры, семьи, здоровья и веры в трезвый образ
жизни как вообще существующий.
Но все уж «под корень» уйти в никуда не может, поэтому в НЗ остались: не
пропитый профессионализм, порядочность и детское доверие к окружающим.
К нам в Дивизион его занесло никому не понятными кадровыми ветрами
с целью «чуть-чуть дослужить». И все, начиная с комдива, знали, что более
временного человека, чем «Д-2», у нас нет.
Прежде чем перейти к самой истории, просто обязан пару абзацев посвятить этой незаурядной личности, однозначно оставившей свой следок в большой истории ВМФ СССР, особенно в разделе под грифом: «Для служебного
пользования».
Внешне он чем-то походил на флибустьера-ветерана: невысокий, седой
(но не лысый), с лицом-картой непросто прожитых лет. К тому же он прихрамывал, но пользовался тростью, а не костылем, про которую забывал под
хорошим градусом.
* Рассказ «По своим». Сборник «Дивизион №17».
188
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Крепкой фигурой он и вовсе напоминал истерзанный стальными буксирными тросами битенг*. И такой же спокойный и немногословный.
У Корка даже ракушки на заднице имели на задницах свои ракушки.
Глядя на него, я отчего-то сразу вспоминал классику:
— Я служил канониром у Флинта…
Службой он давно не тяготился. Она началась давно и так обросла северными коэффициентами, что подсчет льготных лет выслуги занимал у дивизионного финансиста целый рабочий день с привлечением всего наличного
арсенала: от калькулятора и гремучих счет до пальцев на конечностях и действий в столбик.
Эрнст с молчаливым обожанием встречал рассветы и радовался закатам,
каждый из которых зачеркивал еще один бесполезный день до грядущей
пенсии.
Это ведь только молодые и сопливые, с двумя звездами на погоне (даже
не заурядный коньяк за 8 р. 12 коп.) представляют ее, долгожданную пенсию, согбенной старухой с дурными манерами, разрушенным зубным рядом
и бейджиком на отвисшей груди: «Ну вот и все».
А тот, для которого она не на горизонте, а на расстоянии, можно сказать,
пистолетного выстрела, точно знает, как она выглядит. Для него это тетка
в самом соку, ядреная, всезнающая и, конечно, добрая, так как раздает пенсионные книжки со стартовым капиталом в последнюю треть жизни. Она не молода, но это компенсирует опытом, надежностью и готовностью на все. После
первой она не закусывает и пляшет до полного изнеможения под «семь сорок».
Как любой порядочный человек и офицер, долгов Корк старался не иметь.
По поводу же воинского долга он справедливо считал, что все положенное,
и даже больше, он Отчизне отдал и потому положил на службу всю имеющуюся у него половую атрибутику.
Оживал он только на стрельбах, считая их единственным возможным хобби настоящего мужчины, да на рыбалке, которую мог результативно провести
где угодно.
Так и было, когда мы пришли в Балтийск на «зимовку». Пока мы елозили
в третьем бассейне Минной гавани, привязывались и врастали в обстановку,
он смастерил из чего-то подручного рыболовную снасть и выловил «на раздва-три» несколько сигов.
Квантор даже не нашел в себе силы «вставить пистон» подчиненному
аксакалу, настолько был ошарашен мастерством и результатом.
Правда, рыбалкой ошеломляющие результаты и кончались. Скучно служить он уже не умел, а рутина повседневности его давно не касалась.
Душа Густавовича требовала как минимум Трафальгарскую битву, а по
максимуму улетала мыслями в непостижимую посторонними бесконечность
* Самый одинокий чугунный кнехт. Сборник «Дивизион №17».
НЕ МОГУ УПРАВЛЯТЬСЯ…
189
по нарезам его мозговых извилин. Могу предположить, что это было чем-то
вроде порванного в мелкий бисер им лично авианосца «Нимитц» из АК-630
с визирной колонки.
Но иногда и он был способен удивить. Мощно и приятно.
Единственная зимовка в Балтийске с его участием подходила к концу.
Кто-то куда-то здорово отстрелялся, и Папа Яков дал «добро» на разгул без
границ, но до подъема Флага.
Мы с Лехой Бухтияровым просочились в «Золотой Якорь» тайными тропами старых Лехиных знакомств и тут же сорвали джекпот в виде двух секретчиц из полка противолодочной авиации.
Но что-то вдруг не заладилось в общении: языки колом, от собственных
шуток удавиться хочется и все врастопырку.
Время идет, водка кончается, а взаимности как не было, так и нет.
Тут откуда ни возьмись Корк из облака табачного дыма образовался. Вид
повседневно-боевой: китель музейной свежести, пилотка, дырчатые тапки
и неизменная палка. Торжественным было только желание красиво выпить
из фужера тонкого стекла.
Образовался — и прямиком за наш туповатый столик.
Поздоровался, присел на шустро добытый стул. Выпил предложенную
рюмочку, задымил беломориной, оценивая непроходимый бурелом нашего
искрящегося общения.
Выпил вторую, вкрутил папиросу в пепельницу:
— Прошу прощения у дам. Отойду на минутку. Не прощаюсь…
Мы с Бухом ничего не поняли. Неловко пожали плечами, мол, такой вот
у нас дедок есть знакомый, Крайним Севером подмороженный. Но мы-то
сами не такие! Мы, обычно шустрые, обаятельные каламбурщики и парни
хоть куда! Мы…
И тут за нашими спинами раздалось:
— А вот и я! Надеюсь, я не заставил вас долго ждать!
Нас с Лехой словно одним большим веслом огрели по загривкам. А у теток
из разинутых ртов начал выпадать салат «Столичный».
Чудной Эрнст вернулся!
Но лучше бы мы не оборачивались — сберегли бы пару тысяч нервных
клеток от распада чуть подольше.
Это был вылитый офицер Флота Ее Величества, а может, Его Величества,
где под «Его» подразумевается он сам.
Наутюженная тужурка, эмалированный воротничок рубашки, большой
узел галстука, хрустящие манжеты с запонками…
На туфли смотреть не хотелось. Хотелось холодного пива, и много.
Но пиво, по убеждению новоявленного коллеги, нашему столу было вульгарно чуждым. На скатерть была выставлена шампанская пара и большая
светлая надежда на оглушительный успех незадавшегося было вечера.
190
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Так и случилось.
Капитан 3 ранга Корк Э.Г. поражал живой галантностью, искрил шутками,
браво топырил локоть в танце, тостировал и комплиментировал безмерно.
О хромоте и трости не было даже речи.
Все изменилось, словно в поселковый дом для детей-сирот с неправильным развитием вломился цирк Никулина вместе с театром музкомедии.
Через час за нашим столом народ уже не помещался, причем это были
сплошные старые знакомые и дальние родственники.
Ночевали мы с Бухтияровым понятно где. Никогда не думал, что работницы секретной части так глубоко знают секреты интимной жизни.
А поутру мы встретили того же небритого, помятого и еле терпящего жизнь
Густавовича под перестук трости. Праздник кончился. Продолжились тоскливые будни обратного отсчета до пенсии.
В апреле мы вернулись в Приморск.
Радостно! До Питера всего пять часов хода на перекладных!
Только старине Эрнсту это без разницы.
Быть главным пушкарем в нашей деревне ему было еще более скучно,
нежели в балтийском походе. Не тот, видимо, был размерчик. Удовлетворить
его амбиции могли только масштабы всего Флота или должность военрука
в сельской школе. Середина не интересовала.
В томительном ожидании финишной отмашки он продолжал совершенствовать рыболовецкое мастерство и исполнять обязанности застольного
аксакала на любой пьянке с числом участников более одного.
Если же не клевало и никто не наливал, то он убывал в город на переговорный пункт, чтоб напомнить о своем существовании родственникам
и знакомым, да и просто прогуляться. Этой привилегией он пользовался исключительно по вышеуказанным причинам.
Поход на почту или «позвонить» был единственно возможной причиной,
по которой можно было выскользнуть за дивизионный периметр в служебное время, а то и вовсе в день БП*. Сотовой связи не было, а не отпускать
подчиненных на переговоры с «большой землей» было негуманно, даже по
военным меркам. Но это с одной стороны.
С другой, тот же Яков точно знал, что если на почту отпрашивается дуэт,
трио или вовсе квартет, то на горизонте маячит огромный «предпосылок»
к грубому проступку, и в этом можно было не сомневаться.
Я как человек, не сильно запятнанный уголовщиной и не обклеенный
до макушки выговорами «с занесением» и без, мог себе позволить иногда
явиться за высокочтимым разрешением позвонить по междугороднему. А получив таковое, притащить братьям по оружию пивка или чего «посурьезней»,
в зависимости от накаленности обстановки в мире и финансовой ситуации
в коллективе.
* Что такое День БП и ПП — в рассказе «Пара пива». Сборник «Дивизион № 17».
НЕ МОГУ УПРАВЛЯТЬСЯ…
191
Тот самый день был тоскливо будничным и весь истыкан штыками боевой
подготовки. Но мне было ОЧЕНЬ НАДО, и комдив, прочитав короткую лекцию
на матерном иврите про то, что кому много дается, с того еще больше спрашивается, отпустил туда-обратно. Особо его обнадеживало отсутствие в моих
руках уже воспетого не раз кожаного баула, в котором можно было спрятать
что угодно, вплоть до ЧП дивизионного масштаба.
А зря. Портфель томился в ожидании у дежурного по КПП, заранее занесенный туда пронырливым Частиковым.
И вот я вне границ Дивизиона.
Перспективы разговоров с друзьями бодрят, особенно когда с другого
конца провода прилетают новые анекдоты, истории, хохмы из забубенной
гражданской жизни.
Воздух Приморска почти по-деревенски чист — зелень садов и огородов
не нарушить выхлопом редкого залетного двигателя внутреннего сгорания.
Лошади, коровы, козы и всякая домашняя птица, если ее всю выгнать на центральный приморский тракт, просто затоптали бы и закопали в навозе весь
наличный общественный транспорт городка.
Вот оттого и дышится хорошо! Даже долетавшие порой из сараев запахи
съеденной и прошедшей полный цикл переработки травы и домашнего аммиака тому не помеха.
Путь на переговорный пункт хоть и долог, но прост до икоты: слева пресловутый залив Квантор-Лахти, а все, что находится между ним и частными
кривыми заборами, называется Набережной Гагарина.
Приморчанам не были чужды как мания величия, так и безграничные фантазии на космические темы. Скорей всего, им хотелось, чтоб вся империалистическая разведка точно знала, где находится номерной завод ракетных
двигателей.
Набережная состоит из прибрежных кустов, асфальта проезжей части,
канавы и пешеходной дорожки разного покрытия и без него. И вот по нейто я и шагаю с присвистом, помахивая еще пустым портфелем. Понятно, что
загружать его, а потом тащить на почту смысла нет. Сначала радость телефонного общения, а уж затем общественные нагрузки.
Но не знал я еще, какую реальную нагрузку приготовило мне провидение.
Переговорный пункт в Приморске своего рода центр цивилизации: чистенько, просторно, тихо. Еще и безлюдно. С кем разговаривать аборигену,
да еще за деньги, если все свои дома по лавкам, включая лающих и мяукающих? Это командированные да придурошные флотские, коим живую деньгу
девать некуда, пусть в трубку часами блажат.
Спросил про последнего в кабину автомата, прикинул бюджет времени.
Сижу. Жду. Передо мной несколько отдыхающих.
Довольно просторный зал был, видимо, рассчитан архитектором на случай, если все жители Приморска вдруг рванут звонить, потрясенные каким-то
192
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
неординарным событием, типа возвращения бывших домовладельцев-финнов за квартплатой.
Расслабился и по заложенной еще в Системе привычке перевел внутренний переключатель в положение: «Дрёма обычная»*.
Но отгородиться от реальности надолго не удалось — рыча мощной пружиной, распахнулась околоченная рейкой гулкая дверь, и на пороге возникла
фигура командора Корка.
Не могу ручаться за присутствующих, но лично я понял сразу: ветеран не
тратил времени понапрасну и свою норму оставил далеко позади. Видимо,
его «Юстас» не вышел на сеанс связи в установленное «центром» время, что
нанесло Эрнсту психологический удар в пару килотонн по всем нервным
окончаниям сразу. Вся внутренняя система рухнула в одночасье и требовала
немедленного вспрыска энергии.
Что он выбрал из небольшого реестра местных питейных заведений,
с какого начал, значения не имело. Судя по изломанности контура, расшиперенного в проеме, и вызывающе выставленной трости, успел прокостылять
их все оба**, да еще и в «Волну» занырнул.
Он обвел тяжелым, литра на полтора, взглядом открывшееся вдруг пространство. Попытка сосчитать присутствующих провалилась, тогда он перешел к опознанию.
Я был опознан раза с третьего.
Так и не покидая дверного проема, Эрнст приветствовал меня жестом
генсека, ткнул в себя пальцем, потом в меня и кивнул. Я понял, что перестал
быть крайним, и конец очереди прикрыт его героическим телом.
Потом еще, слегка поболтавшись на входе, он с помощью указательного
и среднего пальцев изобразил идущего человечка, типа:
— Я пока пройдусь, пожалуй…
Понятно. Отчего ж не пройтись, когда лето, природа и весь мозг плавает
в градусах?
Сижу дальше, слушаю, как матерится мужик в кабинке.
А кроет он автомат за его непомерный аппетит, из-за которого и говорить
некогда, надо все время монеты в дырку запихивать. Слушаю мужика и размышляю: а что старина Эрнст тут делает? Ведь все, кроме комдива, знают, что
его походы на переговорный пункт — чистой воды фикция. На самом деле
он просто бродит по нашему большому селу с одной целью: подольше побыть
«за забором». Так ему уже все военное выело печень и задолбило мозг! А если
еще закачать в себя череповецкой водочки да «полирнуть» пивной кружкой
* На шкале существовали также: лёгкий сон, сон гнетущий, сон мертвецкий,
полный обруб.
** В Приморске было два священных места, где отпускали в розлив: «Морг» и
«Мыльный пузырь».
НЕ МОГУ УПРАВЛЯТЬСЯ…
193
«Агдама», что в Приморск завозят в молочных бидонах, то все становится как
бы и ничего. Уже начинает натурально веять гражданской жизнью именно
в том виде, как он себе ее и представлял.
По моим размышлениям, выходило, что вероятность встречи с ним на
почте практически равнялась вероятности встретить здесь маршала Маннергейма со всем генеральным штабом Финляндии состава 39 года. Мне бы
от этой мысли встревожиться, напрячься и сделать правильные выводы, так
нет — сижу и пялюсь в запыленные окна, за одним из которых вдруг появляется наш живой самодвижущийся артиллерийский экспонат.
Пройдя проем одного окна, он исчезает в простенке, потом медленно
появляется в следующем, и так далее.
Походка его страшно далека от лихого строевого шага с оттянутым носком,
а больше напоминает страдания насекомого, которому бессердечные дети
оборвали все что можно. Тем не менее субъект перемещался в пространстве,
а значит, не требовал вмешательства извне.
Так я и принялся развлекаться в ожидании: провожал фигуру аксакала
в одном окне, а потом встречал в следующем.
Потом стал производить замеры времени.
Пропал. Раз, два, три… восемь. Появился!
Пропал. Раз, два, три… двенадцать. Снова появился, но с четырехсекундной задержкой. Отчего это? Подъемчик, видимо, или лужа…
Пропал. Раз, два, три…
И ведь веселее стало! А так как я сидел у глухой стены, то большую часть
пути «сбитого ангела» я наблюдал в режиме «on line».
Когда он пошел на четвертый круг, во мне проснулся уже интерес ученогоэкспериментатора: надолго ли? Создавалось впечатление, что Эрнст, будто
самолет, вырабатывал топливо перед аварийной посадкой. Иначе на кой ему
эти бессмысленные виражи вокруг здания почты?
И ведь я не ошибся.
На четвертом заходе объект увлекательного эксперимента вдруг не
объявился в следующем окне ни через двенадцать (средний показатель),
ни через тридцать секунд, ни даже через минуту. Он, конечно, мог позволить себе передышку, прислонившись кормой к стене, приняв в комплекте с тростью позу дорожного рабочего, долбящего асфальт отбойным
молотком.
Мог? Запросто!
Пришлось и мне взять тайм-аут в научной деятельности, тем более что
дверь телефонной кабины распахнулась и оттуда вывалился потный дядька,
продолжая интенсивно материться, но уже совершенно бесплатно.
Я же был следующий. Вот отзвонюсь, а уж потом посмотрю: на каких ухабах залип мой протеже. Тем более, что он за мной занимал, хотя мог и не
понимать: куда и зачем.
194
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Горсть «пятнашек» я расстрелял довольно скоро. Где-то кого-то не было,
где-то было занято навсегда, а где сложилось, то все было предельно коротко — не нынешние времена, когда всё вокруг безостановочно что-то талдычит в свои мобильники.
Вышел я наружу, еще пребывая в состоянии общения с друзьями и подругами, а оттого не сразу вспомнил, что за мной занимали.
Вернулся и пошел по следу.
Эрнста я обнаружил ровно там, где он и исчез «с экранов радаров», то есть
в том самом межоконном пространстве, где в среднем было двенадцать.
Он лежал в такой замысловатой позе, которую нормальный человек
принять бы не смог, как ни старался. Складывалось такое ощущение, что
его сбросили с самолета, всучив вместо парашюта рюкзак с вещевым
аттестатом.
Но печально созерцать это было некогда, а требовалось срочно собрать
эти вывернутые во все стороны части и как-то вдохнуть в них жизнь.
Кто-то мог бы подойти к делу по-иному. Например, оттащить в сторонку
и замаскировать лопухами и ветками. Проспится и в родную базу своим
ходом!
Или вывернуть китель погонами внутрь, чтоб тело не отличалось от рядового перебравшего жителя, не дошедшего до работы. Ничего бы с ним не
случилось, но могли забрать в застенки вытрезвителя: на незнакомых можно
и план по посещению выполнить.
Но этого я допустить не мог.
Склонился над телом и начал тяжкую думу думать.
Фраза про то, что «мы своих не бросаем», красивая, спору нет. Только после того, как она произнесена даже просто в собственном мозгу,
аплодисменты отшумели, а оркестр зачехлил инструменты, надо что-то
делать.
Выбор действий и вспомогательных средств был снова невелик: вызвать
подмогу или управляться в одиночку.
Насчет «вызвать» думалось недолго. Это ведь не сегодня, когда у каждого
телефон торчит из уха, а то и два. Не хватать же первого встречного:
— Слышь, друг! Выручай! Слетай на военный пирс!
— На фига?
— Скажи там нашим, чтоб…
А чего сказать-то? И кому?
Чтоб санитаров с носилками прислали или сразу комдиву настучать:
— Тут Д-2 у почты валяется, в сосиску и с явным нарушением своих обязанностей и формы одежды. Прошу посодействовать…
Нет. Не подходит.
Значит, только своими силами.
НЕ МОГУ УПРАВЛЯТЬСЯ…
195
В идеале самостоятельные действия были бы хороши при наличии личного авто, но это когда оно есть. Добротная крепкая тачка, боевая машина
садовода, подходила меньше, но ее тоже не было. Не было даже уздечки,
которая могла пригодиться по прямому назначению.
Но на себе или «на ручках» его точно не осилить.
Придется попытаться как-то внедриться в его отключенное сознание
и оживить хотя бы те узлы, что отвечают за перемещение или хотя бы за перевод тела в вертикаль.
А как? Знать бы.
Начал с простого: «Трясти надо!»
Помните, как будила жена Семен Семеныча Горбункова?
Я пошел по ее проверенному пути.
Отбил руки и чуть не вытряхнул Эрнста из штанов.
Безрезультатно. Ноль на фазу, как говорят электрики.
Не искусственное же дыхание ему делать, тем более методом «рот в рот».
Эдак можно после пару дыхов и рядом плотно залечь. Да и со стороны пара
целующихся взасос в траве военморов выглядела бы странновато. Про геев
тогда слышали не все, но про пидоров и гомосеков большинство, даже те, кто
не состоял в октябрятах.
И вот тут меня поистине озарило!
Я забрался всем лицом в мясистое седовласое ухо и заревел:
— Боевая тревога! Цель надводная! Орудия зарядить!
Это все, что прилетело мне в голову. В тот момент я думал про громкость,
а не про правильность команд.
А вот Корк каким-то непокорным нервом в угасающей системе уловил как
раз это! И откуда-то из телесных недр вдруг донеслось:
— Х-х-х…н-ню г-гор-родишь, с-с-сынок…
Сработало! Не мог фугасный Эрнст безмолвствовать, когда рядом какойто извращенец глумится над священной песней пушкаря.
— Ну-ка, ну-ка! Эрнст Густавович! Как?
— Ч-ч-лен-н-ом о-п-п кос-с-сяк-к!
Пошла двусторонняя связь! Включился аварийный источник сознания!
И главное, его раздуть и подбросить хворосту:
— Виноват! Исправлюсь! Как правильно!? Можно узнать?!
— М-м-мож-ж-но М-маш-шку за эт-то самое… з-за… как ее…?
Забыл, бедолага, уже ту часть греховного Машкиного набора, через который к ней приходит истина!
— Ляжку!
— Н-н-неа-а! З-з-а с-с-с-с…
— Сиську?!
— Н-н-неа-а! З-з-а с-с-с-с…
196
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
— Совесть, что ли?!
— З-з-за с-с-с… С-с-снар-р-ряд ф-ф-угас-с-сный! З-з-зар-р-ряд боевой!
Ор-р-рудия зар-р-рядить!
Эк, куда вывернул!
Бронепоезд встал на рельсы! Машка свободна! Не до нее. Гражданским
лицам, особенно бабам, покинуть сектор стрельбы!
— Встаем, встаем! На ножки. Чтоб лучше командовать, а то комендоры не
в курсе… Они лежачих не слышат и начнут еще палить по своим! Вста-а-аем…
И ведь начал выпрямляться ровесник Цусимы!
Словно спасательный плот, принимать нормальную форму, не переставая
подавать команды и цитировать статьи из Правил артиллерийской стрельбы.
— Цель — щ-щ-щит! Пр-р-равая дальняя! Идет… Куда идет?
— Идем, идем. На базу идем. Самым малым. Но сначала встаем…
Вам когда-нибудь доводилось видеть, как встает из «положения лежа»
корова или лошадь? Ну, хотя бы в кино про индейцев или буденовцев. Это
с конями. Про коров придется поверить мне на слово.
Так вот: лошадь встает сначала на передние ноги, а затем на задние. Буренка же наоборот — за вымя опасается, чтоб не взбалтывать наработанный
продукт лишний раз.
У Корка вымени не было, а была застарелая травма копыта, но он-таки
предпочел уподобиться корове. Значит, было ему еще чего поберечь.
В другой ситуации я бы сдох от хохота, наблюдая эти животные потуги,
если бы не на себе переть весь этот одушевленный конструктор.
Когда он принял позу грибника в миг удачи, я подхватил его за талию
и зафиксировал в этом положении. Чтоб фигура не разрушилась, я подпер
ее тростью.
Морская фигура, замри!
Теперь грибник трансформировался в астронома, любующегося Вселенной. Оставалось только, не отпуская талию, поднырнуть под левую руку
и медленно выпрямиться, перенося всю нагрузку вздыбленного тела на свои
хрупкие плечи.
Пусть простят меня читатели за затянувшиеся сравнения с животным миром, но когда вес был все-таки взят, я понял, что на мне повисла реальная
помесь кабана с лосем.
— Ор-р-рудия окнч-ч-чательно к с-с-стрельбе п-п-риг-г-товить!
Курс реабилитации двигательного аппарата пришлось осваивать на ходу,
в прямом смысле. Так что учить ходить мне выпало поначалу не собственных
несмышленых наследников, а мужскую особь пенсионного возраста.
— Др-р-робь! Не наблюдать!!! Цеп-пь стрельбы вык-к-ключ-ть!
Начали движение.
— Баш-ш-шни в сектор! Осмотреть к-к-к… аналы стволов!
НЕ МОГУ УПРАВЛЯТЬСЯ…
197
Аналы так аналы! Тоже мне проктолог…
Шел Корк плохо, но гомонил все лучше и лучше. Что-то я, видимо, с включением голосового сенсора переборщил. Причем как-то незаметно он перескочил с таинств артиллерийского дела на себя, как более достойного.
Через двести метров я, в общем, знал все про его детство. Еще через
пятьсот уже любовался вершиной его генеалогического древа.
Так за невнятными откровениями мы покинули исторический центр города. На душе сразу полегчало, в отличие от всего остального.
Вам приходилось в одиночку таскать «в дупель» пьяного мужика, да еще на
длинные дистанции?
Мне нет. Только если в составе боевого расчета, да и то вторым номером.
Я вообще считал, что дело это женское. Баба с охламевшим спутником жизни
на загривке — дело для страны обычное.
Почему?
Да просто могли замести в вытрезвитель спутника жизни, а это сплошной
убыток. Да и какая бы подруга могла позволить, чтоб дорогого-любимого раздевали чьи-то чужие грубые руки?! Вот и приходилось выносить его с поля
боя, наплевав на половые признаки и главное предназначение в жизни.
Такси на скаку остановит, кривущего друга спасет!
Как-то незаметно мы настроились на походный ритм, хотя до строевого
шага в шеренге было еще далеко. Самое главное, что от процесса парного
движения нас не отвлекали занудливые зрители: день-то будний, да опять же
лето. Редкий встречный мог только любоваться тесной дружбой седого ветерана с юным старлеем. Если б мы (не дай бог) попали в объектив военного
корреспондента, то надпись под фото была бы: «Преемственность боевого
опыта. Ветеранам есть на кого положиться!»
И вот тут я, видимо, сглазил ситуацию или попросту расслабился.
Внутри Эрнста стали происходить какие-то перемены, которые сразу же
отразились на качестве движения.
Сначала он полностью замолчал, расстреляв в белый свет все свои знания об окружающем мире и себе самом в центральной его части.
То он вдруг начинал выписывать ногами кренделя, бублики и прочую
выпечку.
А то и вовсе принялся бунтовать, вырываться и даже пытаться двигаться
самостоятельно. Но значительный крен и наличие оси вращения в виде трости позволяла ему двигаться только по окружности, а по кругу, как известно,
далеко не убежишь. Даже от себя.
Пару раз я это стерпел, используя вынужденную передышку с пользой,
и даже поаплодировал некой разновидности гуцульского танца. Но когда
очередной виток вокруг палки завел его в канаву, то принялся звереть, корить судьбину и сокрушаться об отсутствии у нас военной полиции.
198
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
В канаве моему протеже сразу понравилось. Он ни в какую не спешил
оттуда выбираться и все норовил спрятаться в некошеной траве, лопухах
и крапиве. Выкорчевать его удалось, но не с первого раза.
Оказавшись снова на дорожке, он принялся пуще прежнего выделываться
и саботировать процесс движения, так ему понравилось быть на жизненном
дне. То спотыкался на ровном месте, то терял свою трость, то выскальзывал
из кителя. В общем, чудил невесело.
Буксировка неуправляемого объекта, у которого остались две силы — тяжести и трения, — в конце концов меня достала. Захотелось сунуть его за
какой-нибудь штакетник, к его немецкой маме, чтоб до протрезвления его
оттуда никто не высунул.
Это уже не центр, и нет опасений, что повозка переедет героя или депутат
местного совета об него споткнется. Самое большое, что может случиться, —
это коза отожрет подворотничок кителя или псина какая лапу задерет.
Не смертельно. Переживет.
И вот тут вы должны возмутиться: «Ну вот, а говорил…»
Да! Говорил. Но центр и окраина — вещи разные!
Лежащий на Дворцовой субъект совсем не то же самое, что он же за магазином в Веселом поселке, название которого просто само говорит, что тут
таким самое место.
А чем Приморск хуже?
Тело военмора у почты с телеграфом — скандал с безобразием, а в буйной растительности у забора — местная достопримечательность.
Да он просто мне все руки оттянул и душу вымотал!
Особо озлоблял тот факт, что к друзьям-то я возвращаюсь с совершенно
пустым баулом. Ждут, смотрят с надеждой в сторону КПП, грешат на часы
и переживают, переживают!
А что им еще делать, если звонить мне некуда, да и не с чего. Оставалось
только жечь кабельные трассы нервной системы.
Стыд и вселенский позор!
С одной стороны, в пыли и дымке окраины за «храпящих в терновнике»
можно было не сильно переживать. Даже без записки: «Не трогать! Имущество ВМФ СССР!» никто бы не стал делать из увиденного сенсацию.
А с другой стороны — гражданское тело, лежащее поперек дороги, на обочине или вовсе в канаве, Приморск от негодования и ужаса не встряхнуло
бы. Не такое видали по большим и малым праздникам и трудовым будням.
А вот тело, упакованное во флотскую форму, да еще украшенное звездами
и шевронами, вызвало бы определенный интерес.
И было бы неловко перед жителями. Негоже убеленному сединами «каптри» быть обнаруженным непроснувшейся хозяйкой в картофельной ботве.
Как-то не по чину. А в капусте так и вовсе не по возрасту.
То есть придется тащить дальше.
НЕ МОГУ УПРАВЛЯТЬСЯ…
199
Молча, неистово, не без героизма и до полного самоотречения. На психологические изыски и переговорный процесс сил уже просто не было.
Когда впереди забрезжили очертания дивизионного КПП, на мне не было
правого погона и краба на пилотке, а ноги были оттоптаны этим престарелым
тираннозавром до самых подмышек. Кроме того, я пару раз получил ни за что
ни про что палкой в пах, и если бы не везенье, то петь бы мне весь остаток
жизни фальцетом.
Финт «оставить тело на временное хранение на КПП» не получился: ОНО
не хотело отлепляться от меня ни под каким предлогом. Он просто врос в мою
подмышку, подобно сиамскому близнецу, оторвать которого могло только известие о выходе на пенсию.
Все же мои попытки восстановить работу речевого тракта успехом не
увенчались. Потомок рыцарей Ливонского ордена только смотрел на меня
бывшими голубыми глазами и блаженно улыбался. Ну чисто Джоконда в мужском несвежем варианте.
Последний отрезок пути я шел на остатках самого себя, а где-то внутри
меня грохотала песня из фильма «Последний дюйм»:
Тяжелым басом звенит фугас,
Ударил фонтан огня,
А Боб Кеннеди пустился в пляс.
Какое мне дело
До всех до вас?
А вам до меня!
Помните такую? Не для детских утренников. Но иного на ум не шло.
И вот сквозь пелену собственного пота я увидел родной причал.
Путь к нему сегодня был особенно непрост. Но про это уже В. Конецкий
написал, а Г. Данелия поставил на экране.
И кого же мы видим в самом его начале?
Санитаров с носилками?
Не-а.
Баб в сарафанах и кокошниках с караваем?
Тоже мимо.
Расстрельную команду вместе с похоронной?
Почти в темечко!
Моего командира Имярекова и нашего общего отца и покровителя Якова.
А кому еще быть в VIP-ложе на нашем с Эрнстом дебюте?!
Что в данный миг им приспичило обсуждать у дивизионных ворот, мне
было невдомек, но уж точно не погоду.
Чтобы прошуршать мимо них незамеченными призраками, не было и речи.
Тем более что наши фигуры вызвали бы интерес у кого угодно, включая мест-
200
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
ных бакланов: издали они очень напоминали букву «А», что на флотском языке
звучит как «аз» и означает: «Нет. Не согласен. Не разрешаю», что, в общем-то,
было верно и выражало возмущение и протест.
Чей? Да мой, конечно. Я ведь не для того в город выпросился, чтоб таскать
оттуда тела ветеранов от артиллерии. Ну вы-то уже знаете зачем.
А вот комдив, как оказалось, моего протеста и возмущения не разделял.
У него они, оказывается, появились свои, не менее обоснованные:
— Ну вот, Валерий Иванович, полюбуйся! Вот как можно узвониться до
потери вертикали и ориентации. И кто?!
— Да уж… Александр Николаич, где это вы шустро так успели?
Яков пожевал вечную сигарету, подвигал влево-вправо, характерно прищурился (озлобляется):
— Где-где? Ответить?
Это они долбят меня, героя, даже не заботясь о моем хрупком внутреннем
мире и ранимости изорванной души.
Самое обидное, до слезы, до разрыва аорты, когда тебя обвиняют в том,
чего ты не совершал. С детства помните про конфеты, которые ты в глаза не видел, а тебе внушают, что ты их ночью сожрал в одиночку, урча от удовольствия.
Ну я и начал звереть до самого верхнего предела. И до того озверел, что,
не найдя ни одного слова в собственную защиту, взял да и просто с треском
отстыковался от прилепившегося тела.
Тело осыпалось молниеносно.
Перед Яковом лежала груда человеческих частей, слабо, «на живую нитку»
соединенных между собой. И груда эта была упакована в военно-морской
китель и брюки.
Чтоб усилить контраст и подчеркнуть негодование от необоснованных
обвинений, я принял самую красивую строевую стойку за все время службы.
Речь была соответствующей:
— Дивизионный артиллерист доставлен в расположение части. За время
буксировки происшествий не случилось! Прошу разрешения…
Командиро-начальники некоторое время сочувственно разглядывали человеческие обломки, а потом комдив обычным тоном, как ничего и не было,
примирительно произнес:
— Саня, буксируй его уж теперь до каюты — не на стенке же ему спать,
пенсионеру, на глазах изумленной публики, которая во внуки годится.
— ???
— Пришел на него приказ сегодня. Так что некрасивый будничный перебор будем считать началом отвальной. А ты в ней как бы первый участник.
Понятно?
Ответа он не услышал.
Я развернулся и рванул решительным строевым шагом по стенке, а потом
и по трапу на родной ют.
НЕ МОГУ УПРАВЛЯТЬСЯ…
201
Обиделся?
Да бог с вами!
Я был просто вне себя!
Нашли дурака за пять сольдо!
Лучше я посмотрю из-за кормовой башни, чего теперь вы с ним будете
делать: нанайскую борьбу изображать или возвращение с удачной охоты, где
комендор Флинта будет раскачиваться на палке загарпуненным моржом?!
Но брать на себя Корка начальники не спешили, а проще сказать, не рискнули — слишком уж потешной была бы картинка. Да если к ней еще и подходящий комментарий присобачить: «На пенсию заслуженного ветерана
командир дивизиона провожал лично».
Свистнули молодцов с плавмастерской, что сразу слева на входе намертво привязана.
— В каюту к инженеру! Да не ногами вперед, раздолбаи! Нежно.
Те в момент справились, будто только тем и занимались, что бессознательных дивизионных артиллеристов таскали туда-сюда круглосуточно.
Правильное решение, гуманное. Зачем подвергать новоиспеченного пенсионера остракизму со стороны не очень умных и бессердечных очевидцев?
А так вроде как в срочный ремонт отправили…
Вечером, за чаем Командир не удержался и спросил:
— Минер! Как вы его все-таки дотащили, лося такого?
— Как, как…
Командиру матерной рифмой «про косяк» не ответишь, а другого варианта
как-то сразу не нашлось.
Но зато не растерялся мой боевой заместитель Частиков Николаша:
— А он в пионерском детстве любил старичков через дорогу переводить.
Посмеялись. Теперь-то можно.
Комдив на другой день меня пожурил слегка, что смылся с места происшествия и…
Тут же отрядил в город за памятным подарком для ветерана.
Я для приличия покочевряжился, а затем взял все тот же баул, чтоб сделать наконец то, чего не успел вчера.
И тут меня долбануло: а где в данный момент находится Густавович?
Не на очередных «переговорах» ли?
Не хватало мне его снова встретить…
Утешили: нет. Отлеживается по полному праву человека и гражданина
одновременно.
Тогда можно идти спокойно, без риска жуткого «дежавю».
И вот я снова вне границ Дивизиона. А воздух Приморска почти подеревенски чист…
202
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
***
Да уж! Всякое было, даже если чего-то и не было. Только с тех пор красивая
фраза: «Дорогу осилит идущий» — стала вызывать у меня большие сомнения.
Не тот слаб, кто в пыли валялся, а тот слаб, кто из нее не поднялся.
Ноябрь 2012 г.
УЖИН С ФОНАРЕМ
Ужин ужину рознь. Эта аксиома проста и всем понятна.
А уж если сравнивать ужин корабельный с ужином домашним, то, как
говорят в спорте, «за явным преимуществом». Спорить на эту тему могут
только люди с полностью загубленными органами обоняния, окончательно
посаженным зрением и удаленным желудком.
Маниакальное стремление вкусно и много пожрать начинало преследовать нашего брата еще с «абитуры»*, с годами превращаясь в смысл жизни.
Таких, особо прожорливых, сметливые селянки брали на простую теплую котлету за семь копеек, быстро приручали и без усилий регистрировали на себе.
Более стойкие отделывались пылкими обещаниями во время поглощения
домашней снеди и путаными фразами после всего прочего. Но и они в конце
концов теряли бдительность и стойкость, когда становились перед выбором:
мастерицу постельного пилотажа или владелицу скатерти-самобранки.
А выбор этот не был легким, потому как по законам жизни оба таланта находиться одновременно в одном женском теле не могут. Нет, бывают редкие
исключения, но постепенно семейная жизнь все равно затопчет это фантастическое равновесие и оставит что-то одно. А пресловутый баланс вы будете
добирать сами по мере неудовлетворенности.
Фраза насчет прохождения кратчайшей прямой к сердцу самца через
желудок — это не случайная шутка эстрадного остряка. Это выстраданная
поколениями истина. Не один миллион наших братьев по полу дошел по этой
прямой до жизни кривой.
Это в личном плане, так сказать. Хотя и карьерные траектории не все
и не всегда проходили однозначно через мастерство и преданность идеалам
строителя коммунизма.
Были и даже не в реликтовом меньшинстве мудрые командиры, которые
четко знали, как проложить эту прямую в потемках пищеварительного тракта
своих доблестных начальников.
* Период сдачи вступительных экзаменов (сленг). В наше время это происходило
на полувоенном положении. Жили в палатках, по распорядку дня, нарядами на камбуз. Привыкали к тяготам и лишениям военной службы.
УЖИН С ФОНАРЕМ
203
Эта их мудрость не была вселенской тайной, а поражала деревенской
простотой. Чем выше начальство, тем крепче у него привычка трескать вкусно и красиво. По чину, одним словом.
И если у тебя на пароходе творит настоящий дипломированный кок,
а в кают-компании шустрят белыми лебедями вестовые, словно из балета
А. Духовой, то за свой карьерный рост ты можешь сильно не волноваться.
И уверенность эта будет всегда при тебе, даже если твой собственный диплом самый синий во вселенной, ты круглый сирота с рождения и фамилия
твоя Писюкин или вовсе Попердыкин.
Таким образом, если взять за аксиому: «Нам песня строить и жить помогает», да соединить с не требующим аргументов афоризмом: «Какая кухня,
такая и песня», то попытки доказывать что-то далее теряют всякий смысл.
Если исходить из немудреной логики, устоять перед добрыми харчами
тяжело, потому как лопать стоя — дело лошадиное, а даже малость культурный человек ест обычно сидя. Может он это делать и лежа, но это уже
от разудалой жизни, если она удалась. А без видимой причины это просто
барство.
Вот так однажды и Макс не устоял.
Мужчина весь из себя очень крупный и с отменно непоколебимым аппетитом. Не перед теткой не устоял, правда, а перед предложением сослуживца, хотя с самого начала подозревал некий подвох. Но куснуть домашних
изысков всегда дорогого стоило.
Во всех, как оказалось, смыслах.
А дело было так.
Начиналось все, как водится, буднично и без особых затей.
Гуляли в каюте самого Макса по самому невзрачному поводу: то ли день
осеннего равноденствия, то ли восход и заход солнца прошли без замечаний.
К тому же ужин прошел грустно, даже трагично.
На пароходе был тот самый период, когда все вкусное в закромах кончилось, деньги на подкорм тоже, а до получения того и другого еще неделя.
Измученная плоть уже устала протестовать, а потому и решили сделать ей
приятное — налить.
Для этого у Макса, как у порядочного механика со стажем, всегда было.
Не ведрами, понятно, но до состояния временной амнезии мыслей про еду
вполне достаточно. Тут ведь главное не путать закуску с едой, тогда и шило не
утратит силы градуса.
И вот когда застолье перевалило на вторую половину выставленного
объема, вдруг Частиков принял лишнего. Не потому, что это лишнее было,
а потому что взял и вместо запивки залил в себя еще порцию шильца. Вещь,
в общем-то, обычная для подобных застолий. Если это идет от дурости, а не
от жадности.
204
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
А через каких-то десять минут в нем случились разительные перемены.
Теперь, по прошествии стольких лет, невозможно определенно сказать,
что его поворотило на столь зажигательную речь. Кто-то голосует за простой
«перебор», а склонные к анализу объясняют это голодным блеском в глазах
изнуренного диетой Макса.
Вместо того чтоб привычно взяться за гитарный гриф или начать вызывать подчиненных, чтоб все-таки узнать, как им служится, Колян достал из
недр обновленной души потрясную новинку. Никто из присутствующих не
ожидал подобного, а потому обстановка из состояния «танцуют все» стала
резко переходить в состояние «откройте, милиция».
Даже если б он затянул в оригинале китайский гимн с одновременным
исполнением танца живота и стрельбой «по-македонски», изумление было
бы ниже на порядок. Но песен, танцев и даже стрельбы не было, а был вдохновенный монолог о нетленных ценностях семейной жизни.
Было в нем про все. Про каменную стену, тепло семейного очага, надежный тыл и даже пресловутую ячейку общества. Когда антураж семейных
отношений иссяк, то речь пошла о женской доброте, участии и природной
потребности оказывать первую помощь всякому встречному.
Все застыли в причудливых позах участников детской игры «Море волнуется раз», а Николаевич говорил, говорил… и договорился до полного убеждения себя, семейного, в том, что говорит он все это о своей жене.
И так ему все сказанное понравилось, что, выдержав сценическую паузу,
он неожиданно заявил:
— И чего мы тут сидим?! Хватит всяким этим здоровье гробить! Все идем
ко мне на ужин! Мариха нам такой стол забацает!
Предложение улетевшего в транс артиллера было сродни его монологу.
Вместо того чтоб мгновенно оттаять, ломануться в двери и оказаться за
семейным столом по правую руку от хлебосольной хозяйки, приглашенные
повели себя как-то неправильно. Они начали переглядываться, пожимать
плечами и надевать на лица выражения страшной занятости.
Реакция на предложение была более чем странной еще и потому, что
звали-то их не ДнепроГЭС красить, не жалованье годовое Анджеле Дэвис*
отправить «до востребования», а пойти и пожрать «на халяву» по хозяйскому
приглашению.
При всех иных обстоятельствах слово «халява» было способно ввести
в неистовство целую толпу не хуже, чем на сеансе Кашпировского. Но сейчас
этого отчего-то не происходило.
А причины, видимо, были. И, скорей всего, достаточно серьезные.
* Почти Кондализа Райс, только шевелюра попышней. Боролась неистово с расизмом. Б. Обама — ее рук дело.
УЖИН С ФОНАРЕМ
205
Дело в том, что у приглашающей стороны действительно была жена. Как
положено: молодая, красивая и живущая счастьем обладания по закону
военно-морским красавцем. Позади у нее физкультурный техникум по
классу физкультурного врачевания, а впереди жизнь, полная военно-морского романтизма.
Но отличием ее от множества себе подобных было безрассудное желание
обладать своим сокровищем единолично, делясь по крайней необходимости
только с Родиной. И чтобы ни у кого не оставалось сомнений по поводу серьезности ее намерений, форм и методов сохранения семьи она не выбирала.
По слухам, выбор этот был весьма ограничен, потому как училась-то она не
на психолога и не на мануального терапевта.
А с какой стороны ждать главной угрозы семейному счастью?
Верно. Со стороны рептилии сказочной цвета любимой валюты.
А потому на этом опасном направлении находились все ее духовные
и физические силы. Ей категорически не хотелось получать письменные
или телефонные отчеты про полный порядок, отсутствие личного времени и
героических буднях без сна и отдыха.
Всемирная история семейного сосуществования показывала, что писать
обо всем таком можно между тостами, а звонить и вовсе с аппарата, установленного на ягодицах более расторопной дамочки. Потому выход был один:
повсеместный учет и контроль.
Не желая уподобляться другим половинкам нашего экипажа, Мариха
постоянно следовала за своим благоверным в зоне ближнего охранения.
Еще в дивизии не знают, куда мы забурлим на отработку боевых задач,
а госпожа Частикова М.Н. уже вещи пакует с билетом в кармане.
Мы еще чалками на юте машем, а она уже в съемном жилье свой порядок
наводит. И жилье это находится сразу за проходной нашего нового пункта
базирования.
И так в основном и всегда.
Постепенно это стало ее смыслом жизни, миссией, если хотите. Защищала
она семейный очаг и погоду в доме, как самка хомяка своего щекастого партнера: неистово и без учета размеров противника.
Вот это все, видимо, и послужило причиной неправильной реакции на
широкий жест хлебосольного хозяина. На дворе ведь не великая депрессия, не Петроград времен гражданской, чтоб за еду мордами рисковать.
Не тот случай. Тем более что в гостях у Частиковых никто до этого не бывал, а совершить премьерный визит с натурально бухим хозяином вместо цветов сильно не соответствовало их начальным представлениям об
этикете.
Так или примерно так все одинаково подумали.
Точнее: почти все.
206
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
В остатке инакомыслящих, означенных «почти», остался Макс.
Он как-то выпал из общей атмосферы сомнений и недоверия. Его большой
мятежный организм требовал калорий, а чтоб требования были услышаны,
он отключил на время мозг и интуицию.
Жрать хотелось безумно, а вариантов для удовлетворения этого безумства практически не было. Нет, конечно, можно было вызвать вестового
и спросить:
— А не осталось ли у нас чего от ужина?
Получить положительный ответ и с садизмом забивать самое дорогое во
всем организме невкусной и некалорийной казенной пищей.
Можно было вызвать баталера, и тот притащил бы консервов. Но от длительного хранения становятся лучше только вино и коньяк, а у консервов
из ряпушки не появляется вкус свежей осетрины, как и у говяжьей тушенки
вкуса шашлыка.
И по всему выходило, что предложение сослуживца надо не просто принимать, а принимать не мешкая. И даже если не все окажется столь радужным,
как тот об этом вещает, то прогулка туда-обратно добавит аппетита, и камбузный харч можно будет загонять в себя без особых страданий.
Сборы были недолгими. Парадную форму одежды решили оставить в покое, потому как ужин обещал быть домашним и само посещение носило
характер «встречи без галстуков».
Более того, принимающая сторона могла элементарно протрезветь и начать уклоняться от инициативы, что якобы его не так поняли, что речь шла про
Новый год или 8 Марта. И зачем тогда крахмалить манжеты?
Дорога казалась длинной до бесконечности, к тому же Колян начал вслух
цитировать «Книгу о вкусной и здоровой пище». Было такое чувство, что во
время пятилетнего периода повышенного жора в училище он выучил ее наизусть, а может быть, даже переложил на музыку.
Кроме того, походка его становилась все более нетвердой, порой он просто сходил с лыжни. Конечно, его можно было взять на руки или взвалить на
плечо, но натуральный обмен хозяйской тушки на ужин был бы менее привлекателен, нежели радость домашнего праздника и человеческого радушия
при свечах. И все это под вежливое от хозяйки:
— Сергей, а не желаете ли еще…?
— Кладите еще мяса, чувствуйте себя как дома…
— Я люблю, когда так аппетитно кушают.
И прочие приятные душе и организму слова.
От этого в жевательном пространстве начало создаваться избыточное
давление от накопившейся слюны. Макс усиленно вырабатывал желудочный
сок и торопливо разгонял по организму все, что недавно упало в желудок,
чтоб освободить там побольше места.
УЖИН С ФОНАРЕМ
207
Дом со съемной жилплощадью действительно находился буквально за
границей заводской территории на окраине района Копли. Два подъезда
и четыре этажа. Квартира, понятно, находилась на последнем.
Коля неожиданно резво начал скакать вверх по ступеням, оглядываясь
и взглядом подбадривая присоединиться к его задорному темпу. Но как
только за спиной хлопнула дверь парадной, оптимизма в механической душе
вдруг почему-то поубавилось, будто он его на улице обронил.
То ли темень парадной, то ли эхо от перестука Коляновых каблуков, то
ли еще что-то неуловимое вдруг поселили в ней чувство неясной тревоги.
Мудрый народ называет это состояние «чуять задницей», а то и вовсе на
букву Ж.
Вот как раз это Ж и заныло вдруг у Макса под шинелью чуть ниже хлястика.
Он и остановился на площадке за один лестничный пролет до квартиры, чтоб
прислушаться к неясному сигналу, несмотря на призывные жесты Частикова.
А тот уже левой рукой давил на пуговку звонка и подбирал короткие слова
для вступительной речи, чтоб не запутаться и не засветиться на предмет приема вовнутрь.
Все произошло быстро. Даже молниеносно.
Дверь распахнулась, словно пропала. Ну будто ее здесь сроду не ставили.
Свет упал на глупое пьяное лицо и фарфоровые зенки. Начатому было:
— Мариха, мы пришли с …
Закончиться было не суждено.
Короткий удар с правой в солнечное сплетение поставил мужа в позу
«чего изволите?» И как только тело зафиксировалось, левая рука железным
хватом за шинельный ворот закинула «Г»-образную конструкцию в дверной
проем.
Потом дверь захлопнулась.
Сделано все было столь быстро и профессионально, словно супруга получала диплом в школе ниндзя.
— А теперь Горбатый!
Только и мелькнуло в пораженном сценой мозгу Макса. Ему вдруг страшно захотелось стать маленьким и невзрачным, слиться с обшарпанной стенкой или вовсе уйти через нее. Он впервые в жизни горько пожалел о своих
выдающихся габаритах.
Напугать такое количество живого веса просто нереально, а вот инстинкт
самосохранения сработал незамедлительно.
Первое, что понял Макс, — это то, что есть ему совсем не хочется, словно
Частиков Н.Н. был олицетворением его аппетита. Вот только что был и нету.
Следующая мысль была сродни первой и такой же дикой. Ему захотелось
на корабль, больше чем полковнику Исаеву на Родину, где «идут грибные дожди». В душу пожаловал элементарный страх.
208
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Он вдруг представил картину: в мгновение ока яростная Мариха туго прикручивает тело мужа к батарее колготками, хватает что-то тяжелое и длинное,
а затем бросается в погоню за ним, как главным виновником полученного
безобразия.
Ноги сами вынесли брутто-центнер из «пещеры ужасов» и понесли резвой
рысью на родной причал. Бегать он не любил ни до, ни после. Но тот маршбросок доставил просто эротическое удовольствие и навсегда отложился
в ячейке памяти с надписью «приятные воспоминания».
На вопросительные взгляды товарищей с максимальной небрежностью
пояснил:
— Доставил до дверей, передал из рук в руки.
И, опережая провокационный вопрос про еду, добавил:
— Ужинать-то я и не собирался. Чего людям мешать? Пусть отдыхают.
Про традиции семейного отдыха и организацию встречи главы семьи он
рассказывать не стал: зачем народу ночные кошмары.
Потом он еще долго ловил себя на том, что, когда острое чувство голода
сжимало желудок, стоило вспомнить эту сцену, как голод исчезал.
Утром, как положено, появился Колян. Судя по подретушированному
правому подглазью, с ужином у него тоже не задалось.
Первое, что он сделал, — вызвал вестового. Значит, с завтраком не
задалось тоже…
Кстати, никогда не интересовались, сколько существует пословиц и поговорок о еде?
А зря. Больше, чем о чем-либо другом. От известных:
— Волка ноги кормят.
— Один с сошкой, семеро с ложкой.
— Кто не работает, тот не ест.
— Когда я ем, я глух и нем.
И до самобытных народных:
— Была бы курочка — приготовит и дурочка.
— Есть брага, пирожки — есть и дружки.
— Русский аппетит — пока шапка не слетит.
— Лучше хлеб с водой, чем пирог с бедой.
— Не дорого пито, а дорого бито.
И вот захотелось к ним добавить что-нибудь от себя:
— Аппетит, что приходит во время еды, может запросто вас довести до
беды.
Март 2009 г.
ОТЛОЖЕННАЯ ПАРТИЯ, ИЛИ ДЕНЬ СЕДОГО ВАЛЕНТИНА
209
ОТЛОЖЕННАЯ ПАРТИЯ,
или ДЕНЬ СЕДОГО ВАЛЕНТИНА
Леха Рендяйкин перехаживал «майора»* уже второй год, причем ни за что
ни про что, то есть полностью невиноватым.
Ни перед собой, ни перед Родиной, ни, тем более, перед собственной
женой.
Ну не его же и не их вина в том, что должность главного «штурманилы»
Дивизиона №17 всего-то капитанская. Неведом был ему тот начальник,
который утверждал штатное расписание, хотя, судя по всему, жмот он был
первостатейный и уж точно не из штурманов.
Свой мог бы под «дурика закосить», да и приравнять должность дивизионного штурмана к начальнику штаба по причине ее особой важности, а также
незаурядности, конкретно его, Лехиной, личности.
Незаурядность эта фактически присутствовала, но вряд ли могла расцениваться разного рода начальниками как безоговорочная причина реактивного карьерного роста.
С точки же зрения его соплеменников Реня полностью и давно соответствовал всем требованиям, предъявляемым к офицеру ВМФ СССР, проживающему уже второй десяток в «кораблятской» действительности, да к тому же
тяжело израненный ОВРом**.
Если начать загибать пальцы, фиксируя Лехины достижения и заслуги, то
все они ровнехонько вписывались в негласный статус уважаемого Флотом
человека, то есть «на пятерочку».
Штурманом он был действительно классным.
Это раз!
Когда-то по молодости он так увлеченно взялся за изучение специальности, что остановился только тогда, когда та закончилась.
Нет, конечно, можно было попытаться доказать, что Земля не такая уж
круглая, как хотелось бы, а Малая Медведица давно уже выросла, но наука
Реню не интересовала.
А вот способность не профукать знания, а превратить их в добротный
опыт, который даже на флоте пропить было невозможно, пришлась как нельзя в тему. Потому на время описываемых событий в мире невязок, склонений
и прочих секстанов*** он был в большом авторитете.
* Одним из разновидностей флотского «понтярства» было переиначивать флотские звания в сухопутные. Смысл? Да просто добавляло разнообразия. А это уже кое-что.
** Бригада Охраны водного района. Структура, служба в которой приравнивалась
служивым народом к службе на галерах, да к тому же в Антарктиде…
*** Элементарные «фишки» из кораблевождения, типа: руль, педаль, зеркальце для
блондинки в авто.
210
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Человеком Рендяйкин был веселым.
Это два!
Таковым он был уже только потому, что закончил Морской кадетский корпус имени М.В.Фрунзе, а там, куда ни плюнь, в весельчака попадешь. К тому
же Леха обладал внешностью и фигурой Человека-Колобка, что было уже
весело само по себе.
Юмор у него был, правда, несколько особый. Свой такой юморок.
Шутки он обычно тиражировал как бы случайно и невзначай.
Вроде бы думает о Морском астрономическом ежегоднике и параллаксе
светила*, но тут же такую штучку отчебучит, что даже механикам смешно, хоть
и непонятно. Они же на уши туговаты, потому как бесшумных силовых установок производить команду не давали, а беруши от них периодически отбирали
замполиты, думая, что те на вахте музыку слушают.
Вдобавок Леха всякий смешной винегрет вещал всегда вкрадчивым голосом, да еще с гуляющими интонациями. Таким голоском обычно охотники за
половыми инстинктами начинают готовить во время танца новую знакомую
к явно неизбежному.
Выпить не дурак.
Это три!
В принципе про это пальчик можно было и не загибать. Увидеть за свою
службу непьющего из любых соображений штурмана мне не удалось, как
и трезвого второй день подряд доктора. Но, может быть, я где-то не там служил.
Леха умел выпивать часто и со вкусом. Делу этому был искренне предан
и без красивой выпивки начинал чувствовать себя весьма грустно. Не помогали даже задачки по маневрированию на планшетах Ш-26 и Ш-28**.
При «нажоре» он впадал в состояние легкого анабиоза. Пучил глаза, словно в его родословной до него все были стеклодувами, и говорить начинал
много, но все на каком-то неизвестном языке жителей Амазонии, состоящем
сплошь из согласных.
В особо сильном хмелю агрессивностью не страдал, не норовил заехать
в каждый неправильно высунутый пятак, общественных строений не поджигал и не бил окон в милицейских участках. Был, короче, тих, обходителен
и сопротивления сопровождавшим его «баиньки» никогда не оказывал.
Не был жмотом.
Это четыре!
* Вещи из того же предмета, но более крутые, типа зажигания, инжектора и тахометра для той же блондинки.
** Такие мудреные листочки, на которых надо было выложить за считанные минуты
весь свой IQ. Даже сегодня я могу с его помощью рассчитать элементы движения цели
(ЭДЦ) и сблизиться с нею на заданную дистанцию в кратчайший срок.
ОТЛОЖЕННАЯ ПАРТИЯ, ИЛИ ДЕНЬ СЕДОГО ВАЛЕНТИНА
211
Он мог легко, без томлений сообщить родной супруге, что половину
нынешней получки сдал в фонд страшно бедствующего народа республики
Кукундия, которым до светлой жизни не хватало всего чуток, а на самом деле
широко проставиться по случаю третьих именин, второго дня ангела и дня
рождения своего учителя — Ивана Федоровича Крузенштерна.
Не был безразличен к тетям, не терпящим одиночества.
Это пять!
Я о тех, у которых выше пояса побольше, а ниже поменьше, чем у мужиков.
Что последних всегда сильно и привлекает из любопытства и жажды вечного
познания.
Здесь он тоже был оригинален. Не скреб в нетерпении пятерней по чужим
ягодицам, не прилипал намертво к чужой груди и не травил партнершу по
танцу смертельным перегаром.
Он просто завораживал и очаровывал, особенно когда переходил на «вы»
с собственным сознанием.
Вспоминается маленький случаёк на эту тему из самых анналов, недр,
глубин, скважин и впадин памяти. Кому как захочется.
Было дело в Таллине в мае 1980 года.
Первый раз тогда мы Леху и увидели, но сразу во всем великолепии и
практически по всем пунктам.
Прислало его вместе с великим А. Кучековичем* далекое верхнее командование на предмет проверки уровня штурманской осведомленности нашего
парохода. Готовились мы к выходу из ремонта, и командование в базе должно было твердо знать, что мы к ним правильно дойдем, безо всяких попыток
«заглянуть на огонек» в Копенгаген или Стокгольм**.
Назывался их тандем «проверкой готовности к переходу и навигационной
безопасности». Двоих повелителей градусов и узлов на наше небогатое штурманское хозяйство было многовато, и потому проверка закончилась к обеду.
А перед обедом каждый проверяющий имеет право проверить правильность
получения подчиненными шила для ухода за материальной частью.
Короче, ужинали они уже в Доме офицеров***.
Была суббота, и эскалопы с картофелем были не самым главным в планах юрких и куражных посетителей с легким запахом замоченных в спирте
внутренностей.
* Прочтя рассказ «В корень» из сборника «Дивизион № 17», вы узнаете, кто это
такой и чем он так велик.
** А было такое дело. Нашим коллегам-подводникам однажды захотелось попить
хорошего скандинавского пивка. Но на берег они вышли ночью, а магазины открывались значительно позже. Возник небольшой международный скандал, но быстро осел,
как пена на кружечке.
*** ДОФ. И пояснять тут нечего.
212
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Вечер Отдыха в ДОФе, как положено.
Суббота же.
А вечер отдыха он оттого так и назван: все отдыхают от всего, включая
внутренние нравственные установки. Кальянов и кокаина через трубочку из
бумажки с американским президентом не было, но была классика — веселье, вино, женщины. Решили начать со второго, чтобы уже с закрепленным
первым плавно подойти к третьему.
Времени было мало, потому и решили идти с опережением графика.
Реня опередил график первым.
Оценка результата не требовала дополнительной экспертизы: два ранее
озвученных признака были налицо. Даже, я бы сказал, на всю глумливую
морду. Глазным яблокам мог бы позавидовать уставший от жизни омар,
а монотонности речи — отечественный холодильник.
А дальше что?
А тетки кто?
И пошел наш гуляка-шкипер девчонок кадрить.
Кого приглашают капитан-лейтенанты, основательно сдобренные хорошим
портвейном в отрыве от дома, базы и легких психологических комплексов?
Ясное дело, по заложенной в мозге диспозиции: повыше, побольше и
порадостней. Квартира, свободная от некоторых пунктов биографии, подразумевалась сама собой.
Сразу не сложилось.
Леха не учел специфики и эстонского менталитета, как теперь говорят. Да
и не было там никого эстонского, хотя дух с привкусом Запада витал, и значит, надо было ему соответствовать.
Когда наш шустрый ластик пожаловался на местечковое непонимание
старшему товарищу, тот не преминул одарить его маленьким наставлением:
— Леха, это Прибалтика, и им нужен импортный проблеск. А потому вот
тебе модная упаковка индийских презервативов, заложи их в нагрудный
карман тужурки и выше тебя только Старый Томас.
Леха наживку заглотил.
Серебряная облатка торчала из нагрудного кармана, как лучшее подтверждение серьезности намерений и близости к мировой сексуальной
культуре. Но, как показала практика, культуру занижало два фактора: рост
и непереводимость вспыльчивых речей.
Тогда в портвейновом перерыве Шура Кучекович решил идти «ва-банк».
Он выгреб все средства контрацепции из запасников и незаметно заложил
в тот же карман нашего тореро.
Теперь все серебряное предохранение напоминало казацкие газыри,
правда, с одного борта, что не мешало их обладателю снова приглашать,
звать, манить, обольщать и очаровывать.
Это сегодня у нас 21-й век без условностей, смущений и «мама говорила».
А тогда представьте изумление молоденькой курсистки, когда на тебя прет
ОТЛОЖЕННАЯ ПАРТИЯ, ИЛИ ДЕНЬ СЕДОГО ВАЛЕНТИНА
213
ледокол «Ермак» в миниатюре, с лицом Винни-Пуха в натуре и весь украшенный гондонами. Да простят меня все!
Тихий, ничего не понимающий, любвеобильный Рендяйкин расчистил
тесненькую танцплощадку за полчаса до состояния ржаного поля в период
окончания страды. Остались только три-четыре дамы бойцовой породы, готовые на все, даже если бы Леха носил в нагрудном кармана противогазные
маски.
С этими дамами он и ушел.
Как и чего там происходило, потом не рассказывал. А местные русскоязычные газеты не сообщали о появлении в каком-то районе густого черного
дыма с резким запахом паленой резины.
Вот такая пятерочка. Не знаю, чем и кого она могла бы не устраивать
в широком понимании разнообразного военно-морского братства.
В среде корабельных собратьев так точно никого.
А вот по системе оценки политических органов капитан-лейтенант
Рендяйкин вообще не имел права на карьеру и перспектив на оставшуюся
жизнь.
Самое большое, что ему тускло светило, — это должность вахтенного матроса на портовом буксире, да и то с учетом пролетарского происхождения
и красного диплома.
Почему?
Да потому, что был Леха БЕСПАРТИЙНЫМ!
Это раз!
А потом был Леха по отчеству Ефимовичем, то есть чуть-чуть евреем по
папиной линии.
Это два!
Одновременно и три, и четыре, и пять!
Дальше пальцы можно было не загибать за ненадобностью.
Ну, был и был.
Делов-то! — несмотря на чьи-то буйные возражения, замечу я.
Кого только и кем в наше время не было. Тогда сначала надо было быть
партийным, а потом уж, по возможности, не быть евреем.
Я бы даже слегка сгладил предыдущую формулировку: сначала надо быть
партийным, а потом уж, по возможности, евреем. А уж если ты вписался
в первое, то про второе мог особенно не тревожиться: и не такое само рассасывалось. Да и с флота за это никогда не выгоняли.
Чтобы быть вытуренным из ВМФ (коль тебя туда наконец-то взяли), надо
было споткнуться на секретах, оружии, измене Родине или чем-то совсем
экзотическом. Причем сразу на всем, а не с годичными перерывами.
Например, если вы сдали килограмм двадцать секретной литературы
на книжные талоны*, переспали с секретаршей посла США, помочились
* Пусть вам, если не знаете, умные и начитанные люди объяснят.
214
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
в парадной первого секретаря горкома с последующим дебошем и стрельбой из табельного оружия, да к тому же в день БП и ПП, то вы имели все
шансы. А так за себя еще надо было сильно побороться. И только тогда ваше
неубедительное происхождение по батюшке могло пойти в зачет, да и то, чтоб
оправдать продажу секретов не тем людям.
Так что для карьерного скачка неправильное отчество было не очень
важно. Тем более что Реня был нашим, можно сказать, советским евреем.
К категории этой относились как Герои Социалистического труда, несчитанные деятели культуры, цеховики-миллионеры, так и одесские бандиты.
А это сильно другое дело или две большие разницы. Эволюцией процесса образования этой невиданной общности управлял исключительно
разум, а уж его у тех, кто сознательно и навсегда отстал от группы Моисея,
не отнимешь.
Народ шебутной, нахальный и башковитый одновременно. Им, в отличие
от причитающих над той же пятой графой, все нравилось и все устраивало.
Из них получились замечательные пофигисты и оригинальные пьяницы,
умеющие разглядеть свой смысл в этой жизни.
Они не «ботают» на идиш или иврите и не пользуют кошерной пищи, но любят сало с чесноком и анекдоты про самих себя. А если у них ко всему маманя
не еврейка, то их свои и за евреев-то не считают, называют «шлемазлами»
и прочими нехорошими словами.
Те, правда, особо и не расстраиваются. Живут себе и в пейс не дуют.
Сегодня таких много в армии Израиля. Бойцы хоть куда! Авантюристы по
натуре и еще с Родины не любят тех, кто не любит свиной хрящик.
Вот уж там им раздолье! Патронов море, а толерантности ноль.
Они ведь еще с детства помнят, что Восток — дело тонкое, а потому особо
не церемонятся в мести за Петруху и Верещагина. А матом кроют так, что
пустыня Негев становится сразу еще пустыннее.
Гены — вещь упрямая…
Они не позволили им превратить извилины в морщины. Вот и делали эти
новые советские евреи все старательно и с увлечением.
И, как вы уже поняли, Рендяйкин среди них не был досадным исключением, а уж диссидентом тем более, и не писал под одеялом самиздатовских
книжек типа: «Отрицательное влияние советского режима на точность определения места по звездам».
Он когда-то был комсомольцем, хотя с тех пор успел не просто вырасти,
но и завянуть для комсомольского задора, выработать возрастной ресурс и в
один миг превратиться в совершенно беспартийного человека.
Хотя какого человека?! Так, существа без Определенной Активной Жизненной Позиции, сокращенно: ОАЖП.
А теперь подумайте — что можно ждать от человека с такими буквами,
тем более если их слегка перетасовать?
ОТЛОЖЕННАЯ ПАРТИЯ, ИЛИ ДЕНЬ СЕДОГО ВАЛЕНТИНА
215
Мыслили недолго?
Во-во.
Вот именно так Лехе и сказали в кадрах, когда он начал возбухать по поводу возврата очередного представления. Действительно, если гражданин
лично не участвует в поддержке партийного курса, то какие кривые курсы он
может проложить?! А главное — куда!?
Поначалу намеками, а затем напрямки ему было сказано, что капитанов
третьего ранга без алого билета не бывает, и после благополучного возвращения еще одного представления* Лехе пришлось в это твердо поверить.
Самое интересное, что каких-то политических разногласий, стремлений
к ревизионизму всесильного учения Маркса, личных антипатий к Самому
Генеральному секретарю у него не было и в помине.
Просто было как-то все не до того. То одно, то другое. Ну, сами понимаете.
У штурманов всегда дел невпроворот. К тому же он наивно полагал, что от отсутствия партийного билета в нагрудном кармане линия корабельного курса
не станет прямее.
Нельзя также утверждать, что попыток вступления в партийные ряды не
было вовсе, но то лимиты горячих сердец были исчерпаны, то конец кандидатского срока выпадал на запланированный отпуск, то и вовсе ручка переставала писать, и пока искал другую, то забывал причину, по которой ему так
страшно захотелось быть в авангарде.
И вот однажды он решился собрать силу воли в кулак, плюнуть на обстоятельства и довести-таки дело до победного конца.
Вздохнул утробно, произнес свое любимое:
— Не все-с-с коту масленица…
И…
…четким штурманским почерком написал заявление в первичную партийную организацию, причем причину своего решения он поначалу впопыхах
и боясь передумать, указал настоящую.
Стремглав отнес бумагу дивизионному замполиту, словно обрубая концы
прошлой жизни.
Тот прочитал в присутствии, окрасил лицо кумачом и, еле сдерживая рабоче-крестьянский гнев, спросил:
— Алексей Ефимович, дорогуша, Вы бы уж сразу написали: «Прошу принять меня в ряды капитанов третьего ранга, потому как просто мочи нет».
Зачем это заковыристое про авангард и передовую, если все заканчивается
фразой: «…мне никогда не получить очередного воинского звания…»? А?
Пришлось переписывать все заново, пригласив целый литературный консилиум, ясное дело, не всухую.
* Представление на звание это такое… Собрать, все переписать, подписать…
Проще забеременеть и родить от друга по каюте.
216
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Маялись долго.
Выход нашел мудрый Шура Ященко, предложив взять подшивку «Красной
Звезды» и поочередно тыкать штурманским карандашом по передовицам
с завязанными глазами.
Когда Леха зачитал последний вариант, все молча встали. Каждому
хотелось бурных, продолжительных аплодисментов и мужских поцелуев со
слезой.
Потом было собрание дивизионной ячейки, представление рекомендаций и единодушное голосование. После собрания представляться пришлось
круче, чем по случаю прошлогоднего освобождения из выборгской ментовки.
Дальше можно было немного передохнуть от собственной решимости,
пока документы идут в политотдел дивизии, их внимательно изучают, звонят
туда-сюда, мол «это он точно сам писал?» и «плохо, что не Иваныч», листают
календарь и назначают «судный день» работы парткомиссии.
На это уходил целый год, во время которого капитан-лейтенант Рендяйкин А.Е. гордо носил звание Кандидата и имел честь присутствовать на собраниях как равный среди разных.
На изучение Устава и прочих материалов времени не было, но выручали
способности. Памятью он обладал отменной и мог вспомнить все даты и посвященные им объемы, а также каждую родинку на дамской попке, но не имя
носителя (даже у феноменальной памяти бывают издержки). Это теперь все
на жесткий диск, а тогда все больше на мягкий мозг.
Пока исправно менялись времена года, он невозмутимо продолжал заниматься любимыми делами по всем пяти пунктам так неистово, словно прощался с молодостью, здоровьем и потенцией одновременно. Зам с комдивом
этому не сильно препятствовали, понимая ответственность момента.
Когда пришел вызов политотдела на вынесение окончательного приговора, Леха уже три недели болтался по пароходам, перескакивая через леера
в разных точках встречи. Известие о том, что час пробил, он воспринял даже
радостно, потому как всеобщее дивизионное возвращение к берегу было
еще очень нескорым.
Комдив Яков, во избежание неожиданностей, отпустил грядущего брата
по партии на сутки раньше, чтоб тот мог неторопливо добраться до Питера,
а потом до Кронштадта. Освежить в памяти Устав и заполировать грани политической подкованности, а главное, когда наденет белую рубашку и галстук,
не перепутать — куда собирался.
Ошибочка тута и вышла.
До славного города на острове Котлин Реня доехал без особых приключений. Его выручило полное отсутствие знакомых попутчиков и глубокие
будни.
Но, оказавшись в Кронштадте, надо было определяться с ночлегом. Самто он был питерским, да и жена уже вторую неделю отдыхала у родной мамы.
ОТЛОЖЕННАЯ ПАРТИЯ, ИЛИ ДЕНЬ СЕДОГО ВАЛЕНТИНА
217
Начать определяться он даже не успел из-за моментальной встречи с
дивизионным же сослуживцем.
Валя Щепетков.
Убеленный сединами и насквозь проморенный всяким выпитым, встретился ему на улице Красной в группе островитян-единомышленников под
названием «очередь за пивом».
Щепеток, он же Седой, был тоже весьма популярным парнем в Дивизионе. От Рендяйкина его отличал только возраст, профессия и абсолютная невозможность вступления в какую-либо партию. Последнее его не
сильно огорчало, потому как свое капитанское звание он носил настолько
долго, что воспринимал его уже как пожизненную прибавку к имени или
фамилии.
Все механические «приблуды» на РКА-141 Валек, понятно, знал значительно лучше планировки своей квартиры и мог запускать дизеля простым
матерным посылом, не вставая с койки.
Его живые поначалу разговоры про шатуны и крышки блоков, как оказалось, были мало кому интересны, и постепенно он научился поддерживать
разговор всего двумя фразами: «Ето» и «Тае». И все его понимали.
Радость встречи была абсолютно взаимной.
Седой вторую неделю грустил в отпуске и изрядно скучал по незатейливой
простоте катерной жизни. Ну а Реня не просто снимал вопрос постоя, а еще
и приобретал собеседника, собутыльника и коллегу в одном лице для участия
в торжественных проводах последнего беспартийного дня.
Обоюдно понимая значимость грядущего момента, подошли к делу грамотно и без суеты. Главное было — соблюсти последовательность набора
градуса, то есть от пива через портвейн к водочке.
А дальше уж как пойдет, если задуманная кривая сможет отыскать градус
еще повыше.
Как задумали, так и сложилось.
Там посидели, тут треснули, здесь замазали, а где-то и вовсе заепенили.
И все с народом — у флотских мир тесный.
В «НОЧНОЕ» не пошли — хозяин положения был не по этой части.
Заканчивали где-то за полночь спиртовой настойкой от мозолей, которую
Валькова жена легкомысленно оставила в холодильнике.
Последнее, что осталось в закоулках памяти, так это рассуждения Щепетка.
От незатейливых:
— Ну, ето, папаня твой мог бы имечко и подменить, да и тае… Сын за отца,
ето, не еврей. У них все по матушке определяют. Тае…
До сугубо философских:
— У них жизнь по матушке, и наша вся по матушке, только, ето, по чужой.
Но ты, Леха, не грусти, прорвемся! Зато член затачивать под карандаш или
резать на пятаки не будут. Ето… Уловил? Ну и тае…
218
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Приведенная выше речуга была самой длинной у Валька за последние
пять лет.
.....................................................................
Утро было хмурым и требовало выбора.
Идти на парткомиссию с совершенно отравленным организмом и вряд ли
узнаваемым лицом не годилось. Не преминут ведь думкнуть что-нибудь вроде:
— Мало того, что Ефимыч, так еще и с безразмерного бодуна…
Впрочем, идти туда мог любой из них, потому как в тот момент эти самые
лица были полностью идентичны, словно у однояйцевых близнецов и больше
напоминали мозоли жены Щепетка.
Надо было как-то выбирать: либо в дивизию больным и некрасивым,
либо привести себя в порядок самым и простым и надежным средством,
а уж потом…
К заветному ларечному оконцу на той же улице Красной тянулась очередь,
скорбная и унылая, как похоронная процессия.
Объяснить братьям по похмельному духу про святость грядущего момента
и парткомиссию было не с руки. Каждый второй в очереди мог бы предъявить
билет члена КПСС и послать в направлении, явно противоположном нынешнему курсу партии.
Не помогли даже дурашливые кричалки Седого, вроде:
— Пустите, ето, без очереди беспартийного еврея! И тае!
Пришлось идти сразу в магазин за лекарством более дорогим, но сильнодействующим.
Через час мозольное сходство пропало. Лица хозяина и гостя приобрели
обычные расцветки, соответствующие возрасту и сроку службы в ВМФ.
Но теперь возникла иная проблема: идти в политотдел совершенно расхотелось, к тому же мозг никак не мог вспомнить ни одной строчки из Устава,
не говоря уж о материалах Съезда и биографии Вождя.
А вот матерные частушки, низменные желания и вся правда военно-морской жизни просто перли из извилин, будто фарш из мясорубки.
Исполнить пару-троечку сальных историй про Семеновну, Ивана Кузина
или девок из города Колязина, сбацать «семь-сорок», а под конец завернуть
анекдотец про Ильича-2 удалось бы просто виртуозно, но могло категорически не понравиться членам жюри.
Каких-то иных же возможностей и тому и другому нынче приглянуться
в голову не заскакивало.
Посидели, покрутили создавшуюся ситуацию. Так и этак.
Леха сбродил за вторым лекарственным пузырьком.
Не помогло.
Строчки про демократический централизм в мозг возвращаться не торопились. Видимо, престарелый кандидат обронил их намедни где-то между
выразительными вальковыми «ето» и «тае».
Так Леха Рендяйкин в партию тогда и не вступил.
СО ЩИТОМ
219
***
Что он лепил комдиву и замполиту, не знаю, но особо высокой волны
никто гнать не стал.
Сослуживцы приняли историю «на ура», то есть с неописуемым восторгом
и воодушевлением. Все посчитали, что Леха просто несколько рановато начал отмечать окончание кандидатского стажа или вовсе перепутал местами
«вступить» и «отметить».
Бывает…
Шура Ященко так просто подвел черту под историей:
— Равняйтесь и берите пример! Память об этом человеке будет жить в веках! Это тот человек, который не мог позволить себе предстать перед партией
неопохмеленным.
На том все и закончилось.
Через год Реня повторил попытку, и она оказалась более удачной.
Щепетка тогда в городе не было.
Чтобы в партию вступить, лучше с вечера не пить.
А национальность тут и вовсе ни при чем…
Февраль 2010 г.
СО ЩИТОМ
Решили мы однажды пойти из пушек пострелять.
А дело было зимой в Лиепае году этак в 83-м. Одним нам стрелять было
скучно, потому мы пригласили с собой компанию из местных «полтинников».
А может, это они нас, что не принципиально.
По правилам артиллерийской стрельбы — это массовое морское гуляние
с периодическим постреливанием называется «Групповая стрельба по морской цели». И если с «групповухой» все понятно, то насчет цели, по которой мы
собрались пулять, следует хоть и кратенько, но поведать.
Негласный закон биатлонистов и киллеров гласит: чтобы метко стрелять,
надо много стрелять. К системе боевой подготовки ВМФ он также подходил
без поправок и дополнений. Но те, первые, тренируются по бумажкам да
тарелочкам, а нам натурального врага подавай! Не будешь же из «сотки» (это
другое) крыть по бумажным корабликам или консервным банкам.
По бочкам уже можно, если представить их плавающими минами, но нам
нужны вражеские корабли, и точка! Да чтоб не в дрейфе болтались, как «оно»
в проруби, а шпарили по волнам вдалеке всякими хитрыми курсами.
А вот стрелять им в нашу сторону не надо. Это уже перебор.
И чего тогда можно предложить?
Ой, да много чего…
220
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Но одно нереально, второе дорого, а третье и вовсе смертельно опасно.
Ну не посадишь же, в конце концов, на старый трофейный тралец команду
отпетых раздолбаев, и вперед, под наши залпы! Так как есть один пустячок,
который может все испортить.
Тралец найти можно. Отпетых хоть пруд пруди, но… Мы ведь иногда
попадаем.
Потому и начинает действовать поговорка про хорошо забытое старое.
Где-где, а уж на флоте старое забывать страсть как не любят! Большую часть
этого называют традициями, а остальное привычками. И вот из этого всего
выплывает старый, проверенный веками (!) артиллерийский щит.
Когда и кто изобрел его — достоверно не известно. Но то, что комендоры
Ушакова, Хасан-бея и Нельсона еще по нему тренировались в меткости, сомнений нет. Правда, по неподвижному. Таскать его за собой тогда почему-то
не додумались.
Конструкция щита весьма незатейлива. Проще него на Флоте только
плотик для покраски и помывки борта. Примерно на таком крестный отец
Федора Конюхова, норвежец Тур Хейердал, однажды ударил по океанскому
бездорожью*.
На два (обычно) длинных металлических поплавка ставится настил, на
него стойки для подъема брезентовых полотнищ. Завершает все буксировочное устройство (чтоб можно было тащить) или якоря (чтоб можно было
неподвижно ставить).
Понятно, что эту «дуру» парусило и несло по ветру так, что просто «мама, не
горюй»! И чем больше был щит, а значит, и размер полотнищ, тем больше его
несло по ветру в морские дали.
А чтоб понять это «больше», надо постараться представить большой корабельный щит БКЩ 65 u13, где первая цифра — это длина щита, а вторая —
ширина.
Впечатляет? То-то.
В наши отважные времена повального прогресса, чтоб максимально
напрячь ситуацию и вздыбить у всех нервные системы, этих пассивных монстров стали таскать за собой на длиннющей веревке назначенные командованием и судьбой самоубийцы.
Нет! Были, конечно, и телеуправляемые мишени, но…
Были они маловатого размерчика и обычно изображали всякую мелочовку, типа торпедных катеров. А нам, безудержным, ведь цель меньше авианосца или линкора была просто оскорбительна.
Это раз.
Чтоб убрать с самобегающего суденышка всех одушевленных да заставить его гонять туда-сюда разными ходами и разными курсами дистанционно,
* Проект Кон-Тики (Kon-Tiki). Отчаянный чудак. Все норовил пересечь океан на
предметах туземных народных промыслов.
СО ЩИТОМ
221
требовалось очень много ученых мыслей и умелых пролетарских рук. Все это
было, но результат подгаживала наша родная радиоэлектроника. Поэтому
катера-мишени бегали быстро, всякими курсами, но сами по себе да так, что
ловить их приходилось с помощью ненецко-ковбойских приемов.
Это два.
К тому же, если насовать всякого электронного в корабельную тушу
на полторы-две тысячи тонн водоизмещением, то кто от кого бегать будет,
если там релюшка залипнет или диод с триодом разом окочурятся!? А?
То-то и оно!
Это три.
Думаю, достаточно и трех причин, хотя их можно наковырять с десяток.
И вот тогда мы снова возвращаемся к нашему щиту.
Тот, который достался нам, был «ну очень большой». Назывался он БКЩ
проекта 436Б, с осадкой в полтора метра и высотой около десяти. Что-то вроде трехэтажного дома на четыре подъезда, положенного на бок.
Для начала надо было кому-то заскочить на щитовую станцию и принять
его у местной команды. Потом выбрать себе на палубу 37-мм стальной буксир, в котором что метров, что килограммов было навалом. Закрепить его
и потихонечку начать буксировку.
В то время все, что тащится за кораблем, в радиопереговорах именовалось «хвостом». Принял хвост, отдал хвост, выбрал хвост, потравил на…
метров, иду с хвостом. Звучит весело, делается не очень. Ведь мы еще не
говорили об особенностях подворья Лиепайской базы, то есть аванпорте.
Несмотря на то что слово это с французским прононсом, ничего сложного:
просто прихожая порта или базы, чтоб ветром не задувало да волной не забивало. Входить-выходить не просто, но это дело командиров да оперативной службы базы. Оперативный при этом, словно святой Петр на воротах рая,
хочет — пустит, а не хочет — будешь на пороге болтаться и блажить в эфир
разные секретные слова вперемежку с известными.
Чтобы реально понимать все процессы буксировки в закрытой части
порта, представьте, что вам поручили провести приятеля особо крупных размеров, типа XXXL, через зал гипермаркета. И чтобы имитировать неуправляемость и парусность, то для чистоты эксперимента его закачали алкоголем
под самые гланды.
Если вести его за галстук, то самое худшее — это несколько отдавленных
ног особо любопытным и несколько приплющенных к стеллажам тел.
Но если тащить другана уже на длинной веревке, то отдавленными конечностями и непроизвольной сдачей анализов дело не закончится. Даже самая
умная скотина пойдет так, как ей покажется удобным, или вовсе завалится
спать в знак протеста. Так что баррикады из стеллажей и всеобщая паника
вам будет обеспечена.
Так и наш щит.
222
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Пока его держишь на коротком, метров в пятьдесят, «хвосте», он послушный, словно пенсионер в кресле гинеколога. Но стоит стравить «хвоста» на
нужный размер, как начинаются совсем другие дела. Такие, что иногда не
очень-то и поймешь: кто у кого на этом хвосте болтается. И наша история как
раз про это.
Итак, теперь всем понятно, что для хорошей артиллерийской стрельбы,
чтоб по внутренностям бежал чистый адреналин, а по наружностям табуны
мурашек с топотом, требуется чистая пустяковина: один большой щит, один
длинный и крепкий буксирный конец и один боевой пароход, которому не
повезло.
В тот самый день, который мы обозначили «однажды», а капитан 3 ранга Имяреков помнит с точностью до часа, запах пороховой гари будоражил
мозг не только нам. На праздник пальбы и всплесков выходили три местных
«полтинника». И ведь что примечательно: в нашем квартете было по одному
представителю из каждого «полтиничного семейства»: «Комсомолец Литвы»,
«Кобчик», «Туман» и мы со своим скучным сиротским номером*.
По программе праздника «литовского юношу» отправили за щитом, а сами
побежали в полигон репетировать. Мы могли бы и экспромтом, но Боевая
Подготовка требовала еще раз отточить, проверить и закрепить, а с этой занудной теткой было лучше не спорить.
Да и не в споре дело.
Она, эта самая БП, ведь была реально выстрадана Флотом еще со времен
его появления. Ни для кого не секрет, что то ли в силу врожденного консерватизма, то ли несгибаемого пофигизма, но Флот с 17-го года особо ничего не
менял. Максимально сохранил форму, распорядок дня, отношения и многое
прочее. А в термине «боевая подготовка» оба слова главные. И стреляем
ведь не пробками, а, стало быть, надо нормально подготовиться.
Где-то я уже рассказывал для неосведомленных о премудростях пушечной
корабельной пальбы.
Суть в том, что во всей цепочке участников есть факторы (и не только человеческие), которые могут превратить конечный результат во что угодно: от
медали до огромной кучи говна. И это еще самое приличное слово.
Судите сами. Локация чего-то видит, ПУС что-то считает, пушки куда-то
наводятся. И вот из этих «чего-то» и «что-то» получается «тр-р-р» ревуна и
«ба-а-бах». А по поводу «куда-то» знает только снаряд.
Такие вот дела.
* Сторожевые корабли проекта 50 (полтинник). Гимн кораблестроению! С 1951 по
1958 построено 68 корпусов! На такое количество фантазии у строителей не хватало.
Отсюда, кроме простых номеров и совсем «экзотические», типа: «Енот», «Барсук», «Филин», «Пингвин». «Иркутский Комсомолец» тоже хорош! Почти «Пионер Магадана». А уж
боевые биографии! Ищите: сторожевой корабль типа «Горностай». Песня!
СО ЩИТОМ
223
Уж я-то знаю: не одну стрельбу отстоял под стволом контролером.
Что это такое?
О-о-о! Это одна из самых оригинальных флотских придумок по воспроизводству глухих.
Ставят впереди башни прямо под стволом изначально нормального человека. Дают в руки два флажка (белый и красный) и бинокль. Величают его
«контролером», но на этом все его величие и заканчивается.
Должен он после наведения артустановки, когда уже все остальные согнулись и зажмурились, задрать очи вверх, проехать ими по стволу до дульного среза и ОПРЕДЕЛИТЬ (!!!), что после залпа буксировщик мишени ТОЧНО
останется на плаву. И если он в этом уверен (???) — поднять белый флажок,
а если нет, то красный.
Всего-то.
Если бы не один невзрачный моментик, нюанс, если хотите.
ОН ИЗ-ПОД СТВОЛА НИКУДА НЕ УХОДИТ.
То есть весь кашель «бога войны» рушится на его хрупкий организм.
Спасали только два патрона от ПМ*, кило ваты, зимняя шапка, вовремя
распахнутое едало и вера в скорое прекращение гонки вооружений. Мне
тогда казалось, что даже мозг в целях самосохранения сворачивался извилинами внутрь. А вот насморка как ни бывало!
Да-а-а… Были времена. Я с тех пор мало чему удивляюсь.
Стоп! Вертаемся от томных вздохов памяти к суровому сюжету.
Прибежали в полигон, затревожились, пристреляли морской репер, оттарабанили без перекура парочку боевых учений и замерли в ожидании
доставки условного врага.
В тот коварный день сгребать звезды лопатой с небосклона мы не собирались. Наш номер, если и не был шестнадцатым, то последним точно.
Местные пацаны из 57 ДПК** взяли нас «принять участие», чтоб лишний раз
не выскакивать со щитом и зря не мутить балтийскую воду.
Нашей главной миссией было отстреляться одиноко по щиту, который проволочет «комсомолец», то есть выполнить стрельбу под номером 10. А затем
поменяться с ним местами.
Ничего исключительного.
Но!
После того, как тележка меняла лошадку, к месту событий подскакивали
остальные участники регаты с очень неприятными намерениями.
* Очень удобно уши затыкать. Вытаскиваются тоже без проблем. Результат глубокой флотской мысли.
** Дивизион противолодочных кораблей. «Противоводочных», как каламбурили
мы над собою.
224
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Их стрельба, как упоминалось вначале, называлась «групповой», что уже
звучит уголовно-неласково. То есть заняться нами с нашим щитом они намеревались все одновременно. Отсюда и всякие грустные мысли.
Все дело в теории вероятности. Все в ней, любимой, которая точно никогда ничего не гарантирует, но всегда обещает проблемы и неприятности.
Вот скажите мне, люди от нее далекие, что будет, если один завсегдатай
детской комнаты милиции решил попасть в консервную банку из рогатки
с двадцати шагов. То, что это случится, — не факт. И в то же время всплывает
некая скрытая угроза соседским окнам. А вот если к нему присоединятся еще
два малолетних уркагана, то банке можно посочувствовать, а окна лучше бы
сразу заколотить фанерой.
Доходчивый примерчик?
То-то!
И пусть у нас снаряды будут не самые боевые на свете. Но то, что в быту,
в кино и у военных корреспондентов называют болванками, а у профи
«стальное ядро боевое», при попадании в каюту зама (правый борт и ничего
личного) может легко вылететь из левого борта, попутно прихватив офицерский гальюн вместе с унитазом, раковиной и случайным сидельцем.
Физика. Раздел: кинематика c динамикой.
Вот отсюда-то и навевало беспокойством.
Хотя, как показали дальнейшие дела, не оттуда мы лиха ждали. Вроде
как только пропьешь весь профилактический курс лекарства против гриппа,
а тебя вдруг триппером накрыло.
Сами мы отстрелялись неплохо. Все были довольны, кроме комендоров,
которые только в кино со счастливыми лицами да под песню банят стволы от
порохового кариеса.
Пошли за щитом.
Сыграли аврал и стали готовиться к буксировке.
Мы, минно-торпедные, тут в главной роли расписаны, как «ютовая швартовная команда». Не бенефис, конечно, но сгорбиться от усердия не раз
придется да еще друзей покликать в помощь. Буксировочка-то не совсем та,
к которой привыкли.
Обычно, если собираешься волочь за собой какого-нибудь бедолагу, то
пропихиваешь в свой кормовой клюз протянутый оттуда буксирный конец,
крепишь за гак кормовой браги* и начинаешь потихоньку-помаленьку трогаться. Сколько нужно буксира, определяют те парни, на веревке, а ты просто
ненароком бросаешь вахтенному на юте: «Посматривай тут», — и покидаешь
место действия.
* Ну, такое вот название. Морская практика! И самопальное домашнее виноделие здесь не в тему.
СО ЩИТОМ
225
Здесь же никто тебе ничего не подаст, не выберет, не потравит и не проорет что-то невнятно-матерное по громкой связи или без. На щите попросту
никого нет.
Да и где ему там быть? Откуда?
Кто слышал про капитана щита?
Я тоже слыхом не слыхивал.
Значит, все придется самим.
Высадить на щит группу, чтоб они, шныряя туда-сюда по решетчатому настилу с небывалой легкостью, подали нам метров пятьсот стального троса.
А дело, напоминаю, происходит зимой.
Принять эти метры с тоннами на палубу через кормовой шпиль, разложить
шлагами по левому и правому шкафутам да при этом на винт не намотать
в прямом смысле, что в нашей ситуации хуже переносного.
Подтянуть этого 60-метрового монстра себе под самую задницу и принять
не стесняющуюся в выражениях группу, густо намазанную солидолом, в изорванных вдрызг рукавицах.
По сигналу дать ход, вытравливая «внатяг» трос на триста метров.
Закрепить трос-буксир и начать надеяться на теорию вероятности.
Взялся за гуж, не говори, что не муж.
Высадили, приняли, не намотали, передали, подтянули, дали, вытравили,
закрепили, увеличили ход до заданного.
Сдюжили. Но тросовой смазкой уделали всю палубу.
Сыграли тревогу, чтоб лишний люд по палубам не прыгал, и задумались
о недоделанном, о невстреченной и неотданных долгах.
По требованиям руководящих документов надо было еще всем каски надеть, но дурачить себя иллюзией не стали: 18 кило, летящих со скоростью
3000 км/ч, человек в каске может только насмешить или, на худой конец,
удивить доверчивостью.
Первый залп впечатлил, но не испугал. Ребята сняли смазку каналов
стволов, то есть в нашу сторону ничего не летело, кроме децибел. Да и звук
доходил с изрядным опозданием, пробегая в воздухе пару кабельтовых в секунду всемирно известными темпами.
На фоне догорающего заката три силуэта в бинокль выглядели эффектно,
хоть хватайся за кисти — и прямиком в маринисты. Но почитателям Айвазовского и Боголюбова можно было не волноваться — на горизонте сверканул
сполохами первый пристрелочный залп.
Как шуршат в воздухе снаряды, слушать даже приятно, потому что если
шуршат, то это не твои. Старая и проверенная истина. А вот всплески
понравились уже меньше, особенно те, которые выросли между нами и
щитом.
В возникшей паузе мысли у тех, кто понимает «что к чему», совпали.
226
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Сейчас начнут корректуры вводить. Главное, чтоб чего надо ввели, а не наоборот. Мы же не знаем, кто там у них чего куда крутит. А вдруг какой-нибудь
старший матрос Хабибуллин сегодня не в себе?
Вдруг у него депрессия?
Вдруг с желудком чего? Или не доел.
И чего с него возьмешь?
И сколько таких Хабибуллиных на трех кораблях? Хорошо, если один, а не
два и не три.
Второй залп.
Сверк! Бу-бу-м-м! Ш-ш-у-р-х! Плюх, плюх, плюх…
Пауза. Опять поправочки вводят: на погоду, фортуну и дурака, понятно.
А погода, к слову, стала вести себя как-то не по-дружески, капризничать
и откровенно портиться. К багровому картинному закату добавились некрасивые, почти черные тучи, и солнышко, в аккурат, стало в них и садиться.
Если солнце село в тучу — жди, моряк, на море бучу!
Одна из многих стихоплетных поговорок от наших учителей при освоении
раздела «Метеорология». А их не они сами придумали, чтоб нас от «стратусов»
и «кумулюсов»* резко в сон не грузило. Когда-то эти смешные постулаты еще
с «ятями» Федя Ушаков и Гриша Спиридов гусиными перьями на пергаменте
записывали. И ведь…
Сверк! Бу-бу-бу-ум-м-м! Ш-ш-у-р-р-х! Плюх, плюх, плюх…
Стоп! К Навигацкой школе мы вернемся как-нибудь потом. Может быть.
Сверк! Бу-бу-бу-ум-м-м! Ш-ш-у-р-р-х! Плюх, плюх, плюх…
Пауза…
Сверк! Бу-бу-бу-ум-м-м! Ш-ш-у-р-р-х! Плюх, плюх, плюх…
И вот оно:
— Накрытие!
Мы мало того что видим, так еще и в сети слышим, как они там, забыв про
секретные слова, гомонят, друг друга перебивая.
Ну, сейчас начнется!
И началось:
Сверк! Сверк! Сверк! Сверк! Сверк!
Бу-бу-бу-ум-м-м! Бу-бу-бу-ум-м-м! Бу-бу-бу-ум-м-м! Бу-бу-бу-ум-м-м!
Ш-ш-у-р-р-х! Ш-ш-у-р-р-х! Ш-ш-у-р-р-х! Ш-ш-у-р-р-х! Ш-ш-у-р-р-х!
Плюх, плюх, плюх, плюх, плюх, плюх, плюх, плюх, плюх…
Бодренько так все пошло-поехало.
Там сверкает.
Оттуда громыхает.
Там шуршит.
* Типы облаков по латыни. Все, что помнилось. А как ими девкам головы дурили
наши «Казановы»…
СО ЩИТОМ
227
А вот тут у нас в конце веревки прямо все избулькалось.
Тут бы в экстаз от зрелища впасть, но…
Но когда сразу три брата по оружию садят в тебя залпами из девяти стволов — это уже чистая Цусима получается.
Слава ПАСам!* Хорошего понемножку! Унитары в кранцах закончились,
а то бы они бабахали до пустых погребов.
Занавес!
Как говорится, «Дым в трубу, дрова в исходное».
Всем спасибо! Все свободны!
Они нам за хорошую игру в противника.
А мы им за пьесу с хорошим концом.
Трио легло последовательно на выход из полигона и дало волю маневристам. Нам же, что называется, не разбежис-с-ся. Это ведь в боевом упражнении бундесовский эсминец УРО типа «Гамбург» расхерачен ихними залпами
в мелкие бытовые отходы. А в реальной жизни 65 u13 никуда не девались,
не скукожились от позора и не побежали домой на родную щитовую самостоятельно, волну буруном рассекая.
То есть тот же продукт синявинской птицефабрики, но вид сбоку. И надо
очень поспешать: в небесной канцелярии решили открыть все форточки на
проветривание. А на Балтике это природное развлечение приходит весьма
быстро. Есть такая дурная особенность у не очень глубоких морей — только
сквознячком потянуло, сразу вся жидкость соленая на дыбы встает. И нет
чтобы красивыми валами набегать, так она вся скачет невпопад, что глухой
на дискотеке. Ощущение муторное, поверьте.
В поезде доводилось ездить?
В гальюн тамошний на полном ходу наведываться приходилось, когда
вагоны с рельсами не дружат? И не то чтоб зубья полирнуть, а по самому ответственному делу, когда наступает полное равенство полов.
Ты вроде бы закрепился, прикипел ступнями, поручень зажат обеими
руками намертво. Но сила инерции швыряет тебя в трех плоскостях безо
всякой закономерности до тех пор, пока организм не принимает решение
ввести мораторий на собственное очищение до родного перрона.
Так и у нас.
Пока отбой тревоги отработали да поужинали пропущенным обедом, за
бортом уже «русская плясовая» до трех баллов доросла. Сначала вахтенного
на юте стали беспокоить рывки за корабельную задницу: буксир то в воду
погрузится, то струной поет. Потом вахтенный офицер почуял, что иногда не
сразу разберешь, кто кого тащит.
А потом еще и снегом все накрыло, и буксир стал уходить в никуда, в эдакую бесконечность.
* Правила артиллерийской стрельбы. Настоящие канониры по ней начинали
учиться грамоте.
228
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Снова сыграли «Аврал». Сколотили из трех швартовных команд бригаду
бурлаков и стали выбирать буксир. Вернее, пытаться его выбирать.
Просто шоу пьяных клоунов!
А что вы хотите? Скакать по скользкой от солидола и снега палубе, да
в мокрых кавалерийских шинелях, да в спасательных нагрудниках, да в ботах
на кожаной подошве — это покруче бега в смирительных рубашках по вертикальной стене.
Еще и шпиль тянуть не хочет: ну не любит он стальные тросы, да жирно
намазанные. Накидывают до шести шлагов да на оттяжке с десяток народу.
А свободный конец надо уложить снова по шкафуту, чтоб свалку из тел и металла минимизировать.
Но «хвост» протестует и то соберет наших упрямых пацанов в кучу, то, наоборот, норовит кого-нибудь за борт смайнать в ночное недовольное море.
Так что глаз да глаз да уши торчком за всей этой битвой со стальным удавом.
Команд никто не слышит, хотя они не сильно и нужны. Это когда из ремонта выходишь или вовсе «новострой», то швартовка или постановка на якорь
вроде массовой игры в «жмурки», когда все водят. А когда в море каждодневно, как в школу или детсад, то все как Командир подумал. Ну, и как морская
практика учит. Друг другу не мешают и с делом управляются.
Короче, хоть и пришлось посуетиться, но выбрали до ста метров, а двести
по себе раскидали. Вроде полегче стало, даже ход маленько прибавили, чтоб
побыстрей до дома добежать.
Герои мои далеко не уходят. Кто в третьей башне под чехлом, кто в тамбуре
мичманского отсека. Случиться может что угодно. Пока из кубрика бежишь,
много на что опоздаешь, а надо всем навалиться и сразу.
И вот когда до приемного буя осталось с полчаса ходу, сверху из свистящей темноты раздалось:
— Внимание экипажа! Говорит Командир! Нам не дают «добро» на вход по
погоде и видимости. Будем штормовать в районе. Швартовным командам находиться на местах. Проверить герметизацию корпуса корабля, о результатах
доложить! Ё… (это слегка запоздало щелкнул выключатель «Каштана»).
Спокойно объявлено, с хорошей дикцией и буднично, будто «Следующая
станция “Электросила”».
Сказать, что мы впали от сказанного в бесконечную печаль, было бы не
совсем верным. Бывали объявления и похуже.
И чего горевать? С корабля нас не гонят. Все у нас «фурычет». Командир
на месте. Служба идет, и завтрашний день никто не отменял. А что касается
тягот и лишений, то как же нам без них? Иначе чего бы мы переносили и преодолевали стойко?
Прибежал помощник Плешаков С.П. Как бы на поддержку, а больше сбежал с «моста», чтоб командирских песен не слышать. Слава Графику Отпусков,
что замполит на отдыхе, а то бегал бы повсюду со своим личным примером,
пока не затоптали бы случайно.
СО ЩИТОМ
229
Посмотрел Сергей Петрович вокруг тоскливым взглядом раскулаченного
крестьянина и забрался ко мне в надстройку мичманского отсека. Это такой
маленький домик, чтоб трап не заливало. Не мочит, не дует и весь ют как на
ладони. А в самом отсеке наши чудо-богатыри кемарят. Даже курят тайком.
Но делаем вид, что насморк у нас — не до строгостей. Им досталось и еще
все впереди.
— Что с прогнозом?
— Усиление…
Значит, торчим здесь до утра. Дышим и ждем неприятностей.
А они, как оказалось, рядышком ходили. Маялись бездельем.
— Куда больше-то? Нам на такой волне скоро всю жопу оторвет…
— Скорей буксир лопнет!
Буксир тут же и лопнул.
Тихо так. Без особого треска и грохота. Это растительные или капрон рвутся хлестко да еще пружинят и цепляют все, что на пути попадет.
Глянул я на новоявленного хироманта с нехорошим восхищением:
— Ловко это у вас! Где учились? Бля… извиняюсь.
Экстрасенс-самоучка делиться тайнами не стал, но виновато предложил:
— Доложить надо…
— Конец выбирать надо! Вставай, проклятьем заклейменный!
Это уже борцам с обезумевшей сталью.
— По местам! Бодырев, ё-моё, рукавицы всем одеть! Какой шпиль?!
Ходом давайте, пока на винты не намотали!
Началось!
Докладывать никуда ничего не надо, можно просто слушать. С мостика
несутся речовки заковыристого матерного хип-хопа, то есть обрыв уже зафиксирован. Машины застопорены.
Изо всяких укрытий набежал народ.
Хвать-похвать трос, рук не жалея, и рекомендованным «ходом»! Это когда подбежал, ухватился и тащишь в указанном направлении, на твое место
встает другой, и то же самое, на его место следующий. А ты сам, добежав
до места, бросаешь и мчишься в начальную точку, хватаешь, тащишь и так
далее, пока то, чего надо вытянуть, не закончится.
Ветер, темень, болтанку, отсутствие палубного трения, удобные шинели
и нагрудники никто при этом не отменял.
Вытянули.
Уложили.
Доложили на ГКП.
— Молодцы! Боцмана ко мне!
Сигнальцы прожекторами светят, пытаются щит из поля зрения не упустить, хотя его и так локации четко видно. Надо ловить окаянного.
230
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
А как ловить, сейчас и порешат, хотя вариантов ровно два, причем второй — не ловить вовсе. Ручкой помахать и домой! Это нас с ним не пускают,
а без него мы к родному причалу мухой долетим. Но!
Имущество народное, цены немалой! Это сегодня их все посдавали на
металлолом за живую денюжку. А чего добру пропадать, если стрелять почти
некому, да и нечем?
А потом вопрос простой: ты кто, моряк или накакано? Сам упустил, сам
и лови. Погоду солнечную, изумрудные брызги и скачущих дельфинов никто
не обещал. Тем более, что их тут отродясь не видели, если только не с космического похмела?!
Легли на циркуляцию.
Подходим по-тихому с наветренной стороны, чтоб этот найденыш нам ненароком бочину не проломил. У него полтора метра неизвестно чего ниже
нашей ватерлинии.
Боцман Женя Исаев своих ухарезов на юте собрал и кроет их, ветер тормозя. Готовит группу высадки.
Хороший боцман обычно знает слов приличных от силы сорок-пятьдесят.
Половина из них про узлы-веревки, остальные для крайней жизненной необходимости. Шило и стакан в них под номером 1 и 2. Это я, повторюсь, про
хорошего боцмана.
Отличный боцман так вообще почти немой и никогда трезвый. Разговаривает только со старпомом (т. к. его человек) и командиром. Остальных презирает за излишнюю образованность и тонкость характера.
Габариты боцманов стандартные: 190–120–46. Рост, вес, размер лаптя.
Кулак имеет соответственный и использует его как меру убеждения и воспитания в нужном духе.
В боцманские команды же, по моему стойкому убеждению, попадают
трудные дети-сироты и выпускники детских колоний с красными дипломами.
Пацаны непростые, зубастые и колючие. Но ловкие, крученые, одним словом.
Да! И еще языкастые, не в «папу» своего. А насчет дела, так обычно знают его
туго, потому как тот же «папа» — прекрасный учитель-методист.
Вот и сейчас все проходит быстро. В таких делах диалоги вредны, а монологи кратки.
А вот и Голландец наш летучий в размытых прожекторных сполохах нарисовался. Его развернуло, и «он летит себе в волнах на раздутых парусах»,
волоча по морскому дну кусок хвоста.
Подошли. Где сами машинами работаем туда-сюда, где ветер помогает.
Кранцы развесили по всему борту. Торопиться нам особо некуда.
Пара боцманят на страховочных концах, момент выждав, на щит сиганули. Мы им концы подали, чтоб снова не ловить, а затем несколько моих,
больно охочих до подвигов, туда же перебрались. Их задача все по тому же
бурлацкому делу: вытащить обрывок буксира и уложить на щите.
СО ЩИТОМ
231
Рассказать-то это гладко не сложно, делать хлопотно. На щите сплошной
палубы нет. Щелкнул едальником, и у балтийской трески праздник! Оттого
и весь свет на них, и все внимание корабельной публики, которая на своих
героев то сверху, то снизу любуется. А любоваться есть на что, но об этом
я уже говорил.
Если честно, то каждый раз, вспоминая эту историю, задаюсь одним вопросом: почему для таких водно-спортивных праздников, дней Нептуна, не
было у нас никакой нормальной одежды и обуви?
Денег на Флот не жалели, а до чего-то мыслей не доходило. Утепленные
«непромокайки» со светоотражателями, обувку для дела, а не для чистки,
и всякое такое. У ребят с белых пароходов это было, а у нас что — море
другое?
Обидно, да!
Сращивать было некогда. Закрепили на щите тот кусок, что у нас на шкафуте разложен, забрали команду и стали отходить, помаленьку буксир шпилем стравливать. И как-то это сразу получилось.
И вот снова головная боль и геморрой с нами! Радость-то какая!
Пересчитали народ. Все в наличии. Радость еще подросла.
Фельдшер особо старательным руки зеленкой красит и бинтует тут же.
Двое сразу отправлены в лазарет, — каболки* рвут мясо клочьями даже
через брезентовые рукавицы.
Продолжаем штормовать, то есть работаем машинами так, чтоб держать
носом на волну. Сами по себе мы бы это делали исключительно замечательно.
Свободные от вахты только в койках бы мучались, да в каком-нибудь кубрике очередной телевизор превратился бы в набор для юных электронщиков.
А вот сегодня все не так.
Распустили хвост на максимум — корабль стал неуправляемым, все норовит лагом к волне встать, а это вещь уж больно нехорошая. До беды рукой
подать. Сильно уж парусность у щита приличная. Вот тебе и «преимущества»
машины перед ветром. Выход один: паруса долой! Да вот только некому.
Николу Морского или Святого Эльма просить бесполезно, не по нашей они
части. Чего им за атеистов-безбожников у Главного просить?
Стало быть, опять свистать наверх каскадеров из боцкоманды. Те как раз
далеко не разбегались в ожидании новых приказов Родины. Но теперь им
трюкачить придется по другой схеме.
Надо БКЩ подтянуть вплотную к кормушке, забросить туда боцманят,
сколько успеем, и ср-р-разу травить буксир на второй скорости, чтоб на самом деле нам гузно не оторвало, чтоб не стали мы четвертым рангом вместо
* Проволока тросовых прядей. Превращает трос в толстую «колючку». Еж со змеей,
одним словом.
232
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
третьего*. А когда те полотна спустят, все заново повторить и принять сирот
в отцовские объятия.
Беру «пипку» каштановскую и на мост:
— ГКП — Ют!
Молчание.
Только ветер динамик рвет. Мостик у нас открытый, только сетка над головами, чтоб от локации пилотка вместе с прической не сползла да в штанах
наблюдалась вертикаль мужской власти.
Не унесло же их ветром! Задолбались, скорее всего. Мастер там с начала
стрельбы, а вахтенный офицер Частиков тоже без смены, с тех пор как меня
«хвостом махать» отрядили.
— ГКП — Ют!
— Слушаю… Командир.
— Товарищ командир! Готовы выбирать буксир.
— Минер, начинайте! Сбавляю ход, насколько возможно. Если пиндец
почуете, сразу травите. И осторожнее там… Бойцов берегите…
— Понял. Начинаем…
И все снова заново. Опять все сызнова.
Пока «пипку» на место вешал, мои уже все по местам стоят, шпиль проверяют, рукавицами делятся, бодрят друг друга по-всякому. Кадры из научнопопулярного фильма про жизнь муравьев.
Начали.
Меряем привычным глазом:
— Выбрали десять…
— Выбрали двадцать…
То перестанем, пока ход прибавят, чтоб на ветер встать.
Сбросят обороты, мы снова дистанцию сокращаем. Последние метры
давались с трудом. Буксир больше на длинный лом походил.
— Готовы!
— Давай!
— Первый пошел!
Матрос Третьяк, он же «Первый», заранее висевший по ту сторону лееров, сиганул на щит, который волна заботливо подняла на уровень ютовой
палубы.
— Второй…
Не успел.
Щит ушел вниз, рывок, раздался треск и…
Свободный конец размочаленного троса взвился в воздух, а щит стал
уплывать назад во вздыбленную темень. А с ним вместе в незапланирован* Ранги кораблей ВМФ (1–4) определялись их ТТХ, в том числе и длиной. Мы
могли стать катером.
СО ЩИТОМ
233
ный круиз отправился однофамилец нашего хоккейного вратаря, которому
в то время меньше всего думалось про клюшку с шайбой.
— Ют! Что случилось!?
— Буксир лопнул! Оторвало от щита вроде…
— Мать твою! (неразборчиво) Все живы?
— Живы… Третьяк только уплыл. Успел перепрыгнуть.
— !!!!!!! Он точно на щите?!
— Точно!
— Александр Николаевич…
— Я…
— Молитвы знаешь?
— Да не особо…
— Вспоминай! Начинаю снова заходить с ветра. Все то же…
— Есть!
Чего «есть»? Что «все то же»? Ё-одана мама! К тому, что уже было, прибавилась ситуация «Человек за бортом», потому как ситуации «Человек за бортом
на щите» в документах и справочниках нет. Ни больше, ни меньше.
Делать все равно больше нечего, кроме как ждать.
Связи со щитом нет. Видимости нет. Даже корабельные прожектора темень не пробивают. Утешало одно: большой корабельный щит проекта 436Б
при высоте стоек около шести метров имеет ширину в тринадцать и перевернуть его практически невозможно. Правда, и удержаться в такой свистопляске на нем тоже...
В такую шальную погоду нельзя доверяться волнам.
Что это? Откуда? Что-то знакомое. Это мне вдруг музыкой навеяло.
— Ют! Командир.
— Есть ют!
— Шевчук у вас? Рассыльный его обыскался!
— Какой Шевчук?
— Кок, его мать…
— ???? Найдем. И его куда?
— Драть верблюда! К продовольственнику! Пусть получит харчи и чтонибудь горячее заебурит для швартовной команды. Ясно?
— Более чем! Есть, то есть! Понял!
Кончились всякие думки: и свои собственные, и навеянные из народа.
Командир на месте. Спокоен. Он есть и думает о том, что мы будем есть.
И не потому, что ему больше мозг кипятить не про чего, а потому, что случившееся уже случилось. Будущее наступит обязательно! Но чтоб оно было,
надо думать про настоящее. Даже про такое прозаическое и непопулярное
в народе, как кок Шевчук и его меню.
А население ютовое вс-е-е-о слышит!
А чего не слышит, так само придумает. И вот уже снова шустрит по поводу швартовки, высадки и прочих дел. У нас, что у спартанцев: «Со щитом
234
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
или на щите!». То мы идем со щитом на буксире, то бегаем по нему, чтоб
привязать.
Заходили долго, но бережно, чтоб не навалиться или не ударить.
Ура! Поймали его прожектором! И обалдели…
Половина полотнищ была спущена!
Пациент скорее жив, чем мертв! Более того, он даром времени не терял.
Теперь осталось только обнаружить нашего Рэмбо и представить к награде.
Дали туда весь свет, что был в наличии, включая зажигалки. Просто штурм
Зимнего или побег заключенного из Бутырки!
Никого…
Пытался выполнить командирский наказ, но кроме «Христос воскресе»
и «Иже еси на небеси» на ум ничего не накатило. К тому же боцман Женя
начал орать мне на ухо свои псалмы (?), даже близко не похожие на мои. Он
также не видел своего подчиненного и, судя по пылкости, очень не хотел быть
третьим виноватым.
— Боцман! Иди помощнику дуди в голову. Это и его человек.
Я не вредный. Просто я понял, что нас может быть больше, чем трое.
В квартете уже бодрее за все отвечать, особенно если пока не знаешь за что.
И тут:
— Вон! Вон он! Чернеет на мачте!
Это блажит кто-то с площадки МЗА*. Хочется срочно найти его и спросить,
не знаком ли он с Богом или кем-то из апостолов? Но пришлось перекреститься на голос и начать командовать очередной абордажной операцией.
Третьяк действительно сидел на самом верху одной из стоек. Как потом
выяснилось, он на самом деле успел спустить несколько брезентовых полотнищ, чтоб хоть чем-то заняться и не думать о появлении Стокгольма в утренней дымке. Это дело не дало ему сразу закоченеть и расстроиться. Но после
того, как его пару раз чуть не смыло, он-таки решил занять место поближе
к звездам. Орать начал практически сразу, но пока понял, что против ветра
не звучит, уже потерял голос.
Отлепили его от скобтрапа стойки, передали на борт, отжали, оттащили
в медблок и выразительно вздохнули. Думаю, что еще пару лет после «того»
он плохо реагировал даже на плеск воды в унитазе. Да это и понятно.
Закрепили конец на щите. Закрутили его на кнехтах, понавешали такелажных скоб, зажимов, чтоб больше не уходил в отрыв. И вновь отправили за
корму на толстом поводке.
И тут бы всем расслабиться. Погрызть черных сухарей, поклевать обещанного горячего и рассосаться в тепло поблизости. Да не тут-то было. То
ли ветродуй помощнел, то ли волна закрутела, но стравленная половинка
кабельтова облегчения не принесла. Нет меж нас гармонии, и все тут!
* Верх кормовой надстройки с малокалиберной зенитной артиллерией: двумя
37-мм автоматами В-11М.
СО ЩИТОМ
235
Все опять и снова!
На длинном «хвосте» не тянем мы с ним на волну, хоть ты тресни! Пароход
только что не стонет от натуги, даже винты порой воздух молотят. Не приведи
господь хода лишиться и превратиться в огромную бутыль, густо набитую
джиннами.
— Ют — ГКП!
— Есть ют!
— Подберите метров двадцать! Посмотрим, что будет!
Подобрали с большим трудом. Ждем развития событий. Бойцы уже явно
приморились, передвигаются неправильными траекториями на полусогнутых. Далеко на передых не уходят, складируются без сил на месте.
Тишина в динамике и отсутствие иных команд от нашего Фиделя могли бы
порадовать и расслабить, если бы не мощные рывки в кормовом клюзе.
И только мы надумали привлечь к ответственности затихарившегося на
камбузе Шевчука, как:
— Ют!
— На связи…
— Подберите еще десять-пятнадцать!
— Можем не потянуть.
— Сколько сможете.
— Без шпиля можем остаться.
— Лучше без шпиля, чем на меляке загорать! Давай!
— Есть! Пошел шпиль!
Тянем-потянем, аж искры летят! Грохочет что-то в кормовой арке. На оттяжке дюжина народа болтается, малиновых от натуги. С барабана шпиля
дым валит. Не корабль, а мартеновский цех во время плавки!
Но его правда, командирская: представить нас сидящими на мели не
получалось. Мозг сопротивлялся. Особенно не хотелось ему думать о последствиях.
Вытянули, сколько смогли. Даже закрепили, слабину поймав. Но ходовой
конец держим на шпиле на всякий пожарный случай.
— ГКП — Ют!
— Слушаю!
— Все! Выбрали на максимум. Огонь тут трением добывали…
— Закрепили?
— Четыре шлага наложили. Больше на кнехты не лезет.
— Держит?
— Пока да. Теперь кто кого…
— Ладно, минер. Победа будет за нами. Помощника сюда, а то в гальюн
не отойти.
Плешаков махнул рукой, мол, придется вам тут как-то без меня справляться, не подведите, и двинул в сторону ходового.
236
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
— Сергей Петрович! Вы там своего Шевчука оживите. Кушать хоц-ц-а!
— Хорошо, если найду.
И о чудо! Со стороны камбуза по левому шкафуту забрякал пищевой
металл. Стук чайника о бачок или наоборот — ни с чем не спутаешь!
— Саныч (боцману)! Пусть пацаны у вас в отсеке пожуют, а?
— Не вопрос. Наши все на вахте. Приберут только за собой…
— Мерси, благодетель. Партия не забудет. В коммунизм ты второй будешь.
— Ваше «мерси» градуса не имеет. А почему второй?
— Первым Шевчук…
— Это с какого хера?
— Может, нам другого пришлют.
— Других вы не видали еще… Так как насчет градуса?
— Ты про шило? Увы! Шило — это продукт постоянного прошлого. И рифмуется оно всегда с глаголом «было». К стенке встанем — решим.
— Мне напомнить?
— Иди, любитель таракановки*.
На том и иссяк диалог Желания и Отсутствия. И вовремя, потому как со
стороны флагштока раздался какой-то неприятный треск, будто там начали
удалять очень большой зуб, причем здоровый.
Действительность была хуже аллегории. В какой-то момент корабль
зарылся в волну носом, корма вверх, а наш ведомый наоборот. Буксир в
струну и…
…вырвал всю кормовую арку вместе с роульсами и куском палубы!
Вахтенный на юте кинулся было спасать фрагмент корабельного тела, но
был остановлен голосовым залпом:
— Стоя-я-а-а-ттть, бля!!!!!!
Элемент кормового буксирного устройства плавно уполз самоходом по
тросу к бездушному стоматологу в качестве первого трофея.
— ГКП…
— Видели уже. Начало сенокоса. К кормовому срезу не подходить! Действуйте по обстановке.
— А если…
— П-о-о-б-с-т-а-н-о-в-к-е! Собирайте металлолом, считайте убытки.
Буксирный конец воспринял это, видимо, как руководство к полному беспределу. И разошелся на полную.
Сначала не повезло параван-балкам**. Буксир, вдохнув вольницы, поначалу погулял между ними, примериваясь. Потом уперся в левую. Надавил.
* Боцман уже успел отметиться в рассказе «Шило». Сборник «Дивизион № 17».
** Толстые трубы с тросовыми лебедками для буксировки разных мудреных штук
с целью противоминной защиты. Рассчитаны на колоссальные нагрузки, но, видимо,
не с той стороны.
СО ЩИТОМ
237
Шпильки крепления только семечками щелкнули. Балка стала медленно
заваливаться за борт. Но сметливые минеры Вовы Бодырева успели привязать ее концами и вытащили на палубу.
Правая пережила родственницу-двойняшку минут на пять, но тоже была
заарканена и спасена.
Флагшток быстро раскрутили по частям и эвакуировали без повреждений.
Затем пришел черед стойкам леерного ограждения. Сущий пустяк и мелочовка для форменного разгула. Потому зацепить удалось не всех.
Собирали все, что могли удержать, и складывали в кучу у кормовой башни. В пионерские годы мы бы, без сомнений, взяли призовое место.
Постепенно на вверенном мне юте оставалось все меньше и меньше торчащего металла.
Только что вроде тут был грибок вентиляции. И где он теперь?
Чем меньше оставалось ограничений, тем шире становился сектор выкоса. В конечном итоге из всего высоко торчащего остались только два
люка в румпельное отделение. По конструкции они самые высокие, а потому
смотрелись просто вызывающе, а выжили лишь потому, что дальше всех от
кормового среза. Но наступило время исправления ошибок.
Какое-то время буксир неспешно прогуливался между ними, как бы
выбирая, с которого начать. Скучать долго в ожидании не пришлось.
В момент очередного подворота на волну корма ушла вправо и трос решительно уперся в лючный комингс, изогнулся и…
С первой попытки у него не получилось.
А вот с третьей удалось.
Железо затрещало и начало превращаться из цилиндра в хрен знает что.
Каждому хоть раз в жизни приходилось видеть рулон ватмана, на который
кто-то тупо сел. Это почти наш случай.
Присутствующие при очередном акте вандализма, замешанном на природных капризах и человеческих выдумках, безмолвно дожидались развязки, черпая раззявленными ртами морской ветер. На лицах преобладало
выражение, свойственное уличным зевакам, которые в мгновенно-гробовой тишине ждут падения вдрызг бухого пешехода в открытый люк. Одним
словом — страдание и беспомощность.
Апофеозом явился громкий «бу-м-м» огромной пробки трехсотлитровой
бутыли шампанского. Это люк отделился от палубы.
Эффект действа внезапно усилился пучком света, выстрелившего вертикально в небеса. Теперь все завороженно вспялились на него, думая то
ли о провиденьи божьем, то ли о ленинском плане ГОЭЛРО. Все забыли в горячке массовых конвульсий, что внизу находится пространство румпельного
отделения.
И вот тут случилось то, чего не придет в голову больному мозгами маститому сценаристу фильмов ужасов.
238
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Из световой дыры плавно, словно в замедленной съемке роста белых
грибов, стала расти человеческая голова в бескозырке. Плавность подъема
производила просто гипнотическое воздействие, хотя к чудесам зарождения
человечества это не имело ни малейшего отношения.
Замученный одиночеством и непрерывной болтанкой, электрик вдруг обнаружил над собой картину звездного неба. А это, по всем понятиям борьбы
за живучесть, явный непорядок. Вот он и решил разобраться в обстановке,
выявить причины и даже наказать виновных. Хотя с последним он явно погорячился по причине морской болезни: младше его в корабельном нутре были
только вчерашние газеты.
Со света в темень он, властелин ампер, видел не больше, чем шахтер,
забытый в забое. То есть почти ничего, в том числе и 37-мм плетеного, туго
натянутого металла, который дошел до правого люка, постоял в раздумьях
и двинул в обратный путь.
Все просто забетонировались.
Пробовали орать, но почему-то забыли, как это делается. Так и стояли
групповой скульптурой: «Явление Анны Семенович в мужской бане».
Как бы это кощунственно ни звучало, но потом, спустя некоторое время,
многие вспоминали одну и ту же мысль: упадет или нет бескозырка с покатившейся по палубе головы? Да-да.
Но, видимо, у этого любопытного отрока был всепогодный ангел-хранитель, которому вся эта ночная водная акробатика была нипочем. Не разобравшись в причинах и не определившись в действиях, нарядная голова так
же торжественно и плавно опустилась вниз.
И тут же над ней в таком же темпе проскрежетал буксир.
— Могло быть два…
Как-то без эмоций мне подумалось про хронологическую цепочку случайных событий. Первый возможный в этот момент оттаивал в лазарете.
Потом кто-то спустился вниз. Наверное, убедительно попросил больше
пост ни с какого перепугу не покидать, про дырку в крыше не задумываться.
Возможно, скоро их станет две.
Все разом загомонили. Кто-то, испросив «добро», отправился недалече
добивать «буксировочный паек», а кто-то попросту начал во весь голос переживать все задним числом. Пошла всеобщая обвальная разрядка.
Как писал на творческом пике пятилетний сын моих добрых друзей в своем первом рассказе «Про Окулу», «Окула здохла и фсе успакоились».
И все вокруг и под нами стало тоже как-то успокаиваться.
Небо все больше звездеть, а волны приходить в себя, вспоминая о приличиях. Могло, конечно, и показаться, но уж больно этого вдруг захотелось.
Светало.
Ветер на самом деле стал стихать, получив полную сатисфакцию.
Где-то к девяти пошел незлой крупный снег, прихорашивая наше выстриженное пространство, и вместе с ним пришло окончательное понимание, что
СО ЩИТОМ
239
все позади. Пусть мы с тылу выглядим не очень красиво и больше похожи на
маленький вертолетоносец, но нам удалось уговорить мадам Фортуну быть
с нами, мы сдюжили и дошли.
«Мы» — это те, кто был на верхней палубе, под ней и над нею, независимо
от должности, звания и собственных действий во время этого всего, даже
если он безотрывно провисел все это время над «очком» одного из корабельных гальюнов.
Еще через полчаса мы получили вожделенное «добро» на возвращение
к родной стенке. Более того, достаточно осведомленная о нашем состоянии
оперативная служба выслала нам навстречу морской буксир для передачи
щита, чтоб мы не разнесли Лиепайский аванпорт к их латышской матери.
И только тогда, когда со всех сторон попер на нас немыслимый позитив,
Мастер соизволил вытащить ноги из стремян и сойти на поле затихшей брани. Он осмотрел аккуратно постриженный ют и молвил:
— Ни х… себе, сходили за подвигом. Александр Николаевич, какую команду будете собирать: хоккеистов или фигуристов? Во! Этих, которые на
лыжах с ружьями? Как?
— Биатлон…
— Это самое!
И тут из-за его спины раздался голос моего брата по оружию, вконец
истомившегося на бессменной вахте:
— Их, товарищ командир, после швартовки сильно БАБСКЛЕЙ заинтересует со стартом в ресторане «Юра».
— Имеет право, но не имеет возможности. В завод встаем на протезирование и косметику.
— Что? Сразу?
— Мгновен-н-о! Или вы хотите, чтоб со всей округи к нам экскурсии
водили? Цирка с зоопарком в городе нет.
— За что? Мы-то ведь…
— Это никого не интересует. Есть два дня на то, чтоб ничего не было.
Вопросы?.. Вопросов нет.
Валерий Иванович Имяреков счел свою миссию выполненной, развернулся и пошел обратно на мост, покидать который надолго было еще не время.
Он уходил походкой грузчика в конце рабочего дня, словно сам в одиночку
всю ночь таскал на веревке этот большой корабельный щит.
Все дальнейшее было обычным, даже скучным.
В точке нас действительно встретил МБ. Мы передали им щит.
Потом мы встали к стенке завода, где нас уже ждала бригада быстрого
реагирования.
А на следующий день к вечеру мы уже торчали на своем месте совсем
такие, какими были позавчера. Только вот свежая краска никак не хотела сохнуть, и вахтенному на юте некуда было прислониться для легкой служебной
дремы.
240
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Хотя… Стоп!
Не совсем такими. Один люк в румпельное отделение ремонту не подлежал, и его пришлось наглухо заварить и сровнять с палубой. За эту незаконную
перепланировку командир «Россомахи» Глебыч окрестил нас «танкистами».
А еще через два забыли про тот день, когда «решили мы однажды пойти из
пушек пострелять».
…Наступил другой, затем еще и еще. Некогда было заниматься пустыми
воспоминаниями. Завтра, если не сегодня, еще чего-нибудь произойдет. Мы
же на Флоте служим.
И никаких всхлипов про отвагу и доблесть! Простые сермяжные будни.
Ладно хоть скипидару не залили в задний шпигат по ведерной клизме да
с патефонными иголками.
Так что если кто-то где-то как-то вам скажет, что в те времена на кораблях
только шило трескали да харю давили, то можете смело бить тому провокатору в форштевень. Николай-Угодник вас не осудит, да еще и перед кем надо
заступится.
P.S. В ресторан «Юра» на дивизионные соревнования по рекомендованному артиллеристом зимнему виду спорта удалось попасть только через
неделю.
Ноябрь 2011 г.
ФЕРРО КИНА
(История одного путешествия)
Тема пьянства обычно всплывает в общественной и политической жизни
нашей страны тогда, когда все другие задачи окончательно не решены и все
иллюзии по поводу их решения когда-либо вообще утрачены безвозвратно,
то есть навсегда.
А если поезд ушел и шпалы с рельсами в очередной раз растащили за
ночь, то остается одно: спешно искать будку стрелочника.
Лучшим же стрелочником во все времена российской истории стало то
самое пьянство. Оно существовало всегда, и было вечно во всем виновато.
Обилие пословиц и поговорок «от народа» — лучшее тому подтверждение.
Дорогого стоят лишь некоторые из огромной коллекции собирателя русского слова В.И. Даля*:
— Мужик напьется — с барином дерется. Проспится — свиньи боится.
* Постоянно обращаюсь к патриарху русской словесности как к старшему товарищу по Системе, пусть даже разница нашего нахождения в ее стенах составляет
каких-то 159 лет.
ФЕРРО КИНА
241
— Тот не лих, кто во хмелю тих.
— Страшно видится, а выпьется — слюбится*.
— Пьяному море по колено, а лужа по уши.
— Испила кума бражки и хватилась рубашки.
— Для почину и выпить по чину.
— Нет такого зелья, как баба с похмелья**.
— Первая колом, вторая соколом, остальные мелкими пташками.
.....................................................................
Блеск! Будто это собирали не в начале девятнадцатого столетия, а буквально намедни по дремучим российским окраинам. А слагали-то ведь это
еще раньше…
На него, на пьянство, вечно можно было списать все, включая дурацкие
дороги и придорожных дураков. Какое-то время, правда, пытались с ним соперничать «происки внешних и внутренних врагов», но сошли с дистанции при
резкой смене курса.
На нашем конкретном веку это был период, когда некто Горбачев М.С.
понял, что социализм с тем лицом, которое он постоянно видит в зеркале,
построить невозможно из-за недостатка материалов, опыта у начальника
строительства и его команды.
И вот, чтоб «замылить» остроту момента, и была объявлена кампания по
борьбе с пьянством и алкоголизмом. Веселое время было, должен вам сказать честно.
С одной стороны, свадьбы безалкогольные с «бухлом» в пепсикольных
бутылках и самоварах, измученными конспирацией гостями и женихом, который понял, что здесь он явно лишний.
С другой стороны, творческий всплеск народных масс, который обязательно случается в России после какого-нибудь запрета сверху. И какой всплеск!
Цунами!
Просто Большой Взрыв, который не смоделировать никаким коллайдером.
Ведь какие вещи делали! А главное — из чего!
Причем трескать спиртосодержащие смеси стали разом все, даже те,
кто их ненавидел на генном уровне. Потому как при достаточно усеченной
индустрии массовых развлечений появилась интересная возможность размышлять: на какое питье сегодня приглашают Чесноковы? Даже пари стали
заключать на эту тему и делать небольшие ставки. А уж рецептами обменивались, будто марками или монетами.
В общем, вздохнула страна, сплотилась вокруг трудностей и заклокотала
в парах С2Н5ОН.
* Узнаете? Конечно, в сегодняшнем варианте: «Не бывает некрасивых женщин,
бывает мало водки».
** Прочли и сразу, небось, зарумянились от неловкости.
242
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Вспоминая время от времени этот неожиданный поворот событий, каждый раз начинаешь спрашивать себя: почему такая реакция масс на запрет
так и не стала «русским чудом» в плане построения передовой экономики
и прорыва страны в настоящие мировые лидеры?
Почему бы было не объявить, что отныне запрещается выпускать автомобили, одежду и разнообразные продукты, как в книге «О вкусной и здоровой
пище», а потом год-другой делать вид, что ничего не произошло?
Непонятно.
А зря. Через этот год-другой наши «cамоделкины» презрительно сморкались бы в сторону западного автопрома на выставках Детройта, Парижа
и Франкфурта, а их кутюрье и продуктовые магнаты от безысходности накладывали бы на себя руки всеми известными способами.
Но момент был упущен, а затем тот же М.С.Г. разом разрешил все, и интерес у народа к бурному кустарному творчеству немедленно угас. Насовсем
или же до новой реформы.
Невесело стало только виноделам и виноградникам, но тема потерь не
сильно интересовала население, наученное идти только вперед. Тосковать
по «Массандре» и «Черному доктору» было некогда, надо было срочно припадать к горлышкам с «Амаретто», «Абсолютом» и спиртом «Роял».
Борьба закончилась, а пьянство осталось. Невкусное, яркое и ненатуральное, как провинциальная самодеятельность.
Сколько таких кампаний было до нас, будет при нас же и даже позже, не
ответит ни один оракул, астролог или ясновидящий, даже если он будет во сто
крат круче Ванги или Нострадамуса.
Допускаю крамольную мысль, что, видимо, алкоголь был когда-то отправлен на землю сверху как своего рода сыворотка правды. А «что у трезвого на
уме, то у пьяного на языке» никакая не народная поговорка, а формулировка миссии и целей. Сотворение мира — проект масштабный, потому могли
о чем-то сразу и забыть.
Ну а коли так, то с кем тогда бороться? Ну, вы сами понимаете…
Мирное сосуществование! Однозначно!
Кто помнит такой термин, тот сможет оценить его мудрость и глубину. А уж
как с этим самым злом сосуществовать, каждый будет сам думать. Так и заканчивалась очередная схватка народа с собственными склонностями.
Вот перед самым таким всплеском борьбы года за два-три, если быть
точным, и произошла эта простая, но весьма поучительная история.
Чтоб не затягивать сюжет, но и не отбрасывать его тонкости, разделим
историю условно на части для простого и легкого знакомства с ней.
Бонус за мастерство
Витя Карабанов не был ни пьяницей, ни тем более алкашом. Но сказать,
что с зеленым змием он был не знаком, нельзя, потому как на тот момент он
ФЕРРО КИНА
243
уже семь лет имел непосредственное отношение к ВМФ СССР и покидать его
с тяжелым диагнозом «непьющий» не собирался.
В минерских кругах он уже успел зарекомендовать себя своим благодаря имеющимся знаниям и приобретенным умениям. Красивое военноморское употребление спиртосодержащих смесей с песнями, разговорами
и неожиданными продолжениями в хорошей компании относилось к одному
из последних.
И, кстати, он уже успел засветиться в качестве одного из персонажей
былины про Папашку Мочалова, где проявлял недюжинные способности по
части приколов, пусть и не всегда добрых и человеколюбивых*. Но в остальном он был пареньком, не чуждым романтики и где-то даже интеллигентным.
А время для романтизма было как раз самое подходящее: на дворе весна,
что называется, на первом месяце.
В Балтийске мы стоим. Вокруг все цветет, радуется пробуждению и ласкает гормон. В боевой подготовке же, напротив, наступил небольшой запланированный перерывчик на всякие ППО и ППР**.
Комдив Квантор, кроме отдыха матчасти, решил сделать некое послабление командному составу в виде краткосрочных отпусков к юридически
оформленным боевым подругам в радиусе Ленинграда и Москвы.
Карабас таких юридически оформленных связей не имел, но имел все
положительные оценки по стрельбам и показателям соцсоревнования,
а потому обладал максимальным правом постоянно путаться под ботинками
комдива, излучать грусть и тоску во взоре, а также томно вздыхать.
В кают-компании это еще как-то сходило: тоска и грусть с корабельной
пищей были неразлучными подругами. Но когда звуки карабановской печали блокировали Якова в интимном пространстве офицерского ВК, тот не
выдержал и…
…послал Витюху поначалу по всем известным направлениям, а затем
одарил за успехи в БП и ПП краткосрочным отпуском с выездом «куда угодно»
в пределах государственной границы. Короче, хоть на Красное море к нашим
евреям в Биробиджан, а хоть в жаркий Лабытнанги, но все должно уложиться
в формат семи суток.
— И чтоб никаких телеграфных «отмазок», вроде: «упал в кратер вулкана
тчк задерживаюсь», «сел не на тот самолет» или вовсе: «застрял в одном месте». А в каком месте ты, Витя, можешь застрять — каждый гинеколог в курсе.
Но Карабас уже знал, куда унесут его ветры краткосрочной свободы. Неукротимый романтизм и жажда общения с сокамерниками по Системе лежали
в основе всех его отпускных маршрутов. А так как все его корешки теперь мотали срок на флотах Родины, то для отдыха от своего флота он ехал на другой.
* «Папашка Мочалов». Сборник «Дивизион № 17».
** Вроде техосмотра для личного авто: куда-то посмотреть, что-то проверить, а
может, и отремонтировать.
244
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Осенью окучивал ЮБК*, в те времена родного и близкого без «жовто-блакитных» и «мовы», в иное же время — балтийские базы. И только на героевсевероморцев времени всегда не хватало, что было большим упущением.
Суровые скалистые края непостижимым образом влияли на попавших
туда людей: через год-другой записной жмот и скряга становился щедрым
хлебосолом, угрюмый молчун разбитным весельчаком, а кто раньше отказывал себе в сладких пороках, и вовсе пускался во все тяжкие по кривой
дорожке человеческих грехов. О тех, в ком это все и ранее присутствовало,
я и не говорю: все множилось пропорционально «полярке».
Сборы были, как поется, недолги.
Форму одежды сменил на пиджак кримпленовый, джинсы Montana
(220 «рэ» по случаю)**, сапоги «казачок», водолазку и финскую куртку, чтобы
сразу по дурости в комендатуру не угодить, да денег подстрельнул, чтоб удовлетворять «души прекрасные порывы» по первому ее требованию.
А что еще собирать лишенцу-одиночке? Не унты-кухлянки и консервы с
сухарями. Весна на дворе! Все гораздо проще.
Портфель водки «Кристалл» для друзей и букет гвоздик для хозяйки квартиры, где он встанет на постой.
Север, как и прочие территории Союза, имел свои гримасы в вопросе
обеспечения. Для его покорителей чего только не завозили, но без дефицита
жить они все-таки не имели права. Этим дефицитом и была водка.
Ее можно было купить только в Мурманске, а на полках винных отделов
Североморска, Полярного, Западной Лицы ноу-хау Менделеева Д. И. напрочь
отсутствовало. Местным чиновникам от обороны казалось, что при ее наличии в пунктах флотского базирования все сразу уйдут в многолетний запой,
а боеготовность пустят по ветру студеному.
А вот если регулярно засасывать внутря коньяки, ликеры и прочие бальзамы, то культура пития непременно породит жажду военного познания и
тягу к самосовершенствованию. Да и рублики зарплатные быстрее иссякнут
в коньячно-ликерных струях, и до следующей получки военморам только
и остается что «быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным
воином», а также «добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь
военное и народное имущество».
* Южный берег Крыма. Нынче объявлена территорией, свободной от «москалей».
** Одежда из кримплена (бешеная мода середины 70-х) не мялась, но стояла колом, воняла и искрила. Про джинсы Montana можно ответить анекдотом: «В цех завода
с импортным оборудованием попадает на практику “пэтэушник”. Мастер-наставник
водит его по цеху, и тот как увидит что-то новое, зачарованно произносит: “Ну, это
п…ц!” Ветерану труда надоело, и между ним и юным пролетарием состоялся диалог:
— А кроме слова “п…ц” ты другие слова знаешь? — Конечно! — Какие? — Монтана! — А что такое Монтана? — Монтана? Монтана — это п…ц!»
Надо ли еще пояснять что-либо? И то и другое было по тем временам «самый писк».
ФЕРРО КИНА
245
Ну это я для того пояснил, чтоб не подумали всякие, что без баула с водкой корабельному офицеру путь не в радость, что астматику без кислородной
подушки.
И вот как только закончилась корабельная сходня, жизнь начала отсчет
в совсем иных единицах. Каждую минуту, да что там минуту — секунду, захотелось прожить максимально красиво, с кайфом и куражом!
Он даже успел сфотографироваться в ателье до отхода калининградского дизеля, чтоб увековечить это состояние ухода в отрыв. Болтал в вагоне
со всеми и невпопад, выбегал в тамбур «пыхнуть» болгарской сигареткой
и снова возвращался, чтоб продолжать молоть околесицу и пялиться в окно
счастливым взором освобожденного по амнистии.
В общем, прожигал те самые секунды с максимальным КПД.
До аэропорта не преминул заскочить в любимый зоопарк, чтоб прощально глянуть на зарешеченного царя зверей и радостно тому посочувствовать.
Душа пела и что-то отплясывала в ритмах бразильского карнавала.
Рейс на Мурманск проходил через Питер, и хотя там все ограничивалось
транзитным залом, факт пребывания в городе трех революций нельзя было
отрицать.
К слову сказать, Карабас чуть было не улетел во Владивосток по самой
прозаичной причине, то есть за бабой. И если б не обстоятельства, которые,
к счастью, бывают сильнее нас — писать было бы не о чем или сюжет бы
имел привкус крабов и красной икры.
Соседкой по самолетным креслам оказалась клёвая медичка, впервые
летевшая на правый край страны следить за здоровьем одного из плавающих рыбозаводов. Предстоящая разлука с родным Калининградом сделала
ее непредсказуемой, разбитной и согласной на все.
За время перелета от внезапных позывов и томлений Витек настолько
потерял рассудок, что не сразу сообразил об истинном предназначении
хвостового туалета. А когда контуженный страстью самец созрел для спаривания на десяти тысячах, загорелось табло, на котором только для него было
написано: «Застегнуть брючные ремни».
Усиленное обломом расставание в Ленинграде было настолько бурным,
что стюардессы ревели навзрыд, будто на просмотре индийского кино. Мужская же половина старалась смотреть в сторону и завистливо скрежетала
зубами.
И только внезапная трезвая мысль, что лететь на другой конец страны за
«этим самым», чего и здесь завались, как-то нерентабельно, вернула покой
и способность самоконтроля. Двенадцать часов перелета туда и столько же
обратно никак не покрывали 5–7 минут праздника раскрепощенной плоти,
пусть и помноженной с голодухи на несколько раз.
Да и друганы, так давно не виданные, уже оповещены о прибытии. Не
сидят сложа руки — готовятся.
246
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Потом для закрепления решения через мозг пронеслось целое видение.
Привиделись ему шеренги крепких теток, лоснящихся от рыбьего жиру,
припорошенных рыбьей чешуей, с немеркнущим желанием в глазах. По
обоим бортам плавбазы, от носа до кормы. В перерывах между сменами
они сбиваются в стаи и рыщут по судну в тайной надежде зажать в углу зазевавшегося боцмана или, на худой конец, моториста-стажера. А те, понятно,
также между вахтами делают все, чтоб от этих роковых встреч уклониться.
После этого видения решение затвердело до состояния булыжника.
В результате неохваченная медработница исчезла навечно за стеклом
дверей аэропорта Пулково, а новоиспеченный Папанин полетел дальше на
норд. Ну, не на сам верхний кончик земной оси, затертый белыми медведями,
а к заднему крыльцу, образно говоря.
На самом деле конечная точка маршрута была давно конкретно определена — город Североморск, в прошлом поселок Ваенга, а ныне столица того
самого края, о котором, что ни песня, то про холодные волны, да Рыбачий, что
в тумане растаял. Плотность однокашников на гектар вечной мерзлоты тут
была самой высокой. Остальных же, вольно распыленных над краем шаловливой рукой кадровика, сюда было проще высвистать.
Вторая часть полета прошла в грустном безмолвии. Говорить уже было не
с кем, да и не о чем.
Чтоб как-то скрасить неожиданный разрыв в удалой песне души, Витя
пошел на частичное разграбление водочного запаса, да и напарника искать
не пришлось. В кресло, над которым еще витали флюиды умерщвленной
страсти, в Питере загрузилась округлая фигура старшего мичмана Василя,
возвращавшегося в Гаджиево из родной Хохляндии.
Хороший заслуженный мичман — это не только возможность совместного
распития, но и железная гарантия закуски. Потому Витькову водочку, а затем
Василеву самогоночку употребляли под вечные украинские ценности: сало
и кровяную колбасу. К чести обоих, особо не усердствовали, чтоб не было
стыдно трясти осоловевшими харями и пустыми котомками перед встречающими.
Перед посадкой в Мурмашах стюардесса протараторила сводку погоды,
без грусти попрощалась от имени командира и стерлась из восприятия.
Стерлась и стерлась — работа ее такая. Но вот про погоду надо было бы
послушать: уж очень подозрительные вещи она поведала про мороз, снег
и надвигающуюся метель, о чем наш герой успел забыть в весеннем Пиллау*.
Хотя, по большому счету, что бы это могло изменить, когда борт уже идет на
снижение?
Услышал бы сводку, когда б не пил водку!
Вот такой моментально родился рифмованный каламбур.
* Тот же Балтийск, только на немецкий лад.
ФЕРРО КИНА
247
Садились в плотной белой снежети будто в сугроб. Что видели пилоты или
вовсе рулили, зажмурившись, — неведомо, но в салоне про землю узнали
после нескольких ударов креслом по копчикам. Нервно аплодировать после посадки тогда еще не умели, а вот выдохнули все одновременно, просто
залпом.
Когда резвой трусцой, пригнувшись, бежали по полю в направлении аэровокзала, Витя начал сокрушительно трезветь. Внутренний градус покатился
вниз под влиянием градуса внешнего. Вместе с трезвостью нарастало ощущение некой трагической ошибки в выборе одежды и обуви. Если б кто-то из
заснеженного пространства вдруг рявкнул:
— Лейтенант Карабанов! Доложите два ваших любимых слова!
Он бы, не меняя темпа и позы, бросил:
— Тулуп и валенки!
Маршрутный ПАЗик c дощечкой на борту: «Аэропорт-Автовокзал» стартанул, не дожидаясь получающих багаж. Водила вовремя смекнул, что лучше
ночевать в цивилизации, чем бедовать в аэропорту или вовсе на дороге. Что
служило ему ориентиром: колея, магнитное поле Земли или запах домашних
щей — никого не интересовало. Все молча занимались процессом сбережения собственного тепла и размышлениями о бренности бытия.
Мысли мыслями, но нашлись и слова, просто глас вопиющего в метели:
— Северяне! У вас всегда так свежоповато в конце марта-то месяца?
Я же прогноз раз пять слушал!
— А ты, паря, самолет не перепутал случаем? У нас и в июле можно яйца
отморозить, если лишние. А прогноз для нас, что слово на заборе: как ни
читай — без толку, в руках не подержишь, — ответил, не меняя позы, добротно утепленный дедок с характерным для плодово-ягодной бормотухи
выхлопом.
— Так весна на дворе, батя. Двадцать третье марта по всей Родине.
— Наша весна загрешила со сна. К бабе навострился, гляжу, с букетомто? Свои там, питерские, уже закончились? Всех уже оприходовал? Так у нас
тут особо шибко по этому делу не разгони-с-с-я. Как это теперь говорят? Во!
Ограниченный контингент!
— Да нет. К корешам прилетел, давно не виделись.
— Цветы-то на закусь что ли? Хм-м. В такую погоду дома надо сидеть:
в телик таращиться да жену наяривать. Или соседку…
После минутной тишины Витя понял, что лекция на тему: «Cевер не для
залетных придурков — своих хватает» закончилась, и дальнейшее время отпущено для усвоения и анализа. Сам же сексуально продвинутый трескоед
погрузился в эротическую дрему.
К автовокзалу подъехали очень вовремя. Через несколько минут все
вокруг завыло, загрохотало и накрылось белым занавесом.
248
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
На Ваенгу!
Автовокзал Мурманска архитектурными находками и бытовыми изысками не страдал. Выпади из рейсового автобуса в Вологде, Чите или Самарканде — все без поражающей разницы.
Большие мутные окна, блок-стулья из гнутой фанеры и с орнаментом подросткового творчества, два-три похмельных бомжа в национальных одеждах
и обязательно один юродивый с засевшей в бракованном мозгу цитатой,
типа: «А судьи кто?»
В первую очередь балтийский пришелец отправился на поиски телефонаавтомата, чтоб оповестить друзей Мироновых о наступлении лучших времен
в их жизни в связи с его личным прибытием. Номер был пятизначным и доверия в достоверности не внушал, так как был записан второпях на найденном
в кармане билете во время последнего сеанса связи.
Первой проблемой стало отсутствие пятиалтынного, в просторечии 15 копеек. Связь с Североморском считалась междугородней. Долго побираться,
к счастью, не пришлось. Некая легкость в одеждах и наличие охапки увядающих гвоздик вызывали если не уважение, то сочувствие.
Вторая проблема в попытке связаться с недалекой Ваенгой была одновременно и последней. Серый металлоэбонитовый монстр жрал монеты,
будто был помещен здесь не Министерством связи, а местной налоговой
службой. Время от времени он с кем-то соединял, но сквозь треск и какие-то
потусторонние голоса было трудно понять, с кем и в какой части света.
После десятой провальной попытки монеты кончились. Менять уже было
не у кого — всех отзывчивых он уже изрядно достал. И тогда в оттаивающую
голову полезли совершенно крамольные для советского человека, а тем более морского офицера мысли.
Он ясно начинал понимать, утрачивая патриотизм, что телефон изобрел
все-таки американец Белл, а не кто-то из наших. По крайней мере, этот,
который соединял, наверное только за их валюту и позволял дозвониться
в любой из штатов, но только не в Североморск на улицу Кирова, 31.
Что ж, если поделиться дикой радостью собственного приезда не получилось, придется стать не менее радостным сюрпризом, этаким снежным
человеком из прошлого. Где там выдают билеты на ближайший рейс?
Ответ не сильно отличался от недавнего общения с вокзальным телефоном. Билеты не продавали вовсе, в том числе и в Североморск. В кассовых
окошках белели всякие рукописные листовки, суть которых сводилась к одному: НИКТО НИКУДА НЕ ЕДЕТ. ЕХАТЬ НЕКУДА. ДОРОГИ НЕТ.
Представьте, как на это должен реагировать человек, который прилетел
хрен знает откуда, который сегодня отказался от возможности любить и быть
любимым, и у которого, наконец, вянут гвоздики и прокисает водка.
ФЕРРО КИНА
249
Какое-то время Карабас метался по замкнутому пространству, выскакивал на заметеленную улицу, возвращался, плющил щеки о кассовое стекло,
взывал кассирш к состраданию, а попутчиков к решительным мерам типа
захвата метеоцентра.
Результата — чистый ноль.
Потом наступил период апатии.
И тут освободилось место на одной из лавок. После беспорядочной беготни по замкнутой траектории стало не до галантности. Он быстро припарковал
свой зад, поставил под ноги звенящий стеклом портфель, сверху гибнущие
гвоздики и задумался. Обстановка складывалась из трех печальных составляющих:
— ехать не на чем;
— когда все это закончится — никому не известно;
— помощь сегодня не придет.
Он гонял их в голове, тасовал, выстраивал во фронт и кильватер, медленно
растягивал и произносил скороговоркой. А чтоб внести в это некое разнообразие, принялся разглядывать товарищей по несчастью. Пожалел, что нет
Василя и дедка из автобуса — трио могло бы стать творческим. И вот тут...
Взгляд его остановился не объекте, который раньше он не замечал. У самой колонны чьи-то руки держали газету «Красная звезда», распахнутую во
всю ширь. Ее читатель был так увлечен содержанием, что практически замер,
как античный статуй. Это-то и вызывало к нему искренний интерес.
Читать вообще главный печатный орган Министерства обороны можно
было только под гипнозом или в карцере, а читать увлеченно мог разве что
переучившийся в Лэнгли* шпион. А вот офицер, к тому же флотский, изумлял
этим чтением не меньше, чем увешанный погремушками бритый кришнаит,
склонившийся над «Майн Кампф» или «Справочником сталевара».
Из-под газеты тянулись худые ноги в военно-морских штанах, которые
заканчивались хромовыми ботинками той же принадлежности.
Над верхним срезом любимой всеми газеты торчала шапка с «крабом». Ее
вид, собственно, и привлек Витюхино внимание. Она была мокрой и какой-то
непонятно всклокоченной, словно ее смыли в унитаз мужского туалета, а достали уже в женском. Ощущение, что он где-то такую же видел не раз, стало
вытеснять данные обстановки из готового к активации мозга.
Какая-то внутренняя сила заставила его подняться, подойти к редкому поклоннику подобного чтива и осторожно заглянуть за газетный занавес.
Чудо не состоялось.
Ни агента с цианидом в петлице, ни кого-то еще более нелепого он там
не обнаружил. Зато за пылкими передовицами находилось изломанное
неудобным креслом тело его однокашника по Системе Андреева Сереги.
* Штаб-квартира ЦРУ. Комментарии излишни.
250
ДИВИЗИОН № 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Мастерство, приобретенное на лекциях, — спать с открытыми глазами
и даже чиркать при этом в конспекте, — тот сильно повысил. Он не храпел, не
чмокал губами, не распускал слюни по шинельному сукну и не ронял безвольную голову на соседей. А уж магический трюк с газетой вызывал восхищение
и зависть.
Серега был из-под Смоленска и носил кличку Кепа из-за сильного сходства с одним командиром роты в звании капитана-лейтенанта. Но Кэп было
для него многовато, а Кепа в самый раз.
Обладал он двумя самыми характерными особенностями: покладистым
характером детсадовской поварихи и фигурой перееханного танком лома.
Мало того, что он был худой и длинный, так еще весь кривоизогнутый во
всех местах. Что на него ни надень — хоть смокинг, хоть космический скафандр, —все выглядело смешно и печально. Этакий увеличенный вариант
игрушки-трансформера, изготовленный на заводе башенных кранов.
Если бы перед порогом ВВМУ его перехватили вербовщики циркового
училища, быть бы ему известным клоуном. Но кто-то ему рассказал, что только флотская форма, которая красит всякого, спасет его от чужих насмешек
и собственной пожизненной тоски.
Очень хотелось наклониться к большому красному уху и скомандовать
дурным голосом:
— Курсант Андреев! Встать! Три недели без берега!
И сразу скрыться за колонной. Но человек был расслаблен сном и затрахан службой в солнечном Полярном, а значит, мог неправильно отреагировать на посыл из прошлого. Как тут поставлена работа скорой помощи, да
еще в такую погоду, кто его знает?
Некоторое время Карабас умиленно созерцал родные изломы, затем
хмыкнул и деликатно постучал согнутым пальцем по колонне:
— Товарищ! Можно вас побеспокоить? Не желаете ли обсудить эту
замечательную статью о положительном влиянии боевого листка на надои
и яйценоскость?
При словах «боевой листок» веки спящего красавца стали приподниматься с легким жужжанием. Потом стал появляться фокус в оголенных зрачках.
А затем с лязгом разомкнулись челюсти и под своды вдарило воплем:
— Витек! Ядерна доля! Карабас! Ты? Откуда? К нам? Ядерна доля! На Север? Да? В отпуск? Один?…
И еще пятнадцать-двадцать подобных вопросов, которые дают возможность человеку очухаться, но не требуют ни одного ответа, ну разве что на
вопрос: «Ты?», чтоб не вызывать сомнений и не огорчать. Причем все перемешано с любимой присказкой про «ядерну долю» с ударением на первой букве*.
* Слова-паразиты отчего-то были очень популярными на флоте. Каждый их находил в каких-то потаенных местах, смысла пояснить не мог, но и отказаться тоже.
ФЕРРО КИНА
251
— Я, Серега! Кто ж еще! Привез вам балтийский привет, а вы, оказывается, план по снегу еще не выполнили.
Кепа начал почленно распрямляться на свои 1,9 метра, светлеть лицом
и излучать гостеприимство. Пресса комом полетела в урну. Освободившиеся
руки братски оплели Витькову фигуру. Северные кричалки продолжились:
— Ну, ты попал! Ты к Мирону? Ядерна доля! Автобусов не будет до утра! А я
за водярой приехал, и вот! В отпуск иду! Надо представиться! Молодец! Сижу
тут, как член на заборе! (???) Ядерна доля! Ты наш гость! Идем!…
Из всей новой очереди надрывных реплик стала понятна ближайшая
перспектива. Это вспрыснуло покой в душу: ведь буквально несколько минут
назад перспектив не было никаких. Что касается той — ближайшей, то она
легко вырисовывалась из последних всхлипов Сереги, если идти от конца
к началу.
И выходило по всему, что прямо сейчас, не мешкая, они куда-то пойдут,
скучный период закончился, водки у них два портфеля, времени до утра,
и все теперь вращается согласно закону северного гостеприимства.
А как-нибудь иначе могло сложиться? А?
Наверное, могло.
Сели бы Витек с Сергуном рядышком и стали поочередно вполголоса читать «Красную звезду», что-то помечая на полях, а что-то выписывая в тетрадки.
Потом собрали народ, провели политинформацию и ответи